Ваша пахлава достойна похвалы

– Я неправильно выразился, – вдруг сильно покраснел участковый. – Я имел в виду, что не надо вам… тебе злиться.

Ираида Луисальбертовна на миг замерла и подумала, что Эммануил прав. Хотя бы потому, что не стал спорить и согласился с ней. Потом еще несколько мыслей промелькнуло в голове главы ТСЖ, но ни одна не показалось хозяйке этой головы достойной внимания. Ну, действительно, как можно согласиться с каким-то там здравым смыслом, что пора заканчивать светскую посиделки и идти спать, когда вино так весело нашептывает на ушко идеи разных проказ.

– Я вот что подумала: лучше всего у нас получается спорить друг с другом. Однако сейчас сил на подобные вещи нет, может пора уже перейти на новый уровень взаимоотношений и придумать что-то другое?

– Мы можем периодически вместе пить… – Эммануил приложил все усилия, чтобы его глаза выглядели серьезно и адекватно настолько, насколько это вообще было возможно проделать с глазами участкового после нескольких бокалов коньяка.

– Ну… это тоже можно, – Ираида мысленно несколько раз закатила глаза и хлопнула себя по лбу. – Твою идею мы обязательно рассмотрим, но я предлагаю кое-что другое. – Внезапно голос председательницы ТСЖ стал настолько маслянистым, что валяйся где-нибудь неподалеку насквозь проржавленный мотор, он бы вмиг стал как новенький. А Ираида вместо слов перешла к невербальному пояснению своего предложения. Сократив расстояние между ними на шаг, а количество вина на глоток, Люмпенштейн обняла участкового и крепко поцеловала.

«Любопытно», – подумал Эммануил, а вслух добавил: – Ну, ваще!

И понеслась.

Примечание:

* «Не склоняли б воли»… – пародия на кусок из монолога Гамлета «… когда бы неизвестность после смерти не склоняла б воли мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться».

Ой, все и кактус

Кадровичка Инна Лебедкина сошла с ума.

Ну, во всяком случае так утверждает ее подруга Рита Плющ и собственный внутренний голос. А зная внутренний голос Инны, можно считать, что дела с ней совсем плохи. Это у нас данная эфемерная субстанция обычно подсказывает или советует в трудную минуту, а у нее она требует безоговорочного подчинения, при чем круглосуточно. Это у нас этот голос предполагает и приводит доводы, а у Лебедкиной категорически настаивает на собственной истинности в последней инстанции.

И спорить с ним совершенно бесполезно, поскольку в нем порядка тридцати децибелов баритончатого звука такой интонации, которой позавидовал бы сержант каких-нибудь ракетных войск. Да, самое главное – нельзя путать внутренний голос Лебедкиной с ее голосом разума. Последний уже долгое время молчит, залечивая сорванные связки после спора с внутренним сержантом Инны.

Вы, наверное, заинтересуетесь симптомами, которые сопровождают течение сумасшествия нашей героини, но смею вас уверить, что на людей она не бросается, не бьется головой об стену, не заводит сорок кошек и не собирает барахло. Зато частенько толчет воду в ступе во время работы, бьет баклуши на совещаниях, переливает из пустого в порожнее при созвонах, перепрыгивает с пятого на десятое во время собеседований, от жиру бесится в магазинах, бередит старые раны на приеме у доктора, валит с больной головы на здоровую, воспитывая сына от первого брака, чувствует себя белой вороной в присутствии окружающих и самое главное – бьется как рыба об лед и бросается из огня да в полымя при виде заместителя председателя их родного ТСЖ-5 Михаила Михаилова. В общем и целом, ведет себя словно белены объелась.

А причина одна – крайне впечатлительная натура Инны вместе с остальными ее причиндалами и регалиями стала свидетельницей того, как господин зам. председателя играет с мальчишками в дворовый футбол. Все бы ничего, но промокшая от пота и поливальной машины футболка Михаила плотно обтянула и что немаловажно подчеркнула мощный мускулистый торс своего хозяина.

И как полагается впечатлительным натурам, впечатлилась. Соблазнительно-восхитительный и умопомрачительно-желанный образ супергероя, облаченный в шелка атласа и полиэстер хлопка, навсегда запечатлелся на каменных дощечках памяти нашей кадровички.

