Страна сумасшедших попугаев

В общем, закончила я уже в десятом часу, вышла с работы, троллейбусы стоят, обрыв на линии, пришлось добираться на перекладных, потом лифт…

Только спокойно…, еще раз, поворот…, не получается…. Звонить бесполезно, тетка Дуня, если не на дежурстве, то уже десятый сон видит, ее пушкой не поднимешь, а тетка Лена, даже если дома, ни за что к двери не подойдет.

Открываем…, ни фига…, закрываем…, щелк! Дверь открыта, что ли была? Я снова поворачиваю ключ в замке…, щелк! Дергаю ручку… Порядок!

В коридоре темно, на кухне свет и голоса, оттуда пахнет чем–то вкусным, вытягиваю шею и вижу Гришку. Он сидит на подоконнике и смолит беломорину, потом слышу голос Ленского,–Ты, Григорий, пойми, инопланетяне существа разборчивые, они не с каждым в контакт вступают.

–Сергеич, а это правда, что их на земле много, вот прям среди нас?

–Правда.

–А ты их видел?

–Я с ними разговаривал и ты можешь.

–Я тоже?

–Конечно, тут главное антенна нужна…

Ну, раз Ленский про инопланетян заговорил, значит в него уже не меньше двухсот грамм горячительного загружено.

Устало бреду в свою комнату, ничего мне сейчас не хочется…

Батюшки!!!! Стол накрыт, как для банкета, посуда, ясное дело, разнокалиберная, но все по правилам: справа нож, слева вилка, в граненом стакане салфетки веером, колбаса нарезана тоненько, хлебушек горкой… А посреди стола хрустальная ваза! Откуда?! В вазе розы, темно–бордовые. Красота!… Оглядываюсь, на тумбочке тоже розы, только белые и в трехлитровой банке, на тумбочке каллы в щербатом кувшине, а на подоконнике хризантемы белые, желтые, розовые, прям цветник в алюминиевой кастрюле, а рядом что? Подхожу ближе… Голубая с белыми «подпалинами» фарфоровая посудина, а в ней шоколадные конфеты: «Мишка косолапый», «Мишка на Севере», «Стратосфера» и мой любимый грильяж.

–Любуешься?–оглядываюсь. Ленский стоит у меня за спиной и довольно улыбается,–Нравится?

–Симпатично.

–Ты еще не все видела,–он опрокидывает содержимое посудины на подоконник и из нее на меня смотрит задумчивое лицо в обрамлении густых волос. Глаза женщины изящно прикрыты веками, губы, наоборот, чуть приоткрыты, а в пушистых прядях уютно устроились божьи коровки,–Она на тебя похожа,–я отрицательно трясу головой,–Похожа, похожа, ты просто не видела себя со стороны,–он медленно наклоняется… Раз, два, три…, и я тону, тону, тону… Усталость моя медленно улетучиваются, а вслед за ней и желание дерзить… Раз, два, три… Хватит.

–Сегодня праздник или просто так, взгрустнулось?–отодвигаю Ленского в сторону и скидываю пальто. В комнате тепло и уютно. Странно. Дотрагиваюсь до батареи, как всегда чуть теплая, а из окна дует, как от вентилятора, там щели в руку толщиной, тогда почему?

–Не там ищешь,–Володька вытягивает из–за дивана электрообогреватель, трубки у него накалены до предела,–Последний в электротоварах забрал, продавщицы расстроились, они вокруг него хороводы водили, грелись.

Я подхожу к прибору и щелкаю тумблером с надписью «40», одна из трубок, сиротливо подмигивая, гаснет,–Так праздник есть или нет?

