Прохвост

Подойдя к своему шкафчику, она разделась. Бросив взгляд на зеркало, прикреплённое на стене, удовлетворённо кивнула.

Она была довольна своим телом. Причина крылась в том, что достижение результата доставляло ей удовольствие. Некоторые её клиентки, например, начинали яростно бросаться на тренажёры, пропадая в зале по несколько часов в день. А потом в один момент «перегорали» и возвращались через несколько недель или месяцев, чтобы сделать то же самое. А некоторые не возвращались. Она же не превращала спорт в достижение каких-то целей. Она просто занималась им и получала удовольствие. И никогда не позволяла себе поддаться тем самым пресловутым маленьким слабостям, грозящим последствиями. Умеренность, регулярность и отсутствие ненужных целей – вот три кита, на которых зиждился её позитивный настрой.

Лиза прошла в душевую и встала под хлёсткие, упругие струи воды.

Она всё время старалась расшевелить Тёму и Шурика, которых неизменно называла «флегматиками». Муж в ответ нарёк её «сангвиником». Он никак не мог привыкнуть к тому, что она постоянно должна находиться в движении.

Ну а как же иначе, если как только Лиза садилась и расслаблялась, у неё внутри тут же появлялось ощущение, что она куда-то опаздывает, что-то теряет, чего-то недополучает? Такой она была с детства, когда куклы всегда проигрывали турникам на детской площадке, а заполнение девчачьих анкет с кучей сердечек – лазанью по деревьям. Мама это видела, но у родителей никогда не хватало денег на кружки, и Лизе оставалось лишь с завистью смотреть через щёлочки дверей на занятия по танцам, карате и волейболу. Но, как ни странно, желание, не получившее поддержки, никуда не исчезло, а, напротив, превратилось если и не в навязчивую идею, то, как минимум, в тяжело преодолимую тягу движения. Скучая на уроках, она раз за разом писала на последних страницах тетрадей: «Движение – жизнь», «Движение – жизнь», «Движение – жизнь», а её душа рвалась из пыльного класса на свежий воздух.

Обтёршись полотенцем, она вернулась в раздевалку, надела купальный костюм и двинулась к стеклянной двери, ведущей в бассейн.

Выйдя замуж за Тёму, Лиза поначалу удивлялась, как они, настолько разные люди, могли уживаться под одной крышей. Она – Perpetuum Mobile, которая даже во сне умудрялась куда-то бежать, сбивая простыни в кучу. Он – постоянно пребывающий в лёгкой дрёме мечтатель, любящий по утрам перевести на «пять минуток» (а чаще всего отключить) будильник. Она – действующая быстро и уверенно. Он – вечно сомневающийся и стесняющийся. Она – смело идущая вперёд, не отвлекающаяся на рефлексию. Он – постоянно занятый самокопанием. Совпадений не найдено.

Но, как выяснилось, вполне себе могли. «Противоположности притягиваются» оказалась не просто сомнительной в своей универсальности фразой. В их случае это стало залогом счастливой, уравновешенной жизни.

Лиза, бывало, просыпалась по ночам от того, что Тёма стягивает с неё одеяло в свою сторону. Она тут же восстанавливала «статус кво». И пока Тёма похрапывал рядом, она лежала и думала, что их семейная жизнь – точно такое же одеяло, которое, если постоянно не возвращать его на место, обязательно в итоге куда-нибудь запропастится. И регулятивную функцию приходилось выполнять именно ей. Иногда она ощущала себя кукловодом, который должен вести марионеток: мужа, сына, маму и папу, – в нужном направлении, да так, чтобы куклы не видели ниток, привязанных к их рукам. Не про неё ли Тёма написал свой последний роман?

Лизу такая постановка вопроса вполне устраивала. Управление семьёй при помощи «мягкой силы» вполне соответствовало её темпераменту. И она в этом преуспела. Единственное, что она никак не могла исправить – это затянувшийся творческий кризис Артёма. Вот уже почти год он не писал. Конечно, он говорил, что всё «на мази», но кого он хотел обмануть? Его потухший взгляд и молчание говорили сами за себя. Когда Артём предложил главреду издать антологию с рассказами, объяснив это тем, что работа над романом пока не закончена, она не удивилась. Как не удивилась тому, что в сборник не вошло ни единого неизвестного ей рассказа. Лиза видела, как творческая «импотенция» выматывает Артёма. Он стал замыкаться. Порой она замечала, что люди вызывают в нём раздражение, и даже озлобленность. Нет, семьи это не касалось, но, когда он говорил о Родзянко или Вениамине Михайловиче, от былой легковесной иронии не осталось и следа. Можно, конечно, было это списать на реакцию на смерть Славы, но обманывать себя было не в привычках Лизы.