Борясь с навязчивыми видениями, она старалась не думать. Не конкретно о чем-то, а вообще не думать. Но все мы знаем, что совсем не думать невозможно: мысли всегда будут кружить или вокруг райского острова с Брэдами Питтами в свои лучшие годы, или о вкуснющем пироге со всем с чем только бывают пироги, о пиратских корветах и королевских линкорах, о последнем клипе Леди Гаги или, на худой конец, мы будем думать о том, как не думать. И думать, что мы не думаем. Вот и Инне не удавалось. Единственная мысль, которая осталась в голове Лебедкиной была утрамбована образами Михаила.

В квартире над кафе «У бабушки» внучка этой самой бабушки, совладелица кафе и лучшая подруга Инны Рита Плющ, а также слесарь 6 разряда Игорек наперегонки давали советы как Инне поступить, в частности, и жить, в общем. А мужчина свои психологические советы подкреплял крепкими напитками:

– Сугубо в терапевтических и психоневрологических целях, – деланно оправдывался Игорек и подливал Инне пиво в бокал с вином. А Инна в свою очередь по-братски делилась получившейся «вкусняшкой» с рядом стоящим в горшке кактусом. Еще немного и кактус достигнет состояние овоща, а затем у него начнется белая горячка.

Ирина в свою очередь использовала исключительно вербальные методы воздействия:

– У французов есть отличный способ не париться. Называется «плюмаж»*. Что значит «плюнь и разотри».

– Если я плюну в Михаила, он меня сам разотрет в порошок, – Инна покачала головой и налила кактусу «на посошок», потому как всем своим видом он давал понять, что еще чуть-чуть и, откопав свои корни, он уйдет куда-нибудь вдаль в сторону кактусинного рая.

– Не надо ни в кого плевать, – раздалось откуда-то со стороны дверей. В случае с Игорьком – раздалось сразу со всех сторон, в том числе и изнутри самого слесаря. На пороге стояла бухгалтерша Алла Селиверстова. И не просто стояла, а переминалась с ноги на ногу, заламывала руки и закатывала глаза, тем самым выражая свое смущение, смятение и всяческое недовольство плевками.

– В таком случае, госпожа Селиверстова, или как там вас? – конечно, кадровичка должна знать всех своих коллег по фамилии и даже по отчеству, но Инна просто встала в позу. – Скажите, что мне и кактусу делать с моим наваждением? – на самом деле Инна спросила немного по-другому: не обращаясь по фамилии и без слова «наваждение». А если совсем честно, то вопрос звучал так: «И чё теперь?»

Алла попыталась сделать участливое лицо как у психолога из районной поликлиники, но получилось свирепое, как у психиатра из областного дурдома. Несмотря на мимические потуги, Алла ничего не придумала, поэтому она просто набрала номер психолога и передала ему вопрос:

– И чё теперь?

Ответ доктора не заставил себя долго ждать:

– Високо в горах летела очень малэнькая, но отшэн гордая птичка, летела возле самого солнца и обожгла свои крылья и упала в самое глубокое ущелье и разбилась. Так выпьем же за то, чтобы мы не летели так высоко и не падали так низко, – ответствовал доктор и положил трубку.

«И то верно», – подумал Игорек и вслух сказал то же самое: – И то верно, – и залпом осушил бокал, а потом взял фен и высушил бокал досуха.

– И что это значит? – спросила Инна у кактуса. Кактус позеленел еще сильнее, чем обычно и осыпался колючками. – И что это значит? – вопросила Инна повторно, на этот раз у Аллы. Бухгалтерша зеленеть не стала, но попыталась осыпать колючками. У нее это, разумеется, не получилось.

– Ой, все! – воскликнула она и покинула комнату. Спустившись в кафе, она встретила хозяйку данного общепита. Бабушка, как дама в крайней степени гостеприимная, поинтересовалась:

– Уже уходишь?

– Ой, все! – во второй раз воскликнула Алла и покинула кафе.

За время, что Алла Селиверстова уходила из комнаты и кафе, у нашей троицы ничего не изменилось. Разве только Игорек успел на пять секунд заснуть.

Рита, походив туда-сюда по своим квадратным метрам, пораскинула мозгами, в следствие чего раскинула руки в театральном жесте, в котором читалось следующее: «Вот и разгадка, вот что удлиняет, страданьям нашим жизнь на много лет». **

– Инна! Ты только посмотри на себя! – направленный примерно в сторону груди Лебедкиной палец Риты словно символизировал собой всю уголовно-процессуальную систему Российской Федерации. Вся скорбь жертв, вся горечь обвиняемых, вся укоризна присяжных, вся остервенелость прокурора и искрометность адвоката, все величие судьи. Все сплелось в этом указующем персте.

