Мари открывает глаза

– Спасибо, – только и сказал он. – Я бы не отказался.

Через несколько минут они сидели за маленьким кухонным столом. Он пил из керамической чашки с трещиной на боку, она – молча, внимательно, словно слушая, как он дышит. Разговор не клеился – но и не был неловким. Каждый глоток чая будто заполнял тишину, в которой начинало прорастать доверие.

– Я – Хавьер, – сказал он в какой-то момент, осторожно отставив чашку. – Раз уж вы пригласили меня на чай… это, наверное, вежливо – представиться.

– Мари, – ответила она без паузы. – Думаю, в следующий раз лучше сначала назваться, а потом – приходить.

Хавьеру понравилось это имя. Нежное, короткое, но с каким-то благородным оттенком. Он будто почувствовал, как оно звучит на французском – Ма-ри́, – и это словно ещё сильнее подчёркивало её хрупкость. Он даже представил, как бы оно звучало, если бы он произнёс его шёпотом.

А Мари про себя отметила: имя звучит мягко, южно, с тенью чего-то далёкого и тёплого. «Хавьер» – не Париж, не Лион, не Европа. Словно ветер с другой стороны океана, сухой, пряный. И голос у него подходящий – низкий, немного уставший, но с доброй глубиной.

Он рассказал, как давно живёт в Париже. Не всё, не слишком лично – но достаточно, чтобы понять: он – не просто вор. Она слушала, не перебивала. Вопросы задавала редко, но точные.

Когда он поднялся, чтобы уходить, за окном уже сгущались сумерки. Мари проводила его до прихожей, не задавая лишних вопросов. В её движениях не было спешки, как будто это вовсе не конец визита, а его естественное продолжение. Она стояла, опираясь о дверной косяк, чуть склонив голову, и, казалось, просто слушала, как он надевает куртку.

Хавьер задержался, прежде чем взяться за дверную ручку. Он хотел что-то сказать – что-то простое, но важное. О том, что рад, что пришёл. Что не ожидал, что его примут. Что, возможно, хотел бы прийти ещё раз. Но вместо длинных и неуклюжих слов он произнёс:

– У вас удивительно вкусный чай… и, честно говоря, не хочется уходить.

Мари не ответила сразу. Она слегка приподняла брови, и на её губах появилась почти незаметная улыбка – лёгкая, будто случайная, но в ней чувствовалось нечто большее, чем вежливость.

– Тогда, возможно, вы просто уйдете чуть медленнее в следующий раз, – спокойно сказала она. Её голос звучал так, будто она не делала никаких выводов, не обещала, но и не закрывала двери.

Он кивнул, почти непроизвольно, и вышел. Когда дверь за ним закрылась, Мари ещё несколько секунд стояла на месте, прислушиваясь к шагам за пределами квартиры. Они стихли быстро, но внутри неё что-то продолжало звучать. Тихо, как знакомая мелодия, которую вспоминаешь не ушами, а сердцем. Она медленно вернулась в спальню, поставила чашку на тумбочку и села на край кровати, склонив голову. В голове крутились обрывки его слов, интонации, даже шаги, с которыми он уходил. В ней боролись осторожность и странное, тёплое чувство – не доверие, но уже не страх.

Он говорил просто. Без напора, но с чем-то внутри, что невозможно было подделать. И имя его – Хавьер – почему-то задержалось в её памяти не как звук, а как ощущение. Южное, пыльное, тёплое, немного горькое.

Ночью, лёжа в постели, она не сразу уснула. Тени за закрытыми веками то рассыпались, то собирались в лицо. Его лицо, которое она так и не увидела. Во сне он стоял к ней спиной, в пальто, с книгой в руке, и молчал. Но даже во сне она знала, что это был он. И этого было достаточно.