Она подошла к «скоростной» дорожке, выкинула грустные мысли из головы и нырнула. Ожидание гораздо веселее, когда ты занят делом.

***

– Ну давай же, ныряй.

Лиза стояла в воде, держась одной рукой за поручень. Артём сидел возле лестницы, опустив ноги в воду. У него был вид ребёнка, которого заставляют съесть склизкий солёный гриб.

– Лиз, давайте уж без меня. У вас двоих так хорошо всё получается.

Мимо по-собачьи проплыл Шурик. Плавать он начал полгода назад, почти вертикально барахтаясь в воде и смешно задирая голову в попытке ухватить ртом воздух. Теперь же он чувствовал себя гораздо увереннее. Естественно, у него тут же появилось жгучее желание ходить в бассейн. Быть может, это быстро пройдёт, но Лиза пользовалась моментом, раз-два в неделю организуя небольшие семейные тренировки. Тёма посещал бассейн без особого энтузиазма, и Лизе иногда казалось, что её муж – полновозрастный мальчик, которого надо убеждать, уговаривать окунуться в воду.

Шурик схватился за ступеньку.

– Пап, ну давай. В «догонялки» поиграем.

– Мы будем мешать остальным плавать.

Лиза окинула взглядом бассейн.

На дальней дорожке неспешно плавали две старушки, дежурный инструктор скучал на своём стуле, из сауны в душевую прошёл молодой парень.

– Кому? – рассмеялась она.

Тёма огляделся и притворно вздохнул.

– Так и придётся лезть в воду. Ну зачем ты придумала эту пытку?

Лиза скосила глаза в сторону сына, показывая, что таких вещей говорить при Шурике не стоит. Она прекрасно знала, как быстро ребёнок впитывает подобные негативные комментарии, не воспринимая их всерьёз, но, в то же время, фиксируя их на подсознательном уровне.

– Молчу, молчу, – догадался он.

– Ладно, так можно весь день торчать, – проговорила Лиза и, надев очки, поплыла брассом по дорожке.

Доплыв до края, она развернулась и увидела, что Тёма всё ж таки соизволил нырнуть. Шурик улепётывал от отца к противоположному краю дорожки, поднимая облако брызг и заливаясь хохотом. Добравшись до бортика, они принялись в шутку бороться. Делали они это довольно шумно, и инструктор, до этого безучастно поглядывавший за окном засуетился, явно намереваясь подойти и сделать замечание.

Лиза улыбнулась. Вот в такие моменты она хотела остановиться: прекратить движение и на миг зафиксировать то ощущение тихого счастья, которое так легко терялось в суете быта. Но она знала, что краткий миг ценен именно своей краткостью, как тепло, ещё не превратившееся в духоту, или сладость, ещё не ставшая приторной.

За огромными панорамными окнами солнце закрыли плотные облака, и на помещение упала тень. Сквозь капли на плавательных очках ей показалось, что она глядит на свою семью через залитое слезами дождя окно.

Образ ей не понравился. Какой дождь, какие слёзы? Приближалось лето, её любимая пора, и грустить не было причин, а события… те две смерти, что так поразили их, прошли, как страшный сон. Нужно было жить дальше и радоваться в двойном размере, что к их семье не приставала никакая беда.

– Ага, давай радуйся. Побольше и почаще.

Лиза обернулась, положив руки на голубой бортик. Там никого не было.

Но ведь она отчётливо расслышала слова. Детский голос. Грубый и мерзкий, словно при каждом слове изо рта вываливались черви и опарыши. И злой. Её пробрала дрожь от концентрации злости и ненависти в нескольких словах. Она чувствовала, как страх пропускает через неё слабый заряд тока, заставляя вибрировать внутренности. В горле пересохло.

Лиза сняла очки, выбралась из воды и пошла вдоль дорожки. Проходя мимо мужа и сына, она бросила: «Я в сауну». Она хотела побыть в тепле. Выгнать из себя холод, оставшийся от голоса невидимого ребёнка.