Кадровичка покраснела, кактус оставался зеленым, но пустил корни сквозь горшок, а Игорек пытался сосчитать сколько пальцев показывает Рита:

– Всего лишь три, – икая ответил он, – норма еще не достигнута. И налил повторно. Себе, Рите, Инне и кактусу. И еще раз себе.

– А в чем собственно дело? – Лебедкина попыталась отклониться от траектории, по которой указывал палец. Но он продолжал следовать за ней. И она применила французский метод плюмаж***. Но промахнулась.

– Тебе никогда не соблазнить твоего председателя в этом виде, – с видом знатока изрекла хозяйка кафе, которая помладше.

– Во-первых, он – заместитель председателя! А во-вторых, я не собиралась его соблазнять! – подскочила на месте Инна. И в самом деле. Она всегда задавала себе вопрос как избавиться от наваждения, но не как претворить его в жизнь. Теперь она посмотрела на свою проблему под другим углом. И проблема теперь не казалась ей уж совсем безвыходной.

– И тем не менее, – указующий перст Риты сменил направление и был воздет к небу, которое в данном случае изображалось при помощи потолка. – Посмотри во что ты одета.

Не то, чтобы наша кадровичка была неряхой или одета в пижаму с толстыми хрюшками, или в скафандр времен первого полета в космос, или униформу уборщицы на заводе годов эдак 1930-х. Балетная пачка тоже не была ее повседневным нарядом, как и енотовая шуба сутенеров Санта-Моники. Да и вообще, нормально она выглядела. Удобно и практично.

– И тем не менее, – еще раз повторила Рита и закрылась в гардеробе. А Игорек и Инна принялись переглядываться удивленными взглядами, перекидываться обескураженными междометиями и снова спаивать кактус. Через несколько минут из гардероба вылезла та, которая туда эти несколько минут назад залезла. Бухгалтерша Светлана. Шучу-шучу. Рита, словно медсестра, вытаскивающая на своих плечах с поля боя раненных солдат, выносила из недр шкафа платье. Невероятно блестящее, непотребно звенящее, немыслимо золотое, непременно синее и в полоску. В общем, красивое, аж жуть.

– Вот! – девушка со всей нежностью положила одежку рядом с Инной. – Ни разу не надевала. Очень дорогое. Как баррель нефти стоило.

– Но…

– Да. Это сейчас оно не дорого стоит. А во времена нефтяного господства оно стоило как… как… чугунный мост, например.

Рита не знала цену чугунного моста, поэтому решила просто поверить на слово.

– Ты считаешь в нем я смогу соблазнить Михаила? – Рита с сомнением посмотрела на платье. – Кстати, какого оно цвета?

– Бабушка считает, что золотисто-белое, мне кажется иссиня-черное. Так что не понятно.

– Ежу понятно, что оранжевое, – вклинился в модный разговор Игорек.

«Зеленое», – предположил бы кактус, если б мог предполагать.

– Все равно я его не надену, – решила все равно не надевать Инна. – Слишком оно красивое. А я и так попробую приударить за Михаилом, – Лебедкина старалась, чтобы ударение падало на слово «слишком», а слово «красивое» – невнятно. А второе предложение она произнесла, словно с кашей во рту. – И вообще почему ты сама его не носишь?

– Оно мне разонравилось.

– Но ты его ни разу не носила.

– Ой, все! – в сердцах воскликнула Рита и убежала из комнаты.

На этой невнятной ноте Инна и Игорек разошлись. Инна – домой, а Игорек просто разошелся: купил две бутылки водки для себя и кактуса и скрылся в тумане.

Дома Инна, завидев занавески так не похожие в своей выглаженности на костюмы зам. председателя, укрепилась в намерении приударить за ним. И как была – без красивого платья Риты, но с воодушевлением – направилась к дому Михаила.

Михаил собственноножно подошел к двери и собственноручно открыл ее:

– Собственно, чем могу помочь, Инна Леонидовна? – Михаил поднял левую бровь и правой рукой инстинктивно поправил прическу.

– Пришла приударить за вами, – честно призналась Инна.

