Маня и Волк

– Да вроде не надо ничего… – пробормотала я, смотря на дверной косяк, он ведь такой интересный, гораздо интереснее красавчика передо мной.

– А бинты у тебя есть? Перекись?

– Э-э-э… – Вообще у меня не было ничего, кроме жидкости для снятия лака, ватных дисков и ножничек маникюрных, и вспомнила я об этом, когда он меня спросил. Ну и обезболивающее в сумке. – Я не знаю… вряд ли тут что-то есть. Наверное, нет…

– Дай мне, что тебе врач выписал, я куплю.

Я бы еще наверное выпала в астральный план минут на пять, но он сделал шаг вперед, и я по инерции отошла в сторону, пропуская его в прихожую. Это что еще такое, черт возьми, спрашивала я саму себя. Какого черта? Так, ладно… он там, что-то про бумажку спрашивал… бумажка…где бумажка?

На заставленной вчерашними покупками кухне бумажки не оказалось, и я поняла, что она может быть в моем лежбище…господи, а там срач! Кровать, еда и планшет с передачей про маньяка.

– Кажется, она в спальне, – опомнилась я, торопясь в свою конуру под лестницей, которую только у таких оптимистов как я повернулся бы язык назвать «спальней».

Хорошо, я додумалась купить шторку и повесить ее так, чтобы можно было скрыть кровать, поэтому, оперативно забежав в свое подполье Гарри Поттера под лестницей, хотя у меня там попросторнее было, я резво задвинула шторку, пряча срачельник, потому что ни одни аргументы рассудка не могли убедить мою фантазию в том, что нам совершенно ничего не светит. Сердце верило в чудо и требовало спрятать от потенциального жениха то, что мужья обычно видят после свадьбы. Рано ему еще, бедненькому, пугаться.

За десять минут мое зрение не успело мутировать в кошачье, потому поиски в темноте бумажки были не самой удачной затеей. Фантики, на мой взгляд, шелестели так, будто где-то рядом с жутким хрустом падает дерево. Ко всему прочему, нервничая, я уронила планшет, который был еще и на зарядке, а та следом утянула за собой полупустую кружку и пустую тарелку с вилкой. Все это с громким звоном посыпалось на пол.

– Только не заходи, – замерев, тихо прошептала я, но мои молитвы вселенная не услышала.

– Все в порядке? – Принц заглянул за шторку и улыбнулся, разглядев меня в куче фантиков и разлетевшихся от тарелки во все стороны осколков. Он прикусил нижнюю губу, явно пытаясь сдержать улыбку, но у него ничего не вышло, и он просто отвернулся на мгновение, пытаясь, видимо, вернуть себе самообладание. Собравшись с силами, снова повернулся и не сдержал смешка.

– Тебе кто-нибудь говорил… – его немного потряхивало от подступающего смеха, – что ты похожа на домовенка Кузю? – После этих слов он рассмеялся и, выпрямившись, отпустил штору, надеясь видно за ней спрятать свой приступ смеха, но на это он зря рассчитывал, потому что с солнечной стороны был прекрасно виден его смеющийся в кулак силуэт.

Неизвестно какой раз за двое суток я почувствовала, как нагревается мое лицо. Наверное, на нем можно было поджарить глазунью. Припекло даже уши. Стыд и паника помогли моими забинтованными руками запихать по карманам штанов все фантики, кроме разве что пачки от чипсов, ее пришлось затолкнуть под диван. Как только я оперативно провела маскировочные мероприятия, шторка снова отодвинулась, и улыбающийся Ален Делон обвел взглядом мою «спальню».

– Давай я помогу. А то еще обрежешься.

– Н-не надо.

– Давай, давай.

В общем, я решила не спорить и сбежать за веником и совком. Он обвел спальню в поисках фантиков, поскольку явно не мог их не заметить, а потом его взгляд переместился на выпирающие карманы моих штанов с капибарами. На его лице снова задрожала улыбка, которой оказалось недостаточно, и он засмеялся, а за ним и я следом… Ну правда, это было настолько нелепо, что даже смешно. Мы просто стояли и смеялись.

– Не смешно, – наконец шикнула я.

– Прости. – Он посторонился, пропуская меня.

Что-то появилось тогда между нами. Какая-то полупрозрачная тонкая нить. Нечто большее, чем ничего и предстоящая сделка.