***

По пути домой они молчали. Тёма как обычно смотрел в боковое окно. Время от времени, глядя в правое зеркало заднего вида, Лиза замечала его отрешённый взгляд. Шурик сидел сзади, в детском кресле, тихонько посапывая. Лизе хотелось рассказать о том, что с ней произошло… Но, в сущности, а что именно произошло? Ей послышался чей-то голос, который был созвучен её мыслям о смертях Славы и Вениамина Михайловича? Конечно, когда рядом происходит несчастье, человек волей-неволей десятки раз прокручивает его в голове, примеряет его на себя, надеясь, может быть, что постоянные мысли о беде отпугнут саму беду. Тут может не только послышаться, что угодно, но и привидеться. Как ни крути, но на какие-то полгода выпало слишком много трагедий. Слишком много для их спокойной, размеренной…

– Ма-а-ам.

Она взглянула в зеркало. Шурик не спал.

– Да, родной?

Сын чуть подался вперёд, насколько позволили ему ремни:

– А что такое «воздушка»?

Лиза на несколько секунд задумалась. Она вспомнила, как бегала в детстве с мальчишками стрелять по мишеням. Всей ватагой они бежали в реденький лес, расположенный за микрорайоном, развешивали на щупленьких берёзках тетрадные листы с нарисованными на них фломастерами кругами разного диаметра. Отходили метров на семь-восемь и соревновались, кто точнее выстрелит. Стреляли из самодельных орудий пластилином. Деревянное оружие по форме напоминало пистолет, спусковой крючок – проволока, дуло – алюминиевая трубка, вместо затвора – деревянный поршень на тугой резинке. Их-то ребята и называли «воздушками».

– Это что-то вроде твоих игрушечных пистолетов с липучками, только не с липучками и не совсем игрушечный.

Шурик непонимающе посмотрел на неё. Лиза невольно рассмеялась.

– Помнишь, вы с папой в парке стреляли в тире по банкам?

– Угу.

– Вот это примерно то же самое. А почему ты спросил?

Сын на секунду замялся.

– Я пошёл забирать своё полотенце, и…

Лиза помнила, как Шурик подошёл к скамейке, на которой он оставил свои вещи, постоял там немного, а затем взял всё в руки и вернулся. Мальчик часто витал в облаках, и она время от времени наблюдала такие «зависания».

– … Там стоял мальчик. Он сказал: «Хочешь, я подарю тебе «воздушку»?»

Лиза вздрогнула. В голове почему-то мелькнуло: «Ага, давай радуйся. Побольше и почаще». Интересно, говорил ли тот мальчик, которого видел Шурик, таким же голосом?

– А… а ты что ответил?

Лиза пристально посмотрела на сына, повернулась к мужу, чтобы узнать, что он по этому поводу думает… Тёма смотрел на неё. В его бегающих глазах плескалось непонимание и… отчаяние?

– Ничего. Я его немного испугался, оглянулся посмотреть, где вы, а он вдруг взял и исчез куда-то.

Глава 8

Артём не находил себе места. Целое утро он бродил из комнаты в комнату, пытаясь занять себя хоть чем-нибудь. Он пытался писать, но, как и весь последний год, мысли разбредались, как овцы без пастушьей собаки, и пальцы, зависшие над клавиатурой лаптопа, так и не опускались на кнопки. Он пытался позавтракать, но календарь возле холодильника, где под вторым мая была приписка «Встреча с читателями», напоминал ему: «Да, да, сегодня именно второе, самое время начинать волноваться». В итоге он решил выйти в садик на заднем дворе дома – подышать свежим воздухом.

Весна, та её часть, которую он больше всего любил, блицкригом ворвалась в Подмосковье и оккупировала территории, быстро и неотвратимо вводя свои собственные порядки. Солнце уже не походило на тот шарик, который обжигал глаза, грел щёки и никак не помогал вечно мёрзнущим ногам Артёма зимой. Пропала и та рахитность, с которой оно пыталось выполнять свои обязанности ранней весной. Теперь, в первые майские деньки, оно напоминало работника, который после долгого и приятного отпуска где-то на югах с новыми силами встал за станок и опережающими темпами выполняет и перевыполняет план.

