Пламя в Парусах

– Друг, – прозвучал ответ, сдобренный донельзя странным акцентом.

Сам я, надо сказать, был довольно высок для своих годков, но чужеземец заметно превосходил меня в росте, а взгляд его оказался тяжёл и умудрён опытом прожитых лет. Больше не оставалось сомнений, что он зряч. Вблизи его одежда казалась ещё более удивительной и замысловатой, а то, что я сперва принял за дубинку у него на поясе, в действительности оказалось причудливого вида мечом в ножнах, изогнутым, словно дуга полумесяца.

Я тяжко сглотнул и едва не подался прочь от чужеземца, так сильно его взгляд давил на меня. Однако он терпеливо ждал, и я понял, что должен продолжить приветствие.

Вот только теперь вспомнить правильные слова никак не получалось.

– Раз… раз ты друг, то дозволь приветствовать тебя на этой земле, чужестранец, – произнёс я и, лишь единожды запнувшись, немного утвердился в своей решимости. – Но знай, что ты сбился с пути и бредёшь обратно к морю. Если желаешь, я могу отвести тебя в свою деревню… но прежде, у меня там завтрак. Угостить?!

Последние слова я выпалил необдуманно и сам же им и ужаснулся. Заместо здравомыслия во мне сверх всякой меры взыграло любопытство. А это ошибка.

Более того, оглянувшись, я увидел разорённое моей собственной поспешностью место постоя. Вещи разворошены и раскиданы, костёр почти затух, еда в золе.

И тем не менее чужеземец отступил на шаг и произнёс плохо внятное: «Почту за честь». Я сперва даже и не понял, что он сказал. А поняв, поверил далеко не сразу!

Но это оказалось никакой не издёвкой, и злого умысла в словах чужеземца тоже не было. Он принял моё приглашение, и вместе мы устроились у костра. Я очистил пригоревшую тушку от золы и разделал её прямо на камнях; с собой у меня оставалось ещё несколько домашних лепёшек, полупустая фляга воды, да и пригоршня ягод набралась. Всё это я предложил своему гостю. Отказываться он не стал, хотя, скорее, из вежливости. У него же с собой в достатке нашлось сухофруктов и вяленого мяса, а ещё он предложил мне некий пряный напиток: разлил его по маленьким чашечкам, но не позволял к ним притронуться, пока те не нагрелись у костра. Вкусный, необычный, но слишком в нос шибал.

Отзавтракав, я наконец-то закончил донимать чужеземца расспросами и предложил ему двинуться в путь. Только предупредил, что по дороге мне потребуется сделать ещё одну короткую остановку. Он возражать не стал, так что мы собрались и двинулись в путь.

Не прошло и получаса, как я предстал перед одиноким каменным постаментом, на котором покоилась бронзовая чаша. Опустился перед ним на одно колено. Это могила. Место захоронения моего деда, ушедшего из жизни ещё до моего рождения. И хотя я никогда не знал его, отец частенько потчевал меня удивительными историями его жизни – одна невероятнее другой. И потому я безмерно уважал его. В лучшие свои годы он был лихой авантюрист и торговец, ловелас, путешественник и мот, и из жизни ушёл в почтенном возрасте ста семнадцати лет. Не от ножа или стрелы, но прожив всё ему отпущенное. Гайо – верховное Божество света и пламени – забрал его в свою обитель.

Я потянулся к поясной сумке и достал связку пахучих трав, немного трута, масло и огниво. Сложил всё это в чашу, залил маслом и поджёг. Именно так у нас принято хоронить и поминать ушедших: в огне и огнём. Не все, ясное дело, удостаивались богоугодных похорон: людей беднее или слабее верой упокаивали в сырой земле или холодных склепах. Но дед мой пускай и жил ярко, но оставался праведником.

Дело было сделано. Я поднялся, отряхнул колени, и вместе с чужеземцем мы направились в деревню. Об оставленной у привала дивной голубице я совсем позабыл.

✧☽◯☾✧

– И ты так легко согласился стать его проводником?

Укор в голосе матери всегда отдавал лёгкой иронией, – словно ты совершил нечто необычайно глупое, и чудно́, что сам этого ещё не осознал. Нынешний раз не стал исключением. Потому-то они с отцом так редко и спорили – стоили друг друга.

– Ну а что ещё мне было делать? – пожал я плечами. – Не пообещай я ему показать дорогу, он меня дальше и слушать бы не стал; ну а так поведал столько всего интересного! Он же прибыл издалека, мама. Он – путешественник!

