Мари открывает глаза

– Думаю… да, – тихо сказала она. – Только не исчезай надолго.

Он подошёл ближе. Осторожно взял её за руку, мягко и без спешки – как будто боялся нарушить что-то хрупкое. Наклонился и легко коснулся губами её пальцев.

Она слегка вздрогнула – не от страха, а от неожиданного тепла этого жеста. И осталась молчать, не отнимая руки.

Он поднял взгляд, посмотрел на неё – не требовательно, не с ожиданием. Просто – с благодарностью. Потом разжал пальцы и вышел, закрыв за собой дверь почти неслышно.

Мари осталась стоять в тишине, с рукой, всё ещё хранящей это прикосновение. А потом тихо прошептала в пустоту:

– Глупо, но я уже скучаю.

На следующее утро Хавьера разбудил телефонный звонок. Он прищурился, глядя на экран, – “Mamá”. Сердце сжалось – обычно она не звонила так рано.

Он ответил почти сразу.

– Мам?

– Хави… – голос был взволнованный, дрожащий. – Это Селеста. Я не знаю, что делать. Она опять связалась с той компанией. Я нашла в её комнате наркотики… немного, но это уже не в первый раз. Сегодня какой-то мужчина звонил. Грубый, агрессивный. Кричал, что она ему должна. Что если не отдаст, то он сам придёт. Я… я боюсь, Хавьер. Ей всего семнадцать, я не справляюсь одна…

Она выговорила всё на одном дыхании. Хавьер сидел на краю кровати, сжимая телефон так, что побелели костяшки пальцев. Его разум лихорадочно пытался осмыслить происходящее, но внутри уже было понятно одно: он должен лететь домой.

– Мам, – сказал он, стараясь говорить чётко и спокойно, – не волнуйся. Я вылетаю сегодня. Всё будет хорошо, ты меня слышишь?

– Спасибо, hijo… прости, что звоню, но ты единственный, кому я могу довериться.

Он отключился и несколько секунд сидел, вглядываясь в пространство, будто пытаясь догнать бегущие мысли. Селеста. Его младшая сестра. Шумная, яркая, строптивая, с вечными наушниками в ушах и обложкой блокнота, исписанной цитатами. Когда она была маленькой, он нёс её на плечах по улицам Детройта, а теперь… теперь она оступилась. И он должен её вытянуть.

Хавьер начал собираться почти на автопилоте. Бросал вещи в сумку без порядка – джинсы, рубашки, паспорт, зарядку. Рейс до Детройта – ближайший, пересадка – неважно. Главное – вылететь как можно скорее.

Он посмотрел на часы – если поспешить, то теоретически ещё можно было успеть забежать к Мари. Хоть на минуту. Объяснить. Попросить прощения за то, что уходит так внезапно. Сказать, что вернётся, но номера её у него не было. И… Он остановился в дверях своей квартиры, сомнение охватило на секунду. Он знал: если сейчас он войдёт в её подъезд – то останется. Он не сможет смотреть на неё, знать, что уезжает, и просто уйти. Это было бы ещё тяжелее. Он выругался себе под нос, сжал ручку чемодана – и направился в сторону вокзала. Он не попрощался. И знал, что Мари будет ждать, не зная, что ждать уже нечего.

Глава 7

Прошло три дня. Потом – неделя, потом ещё две. И всё, что осталось от Хавьера, – это тепло на ладони, где он когда-то коснулся её пальцев. Мари не звонила – да и не могла. У неё не было его номера. А он не оставил ни записки, ни письма, ни объяснения. Только тишина, будто всё, что между ними начало прорастать, оказалось всего лишь иллюзией. Иллюзией для неё.