Вытряхнув из карманов фантики, я достала веник и совок и вернулась в «спальню». Отдала ему, стараясь не смотреть на свою скомканную постель и две плюшевые игрушки на ней. Блин…

Он смел осколки, вытряхнул их в ведро, которое я тоже принесла, и поднял кружку с вилкой.

– Так где бумажка? – снова улыбаясь, спросил он.

– Там где-то… – пробормотала я и снова ринулась на поиски бумажки, перерыла всю кровать, потом вспомнила про комод в прихожей и побежала к нему. Там пропажа и нашлась.

– Отлично. – Он забрал бумажку и снова улыбнулся, бросая на меня лукавый взгляд. – Может, в магазине что-то нужно?

– Ничего.

– Точно?

– Да.

Даже если бы мне что-то было нужно, я бы не сказала. В тот момент я хотела, чтобы он поскорее ушел и мое лицо остыло. Так неловко я себя сто лет не чувствовала. Думала, что я циничная, во всем разочаровавшаяся женщина, а тут покраснела как свекла и не знала, что сказать. Позорище. Когда он ушел, я еще минут пять стояла у двери и пыталась найти какие-то аргументы в пользу того, что это нормально, когда фантики валяются. И вообще, я его не ждала и заболела. Может, в конце концов, заболевший человек разбросать фантики и не заправить кровать? Может конечно, но самовнушение помогло слабо, но его улыбка… От нее становилось неловко, смешно и как-то прикольно. Весело и тепло где-то в груди.

Ну, у всего есть свои плюсы, я с маньяка переключилась на уборку в доме. За ночь было съедено почти все, что можно съесть без готовки, а до магазина с продуктами мне теперь непонятно как добираться…Доставка сюда стоит бешеных денег. В общем, стыд и неловкость запустили во мне какую-то атомную электростанцию, и я умудрилась даже полы одной рукой в перчатке помыть. Качество помывки так себе было, потому что виртуозно орудовать шваброй одной рукой я пока не научилась. Следом оттерла менее травмированной рукой недомытое окно рядом с лестницей и решилась приготовить рассольник.

Вообще идея эта была идиотская, но заботиться обо мне некому, а магазины далеко, поэтому кое-как, придерживая овощи фактически запястьем, нашинковала как получилось, обжарила и забросила в воду. Бульон готов был еще вчера, хорошо курицу из него я не всю доела… Пока возилась с рисом, решила еще и плов студенческий сделать, ему меня бабуля научила. Суть его в том, что вместо мяса, между слоями риса выкладывали яйца, в детстве для меня еды вкуснее не было, чем этот плов. С яйцами возни мало, поэтому справилась я быстро.

Закончив с готовкой и уборкой, вскипятила чайник, но настроение пить чай испарилось после короткого разговора с мамой. Рассказала вкратце о своих вчерашних приключениях, испортила настроение ей и себе, доготовила, выключила плиту и, поставив телефон на зарядку, забралась под одеяло в своём лежбище и отключилась.

Глава 9

Бывает такое дурацкое время, когда жизнь совершенно неожиданно встает на паузу, хотя совсем недавно казалось, что мир заиграл новыми красками и дальше точно будет что-то интересное, но неожиданно набежали тучи и в душе стало так пасмурно, что хоть на луну вой. Ничего не хотелось. Просмотр вереницы предложений о продаже домов навевало еще большую тоску, но благодаря маминым голосовым сообщениям совсем уж скукситься не вышло просто потому, что мама решила переключить вектор папиного внимания с бутылки на ребенка. То бишь на меня. Завелась, видимо, с утра, как отец проснулся, и наговорила ему, что это все потому, что он на меня упал и я на банку налетела. Мне же полагалась почетная роль невинной жертвы пьяного тяжеловеса. Папа, конечно, начал звонить и извиняться, порываясь приехать, пришлось выдать мамину тайну и сказать, что руку я проткнула на огороде, а с ним я, да, тоже упала, но не сильно и поцарапалась. Ну, по сравнению с проткнутой рукой, не сильно, во всяком случае сейчас я уже избавилась от бинта на правой руке.

Папа немного успокоился, но не особо, и начал настойчиво проситься ко мне, конечно, чтобы проверить, как там я и моя рука с коленкой. Мамин голос на заднем фоне кричал, чтобы я ехала к ним, они обо мне позаботятся, а ему за руль нельзя, тем более папину машину забрал эвакуатор с платной парковки, на которой он ее забыл. Что снова было ложью. Папа снова испугался и запричитал «как же так», а мама, войдя во вкус, раскричалась еще сильнее, делая ставки, какой счет придет за парковку.