Моя мать скривилась и бросила взгляд на чужеземца. Тот стоял чуть поодаль от охотничьего домика. Стоял как статуя, держа обе руки на виду и подальше от меча, и тем не менее несколько человек из деревни демонстративно проверяли луки у него на виду, а стрелы держали под рукой.

– Ну и откуда он? Кто он таков, представился?

– Он назвался урождённым чаандийцем, мама. Сказал, что странствующий воин, что зовут его Такеда Кеш… Такеда Кенши, и чтобы я скорей отвёл его к господину нашей деревни.

– У нас в деревне нет господ, – отрезала мать.

А то я не знаю.

– Я ему так и ответил, на что он спросил, может ли рассчитывать найти у нас приют на один день и одну ночь? А после он обещался уйти. Я решил, что кто-нибудь его да приютит.

Мать нахмурилась, отчего племенные татуировки заплясали на её лице. «Энилин, пора уже выступать!» – вслух заметил один из охотников, но она только отмахнулась.

– Прости, мама, ты злишься?

– И да, и нет, – вздохнула она. – Ты не очень-то осторожен, Неро. Чужакам нельзя вот так просто доверяться. И тем более вести их домой и поворачиваться к ним спиной.

– Но я и не поворачивался…

– Я видела, как вы шли.

Я насупился. Замолчал. И хотя даже ежу понятно, что она, в общем-то, права, меня так и подмывало с ней как-нибудь поспорить. Только вот в голову ничего не шло.

Моя мать была охотницей, и среди всех прочих в нашей деревне она отличалась удивительным мастерством. Это по её стопам я пошёл, когда покинул академию, и она самолично учила меня всем премудростям. Как тихо ступать, как метко стрелять, как правильно чуять, смотреть и слушать, чтобы в дремучем лесу сойти за своего; какую воду пить, а какой промывать раны, какие коренья есть, а какие – нет, и всё в таком духе. Лучше, чем с охотой, она справлялась только со мной, если мне вдруг случалось набедокурить.

– Мама, в тебе говорит дочь Никс-Кхортемского владыки, – улыбнулся я. Так частенько говорил отец, и я понадеялся, что мама не обидится на такие слова. – Но мы же в империи. Неужто северные контрабандисты посмеют привезти сюда какого лиходея?

– Вот пусть бы они сами и разбирались с теми, кого привезли, сын! – Сын… Так она называла меня только когда злилась. Пришло время мне прикусить свой язык. – Будь уверен, я передам им весточку, что следующий их пассажир будет серебром оплачивать проход через нашу деревню.

Тут уж я подскочил и радостно ткнул пальцем в сторону чужеземца:

– Он как раз обещал мне серебряный за труды! Вот только монета ненашенская.

Мама одарила меня суровым взглядом. Посмотрела так и эдак – будто кошка, что решала, как лучше подступиться к мыши, – а потом махнула рукой. Взяла свои вещи и приготовилась к походу в лес.

– А-а, да и ладно, что уж там. Ступай, мелкий ты шкодник, серебряный на дороге не валяется, – проговорила она, выходя на веранду. – Только вот ещё что… Э-эй, мужичьё, кто проводит моего непутёвого сынка и этого чужеземца до деревни?!

Щёки у меня загорелись, а охотники позволили себе несколько смешков. Оно и понятно, среди них я был самым молодым, и даже то, что я первый и единственный сын своего отца, никоим образом их не подкупало. Но они ведь это по-доброму, а потому и мои уста тронула улыбка.

– Я схожу, – пробасил один из охотников. Здоровяк Гарки, единственный среди нас, кто предпочитал арбалет. Потому как легко мог взвести его прямо на весу голой рукой.

– Спасибо, Гарки, за мной должок, – кивнула мама, после чего вновь повернулась ко мне: – А ты, Неро, дома не задерживайся, а поторопись к отцу. Пускай задаст тебе дел до самого заката.

А вот эти слова меня серьёзно расстроили. Новой череды смешков я даже не заметил.

– Но… мама! Я хотел своей лодкой заняться и…

Но взгляд её стал непреклонен. Взгляд наследной владычицы, а вовсе не матери.

– Да, мама, я понял, – пробубнил я, – никаких возражений.

И бросил взгляд на лодочку, стоящую рядом с охотничьим домиком. Кхортемский ритуальный каяк для обряда инициации, который юноша самолично должен высечь из цельного ствола одним лишь ножом. Над ней я трудился уже по меньшей мере второй год. И осталось мне совсем-совсем немного.