В первые дни она оправдывала его: вдруг уехал срочно? Что-то случилось? Потом приходила злость. А потом – разочарование, но не в нём, а в себе. Она позволила себе поверить, впустить кого-то слишком близко. Она нарушила собственные стены, и осталась уязвимой. Снова. Она не рассказывала ничего ни помощнице, ни знакомым. Просто перестала говорить о нём вслух, но каждый раз, когда брала в руки скрипку – пальцы сами собой выводили ту мелодию, которую он слушал в её квартире. И в каждой ноте была тень – его тень.

А тем временем, по другую сторону океана, Хавьер стоял у старой двери в доме детства в Детройте – того самого, где прошли его школьные годы. Чемодан стоял рядом, руки были в карманах, и сердце билось слишком громко. Он нажал на дверной звонок. Через несколько секунд дверь отворилась.

Перед ним стояла его мать – Клара. Уставшая, с заплаканными глазами, в домашнем халате и с убранными назад волосами. Увидев сына, она сразу бросилась к нему в объятия. Держала долго, крепко, будто боялась, что он может снова исчезнуть. Из глубины коридора выглянул младший брат – десятилетний Матео. Тихий, серьезный, с чуть взъерошенными каштановыми волосами и зелёными глазами. Он молча подошёл и крепко сжал руку Хавьера. Сказано не было ни слова, но в этом жесте было всё: и радость, и доверие, и беззвучная просьба – «останься».

Селеста, вернулась домой поздно вечером. Наушники в ушах, капюшон надвинут на лоб, макияж слишком яркий. Когда она заметила Хавьера, остановилась, смерила его быстрым взглядом и хмыкнула:

– Ну, ты приехал… круто. Опять читать морали будешь?

Хавьер ничего не ответил. Просто кивнул и отошёл в сторону, оставив разговор до следующего дня. Он понимал – с ней по-другому нельзя. Слишком горячая, слишком упрямая, но всё равно – его сестра.

Днем он попытался заговорить с ней снова:

– Хави, ты не был рядом. Чего ты от меня хочешь? – бросила она, не глядя в глаза.

– Я хочу, чтобы ты осталась жива, – спокойно ответил он.

На следующее утро Клара рассказала всё: имя дилера, адрес, сумму долга. Он всё запомнил. Внутри росло холодное, тяжелое ощущение: действовать нужно быстро.

День спустя, Хавьер, словно возвращаясь в прошлую версию себя, накинул капюшон, натянул перчатки, и отправился в район, где богато и беспечно живут те, кто редко закрывает окна и всегда спят спокойно. Он знал этот дом: старый коллекционер антиквариата, вдовец, вечно занятой и рассеянный. Хавьер не хотел этого. Он клялся себе, что покончил. Но сейчас… это был его способ заплатить, когда законы были бессильны.

Он вошёл тихо, через окно веранды. Всё прошло без шума. Он выбрал цепочку из золота и платиновую брошь с сапфиром – вещи, которые можно было сбыть быстро и не вызывая вопросов. Он ушёл, не оставив ни следа, кроме чувства отвращения к самому себе.

Позже – встреча с дилером. Место – заброшенная парковка у складских зданий, где бетонные стены покрыты слоями старого граффити и запахом дешевого табака.

Хавьер подошёл уверенно, хотя внутри всё сжималось. Парень, высокий и жилистый, лет двадцати пяти, жевал жвачку и лениво посмотрел на него исподлобья.

– Принёс? – коротко спросил он, не отрываясь от экрана телефона.

Хавьер молча протянул свёрток с деньгами. Дилер пересчитал быстро, на весу, и хмыкнул.

– Ну, ты серьёзно подошёл к делу. Не все братья такие заботливые. Большинство вообще забивают.

Хавьер не отреагировал. Смотрел ему в глаза, спокойно, без угроз – но твёрдо.

– Она больше не твоя проблема. Ни звонков. Ни намёков. Ни попыток выйти на связь. Забудь, что она вообще существовала.

– Расслабься, – пожал плечами тот. – Мне такие неинтересны. Долг погашен, дело закрыто.

