Росяной хлебушек

– Лиза! – закричал тогда Фёдор. – Лиза-а!

Павел преломил захваченное с собой ружьё, щёлкнул и выстрелил два раза. «Бах! Бах!» – раскатилось грохотом по небу. А когда смолкло, никто не отозвался.

– Пойдём до островка, оттуда всё болото видно, а то здесь справа стена да слева стена, – попросил Фёдор.

Но и с маленького негостеприимного островка, заросшего невысокими деревцами, они не увидели Лизы. Всё необъятное пространство, состоящее из рыжих кочек, редких сосенок и выцветшей травы, было безжизненно и молчаливо. В вечереющем небе, в наливающейся синеве, безучастно светило жёлтое солнце. И сколько ни вглядывался в даль Фёдор, всё было напрасно…

– Лиза! Лиза! – кричали они.

– Бах! Бах! – гремело ружьё.

– Господи! Да где же она? – Фёдор, опираясь на Павла, с трудом сел на вывороченную кокору. Спина от тяжёлой ходьбы совсем онемела и была теперь как чужая.

– Паша! Где она может быть? – он поднял на Павла беспомощные глаза, не в силах больше прятать отчаянье и страх. – Где она ходит?

– Пойдём домой, Федя! Может, Лиза с другого конца домой пришла. Чего так изводиться!

– А вдруг не пришла?

– Ну если даже не пришла, так ведь не пропадёт! Найдётся! Где здесь блудить-то, сам подумай, Федя! За болотом дорога тянется, слева ЛЭП, справа река наша заворачивает. Выйдет куда-нибудь! Ночи светлые, тёплые. Выйдет! Ягод полно. По солнышку и выйдет, коли не вышла уже!

– Так старухи говорят – водит здесь!

– Нам только старух и слушать сейчас! Сами не знают, что болтают! Идём домой! Если нет Лизы, деревню поднимем. Всё хорошо будет! – Павел обнял Фёдора за плечи. – Вот увидишь, всё хорошо будет!

Лизу искали четыре дня. Весть о её пропаже мгновенно облетела околки и окрестные деревни и обросла разными слухами и толками. На розыски поднялись все, даже из района приехали, по многу раз прочёсывали болото и лес, стреляли из ружей, проверили все известные охотничьи избушки и заброшенные чищенины. Всё было впустую. Фёдор осунулся и почернел. Его силком увозили из леса – он не хотел возвращаться домой. На четвёртый день Марфа Ивановна насильно пихнула ему в руки стакан водки и приказала:

– Пей! Легче сердцу станет! – и повернулась к Павлу. – Чего глядишь, как отеть, пей с ним! И я с вами выпью. Бабам, Феденька, легче бывает: они выплачутся, выговорятся! Ты бы, Феденька, поплакал. Это ведь не стыдно, Феденька, поплакать-то. Поплачь, дорогой!

– Не поможешь слезами-то, – глухо откликнулся Фёдор и опрокинул стакан водки. Марфа Ивановна о чём-то ещё говорила, дотрагиваясь до него сердобольной рукой, да Фёдор её не слышал. А как кончилась водка, оттолкнулся от стола и поднялся, шатаясь: «Домой пойду, устал, поспать надо».

Белые ночи уже оборачивались тихими сумерками. Первые редкие звёзды и здесь и там прокалывали сырое небо. Фёдор остановился перед своим тёмным, будто нежилым, домом. Тягостно было у него на душе, и он долго не решался войти. Наконец поднялся тяжело по лестнице и вошёл в избу. Тихо и пусто было в избе, и всё казалось без Лизы чужим и незнакомым. Он сел на кровать. Смятое Лизино платье так и лежало с того утра перед ним на подушке. «Лизонька, – задыхаясь, промолвил он и повалился лицом на платье, прижимая его к губам и к груди, – Лизонька!»

И старая печь, и стол, и белеющее холодным светом окно, буфет с тусклыми чашками и горкой блюдец, этажерка, шкаф, стена, потолок – всё, что было вокруг, глядело на него из глубины, слева, справа, сверху, снизу, из всех углов родной избы осуждающе, мрачно и осиротело…

Он очнулся от звука, будто скрипнула половица, будто кто-то прошёл рядом и мимо. Он открыл глаза и вздёрнулся от испуга: у окна вполоборота тихо стояла Лиза и молча смотрела на него. Фёдор хотел потянуться к ней, но страшная тяжесть сковала руки и ноги, спеленала так, что и дышать невмоготу было.

– Что же ты, Феденька, так и посуду не помыл? Присохла же вся, – укоризненно покачала головой Лиза, а потом тихо подошла к нему и села в ногах.

– Ли-за, – с трудом выдохнул Фёдор и, превозмогая боль, потянулся неживой рукой к её лицу.

– Феденька мой! – вскрикнула Лиза и вдруг повалилась на него, обнимая дрожащими руками. – Феденька!

Он обнял её. Волосы Лизы были сырыми и пахли настывшей травой. Острые лопатки торчали сквозь платье. Холодные губы коснулись его лица.

– Феденька, меня из-за сапожек убили!

Близко-близко он увидел её раненые глаза и закричал: «А-а!» – и очнулся снова.