Мой отец, как и брат его, как и их отец, и отец его отца, были урождёнными белолигийцами. Подданными империи, носящей имя «Белая лига». Или «Вайтлинген», как коверкали её чужестранцы. Её же подданным являлся и я сам. Однако сердце моё всегда лежало к Никс-Кхортему – краю вечных снегов, обласканному пристальным взором Призрачной луны. Тамошнюю негостеприимную землю обживали многочисленные племена северных горцев, – в народе чаще всего называемых просто северянами или нордами. И мать моя – именно их рода. Кровь, горячая настолько, что согревала в кхортемскую стужу, бежала по её венам.

И, на удивление, эта же кровь оказалась гуще крови дедов и прадедов моего отца.

Хотя в нынешний век опасно кичиться подобным родством.

Так или иначе я жадно впитывал всё, что касалось нордского жизненного уклада, и как бы отец с матерью ни пытались взнуздывать эту мою тягу, ничего-то у них не выходило. Сейчас мне было пятнадцать годков, а обряд инициации юноша проходил в четырнадцать. И пускай по законам империи я, как первый и единственный сын своего отца, считался мужчиной с того момента, как начинал трудиться и научался отвечать за собственные слова, но пройти никс-кхортемский обряд оставалось для меня пламенной мечтой.

Я со вздохом отвернулся от обструганной лодочки. «Ничего страшного, – подумал. – День ото дня я становлюсь и старше, и опытнее, а значит и ближе к намеченному. Нужно просто запастись терпением». И с такими мыслями направился к ожидающему меня Гарки и чужаку Такеде. Ни к чему тратить их время попусту.

Увы, тем утром меня ждало ещё одно разочарование. Гарки оставил нас на подступах к Падымкам, и вместе с Такедой я направился прямиком к деревенскому старосте. Его все так и называли: староста или старина Пит. Иногда просто: старик Пит. Сколько я себя помню, он был хмур, угрюм и, в общем-то, очень стар; а всё, что я про него знал, так это то, что когда-то он служил писарем у бывшего губернатора острова – Джозефа Халласа, и о том, что никогда он не любил про это вспоминать и об этом рассказывать.

Деревенские по пути с интересом поглядывали на чужеземца, смело ступающего рядом со мной, и каждый раз, здороваясь, мне приходилось отмахиваться от их немых вопросов. Благо, все знали, что моя мать водила с северными контрабандистами знакомство, а поскольку Падымкам от этого было в разы больше пользы, нежели вреда, – лишнего любопытства никто себе не позволял. Забавно, но тем единственным, кто, казалось, совершенно не удивился прибытию чаандийца, оказался некто Себастиан – ещё один недавний пришелец, прибывший в деревню морем пару месяцев назад и представившийся странствующим монахом и лекарем. Он отныне жил со старой травницей, учился у неё, помогал по хозяйству и никогда ничего худого не совершал. А ещё он был очень дружелюбен и общителен, и я понадеялся, что и Такеда окажется таким же. Но увы.

Добравшись до дома старосты, я вознамерился лично представить Такеду старику Питу, но чаандиец пролаял что-то на своем языке, уронил мне в руки причудливую монету и поспешил вперёд. Так целеустремлённо, что и дурак бы понял: пытаться догнать его – не лучшая затея. Староста как раз появился в дверях, и сразу же у них завязался разговор. Я, конечно, расстроился, но, ясное дело, пытаться подслушать не стал. Не на виду ж у всех, да ещё и средь бела дня.

По крайней мере, монета представляла немалый интерес. Крупный и толстый кругляш серебра с приметной царапиной и отверстием посерёдке. Увесистый – хотелось бы верить, что на сотню гион потянет, если обменять. А это немалая сумма. Я подбросил монету, поймал её и сунул в сумку, после чего направился домой. Мать взяла с меня слово поспешить к отцу, но она ничего не сказала по поводу завтрака и отдыха, а значит, вряд ли будет нарушением обещания, если я чуточку задержусь. «Только совсем чуточку», – думал я до тех самых пор, пока моя голова не коснулась домашней перины.

А затем я уснул сном праведника.

✧☽◯☾✧

Мне редко снятся сны, но, если всё же снятся, я запоминаю их очень хорошо.