Хавьер сделал шаг вперёд, будто проверяя, понял ли тот суть. Голос его был тихим, почти спокойным – но в нём звучало стальное предупреждение:

– Если ещё раз подойдёшь к ней – я приду снова. Но не с деньгами.

И, не дожидаясь ответа, Хавьер развернулся и ушёл, растворяясь в вечернем воздухе Детройта.

Селеста сначала кричала. Орала, что он предатель, что вмешивается в её жизнь, что не имеет права указывать.

– Ты исчез, а теперь приехал и решил всё исправить? Кто ты такой вообще?

– Тот, кто тебя любит, – ответил он. – И кто вытаскивает тебя из ямы, даже если ты сама туда прыгаешь.

Он не умолял. Не просил. Он потребовал, чтобы она поехала в реабилитационный центр. И когда она в слезах собирала вещи, он сказал тихо:

– Если ты пойдешь туда – я буду рядом. Каждый день.

Реабилитационный центр находился на окраине Детройта, среди спальных районов, где дома стояли плотно, окна были заклеены от сквозняков, и уличные фонари часто не горели. Но само здание центра отличалось. Оно было выкрашено в бледно-бежевый цвет, с чистыми ступенями и аккуратно подстриженным кустарником у входа. Табличка гласила: «Horizon Recovery». Неброско, но уверенно.

Селеста стояла у машины, не открывая дверь. Ветер играл её крашеными волосами, а пальцы сжимали ремень рюкзака так, что побелели костяшки.

– Я не знаю, смогу ли, – прошептала она. Голос дрожал. – Я не такая сильная, как ты думаешь.

Хавьер не стал убеждать. Он подошёл, обнял её за плечи, тихо сказал:

– Сила не в том, чтобы не падать. А в том, чтобы захотеть подняться.

Она выдохнула и кивнула. Они вошли вместе.

Внутри было чисто, светло, с запахом стирального порошка и ментола. На стенах – фотографии: природа, океан, улыбающиеся люди. Кто-то прошёл мимо – мужчина в спортивных штанах и с бейджем на груди, улыбнулся и кивнул. В холле сидела девушка лет двадцати в пижаме и с блокнотом – она рисовала, опустив голову. У ресепшена – пожилая женщина в вязанных носках с чашкой какао.

Всё выглядело почти по-домашнему. Почти.

Селесту встретила куратор – афроамериканка с мягким голосом и внимательными глазами. Она объяснила правила, дала брошюру, провела в комнату. Комната была простой: две кровати, тумбочки, белые шторы и серое покрывало. Всё – как в больнице, но не пугающе. Соседка – худая блондинка по имени Лори, молчаливая, с нервными руками.

Селеста первое время не разговаривала. Ела мало. На терапевтических сессиях молчала. Пару раз пыталась сбежать. Один раз сорвалась на куратора. В другой раз – на Хавьера. Кричала, что он сделал из неё посмешище, что он «засунул её в клетку», но он возвращался. Каждый день.

Он сидел с ней в садике, где росли петунии. Приносил её любимые жвачки. Привёз старую пижаму с комиксами, которую она тайком хранила с детства. Иногда они просто сидели, не говоря ни слова. Иногда – вспоминали, как катались на велосипедах по улицам, когда ей было шесть.

Постепенно она начала открываться. На группах стала говорить. Один раз призналась, что боится – не наркотиков, а одиночества. Что после смерти отца потеряла точку опоры. Что ей не хватало Хавьера. Очень.

Через две недели она впервые рассмеялась – по-настоящему. Над чем-то глупым. И в ту же ночь написала в дневнике: «Может быть, я всё-таки хочу жить. И быть лучше.».

В последний день, перед его отъездом, они стояли у выхода. В руках Селесты был бумажный стакан с чаем. Она смотрела вдаль, на гудящий город.

– Ты похож на папу, – вдруг сказала она. – Не внешне. Но тем, как смотришь. Как держишься. Он тоже всегда молчал, когда всё рушилось, но был рядом, всегда.