Становиться свидетелем этого похожего на миллион предыдущих конфликта не хотелось, но выхода словно и не было. Положить трубку? Ну так я положила, папа перезвонил через четверть часа, чтобы узнать про машину. Судя по всему, брату он еще не дозвонился, и тот не утешил его тем, что все с машиной в порядке и она у него, поэтому это пришлось делать мне.

– Да у Ромки машина твоя, но на платной стоянке она и правда неизвестно сколько стояла.

– То есть ее не увезли на штрафстоянку?

– Нет.

– Слава богу… – выдохнул отец, послышался щелчок зажигалки. – Доченька, давай я к тебе приеду?

– Нет уж, спасибо. Хорошего понемножку. Мне от общения с вами слишком хорошо. Как бы не помереть от счастья.

Папа рассмеялся и снова предложил приехать к ним.

– А то ж она меня сожрет, – закончил он.

– Ты надеешься ее на меня переключить? Очень галантно. Нет уж.

– Ну почему сразу на тебя? Посидим, поговорим, как ты там сейчас со своим коленом-то и рукой? За руль же не сядешь? Приезжай.

– Нет. – Папе было проще говорить «нет», но тоже не всегда, сейчас, судя по голосу, он явно был в стадии увеселения, когда, общаясь с ним, думаешь, какой же чудесный и добрый человек, но это временное явление, наверняка он вот-вот найдет способ еще выпить, и агония с его спасением продолжится. Хотелось держаться от этого всего подальше, но это, как в черную дыру, беспощадно затягивало, несмотря на сопротивление. – Пап, ты можешь не пить? Пожалуйста, я тебя прошу.

Не знаю, сколько раз в своей жизни я повторяла эту фразу, толку от нее все равно никакого не было, но каждый раз, как в первый, всегда на что-то надеешься, хотя понимаешь, все это безнадежно. В такие моменты я вспоминаю, почему решила быть одна. Лучше одной, с десятью котами, чем вот так.

– Да кто пьет-то?!

Папа еще что-то говорил, но в его голосе была какая-то сценическая гипертрофированная эмоция, раздутая и ненастоящая, такая, за которой прячется настоящий ответ. Мы оба знали сценарий. Он сейчас вернется домой, мама продолжит его пилить, внушать ему что-то по десятому кругу, параллельно подливая суп и подкладывая котлеты, от которых он все равно есть отказывается, а потом они поменяются ролями, папа разозлится, уцепившись за какое-нибудь слово или реплику, рявкнет что-нибудь, обозвав маму, та заплачет, а он уйдет, а она позвонит сначала брату, скажет, что отец сбежал и надо его ловить, а потом будет звонить мне и пересказывать все, что он сказал.

– Господи…

Показалось, будто вокруг поясницы завязали веревку с тяжелым камнем на конце, который потянул меня в знакомое холодное ущелье. Ущелье злости, апатии, усталости и обреченности. Мы все равно, хочу я или нет, вновь пройдем все мерзкие стадии этой ситуации. Его долгий запой, мамины нервы и слезы. Давно я в этом не варилась, сбежав на учебу в столицу, но теперь я тут и меня опять затягивало в привычное семейное болото. Возможно, так нельзя говорить, но чувствовать самой себе невозможно запретить, хотя очень хочется. А чувствовала я себя в болоте, из которого нам всем удавалось ненадолго выбираться, но потом мы неизбежно соскальзывали туда снова, утягивая за собой друг друга.

Позвонил брат, хотел попросить меня поехать к родителям, пришлось рассказать, что у меня с рукой. Он вздохнул. Слова не требовались. Мы все всё прекрасно понимали, никто не хотел участвовать в этой ситуации, но оставлять маму, когда она без остановки звонила каждому из нас, было бы ужасно с нашей стороны. Поэтому брат поехал к родителям на ужин, принося сегодня в жертву самого себя. Хотя участие брата было нежелательно, потому что он тоже мог и выпить с отцом, мы с мамой очень боялись, что и он начнет, как папа, пить, но пока он вроде встречался с девушкой и все было в порядке, поводов для беспокойства не должно быть, но папа мог и предложить, а Рома мог и согласиться.