Настроение Артёма, словно напитавшись витамином D, чуть поднялось. В конце концов, это была не первая встреча с читателями, и всё всегда проходило успешно. Да, до выхода на импровизированную сценку в фойе издательства его руки дрожали, кадык ходил ходуном, а внутренние органы пытались поменяться местами. Но как только он садился за стол с разложенными на нём его собственными книгами, боязнь сцены моментально испарялась. Он справится.

Когда он снова вошёл домой, часы в гостиной показывали девять часов. Саша, умудрившийся к наступлению тепла простудиться, лежал и рассеяно смотрел, как на экране телевизора Смешарики устраивали свои важные смешариковские дела и решали свои серьёзные смешариковские проблемы. Время от времени он громко шмыгал носом, совершенно игнорируя лежавший рядом носовой платок, про который всё утро ему напоминала мама.

Следом за Артёмом в дом зашла Лиза, запыхавшаяся, с капельками пота на раскрасневшемся лице. Она встала возле входа, уперев руки в колени, и довольно улыбнулась. Артём с удовольствием окинул идеальную фигуру жены под облегающими леггинсами и топиком.

– Фух, устала. Прибавила сегодня километр, – гордо сообщила она. – Под конец совсем выдохлась. Когда уже ты со мной будешь бегать?

– Завтра, – сообщил Артём уверенно, не задумываясь. – Проснёмся в пять утра и побежим.

Время от времени он смотрелся в зеркало, изучая своё нетолстое, но довольно рыхлое тело, уже явно проступающий второй подбородок, появляющийся живот. По сравнению с красавицей женой, подтянутой и стройной, он выглядел каким-то бесформенным куском мяса, поставленным рядом так, для контраста. И в такие моменты он отчётливо для себя решал, что нужно заниматься не только своим духовным состоянием, почитывая книги и потягивая виски, но и физическим. Он ставил будильник на пять утра и собирался заканчивать с работой в приемлемые девять часов вечера, чтобы тут же идти спать. Но… в такой день обязательно текст шёл как по маслу, и остановиться не было никакой возможности. Он отрывался от клавиатуры далеко за полночь и с удивлением смотрел на часы. Естественно, в пять утра он спал мёртвым сном и на следующий день мучился от своей безвольности, что, впрочем, почти всегда к ужину проходило. И всё забывалось до очередного обострения чувства неудовлетворённости собой. А в последний год бессмысленное сидение перед экраном, когда после нескольких часов листы оставались чистыми, высасывало энергию в разы сильнее. Результат был один – никакого бега.

Лиза словно прочитала его мысли:

– Ага, я эту историю слышу раз в месяц, если не чаще. Ну да ладно, лишь бы писалось хорошо, марафонец ты мой.

– Ага, – чересчур оптимистично согласился Артём.

Под испытующим взглядом Лизы он в который раз почувствовал себя нашкодившим ребёнком, словно любая его мысль тут же транслировалась в голове жены. Он никак не мог к этому привыкнуть.

***

Дорога до издательства заняла около часа. Путь на маршрутном такси до метро, обычно в рабочие дни долгий и малоприятный, сегодня уместился в рекордные двадцать минут. В метро Артём сел, наслаждаясь отсутствием тряски, которая его очень сильно раздражала в «маршрутке», и закрыл глаза. Сначала мысли витали вокруг его романа, над которым он сейчас работал. Под гомон пассажиров метро он перебирал героев, места и возможные варианты развития событий. Затем мысли становились всё более и более размытыми, затягиваясь в воронку дремоты, а потом и вовсе превратились в череду абстрактных образов.

Рядом пристроился старичок, громко шурша мятой газетой. Складывая по сгибу листы, он задел Артёма, и тот встрепенулся.

«Чёрт, заснул», – подумал он, озираясь по сторонам и пытаясь понять, на какой он станции.

– Извините, гражданин, – прошамкал старичок, полуобернувшись к Артёму, и с лёгким свистом втянул воздух. – Я такой неуклюжий, что постоянно кого-то беспокою.

Он виновато улыбнулся ввалившимися губами.

– Ничего страшного, – пробормотал Артём. – Вы, случайно, не знаете, на какой мы станции?