Она повернулась к нему и добавила, тише:

– Спасибо, Хави. За то, что не бросил. За то, что спас. Я… люблю тебя. И горжусь тобой.

Хавьер улыбнулся. Подошёл и обнял её – крепко, по-настоящему.

– Я тоже тебя люблю, сестрёнка. И всегда рядом, даже если на другом полушарии.

Они простояли так несколько минут. А потом он ушёл.

Он видел, как она возвращается – к себе настоящей. К той, которую он помнил, но с каждым вечером становилось труднее. Не из-за усталости – из-за тоски. Тоски по Парижу. По её квартире с деревянным полом, по кружке с тонкой ручкой. По Мари.

Он не писал ей – у него не было номера. Он не объяснил ничего – потому что испугался, что она не простит, но каждый день, сидя на лавочке перед центром, он вспоминал, как она наклонилась к цветку и угадала его по запаху. Как говорила: "Если вы пришли меня убить – сделайте это быстро." И он понимал: он не может остаться.

Он должен вернуться. Туда, где осталась часть его сердца.

Утро выдалось прохладным. Детройт медленно просыпался: из-за угла поднимался автобус, где-то хлопала дверь, на соседском дворе закашлял старый мотор. На пороге стоял Хавьер – с рюкзаком за плечами и лёгким туманом в глазах. Он обернулся, оглядывая знакомый дом – выцветший фасад, крыльцо с треснувшей ступенькой, занавески, что мать бережно стирала каждую субботу.

Клара стояла у входа, поправляя шерстяной платок. Рядом Матео с рюкзаком наперевес и недовольным видом – он не любил прощания. А Селеста держалась чуть поодаль, в белой худи, с перекрашенными в тёплый каштан волосами. Впервые за долгое время – без чёрного подводки и тяжёлых теней. В её взгляде больше не было растерянности. Там была решимость.

– Надолго? – спросила Клара, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Хавьер чуть улыбнулся.

– Не знаю. У меня… остались незаконченные дела. Там, во Франции.

Клара смотрела на него внимательно. И вдруг, почти шепотом, но с улыбкой, произнесла:

– Ты влюбился. По-настоящему.

Он опустил взгляд, чуть смутившись, но не стал отрицать. Лишь кивнул.

– Да.

Селеста подошла первой, обняла его крепко, быстро, по-своему.

– Только если ты опять пропадёшь, я тебя сама достану, ясно?

– Я не пропаду, – сказал он и поцеловал её в висок. – Я горжусь тобой, Сел.

Матео вцепился в его руку и вдруг серьёзно спросил:

– А она хорошая?

Хавьер задумался.

– Она… свет. Даже в темноте.

– Тогда ладно, – сказал Матео и усмехнулся. – Только пусть тебя не обижает.

Клара подошла последней, обняла сына, не торопясь отпускать.

– Береги себя и свое сердце. Оно у тебя большое, Хави, но ты умеешь отдавать его тем, кто этого достоин. Пусть эта девушка – одна из них.

– Спасибо, мама, – прошептал он. – Я постараюсь.

И он ушел. Без оглядки, но с теплом за спиной. Внутри была тревога, неуверенность, и всё же – лёгкость. Он знал, куда идёт. Он знал, к кому.

Глава 8

Париж встретил Хавьера привычной серостью – пасмурное небо, шумные улицы, сырой воздух. Но в этом городе теперь жила она. И, несмотря на тревогу, именно сюда он хотел вернуться.

Он стоял перед её дверью, как в первый раз. С замиранием в груди, будто на грани чего-то важного. Постучал. Один раз. Второй.

В это утро Мари стояла на кухне. Она держала нож, собираясь нарезать хлеб. Делала это много раз, на автомате, почти не задумываясь. Но сейчас пальцы дрожали – в последнее время она стала особенно рассеянной. Скользкое лезвие чуть соскользнуло, и она вскрикнула: остро, неожиданно. Кровь выступила мгновенно, рука занемела. Она привычно нащупала аптечку, вымыла рану, промазала антисептиком, перевязала бинтом. Движения были спокойными, выверенными – как всегда. Только сердце билось как-то особенно быстро.