Сегодня сны не снились, а сам я будто и не спал вовсе. Было мне неудобно, то жарко, то холодно, отчего-то тревожно, и ещё – что-то постоянно щекотало мне лицо. Перед самым же пробуждением мне чудилось, словно кто-то зовёт меня по имени… А проснулся я и вовсе подпирая пол собственной щекой. Стоило только вдохнуть, как я подавился пылью и закашлялся.

– Не-еро!

Я вздрогнул и вскочил с пола до того быстро, что даже подпрыгнул. Сперва подумал: это отец, и сейчас он задаст мне хорошую трёпку за то, что валяюсь тут без дела; но затем до меня, заспанного, дошло – голос совсем не его. Только если он умел убедительно подражать девице лет эдак семнадцати, а я об этом и не знал.

– Ну и где лучше спится: на полу или в кровати? – поинтересовался всё тот же девичий голосок.

Я успокоился, зевнув, протёр слезящиеся от пыли глаза и повернулся к единственному оконцу, что у изголовья кровати. Там, на фоне изукрашенного в летние грёзы неба, красовалась улыбка как раз таки семнадцатилетней девицы. Звали её Лея. И прежде чем я успел поздороваться, она протянула руку и потрепала меня по волосам.

– А у тебя на голове петухи! – радостно заявила она. – Пыльные петухи. Будешь спать на полу – и твои волосы вместо тёмных станут серыми, как зола.

Хихикнув, девица отдёрнула руку прежде, чем я успел её ухватить. Ей не удалось бы, не будь я таким неуклюжим со сна. Мерзавка всегда подтрунивала надо мной, когда была уверена, что сможет выкрутиться, а в остальном вела себя вполне сносно. Ведь как и я, она тоже являлась первым – хотя и не единственным – ребёнком в семье. А значит, пускай и девица, но могла носить мужскую одежду, вести мужские разговоры, заниматься мужским трудом и подшучивать над теми из мужчин, кто помладше. Когда-то давно она даже полезла на меня с кулаками – не суть важно из-за чего именно, – но тогда я скрутил её по рукам и прижал к земле. После того случая не проходило и дня, чтобы она не появилась у моего порога, или я – у её. И никто из нас не был против.

– Петухи, куры… – буркнул я, нарочито изображая заспанность, чтобы она вновь ко мне полезла, ведь тогда уж ей точно не поздоровится! – Вот увидишь: ещё полгодика, и мои волосы отрастут так же, как у отца. Я тогда тоже смогу носить их собранными в хвост.

– Ага! И будет у тебя там целый выводок вшей. Во-от такущих!

Пальцами она показала нечто, размером с хорошую картофелину.

– А вот и не будет! Буду смазывать их жиром или маслом, как делают солдаты и погонщики.

Но Лея продолжила строить рожицы и изображать всяких гигантских кусачих гадов. Признаться, её позёрство всегда веселило, хотя и – право же слово! – вела она себя чаще как скоморох с ярмарки, нежели как первая дочь своего отца.

– А потом они съедят все твои волосы, и ты станешь лысый, как приозёрный камень, – наконец закончила Лея. – И на макушке у тебя станет расти лишь склизкий мох.

– И даже тогда я буду не так страшен, как ты, страшилка! – осклабился я. – На тебя даже и столетний дворф с лицом, сморщенным как чернослив, не посмотрит.

– Главное, что ты смотришь – мне и этого хватит, – улыбнулась она. – Кстати, вот ещё что…

Девица – внешне вполне, кстати, хорошенькая, – скрылась за оконной рамой, и только несколько прядок её длиннющих светлых волос остались на подоконнике. Через несколько мгновений она вынырнула, а я уже знал, что она мне покажет. Почувствовал запах выпечки.

– Во, держи! – Она протянула мне здоровенный калач, мягкий и исходящий паром. Да ещё и в меду, обвалянный в толчёном орехе! Только из печи… что на самом-то деле удивляло.

Я принял калач, и на поверку тот оказался вкуснее, чем сперва представлялось. Такие можно достать только на ярмарках или в лавках крупных городских пекарен. Даже наш старый пекарь никогда таких не готовил… А с тех пор, как он преставился, в Падымках пекли лишь хлеб и простые пироги.

Лея, по-кошачьи положив голову на подоконник, поняла, о чём я думаю.

– У нас пекарь новый. Сегодня рано утром приехал. Ричардом кличут.

– Правда? – спросил я, чавкая. Просто не мог оторваться от калача. – И откуда он?

Лея пожала плечами:

– Из Гринлаго, откуда ж ещё? – ответила она, имея в виду ближайший приозёрный городок. – Приехал с зарёй, дарственную на дом показал и сразу за работу принялся.