Глава 5

В понедельник утро выдалось свежим, с лёгким ветерком и прозрачным небом. Мари, не слишком долго думая, выбрала простое платье цвета кофе с молоком, короткое пальто, тёплый шарф и перчатки. Трость в руке, мягкие шаги по плитке – она направилась в парк, что находился всего в паре кварталов от её дома.

Воздух пах листвой и кофе, где-то вдалеке шумели дети. Она не спешила, просто слушала город. Это было одно из немногих удовольствий, которое не отняла у неё слепота, но внезапно всё оборвалось. Чужая рука грубо схватила её за запястье – резкое, болезненное движение – и браслет, подарок отца, соскользнул с руки. Мари вскрикнула, пошатнулась, не понимая, в чём дело, но ощутила: её ограбили.

В это же время, почти с другой стороны парка, по дорожке шёл Хавьер. В одной руке он держал белую розу, в другой – пакетик мексиканского чая, тот самый, что хотел подарить. Он ещё не знал, что скажет, когда постучит в её дверь, не знал, примет ли она его. но одно было точно: он хотел снова её увидеть.

И вдруг он увидел, как какой-то подросток вырывает что-то у девушки и начинает убегать. Всё произошло за секунды. Он не разглядел лица, не успел подумать. Только понял: надо вмешаться.

Хавьер бросился за парнем, догнал его у самой лавки, толкнул на землю, резко схватил за плечи и врезал по лицу. Тот выругался и попытался вырваться, но Хавьер был сильнее. Он выхватил браслет, поднялся и, не обращая внимания на прохожих, пошёл обратно к девушке.

Только когда подошёл ближе и увидел её фигуру, ту самую трость, тёплый шарф, осознал, кто это.

– Кажется, это ваше, – сказал он мягко, не без волнения. Он аккуратно взял её ладонь и вложил в неё браслет.

Мари замерла. В этом голосе не было ни страха, ни злобы. Только знакомое тепло и – что-то ещё, почти нежность. Она узнала его сразу. Не спрашивая, не сомневаясь, она тихо произнесла: – Хавьер?..

И прежде чем он успел ответить, она шагнула ближе и неожиданно для себя обняла его, как будто не думала – только чувствовала. Её лицо коснулось его груди, а руки обвили его крепко, будто там, где было его сердце, наконец появилось место и для неё.

Хавьер стоял, не дыша. Он никогда не думал, что кто-то вот так… обнимет его первым.

Он не знал, сколько времени они простояли вот так, в молчаливом объятии. Но в какой-то момент Мари мягко отстранилась – не резко, не из стеснения, а просто потому, что стало легче дышать. Она провела пальцами по его запястью, будто проверяя, здесь ли он ещё.

– Простите… я не привыкла обнимать незнакомцев, – сказала она, и в голосе её появилась неловкая искренность.

– А я – не привык, чтобы меня обнимали просто так, – ответил Хавьер с легкой усмешкой.

Мари тихо вздохнула и сказала:

– Вы снова оказались рядом в самый странный момент.

– Видимо, у меня есть чутьё на беду, – он пожал плечами. – Или на вас.

Она улыбнулась. Он не видел её лица, но почувствовал это по дыханию, по лёгкому наклону головы.

– Пройдёмся? – предложила она. – Мне нужно немного успокоиться.

Он кивнул и, не раздумывая, предложил ей локоть. Она взяла его осторожно, чуть коснувшись, как будто этот жест был новым, хрупким. Они пошли по аллее – не торопясь, как будто у них было всё утро впереди.

– Я не сразу понял, что это были вы, – сказал он спустя пару минут. – Но когда увидел трость… сердце будто сжалось.

– А я не сразу поняла, кто вернул мне браслет. Но голос… он остался где-то в памяти.

Они шли молча несколько шагов. Гул улицы отдалялся, деревья шуршали листвой над головами, воздух пах сырой землёй и чаем из ближайшего кафе.

– Вы всё-таки пришли, – тихо произнесла Мари. – Хотели поговорить?