Лизы не было. Серый дождик катился струйками с крыши. Из тёмных сеней в полуоткрытую дверь несло сквозняком. И сердце мало не выпрыгивало у него из груди. Фёдор сел, сутулясь, и долго смотрел в пол. Рубашка на груди была сырой – он, наверно, плакал во сне. Но руки, обнимавшие только что Лизу, всё ещё помнили и чувствовали её.

– Лиза не придёт, – сказал он наутро Марфе Ивановне. – Я во сне её видел – она мне всё рассказала.

– Что ты, Феденька? – всхлипнула Марфа Ивановна. – Что ты? Ведь нельзя так, голубанушко! Нельзя снам верить. Нельзя, слышишь?

– Убили мою Лизоньку, Марфушка! Убили! Она мне сама об этом сказала. Сама.

Ещё два дня искали Лизу, а потом перестали. На том болотном островке, на самой маковке, Фёдор с Павлом, как ни ругался председатель сельского совета, обвиняя в суеверии, поставили крест, да он и стоял там когда-то, ещё при дедах, – место-то было нечистое: водило.

– Крест-от поставишь как, так скажи, – поучала Марфа Ивановна перед дорогой. – «Лиза, не ходи ко мне больше, не надо!» Скажешь ли?

– Ну, – обещал Фёдор, но не сдержал слова. Сели они с Павлом на кокору, выпили бутылку водки, помянули Лизу. С того дня Фёдор боле не бывал на болоте и в лес не больно-то стал ходок. Из дома переселился он в уросёху, да и стал напостоянно в ней жить. Не жилося ему в доме – всё напоминало там Лизу и мучило только.

…Прозябла совсем спина у Фёдора, поднялся он с лавки и зашагал по угору до своей уросёхи. Тусклый утренний свет уже заполнял во всю широнь проснувшуюся реку. Из тумана лезли кусты, и длинные лодки на красном камешнике, и сосны, заселившие потихоньку неухоженные склоны. От деревни тянуло дымом – какой-то раностав затопил уже печи. Деревня зажила, зашевелилась. «Была бы могилка, – думал Фёдор, – было бы куда сходить… Почто же не удержал я Лизу тогда, почто же отпустил-то? Ведь мог же, мог не отпускать…»

У дома встретил Павел:

– Что, на лавочку свою ходил?

– Ходил.

– Тебе что, дня мало? Пошли чай пить. Ивановна вся о тебе прибеспокоилась: куды пропал? А я смеюсь – по девкам ушёл!

– Да где девки-то, Паша? Были, да вышли все.

Утренние сборы до машины были недолги – нищему собраться, что ремешком подпоясаться. После чая Фёдор едва успел добежать до уросёхи, покидать в заплечный мешок кой-какой инструмент, а уж уазик сигналил нервно и нетерпеливо, а Зиночка кричала от ворот:

– Дядя Федор, давайте скорей, у меня на работу опаздывают!

– Подождёт твоя работа! – ворчала на Зиночку Марфа Ивановна. – Чего так рано сорвались? Человек из дома уезжает! Федя, Федя! Вот пирожки возьми, тут варенья банка, сметанка, груздочки – ничего, что прошлогодние, разберёшься сам! Водичкой ополоснёшь, – и обняла его крепко, расцеловала. – Приезжай, Феденька! Паша, чего стоишь? Ну?

Фёдор обнял Павла:

– Ну, давай, приезжай в гости, Паша! Давно ведь у меня в музее-то не был! – и, неловко подбирая к груди надаренные гостинцы, полез в кабину.

– Ой, дядя Федя, месяц есть будешь! – засмеялась Зиночка, отодвигаясь по сиденью. – Марфа Ивановна, дядя Паша, до свиданья! – И тесно перегибаясь через Фёдора, замахала рукой.

Уазик дёрнулся, и они полетели. Фёдор хотел ещё раз посмотреть на свой мостовик, на ручей, но опоздал – уазик, натужно рыча, уже влез на гору и затрясся, переваливаясь по старому полю.

Когда понеслись по дороге и мелкие камешки быстро и метко защёлкали по днищу машины, Фёдор наконец прислонился окосицей к холодному стеклу и стал смотреть на проносившиеся мимо сосны и ели.

Он вспоминал Марфу Ивановну, вспоминал Павла, и от этих сердечных воспоминаний было светло и грустно. Альбом с фотографиями Лизы он прижимал к груди, ему казалось, от альбома шло какое-то странное тепло, и он представлял, как вденет фотографию Лизы в приготовленную рамочку, как поставит её на стол или прикрепит на стену. Он думал о Мироныче, который, верно, его потерял, о музее, о своей комнатейке и был рад, что всё-таки сподобился и съездил в родную деревню.

Музейные дни по возвращении потекли, как всегда, неспешно и привычно, сложенные из множества дел: старых, старательно выполняемых изо дня в день, и новых, неожиданно нагрянувших и обновивших его быт. Фотографию Лизы Фёдор поставил на стол и теперь, всякий раз забегая в свой угол под лестницей, неизменно встречался с её весёлыми и беззаботными глазами, с её радостной улыбкой на лице, и одиночество, мучившее его, куда-то отступало, пряталось до поры до времени, быть может, в самую дальнюю и глухую комнату малообжитого музея. И он не понимал, почему же раньше не привёз он фотографии Лизы, чего ждал и чего боялся.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.