Ситуация в перспективе продолжала разрастаться как снежный ком. Между звонками я снова залезла в объявления о домах и изменила название города. Нужно уехать куда-нибудь подальше, но…достаточно быстро внимание ускакало в поиск причин, почему я имею право уехать в другой город и почему нет… По идее, когда ты «обычный» человек, то можешь уехать, но когда у тебя семья, которая нуждается раз в полгода в полном резерве всех «спасателей» какие есть, уехать уже сложнее, потому что нет тому никаких причин, кроме как «предательства» родных, иначе зачем тебе уезжать от них? Ты их что, не любишь? Или ты неблагодарный и жестокий человек, готовый бросить пожилых родителей на произвол судьбы? А я такой совершенно точно не былв или может быть была… Не знаю, я не хотела никого бросать, но на пороге очередной этап борьбы с алкоголизмом, и я совершенно точно не хочу в нем принимать участия и не принимать тоже не могу. Мозг ищет какие-то альтернативы, но, кроме отъезда, их нет, все, что можно было сказать, уже сказано множество раз, все, что можно было сделать, тоже сделано, ничего нового в нашем общем сценарии не предвидится, и от этого опускались руки.

Мой отъезд на учебу в другой город и так был воспринят как намеренная попытка убежать и, положа руку на сердце, стоило признать, что так оно и было на самом деле. Я специально подавала документы в институты в других городах, хотя мама просила подать в нашем городе. Для галочки я так и сделала, но молилась небесам, чтобы в местные меня не взяли, хотя надежды те были напрасные, с моими баллами я проходила на бюджет.

Дав «взятку» родителям, что поступила по специальности, по которой они хотели, я рассчитывала «подсластить пилюлю», но зря, это смягчило ситуацию только на первое время, потом, когда стало известно куда я поступила, началась моя «черная ночь», потому что меня приняли и в местный институт, и в столичный, и маме, как оказалось, было совершенно все равно на престиж учебного заведения, она требовала, чтобы я училась тут, обещая, что ни копейки мне с собой не даст, но тогда меня поддержал папа и почти каждый месяц присылал сколько мог, но я как могла все равно подрабатывала.

Постепенно мама смирилась, выжидая, когда закончится моя учеба и я вернусь, но я не вернулась. Тут настал второй этап безумия. Мама ругалась и скандалила, папа расстроился и в очередной раз запил. Ну, со слов мамы из-за меня. С каждым днем я сдавалась, склоняясь к тому, что стоит все же вернуться, ведь по специальности я все равно работать не собиралась, эта профессия была просто не для меня, и работала я в местном салоне красоты. У меня остались в Москве друзья, которые регулярно звали обратно, но последней точкой в моем решении стала бабушка.

Отношения у мамы с бабушкой всегда были, мягко скажем, натянутыми, а не мягко – ужасными. Они, казалось, ненавидели друг друга, но бабушка умудрялась еще и не любить собственного сына, но, к всеобщему удивлению, любила меня. «Бабушкиной дочкой» называли меня в шутку, но шутка та была лишь на первый взгляд легкой, на самом деле моя похожесть с бабушкой стала моим бременем и особой виной перед мамой. «Вся в свою бабку ведьму», «их порода», ну и еще множество похожих эпитетов. Все мои «таланты» и «способности» были от бабушки, и за них я тоже почему-то чувствовала вину и стыдилась, стараясь лишний раз не отсвечивать. Все было не просто, бабушка тоже, несмотря на хорошее отношение ко мне, умудрялась ругаться не только с мамой, но и папой. Порой мне казалось, что я нахожусь в окружении старых детей, конфликтующих из-за всякой чепухи. Ну, лично для меня все их разборки казались нестоящей конфликтов чепухой, но то для меня. Мама жа не забывала обновлять в моей памяти события из ее прошлого о том, как поступила бабушка, когда родился брат, как она обижала маму и какие жестокие слова ей говорила. В такие моменты мне хотелось извиниться за бабушку, и я стыдилась проявлять к ней симпатию, старалась лишний раз не звонить, но что-то общее было между нами, что было только у меня и у бабушки, какой-то пазл души, который был от нее и который я не могла просто вырезать из себя и выкинуть, поэтому, так или иначе, с бабушкой я все равно общалась. Поэтому, когда она сломала шейку бедра, я поняла, что наступило время возвращаться, потому что никто не будет заботиться о ней, кроме меня.