Хавьер на секунду замялся. Пальцы его руки напряглись чуть сильнее.

– Честно? Я не знал, зачем иду. Только знал, что хочу. Хотел снова услышать ваш голос… понять, кто вы. Не по наводке, не как "наследница", а как человек.

– И?..

– А теперь… хочу узнать больше. Если позволите.

Мари не ответила сразу. Она сжала его руку немного крепче и сказала почти шепотом:

– Я не уверена, кто я сейчас. Но, возможно, вы поможете мне это вспомнить.

Они ещё немного прошли по аллее, не спеша. Мари держалась за его руку с лёгкостью, будто делала это не впервые. В какой-то момент Хавьер замедлил шаг, вспомнив о том, ради чего вообще вышел из дома этим утром.

– Кстати, – пробормотал он, – я ведь шёл к вам с намерением. Ну, то есть… с подарком.

Он немного смущённо достал из кармана пальто розу – одну, аккуратно обёрнутую в тонкую бумагу, чуть примятую от того, как он бежал за вором.

– Хотел вручить её лично, – добавил он, протягивая.

Мари осторожно взяла цветок, коснулась лепестков пальцами, потом медленно поднесла ближе к лицу и вдохнула запах.

– Белая, – сказала она с лёгкой улыбкой, – всегда узнаю по аромату. Он… чище, почти прозрачный.

Хавьер удивлённо приподнял брови.

– Вы… различаете цвет по запаху?

– Нет, не все. Но белые розы – особенные. Я запомнила их запах с детства.

Он смотрел на неё с искренним восхищением. Не потому, что она назвала цвет. А потому, как она это сделала – спокойно, точно, без пафоса. Как будто это самая обыденная вещь на свете – чувствовать мир иначе, но не меньше.

– Можно… обращаться к вам на «ты»? – спросил он после короткой паузы – Если вы не против, конечно.

Мари чуть повернула голову в его сторону, и уголки ее губ дрогнули.

– Думаю, в нашей ситуации это будет вполне уместно… если ты настаиваешь, – ответила она мягко, почти шёпотом.

Хавьер не стал ни подшучивать, ни торопить. Он просто кивнул, как будто принял доверие, словно ценный дар.

– Спасибо. Я постараюсь быть достоин этого «ты», – произнёс он тихо.

Она не ответила, но её пальцы чуть дольше задержались на его руке – словно невидимо подтверждая согласие.

Мари продолжала держать розу в руках, поглаживая лепестки кончиками пальцев. Они ещё немного шли молча, пока не оказались у небольшого кафе с тёмными деревянными ставнями и столиками у окна. Мягкий аромат свежей выпечки и кофе буквально вытекал на улицу.

– Сюда часто захожу, – сказала она, слегка повернувшись к нему. – Узнала по запаху корицы и скрипу двери. Здесь знают, как я пью чай.

– Тогда, пожалуй, мне стоит узнать тоже, – отозвался Хавьер и открыл перед ней дверь.

Внутри было тепло, пахло ванилью и мёдом. Их проводили к столику у окна, и официантка, улыбнувшись Мари, без слов поставила перед ней чашку с чёрным чаем и медом в маленьком блюдце. Хавьер заказал то же самое, не спрашивая меню.

Мари молчала, пока не убедилась, что они остались наедине. Потом тихо сказала:

– Ты сегодня спас меня. Это, знаешь ли, не входит в привычную программу дня.

– Если честно, я сам не до конца понимаю, как оказался там именно в этот момент, – он усмехнулся. – Наверное, интуиция. Или вы просто как магнит.

Она отпила глоток чая, слегка наклонив голову, будто прислушиваясь к тишине между фразами. Лицо её оставалось спокойным, но голос прозвучал с мягкой иронией:

– А теперь ты точно не просто вор. Это, боюсь, сильно усложняет дело.