–И ни один. Во–первых, сегодня «День ракетных войск и артиллерии», мой профессиональный праздник, во–вторых зарплату получил, сыну деньги отвез, долги раздал,–остальное потратил, значит опять без гроша,–мелькает у меня в голове,–Но главное: я тебя люблю…,–и опять моя душа в плену, рук, глаз, губ… Наплевать. Прорвемся…

***

Просыпаюсь от того, что невыносимо жарко, его рядом нет, а Ленский по–прежнему храпит на кушетке, только позу сменил. За окном мелкий противный дождь, судя по приметам, конца ему не будет долго… Взяла я зонтик или нет?… Страсть, как мокнуть не хочется, пальто потом до утра не просохнет, а на работу в чём? Жарко! Скидываю одеяло прямо на пол. Картина прелесть: юбка «изжёвана», трусы и колготы в районе щиколотки. Стягиваю с себя сначала юбку, потом колготки… Целые. Даже ни одной затяжки нет. Виртуоз! А джемпер где?… Аккуратно сложен на тумбочке возле кровати, интересно, когда это? Снимаю с себя остатки одежды, напяливаю Вовкин пиджак и выхожу из комнаты.

На кухне сидит он… Урбанович… Пьет чай и курит.

–Полотенце дай. Душ принять…, и утюг, юбку погладить.

–Сейчас,–встал, вышел, через пару минут вернулся,–огромное махровое полотенце и не менее огромная мужская футболка,–Держи,–демонстративно скидываю пиджак и направляюсь в ванную,–Фигура у тебя отличная, ну, и…,–несется мне вслед….

Ничего не чувствую… Плевать! На всё плевать!!!!

Моюсь тщательно, потом тру себя полотенцем до красноты… Плевать! Плевать! Плевать!…

Натягиваю футболку, она пахнет хорошим одеколоном и дорогим табаком…, в общем, Урбановичем пахнет…

Постель в спальне прибрана, форточка приоткрыта, Ленский уже не храпит, а довольно сопит и причмокивает… Колготы, джемпер на месте, а юбки нет… Интересненько…

Опять кухня, на газу чайник, на столе бутерброды, в углу гладильная доска, на ней Урбанович гладит мою юбку,–Чай только что заварил, в холодильнике творог и сметана есть…

***

По кухне гуляют необычайно вкусные ароматы, я судорожно сглатываю слюну и икаю, хорошо, что Люсечка занята приготовлением борща и ничего не замечает. Мне очень хочется есть, я уже который день живу в режиме жесточайшей экономии…

Две недели назад, едва я открыла входную дверь, в коридор выползла бабка Лена и, хитровато щурясь, сообщила, что Степаныч просил зайти в «упорный»…

Я сразу поняла, что что–то случилось.

История была неприятная, накануне Ленский в соседнем магазине разбил витрину, слава богу, не всю, а только боковое стекло. Стекло расколотил, всех обругал и смотался, никто из персонала и взглядом моргнуть не успел. Вызвали Пахтеева, так и так, составляй протокол, объявляй в розыск… Степаныч протокол составил, в розыск объявлять не стал, а вызвал меня… В общем, стоила мне эта музыка девяносто рублей, пятьдесят восемь стекло, остальное, кому надо за беспокойство. Я выгребла все, что было, два дня бегала, высунув язык, и занимала деньги, нужную сумму собрала, но теперь живу на пятьдесят копеек в сутки (хорошо, что единый оплачен).

Утром стакан воды и два куска хлеба, В обед «шикую», чай, пирожок с повидлом и калорийная булка, вечером макароны без масла… Уже две ночи колбаса снится…, чтобы не сдохнуть, хожу по гостям, прям, как Колобок в сказке: у Крупиной была, у Жмаевой ужинала, два раза к матери ездила, к Нельке заходила, теперь настала очередь Люсечки.

А Ленского за это время я так и не видела, позвонила пару раз по всем известным мне телефонам и плюнула, а сам он пока не объявлялся.

–Еще чуть–чуть и борщик будет готов,–докладывает Люсечка,–Я тебе специально ничего не предлагаю, чтобы аппетит не портила.

–Ага,–соглашаюсь я, только вряд ли мой аппетит сейчас можно чем–то испортить,–Пить хочется, я пока себе заварочки налью,–проверенный способ, минут на десять–пятнадцать желудок заткнется,–А народ твой, где?

Люсечка достает из шкафа посуду и начинает накрывать на стол,–Костик, как всегда, на работе. Ванька на тренировке, а девчонок мама в театр повела,–она разливает борщ и вдруг спохватывается,–Ой! А хлеб–то я забыла.