– А выглядит как?

– Ну-у, как… – Тут она запнулась, – Обычно выглядит. Лицо такое широкое, суровое, нос с горбинкой, стрижен коротко и небрит. Волосы у него тёмные, глядит всё время с прищуром, но улыбка очень добрая… Да что я тебе рассказываю?! Сам его увидишь! Будто у нас так уж много незнакомцев бывает!..

– Сегодня, кстати, ещё один прибыл, – встрял я, прожевав. – Чаандиец. Воин. Я его на дальней опушке встретил и до деревни провёл.

Глаза у Леи так и загорелись.

– Ой! Расскажи! – взвизгнула она, подавшись вперёд.

Но тут я состроил серьёзную мину и упёр руки в бока.

– Вот ещё! Хоть ты и первая, но это – дела сугубо мужские! О таком кому попало негоже рассказывать.

Стоило видеть выражение её лица. Она запнулась, потерялась при этих словах, замямлила. Месть моя оказалась лишь чуточку менее слаще медового калача.

– А… Ну… Эй! Да ты наверняка всё выдумал!.. Если расскажешь, я тебя поцелую!

– Поцелуй, и ещё два таких же калача! – заявил я и, прежде чем Лея успела возмутиться, выудил из сумки монету чаандийского серебра, потёртую, но тем не менее отбрасывающую яркого солнечного зайчика прямо на её удивлённое лицо.

– Ой… Да ну тебя! – крякнула она и, наморщив носик, исчезла за подоконником. – Ничего ты не получишь, выдумщик! – послышался её удаляющийся голос.

Но я-то прекрасно знал, что мысленно она уже согласилась. Сперва, разумеется, эта бестия сама попробует всё разузнать, – по крайней мере, так поступил бы я, – но в конце концов она неизбежно вернётся и станет донимать меня расспросами. Так всегда происходило, когда я узнавал какую-нибудь интересность или доставал новую книжку. Тогда Лея из кожи вон лезла, лишь бы я ей всё поведал или зачитал вслух. Особенно это касалось книг, ведь грамоте она не обучена. И даже если сейчас сохранит обиду, то не страшно, ведь два калача я затребовал именно для того, чтобы один достался ей.

Всецело довольный собой, я вернул монету в поясную сумку и покинул свою комнату. Солнце почти заступило на полуденную вахту, а вместе с ним и мне следовало привести себя в порядок, прежде чем направляться к отцу. Главное, не переусердствовать, – чтобы не возникало сомнений, будто бы я лишь недавно воротился из лесу.

В это самое время отец мой должен был работать у реки. Оставив военное ремесло в прошлом, ныне он сделался обычным плотником. И нисколечко о своём выборе не жалел. Из его уст я самолично слышал, что война и всё, что с ней связано, ему обрыдла; что в сердце его поселился мир, когда он встретил маму, и что старость он намерен дожидаться на родной стороне, в собственном доме. Даже моему желанию вступить в военную академию он противился до последнего; и был несказанно рад, когда мне пришлось её оставить.

Я вышел из дому и нос к носу столкнулся с ним самим, мгновенно позабыв, о чём я там думал и что хотел ему сказать. Отец, улыбнувшись в усы, положил руку мне на плечо. За его спиной, из-за соседской избы, выглядывала довольная своей каверзой Лея. Она, как я сразу догадался, рассказала ему, что я дрых тут без задних ног. Беда.

– О… Отец!.. – воскликнул я. Улыбка его, полнившаяся родительской любовью, смутила меня даже сильнее, чем если бы мне впервые довелось увидеть его в гневе. Для бывшего военного он всегда оставался на удивление мягок и терпелив. – Я… а я вот как раз собирался к тебе. Представляешь?! Сегодня в лесу я разыскал одну из тех диковин, о которых рассказывали охотники! Принёс её тебе, чтобы показать и… Да где же она?!

Тут-то я и вспомнил, что оставил древесную голубицу там, где повстречал чужеземца. Теперь уже никак не выйдет отвлечь отца этой находкой. Очень жаль. Понурый, под тяжестью лукавой улыбки своего родителя, я опустил голову и замолчал.

Наказания за праздность мне теперь не избежать.

✧☽◯☾✧

До самого вечера я трудился с отцом и остальными плотниками и корабелами на скромной верфи, сооружённой на берегу запруды близ Падымков. Работы накопилось много, но дело оказалось вовсе не в моём наказании.