Хавьер чуть подался вперёд, не отрывая взгляда.

– Я и не хотел быть «просто». Ни с самого начала, ни сейчас. С тобой… всё иначе.

Мари не ответила сразу. Просто кивнула, больше для себя, чем для него, и снова сделала глоток. Напряжение, которое в ней держалось, словно начало понемногу таять – так же, как чай остывал в чашке, уступая место теплу внутри.

Они сидели за маленьким круглым столом у окна. Чай остывал, но никто из них не торопился пить. Мари, нащупав ложечку, медленно размешивала мёд в чашке, словно в этом простом движении была сосредоточена вся её внутренняя тишина.

Хавьер смотрел на неё с интересом. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, но ждёт момента.

– Ты говорила, что играешь на скрипке и фортепиано, – начал он осторожно. – Ты до сих пор занимаешься?

Она кивнула.

– Каждый день, – сказала тихо. – Это… как воздух. Без этого я будто перестаю существовать.

Иногда мне кажется, что именно музыка держит меня на поверхности, когда всё остальное тянет вниз.

Хавьер слушал, не перебивая.

– После аварии, – продолжила она чуть тише, – мне долго казалось, что ничего больше не будет звучать по-настоящему. Всё казалось приглушённым, как под водой. Но однажды я села за фортепиано и сыграла первую фразу из "Clair de Lune". Дебюсси. И я заплакала. Не от боли – от того, что услышала себя.

Он чуть сжал ладонь на колене, не зная, что сказать. Только выдохнул:

– Это… красиво.

– Это было необходимо, – ответила она. – Я не могу видеть мир, но я могу его слышать. И иногда музыка говорит обо мне лучше, чем я сама.

Между ними повисла мягкая пауза. Не тишина, а именно – пауза, как в музыке: наполненная смыслом, но без слов.

– Ты когда-нибудь играл на чём-нибудь? – спросила она вдруг, слегка наклоняя голову.

– Нет, – усмехнулся Хавьер. – Разве что на нервах. И то – не слишком талантливо.

Она рассмеялась по-настоящему – легко, звонко, как будто на секунду стала совсем другой.

– Тогда, может, тебе стоит начать с чего-то попроще. Я могу научить.

Он поднял брови.

– Это приглашение?

– Пока что – предложение, – ответила она спокойно. – Но кто знает, что будет дальше.

Когда они вышли из кафе, был уже полдень. Солнце стояло высоко, отблескивая в стеклянных витринах, воздух стал чуть теплее, и город зазвучал иначе – живее, полнее. Хавьер предложил проводить её, и Мари, на удивление себе, не отказалась.

Они шли медленно, почти молча. Но теперь это молчание не казалось паузой или неловкостью. Оно звучало – как ненаписанная музыка, как что-то, что происходит само собой, без усилий. Он заботливо направлял её, оберегая от прохожих и неровностей тротуара. Она держалась за его локоть чуть крепче, чем нужно – будто не из-за страха, а чтобы убедиться, что он рядом.

У подъезда Мари остановилась.

– Спасибо за прогулку… и за чай, – сказала она, не торопясь уходить.

– Это я должен благодарить, – ответил он. – Не каждый день тебе дают шанс что-то исправить.

Она уже тянулась к дверной ручке, как он вдруг добавил:

– Можно будет… как-нибудь ещё? Без погони и браслетов. Просто день. Просто ты и я.

Мари замерла, на мгновение словно прислушиваясь не к словам, а к интонации.

– Если в следующий раз постучишь, а не вскроешь замок… – возможно, – произнесла она сдержанно.

И исчезла за дверью, оставив после себя ощущение тонкого аромата чая и тихое ожидание продолжения.

Он шёл неспешно, с руками в карманах, не глядя по сторонам. Солнечный свет падал на мостовую, где-то гудел автобус, а в голове звучал её голос. То, как она произнесла его имя. Как взяла его под руку. Как смеялась, легко, почти беззащитно.