– Сейчас «Таганская» будет, – почти воскликнул старичок, словно обрадовавшись, что наконец-то получил собеседника. – Меня, кстати, зовут Геннадий Степанович, хотя, признаться, меня давно никто не называл по имени-отчеству. Дожил, знаете ли, до времён, когда остаётся только имя, данное при рождении. – Он снова улыбнулся, на этот раз обнажая чёрную прореху рта, в котором болтались несколько одиноких жёлтых зубов. – Странная штука: рождаешься с одним лишь именем; пока живёшь, к нему успевает прилипнуть и фамилия, и отчество, и звания всякие. А под конец… всё снова отваливается, и ты остаёшься снова при своих. Ну, разве что добавят тебе «дед», намекая на скорое увольнение в запас.

Геннадий Степанович, или дед Гена, моргнул и снова подтянул губами воздух, словно всасывая в себя готовый прорвать дамбу поток слов.

– А вас как нарекли при рождении? – позволил он представиться Артёму.

– Тёмой. А потом превратился в Артемия Павловича.

– Артемий, – шамкая, важно повторил Геннадий Степанович. – Какое благородное имя! А знаете ли вы, что оно означает?

Артём покачал головой.

– Ну конечно же, сейчас никто не разбирается в том, что означает то или иное имя. Называют, как придётся, а потом удивляются, во что вырастает чадо. Но это не про вас. Вы как раз обладатель сильного имени. Артемий! Невредимый!

Артём смущённо улыбнулся, чувствуя, как Геннадий Степанович постепенно повышает голос. Старичок заметил это и принялся шептать, хотя шёпот звучал ещё отчётливее.

– Это имя неагрессивного, но мужественного и сильного духом человека.

Артём хмыкнул.

– По-моему, ваши предположения не столь уж и верны.

Старик упрямо подтянул нижнюю губу, отчего его беззубость стала ещё очевиднее.

– А это вовсе не предположения. Это антропонимика. Вы знаете, существовал такой исторический персонаж – Артемий Антиохийский. Он был военачальником при римском императоре Константине Великом и его сыне. Его очень невзлюбил Юлиан, новый император. Его ещё Отступником называют. Так вот, больно ему не нравилось, что Артемий проповедует христианство, да ещё и заступается за епископов, которых этот самый Юлиан истязал. И император решил, что неплохо бы было, чтобы Артемий отрёкся от Христа и принял языческих богов. И подверг он бывшего военачальника суровым пыткам.

Артём услышал краем уха: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Кузнецкий мост».

Он поднялся, а Геннадий Степанович, словно не замечая, что его собеседник собрался выходить, продолжал:

– Артемий так и не отрёкся ни от чего и никаких богов не принял.

Артём ухватился за поручень и развернулся в сторону выхода.

– Так его и обезглавили, принципиального и непокорённого болвана. А вот ты, Тёма, не будь таким болваном.

Артём, который уже отошёл на два шага от того места, где сидел старичок, обернулся.

– Извините? – проговорил он, пока ещё даже полностью не поняв, что именно произнёс Геннадий Степанович, но уже почувствовав, что последние слова явно выбивались из монотонно-усыпляющего шамканья.

Старичок, замерев, ошарашено смотрел перед собой, будто и сам не мог поверить тому, что только что сказал. Его челюсть отвалилась, вновь открыв тёмную дыру беззубого рта. Нижняя губа ходила ходуном. В его глазах читались страх и недоумение. Совсем немного недоумения и гораздо больше страха.

Двери спрятались в свои норы, и Артём, подталкиваемый сзади нетерпеливыми пассажирами, вышел на платформу. Обернувшись, он поглядел через окно вагона на усеянный редкими жиденькими волосами затылок старичка. Геннадий Степанович неуклюже обернулся и нашёл глазами Артёма. Теперь во взгляде знатока антропонимики страха стало гораздо меньше, но его сменило не менее удивительное выражение – омерзение, будто он силился проглотить отвратительного скользкого гада, а тот беспрестанно елозил у него во рту.

Поезд тронулся. Артём проводил взглядом уползающий земляным червём состав и задумчиво побрёл к выходу со станции. В голове его хаотично летала ни к чему не привязанная фраза, только что произнесённая удивительным старичком. «Не будь таким болваном».

***

Встреча с читателями прошла как по нотам: микрофоны работали бесперебойно, вопросы за рамки творчества почти не заходили, и ни одного конфуза, которые Артём часто живописал себе перед подобными собраниями, не случилось. На вопрос о новых проектах он уклончиво ответил, что «не хотел бы распространяться о деталях», но «идей полно».

Во время автограф-сессии Артёму позвонил Максим Максимович, сидевший двумя этажами выше, и напомнил, что нужно подписать акты.