Вверх по реке лежал приозёрный городок Гринлаго, и раз в три-четыре месяца с деревенской верфи до́лжно сходить барке, которую отправляли туда на продажу. Отец объяснил, что ныне у них приключилась заминка, и, дабы поспеть в срок, требовалась каждая пара рабочих рук, какие только удавалось сыскать в деревне. А раз для меня это оказалось обычной просьбой, а не повинностью, то и работать стало куда веселее.

К вечеру же, словно в награду за добрый труд, и вовсе произошло настоящее чудо.

Деревенские бабы собрались, выволокли огроменный котёл и наварили на всех ухи, чтоб не пришлось их мужьям и сыновьям голодать во время работы. Взяв свою порцию, я направился к одному из холмов, с которого открывался замечательный вид на клиф и безбрежное море прямо за ним. Устроился там поудобнее и приготовился перекусить. Тут-то и произошло чудо. Все знали, что на Драриндаине жили драконы. Добрый люд почитал их как вестников самого Гайо, ибо ясно как день: только Божество света и огня в своей мудрости могло даровать зверю и силу, и мощь, и крылья, и само пламя, дабы извергать его из собственной пасти.

И именно одного из этих исполинов мне и посчастливилось углядеть на горизонте!

Сперва увиденному я не придал большого значения, – подумал, что это просто птица взмыла в небеса выше положенного. Но затем приметил, что слишком уж пернатая велика и быстра… Да и какая птица могла столь пронзительно сиять чернотой в свете закатного солнца? Я тогда ещё предположил, что, может быть, – лишь только может быть! – это действительно мог оказаться дракон, как исполин сам явил свою истинную природу, камнем рухнув в морскую пучину и подняв снопы брызг высотой с целую скалу! А затем взмыл обратно в небо, неся в когтях некую громадную рыбину, – не иначе как себе на ужин! После этой его выходки никаких сомнений остаться уже не могло.

Я ажно подскочил, уронив миску с недоеденной ухой. Кровь моя так и взыграла от безудержного восторга. Увидеть дракона воочию… это без малого считалось почти что благословением! За моей спиной, у верфи, люд разразился удивлёнными возгласами. Взрослые мужи охали и ахали, будто малые дети; припадали на колено, склоняли головы и озаряли себя священным знамением, прикладывая ладони к груди. Я и сам склонился, гордый тем, что первым разглядел священного зверя. «Слава Гайо, – подумалось мне тогда. – До чего же удивительный сегодня день!»

А ведь он, день этот, ещё далёк от своего завершения…

Увидеть дракона было огромнейшей удачей! По крайней мере, в наших краях. Чрезвычайно редко эти исполины являли себя людям и нелюдям. Поговаривали, что, порой, они месяцами – а то и годами! – могли беспробудно спать в своих жилищах, и ни инквизитор, ни губернатор, ни даже Наместник не смели беспокоить их без дозволения драконьих жрецов. А ещё ходила молва, что гнездовьем им служили несметные груды золота! Брехали скорее всего, но звучало удивительно. Живого дракона в тот миг я видел целый второй раз в жизни, и мог с радостью поверить любым невероятным россказням! На какое-то время в целом мире не осталось ничего невозможного.

Мою радость и восторг в равной мере разделял и каждый житель деревни. Мужики собрались, созвав недостающую старши́ну, и почти единодушно порешили устроить здесь и сейчас празднество, отложив все дела на потом. И получаса не прошло, как прямо на дороге близ верфи собрались вынесенные и наспех сколоченные столы. Тут же, где варили уху, сложили и запалили огромное кострище, пламя которого взвилось вдвое выше роста взрослого мужчины. Каждый достал из собственных закромов мяса и сыра. Сладости, каши и разносолы усы́пали скатерти, едва те успели постелить. Бутыли с горилкой и вином оказались вмиг откупорены, схроны с сидром – разорены. Кто умел – принялся бренчать на лютне, лупить в барабаны либо же мучить свирель. Сам я быстренько сбегал до дому и теперь, время от времени, радостно трубил в охотничий рожок, лишь изредка попадая в ритм общей какофонии. Снедь, веселье и музыка в тот вечер изливались без конца и края.

✧☽◯☾✧

Солнце уже почти коснулось зубатого горизонта, когда по небу поползли серые дождевые тучи, хмурые, что наш староста, когда не выспится. Разумеется, праздничного настроения они нисколечко не умаляли. Хотя ливень этой ночью обещал быть что надо!