Он не думал, что останется. Не планировал задерживаться в этой стране, в этом городе, в её жизни. Всё должно было быть быстро, просто, как раньше: взять – и исчезнуть. Но с Мари всё пошло иначе. И чем больше он вспоминал каждое её движение, тем яснее становилось: он не хочет исчезать.

Он почти машинально нащупал в кармане визитку кафе, где они пили чай. Пальцы замерли на тёплой бумаге. Что-то в ней оставалось внутри – даже не прикосновение, а ощущение присутствия. Она смотрела на него невидящими глазами, а он вдруг начал видеть себя иначе. «Только не взламывай дверь снова. Тогда – возможно…»

Он улыбнулся. Он понимал: Мари, несмотря на свою сдержанность, дала ему надежду. Она не оттолкнула его, не закрылась – напротив, открыла дверь для возможного продолжения. Это была возможность. Маленькая трещинка в её защите, через которую он мог пройти, если будет терпелив и искренен.

Она, возможно, согласится увидеться снова. Не сразу – Мари не из тех, кто пускает в свою жизнь кого попало. Но если он будет честен с ней, если покажет, что не играет, не лжёт – она откроется.

В квартире было тихо. Слишком тихо, после того как он ушёл. Мари сняла пальто, повесила шарф, нащупала подставку и поставила розу в вазу. Лепестки были прохладными, мягкими. Она знала, что цветок белый – чувствовала это, как чувствуют ноту в аккорде или шёпот в тишине.

Она на мгновение задержалась в центре комнаты, как будто что-то внутри просило паузы – не двигаться, не говорить, не разрушить ощущение чего-то нового, почти трепетного. Затем медленно прошла в музыкальную, осторожно нащупала крышку фортепиано, подняла её и села. Пальцы коснулись клавиш. Сначала – ничего. Потом – первые ноты. Те самые, из «Clair de Lune». Они звучали иначе, чем обычно. Не потому, что изменилась техника, а потому что впервые за долгое время она ощущала: кто-то в этом мире хочет услышать её по-настоящему.

Пальцы Мари скользили по клавишам почти автоматически, и в какой-то момент она перестала думать о звуках – только слушала, как они наполняют комнату. Сюита словно отзывалась в её груди: волна за волной, мягко, прозрачно.

С каждым аккордом в сознание всплывали образы. Летний полдень в Провансе. Терраса, залитая солнцем. Мама смеётся, поправляя отцу ворот рубашки. Хруст бокалов. Скрипка на коленях. Маленькая Мари, затаив дыхание, слушает, как гудят струны.

Потом – обрыв. Вспышка, стекло, тишина. Пальцы дрогнули. Она сделала паузу, вдохнула, и продолжила – уже медленнее, но с большей глубиной. Музыка теперь не утешала. Она говорила вслух то, что она не решалась произнести: о боли, о страхе, о том, каково это – жить среди теней, но помнить свет.

И вдруг – новый образ. Неизвестный, но уже знакомый. Голос. Его голос. Хавьер. Его шаги. Его пальцы, вкладывающие браслет в её ладонь. Его неловкая, честная фраза: «Можно… обращаться к тебе на "ты"?» Его смех, немного грубый, но тёплый.

Мари замерла на последнем аккорде. В груди что-то защемило. Но это не боль. Это было что-то живое. Как будто мир внутри неё начал шевелиться. Она закрыла крышку фортепиано. Медленно, почти торжественно. "Он обязательно придёт снова", – подумала она. И впервые позволила себе ждать.

Глава 6

Прошло два дня. Хавьер всё это время никак не мог выбросить из головы ту сцену – аромат белой розы, её прикосновение, и тишину, которая осталась после её ухода. Он пытался заниматься делами, даже встретился с парой старых знакомых, но в какой-то момент просто встал, вышел из квартиры и оказался в музыкальном магазине. Сам не понял, как.