Отработав последние недели, я получила расчет и вернулась домой, проведя последний год с бабулей. Год прощания. Бабушка была уже другой, не той, что в детстве, эта бабушка была призраком себя былой, но ее высохшие руки и волосы, ее упрямые и любящие глаза хранили память той жизни, того прошлого, свидетелями которого мы обе были и в которое нам не вернуться больше никогда. Когда мне было плохо, бабуля накрывала меня большим покрывалом, кутая в него как в пелену и затаскивала к себе на колени. Стыдно вспомнить, но я, наверное, лет до десяти рыдала на ее руках, закутанная в покрывало, потом она меня уже на руки поднять не могла, но в покрывало кутать все равно продолжала. Было в ней что-то восточное, благодаря чему она всю жизнь проходила в платке и меня в него пыталась завернуть, но я не хотела, а сейчас мне остро захотелось во что-нибудь завернуться, поэтому, вытащив большой стеганый плед с абстрактным рисунком гор и солнца, я вышла на терраску и, закутавшись в покрывало, забралась в кресло.

Отец говорил «окуклилась», когда я так куталась в одеяло и замирала, падая куда-то в глубину себя. Так я сделала и в этот раз. Когда не было никаких идей, что делать дальше, когда жизнь непонятно чего ждала от меня, снова оставляя на развилке, я кутаюсь в одеяло и замираю, смотря перед собой. Бесполезная суета в сознании замирает, извилины цепенеют и я просто смотрю в никуда, пока все чувства не улягутся и не потеряют свою остроту. Сколько я так просидела, не мигая и смотря в одну точку, неизвестно, но вывел меня из оцепенения сосед, снова нагло пробравшийся на мой участок через забор за домом.

Ален Делон медленно приблизился, наклоняясь вперед и заглядывая под козырек из одеяла.

– Фух! – выдохнул он, улыбаясь. – Я подумал, ты просто одеяло забыла на кресле в форме… – Он в воздухе очертил фигуру, напоминающую мой кокон. – В форме тебя.

– Привет, – выдавила я улыбку, спуская ноги с кресла на пол и возвращая телу подвижность и ощущения.

– Привет, – отозвался сосед, с тенью беспокойства разглядывая меня. – Все в порядке?

– Да.

Можно подумать, я ему скажу «нет».

– Я звонил, но ты не ответила, поэтому решил зайти.

– Сколько времени? – Небо было лиловым, с алыми облаками у самых моих ворот, а крыши домов соседей едва-едва улавливали последние солнечные лучи.

– Восемь.

– Ого…

Ален Делон смотрел на меня, а я на него смотреть не хотела, точнее не могла, взгляд почему-то блуждал где угодно, но мимо него. Не знаю почему. Почему-то смотреть на него в этот момент было слишком откровенно. Словно глаза как двери души, распахнутые сейчас настежь. Что говорить и делать, я тоже не знала, стоило, наверное, пригласить на чай, но не будет ли это выглядеть как подкат отчаявшейся? Мои комплексы, как могли, берегли мою хрупкую самоценность, тем не менее не облегчая мне жизнь. Да еще и он молчал совершенно бессовестно, мог бы уже что-нибудь сказать или предложить. Например, предложить обсудить подписание документов, но он почему-то не спешил. Устав теряться в догадках, я вежливости ради предложила чай, понадеявшись, что он откажется.

– Не откажусь, – не оправдал он моих надежд.

Сдерживая себя, чтобы не закряхтеть, как бабка старая я поднялась с кресла. Немного повело в сторону, и под руку меня подхватил галантный мужчина моей мечты, который, конечно, достанется какой-нибудь тощей лахудре, дабы я страдала всю жизнь от скорби по этому поводу… Почему-то вспомнились советская русалочка и та глазастая мымра, с которой принц перепутал свою истинную спасительницу. Все детство я не могла понять, почему русалочка не наваляла этой тетке. Я долго страдала негодуя, пока в своих фантазиях не представила себя на месте русалочки (та немножко попухлее стала в моем воображении и с моим лицом), я схватила эту черную принцессу и… В общем, в моей версии русалочки морской пеной стала принцесса, а я, значица, вышла замуж за принца и еще с ведьмой потом поквиталась, чтобы голос вернуть.

Вот это я понимаю хэппи-энд, а не то, что светит мне… Надеюсь, он не рассчитывает, что, раз он такая булка милая, я возьму и подпишу ему свой участок бесплатно или со скидкой. При мысли, что его обнимет какая-нибудь тощая девка, мне подурнело, и когда я дошла до кухни, то почувствовала духовную близость с ведьмой из морской пучины. Лучше и правда переехать, чтобы я еще и его не притопила где-нибудь в ручье от ревности на которую не имею права.