– Вы с ума сошли? – Михаилов ни на секунду не сомневался в своей неотразимости, поэтому совсем не удивился такому поведению со стороны представителя человеческой расы.

– Видимо, сошла, – пожала плечами Лебедкина и расплылась в улыбке, чтобы сомнений в ее сумасшествии не оставалось.

– Ну, в таком случае, проходите, – Михаил опустил левую бровь, а правой рукой втянул Инну в квартиру.

Совершенно случайно… СОВЕРШЕННО! проходящая мимо квартиры зам.председателя, Алла проводила парочку взглядом:

– Ой, все! – воскликнула она и тоже ушла в туман. Естественно, предварительно выйдя из подъезда.

Примечание:

Плюмаж – конечно же, никакого отношения к ритиному французскому методу отрешения от проблем не имеет.

«… Вот и разгадка, вот что удлиняет, страданья нашим жизнь на много лет…» – предложение из второго монолога Гамлета У. Шекспира.

Слово «плюмаж» до сих пор не имеет ничего общего с повествованием этого поста.

Не аудитом единым…

Вечер. Блаженное спокойствие зародилось в каморке сантехников после многих дней безумия, причиной которого стал ежегодный аудит. Впервые за последние несколько недель Серов Трифон Тимофеевич был в прекрасном расположении духа, так как располагал достаточным количеством времени, чтобы расположиться в кресле с чашкой чего-нибудь вкусного, а то и с рюмкой чего-нибудь горячительного.

Вдыхая аромат сладкого-пресладкого кофе, сдобренного хорошей порцией местного коньяка, он думать не думал о том, что все в этом мире быстротечно. Особенно блаженство. Особенно достаточное количество времени для кресла и кофе.

И словно подтверждая общепризнанный тезис, томную негу Трифона прервала та, кто делает это лучше всех – Генриетта Иосифовна Штангенциркуль, которая вдруг ни с того ни с сего (по крайней мере так считает весь технический персонал ТСЖ-5) привнесла частичку общемировых стандартов качества в сугубо российское учреждение жилищно-коммунального толка.

– Приступим ко второй части нашего аудита, – буднично произнесла Генриетта, поправила воображаемые очки и не без удовольствия отметила, как Трифон поперхнулся кофе.

– Что значит «ко второй»? – в глазах нашего сантехника отчетливо читалась паника, граничащая с полнейшей апатией человека, смирившегося со своей судьбой во время урагана в пустынной монгольской степи. Если прищуриться и присмотреться еще внимательней, можно заметить, что правый глаз Серова дергается в полтора раз чаще, чем левый, который, в свою очередь, ровно в половину раза сильнее округляется. Применив все свое воображение, переместившись с помощью оного в ТСЖ-5 и спустившись ниже по лицу Трифона, читатель сможет увидеть полуприкрытый или полуприоткрытый (кому как больше нравится) рот нашего доблестного сотрудника вантуза. Рот, который в данный момент являл собой средоточие удивления, обитель пораженческих настроений, цитадель мировой скорби и лежащую на боку букву «О» шрифта Arial Narrow.

Генриетта, в чьих руках были не только судьбы, чаяния данного учреждения, также в этих самых милых, белых, холеных и воспетых неизвестными поэтами ручках она держала листок бумаги формата А4 с планом, согласно которому предполагалось провести «вторую часть марлезонского балета», в простонародье именуемого аудитом. Потряся перед глазами у сантехника планом, она заставила эти самые глаза вернуться к своему обычному состоянию. Ненадолго.

– Господин Серов, первый этап предполагал проверку документации, эксплуатационного оборудования и техники, – мамзель Штангенциркуль таким образом пожала плечами, чтобы Трифон отчетливо мог прочесть в этом движении полное неудовлетворение данным этапом аудита. – Второй же направлен на выявление компетентности служащих. На проверку способности – вашей, товарищ сантехник, способности в первую очередь – принимать стратегические и тактические решения на основе различных фактов. «Вот список вопросов», – Генриетта протянула лист, который еще совсем недавно нервически трясся перед глазами Серова.

Он с осторожностью, какую проявляет старая дева, передвигаясь по крохотной квартире с пятьюдесятью кошками, взял в руки вопросник, пробежал по нему взглядом сверху вниз, потом справа налево:

– «Как вы ограждаете потребителя от некачественного товара? Что вы делаете для того, чтобы товар в принципе не мог быть некачественным?» – зачитал Трифон и вопросительно уставился на Генриетту. – Какой товар? Это ТСЖ, а не бакалея.