Он долго стоял у полки, перебирая сборники, пока взгляд не упал на тонкий тёмно-синий альбом с надписью «Agustín Barrios Mangoré – Obras para guitarra». Не фортепиано, конечно, но мелодии были мягкие, южные, полные света. Он выбрал одну – «Julia Florida», напевную, чуть печальную. И попросил сделать адаптированный вариант для фортепиано.

С нотами в руке он стоял у её дома, долго не решаясь подняться. Но потом всё-таки нажал на кнопку домофона.

– Кто там? – услышал он вежливый, чуть усталый женский голос – её голос.

– Это Хавьер. Я… постучать пришёл, как просили.

Пауза. Потом – лёгкий щелчок замка.

– Поднимайтесь.

Когда он вошёл, она уже стояла в прихожей – ровно, спокойно, как будто ждала. На ней было простое, но изящное серо-голубое платье до середины икры, чуть приталенное, с тонкими рукавами. Мягкая ткань подчеркивала хрупкость её фигуры.

На плечи была накинута тонкая кремовая шаль – она держалась почти невесомо, словно случайное облако. Волосы аккуратно уложены – короткое каре подчеркивало линию шеи и открывало светлую кожу. На запястье – тонкий серебряный браслет. Она не видела, как он смотрел на неё. Но как будто чувствовала – и от этого её поза стала чуть мягче.

– Я надеялась, что ты придёшь, – сказала она просто.

Он протянул ей тонкую папку.

– Я подумал, может быть… сыграешь? Если тебе будет интересно. Это латиноамериканская пьеса. Не сложная, но очень… настоящая.

Мари взяла ноты в руки, провела пальцами по их краю, по выемкам Брайля, и медленно кивнула.

– Хочешь – подожди. Я попробую прямо сейчас.

Он прошёл за ней в музыкальную. Она присела за фортепиано, сделала глубокий вдох – и зазвучало. Мелодия простая, но тёплая, будто плывущая по воздуху. Хавьер стоял в дверях и смотрел. В этот момент он понял, что смотрит на музыку, не на девушку. А потом – что она и есть музыка. Каждая нота, каждый паузный вдох открывали перед ним новый слой – не той Мари, что говорит осторожно и сдержанно, а настоящей, чувственной, глубокой.

Когда она закончила, он выдохнул – словно до этого всё это время не дышал.

– Прекрасно, – сказал он тихо, как будто боялся спугнуть.

– Это не я. Это Барриос, – Мари чуть наклонила голову.

– Нет, – ответил он. – Это была ты. Я просто понял это благодаря Барриосу.

Она не улыбнулась – но что-то в её лице стало мягче. Как будто эта фраза на секунду распахнула окно внутрь, туда, где она обычно не пускает никого.

– Я рада, что ты пришёл, – произнесла она после короткой паузы.

– Я бы пришёл раньше… но боялся, что дверь окажется закрыта.

– Она открыта, – сказала она спокойно. – Пока что.

Он кивнул. Он слышал в этих словах всё: и условность, и надежду.

– Хочешь чаю? – добавила Мари чуть неуверенно. – У меня есть хороший бергамот и… кажется, тот самый мексиканский, что ты приносил.

– Я бы с радостью, – отозвался Хавьер, – если ты обещаешь сыграть ещё что-нибудь. Не обязательно сейчас. Но – когда-нибудь.

Она сделала жест рукой, как бы приглашая его пройти на кухню.

– Посмотрим, насколько хорошо ты умеешь слушать.

– Я стараюсь, – ответил он. – Особенно тебя.

На кухне пахло чаем с бергамотом. Мари поставила чашки на стол, нащупала сахарницу, добавила ложку сахара в свою чашку – он отметил, с какой точностью и привычной грацией она это делала.

– Тебе с сахаром? – спросила она.