Последним в длинной очереди на подпись оказался парень, похожий на только что выпущенного из застенков института студента. Слегка ссутуленный, словно не успел ещё расправить крылья и почувствовать гордость за своё образование, он близоруко щурился и стеснительно, как бы извиняясь, улыбался. Щёки его слегка зарделись. В руках он держал экземпляр «Кукловода» с прижатыми к нему очками. Из-за своей робости он казался меньше, чем на самом деле.

– Здравствуйте, Артемий Павлович.

Артём пожал неуверенно протянутую руку. Пожатие стеснительного «студента» было вялым, словно в пальцах отсутствовали кости. Артём буквально почувствовал, как кисть сложилась узкой лодочкой в его руке.

– Привет.

– Мне очень нравятся ваши книги и…

Парень протянул книгу. Артём открыл форзац и поднял глаза.

– Кому?

Парень смотрел на Артёма усталым, затравленным взглядом.

– Г… Грише Водонаеву.

Артём на секунду задержал взгляд на лице странного поклонника его творчества, а затем подписал книгу. «Грише Водонаеву на память от Артёма Белозёрова». Острые, угловатые буквы ложились на бумагу с агрессией идущего в рукопашную бойца. Лиза всегда удивлялась его манере письма. «Тебе совершенно не подходит этот почерк», – говорила она, утверждая, что такому флегматику, как Артём больше присущ плавный, неторопливый стиль».

– Держи.

Парень взял из рук Артёма «Кукловода».

– Я хотел вас спросить… – проговорил он, но вдруг опустил глаза, отвернулся и поспешно зашагал в сторону выхода из издательства.

***

Максим Максимович обладал талантом, который неизменно удивлял Артёма, когда приходилось сталкиваться с проявлениями этого дара. Не соблюдающий границ дозволенного, предпочитающий панибратство такту, в работе главред представлял собой образец корректности. Казалось бы, убеждение автора, ничего не смыслящего в том, как добавить в текст нужных целевой аудитории компонентов, как обернуть текст в красивую и красочную обёртку, в его неправоте должно было неизбежно раздражить этого громогласного человека. Но нет. Всё произносимое им было чётко, ясно и по существу. Ни в единую фразу не проникала его традиционная шутливость, которая, признаться, больше походила на хамство, ни единым словом он не принижал собеседника. В теле Максима Максимовича уживались две несовместимые ипостаси. Он походил на профессионального бармена, который знал, как сделать идеальную «Кровавую Мэри» – соединить две жидкости в одном сосуде, но ни в коем случае не перемешивать.

– Артемий Павлович, привет, – пробасил Максим Максимович.

– Добрый день, – ответил Артём. Обычно, в неформальной обстановке, «Штирлиц» начинал говорить тут же, не дожидаясь реплик собеседника, но в здании издательства властвовало его alter ego. Он провёл Артёма в кабинет и только тогда продолжил.

– Спасибо, что заскочил. Как прошла встреча?

– Замечательно. Скучно и банально.

– Как ты и любишь, – Максим Максимович указал Артёму на стул напротив своего стола.

Кабинет его носил тот же отпечаток основательности и монолитности, что и сам главред. Это выражалось не в массивной мебели и дорогой отделке, а скорее – в маленьких нюансах: в лотках для входящей и исходящей корреспонденции, в аккуратно разложенных карандашах и ручках, в документах, которые, казалось, сами знали своё место и самостоятельно размещались, согласно внутреннему распорядку. Кабинет походил на слаженный механизм, который без устали, по-немецки чётко, выполнял свою работу, не позволяя себе сбоев. «Возможно, у этого кабинета есть своё alter ego в виде беспорядочно заставленной холостяцкой квартиры», – иногда думал Артём, представляя себе Максима Максимовича в роли эдакого стеснительного неудачника Кларка Кента, который перед работой заходил в телефонную будку и переодевался в непобедимого Супермена.

Максим Максимович выложил перед Артёмом пухлую стопку бумаг: договоры и акты, – и протянул ему свою перьевую ручку.

– Много накопилось. Ты не спеши, почитай всё внимательно.

Сказано это было явно для проформы – они оба знали, что Артём не будет вчитываться в мелкий текст документов, удовлетворившись тем, что мельком изучит цифры. Так Артём и поступил. Он пролистал бумаги, ставя на каждой странице свою подпись.