Когда раздался стук в дверь, Мари вздрогнула. Она никого не ждала. Мари остановилась на пороге, настороженно прислушиваясь. Тишина за дверью казалась наполненной дыханием. Знакомым, чуть торопливым. Запах – едва уловимый – то ли кофе, то ли ветра с улицы, но он вызвал у неё лёгкое дрожание в груди. Она медленно открыла дверь. Он не двигался с места, просто стоял. Молчание повисло между ними, как тонкий лёд.

– Ты… – начал он, – ты, наверное, злишься. И должна.

Но я хочу тебе всё объяснить.

Мари не ответила, лишь сделала лёгкий шаг назад, впуская его. Он вошёл – и в тот же миг увидел повязку на её руке. Его лицо дрогнуло.

– Ты… порезалась?

Он осторожно коснулся её руки, но Мари резко отдёрнулась.

– Всё в порядке.

– Это моя вина, – сказал он после короткой паузы. – Не твоя.

Я должен был предупредить тебя. Я должен был…

Просто всё случилось очень быстро. Моя сестра… Селеста. Мама позвонила – она сказала, что та связалась с плохими людьми. Начала принимать наркотики. Она была в опасности. И я – я уехал в Штаты в тот же день, потому что боялся, что если задержусь хоть на час – случится что-то непоправимое. Я нашёл Селесту дома. Она была агрессивна, дерзила, лгала, но я видел: она в беде.

–У нее были серьёзные проблемы, – говорил он медленно, сдержанно. – Она задолжала крупную сумму… и не тем людям. Я… нашёл способ всё уладить. Быстро. Не самым простым путём, но… это уже не важно. Главное, она в безопасности. Я оплатил долг. И тогда… я увёз её в реабилитационный центр. Первые дни она ненавидела меня. Потом – начала говорить. Я был с ней каждый день, не оставлял, пока она не начала меняться. И всё это время я…Я думал о тебе, Мари. Постоянно

– Я знал, что исчезаю без предупреждения, – продолжил он. – Но всё произошло так стремительно… я даже не успел заехать к тебе. У меня не было твоего номера. Ни одного способа дать о себе знать. Я мог только надеяться, что когда вернусь – смогу сказать всё лично. И честно рассказать тебе, почему уехал.

Он замолчал. Смотрел в пространство, будто пытаясь найти там ответы. Он знал – она не увидит его взгляда, но почувствует, услышит дыхание, улавливающее дрожь в его голосе.

Мари молчала, а потом медленно, очень спокойно сказала:

– Ты не обязан был рассказывать мне это, но ты рассказал. И я… я ценю это. – Я злилась. Переживала. Думала, что ты просто исчез. Что с тобой что-то случилось… Или что ты передумал. Я думала, что всё, что было между нами, имело значение только для меня…

Она выдохнула.

– Но теперь я вижу: ты не предал. Ты сделал то, что должен был. Ты остался братом. И за это… я тебя уважаю, Хавьер.

Он шагнул ближе, словно эта фраза зажгла в нём огонёк надежды, но её голос в следующую секунду стал холоднее, увереннее.

– Только я больше не хочу продолжения. Слишком много боли. Я не хочу снова ждать, снова сомневаться, снова теряться в тишине. Мне не хватило даже слов прощания. А ты был обязан их сказать.

Он сжал кулаки.

– Мари… Пожалуйста. Только один шанс. Один вечер. Один разговор. Всё, что я прошу.

– Нет, – сказала она, и голос её был твёрже, чем прежде. – Я попросила тебя уйти.

Он отступил на шаг, как будто её слова были физическим ударом.

Тишина в прихожей стала гулкой. Он провёл рукой по затылку, опустил голову. Сердце стучало глухо и неровно.