– Только чуть-чуть, – ответил он. – Хотя твой чай, наверное, можно пить и без всего. Тут даже молчание теплое.

Мари не рассмеялась, но в голосе её прозвучала мягкая ирония:

– Не уверена, что это моя заслуга.

Несколько секунд они просто пили чай в молчании. Он смотрел на неё, а она, не глядя, будто всё равно чувствовала его взгляд.

– Когда я была маленькой, – начала она вдруг, – я часто пряталась на чердаке. Там пахло пылью, старыми книгами и лавандой. Мама хранила там старые платья и шляпы. Я надевала их, садилась у окна и представляла, что я актриса. Или скрипачка. Или что пою на сцене, и весь зал аплодирует стоя.

Она замолчала, касаясь пальцами края чашки.

– А потом… я действительно оказалась на сцене. Только не так, как мечтала. Без света, без зала. Только я, инструмент и тишина.

Хавьер смотрел на неё – и чувствовал, как что-то у него внутри сжимается. Её голос был спокоен, но за ним чувствовалась глубина, почти бездонная.

Он медленно поставил чашку на блюдце.

– Знаешь, – начал он, – я в детстве мечтал совсем не о сцене. Я мечтал о полной тарелке. О том, чтобы мама не плакала, когда думала, что мы не видим. О том, чтобы мы переехали в дом, где не капает с потолка.

Она молчала, не перебивала. Только чуть наклонила голову, как будто ловила даже не слова, а паузы между ними.

– Когда мне было пятнадцать, я уже умел всё, что не должен был уметь: воровать, драться, врать. Но в какой-то момент понял, что всё это – путь в никуда. Хотел вырваться. Франция казалась шансом. И вот я здесь. Не лучше, не чище – просто другой.

Он отвёл взгляд, будто пожалел, что сказал слишком много. Мари вздохнула. Не громко, не тяжело – как будто в ней что-то боролось внутри.

– Ты знаешь… – сказала она тихо, – я сижу здесь, пью с тобой чай, улыбаюсь. И понимаю, насколько это, возможно, глупо. Слепая девушка, на кухне с человеком, который пытался её обокрасть. Я ведь не вижу, Хавьер. Ты мог бы медленно, по чуть-чуть выносить из моей квартиры всё, что угодно. Я бы даже не сразу заметила.

Она замолчала, потом добавила:

– Но сердце… сердце почему-то верит тебе. Мне кажется, ты лучше, чем думаешь. А вот разум – он порой кричит. Предупреждает, напоминает, но я всё равно оставляю дверь открытой. И надеюсь, что не зря.

Хавьер смотрел на неё молча. Слова застряли где-то в горле. Он никогда не встречал такую. Настоящую. Хрупкую, но сильную. Осторожную – и всё же открывающуюся.

Он сказал только одно:

– Я не позволю тебе пожалеть об этом.

Чай давно остыл, но ни он, ни она не торопились вставать из-за стола. В какой-то момент между ними наступила тишина, не неловкая – глубокая, тёплая. Та самая, в которой уже не нужно искать слова, потому что всё важное было сказано.

Мари осторожно отставила чашку в сторону, провела ладонью по столешнице и тихо проговорила:

– Знаешь… Я давно не чувствовала себя в безопасности рядом с кем-то.

Пауза.

– Даже когда была зрячей.

Хавьер опустил взгляд, чтобы скрыть, как дрогнули его черты.

– Тогда мне очень важно знать, что ты сейчас так себя чувствуешь. Со мной, – ответил он. – По-настоящему.

Она не ответила. Только кивнула еле заметно.

Он встал, не торопясь. Подошёл к ней ближе, совсем близко. Несколько секунд стоял молча, а потом, будто боясь спугнуть момент, проговорил:

– Можно… ещё когда-нибудь прийти?

Мари чуть склонила голову в сторону, как будто прислушивалась не к его голосу, а к тому, что стоит за ним.