– Трифон Тимофеевич, что у вас написано на дверце автомобиля?

– Ничего!

– Хм… Разумеется, ваша машина настолько уродлива, что ни одна надпись или аэрография не сделает ее красивой.

– А это вообще какое имеет отношение к данному мероприятию?

– Прямое! Так, о чем это я? – потерла переносицу аудитор. – А что написано на полицейской машине?

– ДПС? ГНР? – Трифон пожал плечами и на всякий случай заподозрил Генриетту Иосифовну в том, что у нее не все дома.

«Хм», – на этот раз подумала Штангенциркуль, но вслух невозмутимо добавила: – Я имею в виду американскую полицейскую машину.

– Служить и защищать, – устало ответил Трифон, который хоть и был не прочь посмотреть американские полицейские сериалы, но все равно совершенно не понимал к чему все эти вопросы.

– Служить – значит оказывать услугу. А услуга, как мы знаем, это нематериальный эквивалент товара, а ТСЖ – это служба, – голос Генриетты окрасился в тональность бабушки-лекторши из общества «Знание» разлива 1947 года. На счастье Трифона, лекция оказалась короткой: всего семнадцать слов.

– Ну, допустим… – согласился сантехник, крайне удивив госпожу Штангенциркуль.

Не дав себе оправится от удивления, Генриетта, тем не менее, поспешила перебить сантехника и перебила ему хребет. Шучу, конечно. Она поспешила перебить Трифона, вернув его мысли к заданному ранее вопросу:

– Вот и скажите мне, как вы ограждаете потребителя от некачественного товара?

Трифон хотел ответить, что он прикладывает все силы, чтобы хорошо выполнять свою работу: от поиска пропавших в стоках колец до замены труб. И ответил бы, но Генриетта, опередив его желания, уже заполняла в бланк ответов следующее: «Некачественный товар не поставляется вследствие отсутствия какого бы то ни было товара».

– Но это же не правда! – задохнулся в возмущении сантехник, а Штангенциркуль на секунду подумала, стоит ли так эротично задыхающемуся мужчине делать искусственное дыхание. На секунду, потому что почти сразу же сама и исправила ситуацию, поставив рядом с ответом оценку «удовлетворительно», и тем самым нормализовав дыхательный процесс Серова.

– Следующий вопрос. «Строите ли вы свою работу по принципу процессного подхода, чтобы управлять ключевыми процессами через ключевые показатели?»

Выражение лица Трифона было красноречивей любых слов. Особенно в таком случае, когда слов вообще никаких не было ни в голове, ни на языке. Одна лишь выгнутая в двух местах бровь была вместилищем как минимум двух философских вопросов: «Шта?» и «Какого хрена?!» Вторая бровь не отставала в своих пантомимических потугах и являла на суд мирской полный коллапс деятельности центральной нервной системы.

Видимо, Генриетта и сама не совсем понимала то, о чем спрашивает этот вопрос, поэтому наобум вписала ответ «Не исключено».

В момент, когда госпожа аудитор дописывала последнюю букву, господин аудируемый собрал все свои мысли на вече, синод, форум и даже курултай. Затем, в связи с этим изменился в лице, приобрел доселе невиданную именно сегодня дерзость черт и одухотворенность во взгляде. Не снимая этой личины, он уселся за древний, как Windows 95, компьютер и задал самый главный вопрос этой половины дня: «Требования к проводящему аудит».

С быстротой среднестатистической бабушки, вышивающей на полотенце красного петушка, надежда в душе сантехника перерастала в уверенность с легкой (поначалу) примесью бравады. Наконец, он поднял глаза на притихшую ко всеобщему удивлению Генриетту, которая смотрела в свой опросник и старалась придумать такой способ, чтобы сантехник попал в просак, а она оказалась молодец и, чтобы честь ей и хвала.

Тем временем Серов вопросил:

– Уважаемая Генриетта Иосифовна, как принимающая сторона, я обязан истребовать у вас документы, подтверждающие вашу компетентность для проведения аудита.

Генриетта сначала хотела ответить, что усы, лапы и хвост – вот ее документы, но передумала, потому что такой ответ ну совсем ни к селу ни к городу, а она – дама серьезная, практически суровая и несколько даже строгая. Поэтому одними глазами уточнила, о каких документах идет речь.