– Я летел через океан, Мари, – выдохнул он. – Потому что не мог не вернуться. Потому что сердце… чёрт побери, сердце тянуло меня к тебе.

Она ничего не сказала.

Он стиснул челюсть, сделал шаг к стене – и резко ударил кулаком, вложив в это движение всё, что не смог сказать: вину, боль, бессилие, любовь и страх.

Глухой звук отозвался эхом по квартире.

– Может, зря я послушал сердце. Может, надо было стать таким, каким меня считали раньше, – глухо бросил он.

Он открыл дверь, постоял секунду, будто надеялся, что она его остановит, но тишина с той стороны была абсолютной. И он ушёл, наверное, впервые – действительно не зная, вернётся ли снова.

Когда дверь захлопнулась, Мари стояла неподвижно. Ни одного движения. Только сердце било в груди неравномерно, с перерывами, будто и оно не знало, продолжать ли.

Всё, что она хотела ему сказать, осталось несказанным, а всё, что не хотела – вырвалось. Она не плакала. Просто сидела в кресле у окна, где слабый свет отражался на лице, и слушала, как город живёт своей жизнью, будто в нём ничего не произошло, но в ней произошло. Она чувствовала себя опустошённой. И не столько оттого, что он исчез, сколько оттого, что он вернулся, посмотрел в глаза – и всё равно ушёл.

Он был так близко, почти снова стал её. И она оттолкнула его.

Мари провела рукой по повязке на руке. Не больно. Просто… ощутимо. Как напоминание, что боль может быть не только внутри.

Она прошептала:

– Я поступила правильно… Но сама себе не поверила.

Хавьер брёл по улицам Парижа, словно загнанный волк. Слова Мари жгли сильнее, чем её отказ. Он всё сделал правильно. Вернулся. Объяснил. Просил прощения. А она… отказалась. Он свернул в первый попавшийся бар, где звучала музыка и пахло дешёвым алкоголем и духами.

– Текилу, – бросил он бармену. – Двойную.

Вторая пошла легче. Третья – сняла остатки контроля. В голове шумело, в груди – жгло. И тогда он увидел её – смазливую, звонкую, яркую, как дешёвый фейерверк.

Она флиртовала, он – не сопротивлялся. Руки, губы, чужие слова, чужая кожа.

Он не чувствовал ничего – и именно в этом была суть. Он хотел забыться.

Утром он лежал на чужой постели в полутемной квартире. Девушка спала рядом, её дыхание раздражало. Он медленно сел, провёл руками по лицу. Отражение в зеркале – усталое, пустое.

– Господи… – выдохнул он. – Что я делаю?

Тошнота подступала не только от алкоголя, а от самого себя. Он чувствовал отвращение. К себе. К тому, кем стал за одну ночь. К тому, кем он был до встречи с ней. Он быстро оделся, вышел, не обернувшись. В голове билась только одна мысль: «Я снова всё испортил. И теперь… я не знаю, как это исправить.»

Время будто потускнело. Один день сливался в другой, как неразличимые мазки на холсте, который она давно не трогала.

Мари продолжала делать всё, что делала всегда: завтрак, прогулка, немного музыки, немного чтения на слух, но ощущение отсутствия не отпускало. Не Хавьера – а того, что между ними было. Что могло стать. Она вспоминала его голос. Тепло в ладони. Тот порыв… вернуться. Объясниться. Но стоило ей вспомнить, что он ушёл, даже не попрощавшись, – сердце сжималось. Она говорила себе: «Ты правильно поступила. Ты не обязана прощать всё, только потому что человек вернулся.» И всё же… по вечерам, сидя у окна, она ловила себя на мысли: «А вдруг он просто стучит тихо, и я не слышу?»