Достав чайник, я залила воду, вытащила свои любимые кружки с цветочками и открыла большую коробку с чайным ассорти, отдала ему.

– Тут без ароматизаторов, – прокомментировала я набор. – Выбирай любую. А я пока документы принесу.

Почему-то при этих моих словах мне показалось, что он немного удивился и, может, мне померещилось, но чуть-чуть расстроился. Хотя, возможно, это не более чем мои выдумки. В этот раз мне было не стыдно за обстановку дома, потому что я, несмотря на руку и пострадавшее колено, умудрилась навести порядок. Документы лежали на камине, который непонятно как разжигать и чистить. Взяв папку, я протянула ее ему.

– Я их подписала. – Смотря мимо него и забирая из его рук выбранный пакетик с чаем (оказался с земляникой, я тоже такой люблю больше всех остальных), вернулась к плите. Раскладывая пакетики по кружкам и думая, чем себя занять, пока закипит чайник, а этот засранец не спешил спасти меня от неловкости.

– У меня еще суп есть, – брякнула я и пожалела. Вот кто, спрашивается, меня просил?! Наверняка это выглядело так, будто я пытаюсь протоптать дорожку к его сердцу через желудок. Есть у меня одна подружка, у нее мужик налево каждую неделю ходит, а она ему рубашечки наглаживает и борщи варит. Фу, блин. Может, соврать ему, что супа нет, а у меня биполярка?

А он еще так улыбнулся радостно, что врать про суп стало совестно.

– А что за суп?

– Рассольник.

– Ух ты! Мой любимый суп!

Ну надо же, сколько совпадений. Прям ты морячка, я моряк. Жаль, только на разных бережках. Пока в голове шел бой между скептичной стервой и наивной влюбчивой идиоткой, я достала тарелку и налила суп.

– Тарелка с принцессой? – Он ехидно улыбнулся, забирая ложку и откладывая документы в сторону.

– Ага. Если все не съешь, бедняжка утонет.

Он рассмеялся это детской пугалке и взялся за суп. Я переживала за неровно нарезанные овощи, но зря, судя по тому, как споро Ален Делон наяривал суп из тарелки с принцессой, эстетическая составляющая его заботила мало. Я подумала, что, возможно, стоило предложить хлеб, но скорее всего я бы не успела, молотил он быстрее меня.

– Может еще? – уточнила я на всякий случай, когда содержимое тарелки исчезло за две с половиной минуты.

Вот только не говорите мне, что это тот тип людей, которые жрут и не толстеют. Их существование – мое личное кармическое воздаяние. Он не отказался, и к концу второй тарелки закипел чайник.

– Очень вкусно. Спасибо.

– Пожалуйста.

Поставив перед ним кружку и банку нутеллы с ложкой для него, села напротив, подогнув под себя здоровую ногу.

– Не знаю, ешь ли ты сладкое, но, кроме нутеллы, ничего нет, – пояснила я появление банки.

– Ее обычно на хлеб намазывают.

– У меня только черствый черный.

– Это будет похоже на извращение.

– Я тоже так подумала.

Хотелось улыбаться, и мы улыбались. Немного неловко, но в целом было хорошо. Летающая надо мной туча куда-то исчезла, и мы просто какое-то время молчали и пили чай. Нутелла Ален Делона все же соблазнила, и он залез туда ложкой, а потом взял в руки папку, сердце замерцало горечью и привычно затихло. Ложка нутеллы помогла.

Пролистав листы договора, он остановился на подписях, улыбнулся и посмотрел на меня.

– У тебя фамилия Медвежонкова? – Судя по ехидным глазами, его не столько моя подпись порадовала, сколько фамилия развеселила. Конечно, очень смешно! Сколько насмешек я в детстве претерпела от этой фамилии проклятущей!

– Да. – В интонацию моего ответа была вложена нотка, предостерегающая от глупостей и неуместных шуточек, но он, кажется, и не планировал подтрунивать надо мной.

– А ты мою видела?

Я нахмурилась и отрицательно покачала головой. Честно говоря, на его фамилию я внимания не обратила. Он протянул документы, те снова закрылись, но я пролистнув их куда нужно, открыла последнюю страницу, где рядом с черточкой красовалось «А.В.Волков».

– Волков?!