– Во-первых, аудитор обязан иметь высшее образование по одному из видов работ, – Серов воздел в потолок свой палец. Для большей значимости он еще этим пальцем и покрутил. Строго слева направо. – На сколько я знаю, а также знает весь наш многоквартирный дом, вы имеете два высших филологических образования, которые в свою очередь не имеют ни малейшего отношения к сантехнике и прочим плотницким и любым другим коммунальным работам. Значит, аудит проводить вы не имеете права.

– Опустите палец, Трифон Тимофеевич, – Штангенциркуль полезла в сумку и достала листок, на котором отчетливо читалось только «Высшие сантехнические курсы». Все остальное написано слишком мелко, чтобы автор смогла разобрать и поведать вам, дорогие читатели. – Вообще-то, у меня есть университетский сертификат. В какой-то момент я заскучала и, если честно так мне захотелось понять то, чем дышите вы.

– Вот как? – Трифон озадаченно почесал затылок. – Хотели узнать, чем дышит сантехник? Надеюсь, это образное выражение.

– Именно так! – теперь пришла очередь Генриетты Иосифовны воздевать к потолку палец. – Больше моя компетентность не нуждается в подтверждении?

– Нет-нет-нет, госпожа аудитор. Следующий пункт гласит, что аудитор обязан уметь общаться с людьми, устанавливать личные контакты, выслушивать собеседника, владеть собой.

– А что такое? Я умею ладить с людьми.

– Это вы скажите моим коллегам, которых вы довели до белого каления своими вопросами.

– Белое каление лучше, чем белая горячка, до которой они себя сами доводят.

– Согласен, – нехотя признал мужчина. – А вот как на счет установления личных контактов? – хитро улыбнулся Трифон и сделала шаг в направлении к Штангенциркуль. А та в свою очередь сделала шаг в направлении к двери, потом передумала и сделала два шага к Серову.

– Вам продемонстрировать, как я умею устанавливать контакты? – ни с того, ни с сего (казалось бы) голос госпожи аудитора стал медленнее и ниже минимум на полторы терции (что бы это ни значило).

– Выслушивать собеседника, – Трифон Тимофеевич прошептал следующий пункт требований к аудитору.

– Я обязательно вас выслушаю, – по голосу Генриетты можно было быть свято уверенным, что она действительно выслушает что бы Серов ни сказал. Пусть он говорит любую ересь, пусть хоть лекции по истории КПСС читает или декламирует наизусть Конституцию Монголии, перемежая ее буколиками Феокрита. Генриетта его выслушает, и возможно, даже поймет и простит.

– Владеть собой! – громкость голоса Трифона понизилась до такого тихого шепота, что Генриетте потребовалось усилие, чтобы понять, о чем говорит сантехник.

– Если вы имеете в виду себя, то я согласна владеть, – руки Штангенциркуль коснулись лацканов рабочей робы Трифона. – А теперь продолжим наш аудит.

И они продолжили. Трифон в красках и тут же на примере продемонстрировал, как он повышает качество предоставляемых услуг. А Генриетта показала, какой компетентный из нее вышел аудитор.

А в бланке ответов впоследствии во всех ячейках было проставлено «Удовлетворительно». С большой буквы. И два плюса. А как иначе!

Проходите, ложитесь, здравствуйте

Досточтимая и достопочтенная во всех отношениях дважды филологиня Российской Федерации – вымысел. Мы-то уж знаем, что никто в этом мире не идеален, в том числе и Генриетта Иосифовна Штангенциркуль. Хотя бы по той причине, что благодаря своему чванству и в некотором роде фанаберии вместо факультета наноэлектроники или нефтегаза дважды выбрала филологию, тем самым навсегда связав себя со светлыми образами Розенталя, Потебня и прочих Ованесовых.

Но рассказ мой немного о другом. Вернее, совсем о другом. Приключилось Генриетте не на шутку приболеть душевными терзаниями. Иной раз настолько сильно истоскуешься по душевному теплу и прочих штуках, что заставляет твой пламенный мотор ласково урчать и радостно тарахтеть, что прибегаешь к совершенно странным и даже вопиющим средствам к оживлению собственных эмоций. Странным и вопиющим с точки зрения нашей филологини, конечно.