Хавьер же пытался вернуться к нормальной жизни. Работе. Людям. Мелочам. Но всё, что раньше хоть как-то его держало – теперь казалось чужим. Он не чувствовал вкуса еды. Не понимал, зачем просыпается. Не мог смотреть в зеркало – слишком напоминало того, кем он был раньше, до неё. Он думал: если бы мог позвонить, хотя бы просто услышать голос…Но Мари никогда не давала свой номер. И он не просил. А теперь было уже поздно. «Я облажался. И хуже всего то, что она была права. Я мог поступить по-другому.» Он начинал ненавидеть себя даже за то, что стал… чувствующим.

Через неделю они встретились. Это был обычный день. Солнце пряталось за плотными облаками, ветер играл с шарфами прохожих. Мари шла с помощницей по улице, возвращаясь из магазина. Она несла в руке корзинку, а на лице была привычная лёгкая улыбка.

В это же время Хавьер шёл по другой стороне улицы, опустив взгляд, думая, повернуть ли на соседнюю. И вдруг – случайный порыв ветра сорвал с руки Мари лёгкий платок. Он упал прямо у ног Хавьера. Он поднял голову. Платок – кружевной, белый, пахнущий её духами. Он посмотрел вперёд – и увидел её. На расстоянии двадцати шагов.

Мари, как будто что-то почувствовала, вдруг остановилась. И повернула голову в ту сторону, где стоял он. Ветер тронул пряди её волос. Она ничего не видела. Но… чувствовала. А он стоял с платком в руке и думал: «Если сейчас не подойду – не прощу себе этого никогда.»

Хавьер глубоко вдохнул. Он не мог просто смотреть на неё издалека. Не теперь. Не после всего. Он перешёл через улицу, сжимая платок в руке. Сердце стучало громко – казалось, даже прохожие его слышат.

Мари услышала приближающиеся шаги, и её тело чуть напряглось. Она автоматически шагнула ближе к своей помощнице, словно в поиске опоры.

– Простите, – тихо сказал он.

Голос. Она знала этот голос. Даже если бы услышала его среди сотни других – всё равно узнала бы. Мари вздрогнула. Лёгкое движение плеч, почти незаметное.

– Мари… – добавил он, мягче. – Это я.

Помощница повернулась к нему с лёгким подозрением.

– Вы знакомы? – спросила она осторожно.

– Мы… да, – ответила Мари чуть тише, не сразу. – Да, мы знакомы.

Хавьер стоял перед ней, опустив взгляд. Он держал в руке платок и теперь медленно протянул его ей.

– Это ваше. Ветер сорвал. Я… – он запнулся. – Я не мог пройти мимо.

Мари подняла ладонь. Он вложил ткань в её пальцы. Она коснулась кружева и едва уловимого запаха.

– Спасибо, – спокойно сказала она.

Неловкая пауза повисла между ними.

Он взглянул на помощницу, потом снова на Мари.

– Можно… хотя бы проводить вас до дома?

Мари чуть наклонила голову. Помощница ждала ответа, не вмешиваясь.

– Хорошо, – ответила Мари после секунды раздумий. – Если ты хочешь.

Он кивнул, хотя она не могла этого увидеть.

– Спасибо.

И они пошли. Медленно, шаг в шаг. Помощница осталась чуть позади, сохраняя деликатную дистанцию. Хавьер не прикасался к Мари, не спешил, просто шёл рядом.

И в этой короткой прогулке было что-то большее, чем во многих разговорах.

Словно они оба всё ещё не знали, что теперь между ними, но точно чувствовали – ещё не всё потеряно.

Они шли по весенней улице. Тротуар был ещё влажным после недавнего дождя, в воздухе витал лёгкий аромат цветущих деревьев. Где-то вблизи звенели капли, медленно стекая с карнизов. Мари ступала чуть медленнее, чем обычно, вслушиваясь в мир вокруг себя – в мягкий плеск шагов, в птичьи переклички и в дыхание человека, идущего рядом.

Хавьер смотрел на неё сбоку. Он не знал, с чего начать, чтобы не разрушить хрупкое спокойствие, которое только-только возникло между ними. Но молчать было ещё тяжелее.