От тарелки исходит волшебный пьянящий запах, да такой, что голова кружится, я еле сдерживаюсь, чтобы не наброситься на еду, не хватало мне еще сестрёнкиных подозрений. Хватит одной Нельки, та сразу поняла.

–Ты чего не ешь? Не нравиться?–испуганно спрашивает Люсечка,–Не хочешь борщ, у меня котлеты есть.

–Нет, нет…,–и я энергично начинаю орудовать ложкой,–Задумалась малость.

В результате я съела тарелку борща, получила добавку, тоже съела, потом были котлеты с картошкой, а на десерт чай и огромный кусок пирога с капустой, а когда уходила, Люсечка вручила мне матерчатую хозяйственную сумку,–Держи, пригодиться.

Поклажа оказалась весьма увесистой, сверху содержимое было заботливо укутано газетой, всю дорогу я пыталась понять, что же там такое…, еле до дома дотерпела…

Батон колбасы, две банки тушенки, пакет риса, пачка сливочного масла, буханка хлеба, печенье, конфеты…

Догадалась…

***

Я равнодушно смотрю, как дождевые капли стекают с мокрого зонта на линолеум… Медленно, будто кровь с ножа… Кап–кап…. Кап–кап… Лужица… Кап–кап…

В квартире тихо, то ли спят еще, то ли нет никого… Кап–кап–кап… Дверь у тетки Дуни заперта, дежурит. Дергаю дверь у тетки Лены, даже не шелохнулась, значит, закрыта на ключ, если бы дома была, крючок накинула. Щелк! Ф–р–р–р!… Капли вверх, потом на пол, теперь уже не лужица, а целое море, а пальто все–таки подмокло, не очень, но…

Есть хочется… «В холодильнике творог и сметана….» Щас! Водички попила, дождалась, пока юбку догладит, и вон из квартиры.

Оставляю зонт посреди коридора и иду на кухню…Чего так холодно? Понятно. Форточка открыта, значит, Гришка приходил. Он пьяный дымит, как паровоз, ладно бы, папиросы, частенько и махру пользует, а как проспится, проветривает.

Дотягиваюсь до форточки, а она никак не закрывается, ручка плохо работает, налегаю со всей силой и теряю равновесие, тело резко откидывается в сторону, я балансирую, попутно сбиваю с подоконника горшок со столетником, и оказываюсь на полу.

В руках у меня цветок, он почти не пострадал. Обломилась только парочка листочков, самых мясистых. Два покалеченных зеленыша лежат у меня на ладони, из мякоти медленно выползает сок и течет по пальцам… Не течет…, жизнь уносит…, к горлу подкатывает ком, а глаза предательски щиплет. Поднимаю лицо и натыкаюсь на бутылку с подсолнечным маслом, на этикетке ехидная физиономия бородатого старика: так тебе, так…, не одному мне унижения терпеть…

…А–а–а–а!!!!–я не плачу, я даже не реву. Я вою! Вою громко и протяжно,–А–а–а–а!!!!–внутри что–то давит и скребется, и это что–то доставляет такую дикую боль, что дыханье перехватывает… Треск колготок…, довольный смешок…, туда–сюда, туда–сюда…,–А–а–а–а!!!–сердце останавливается…, шею сдавило, как петлей…, и–и–и…, и слезы, соленые спасительные слезы… Они хлещут из меня водопадом, забирая с собой сопли, слюни, кашель… Я больше не задыхаюсь, но боль внутри становится все больше, больше, она растет, как опухоль, она заполняет меня всю, ото лба до пяток… Больно, больно, больно…

Я опускаю глаза на цветок и вижу, что там, где еще минуту назад были игольчатые стрелки, теперь торчат два отвратительных обрубка, и мне становится невыносимо жалко ни в чем неповинное растение. Я обхватываю горшок руками, крепко прижимаю к себе и начинаю навзрыд по–бабьи причитать,–Ой, цветочек мой, цветочек! Я тебе больно сделала… Прости меня, ради бога… Ой, цветочек мой, цветочек! Прости меня, я тебя обидела! Цветочек, мой цветочек… Прости меня…

***

….Цвет…, цвет…, красивый… Цвет?… Не помню… А почему он круглый?… Я на качелях…, туда–сюда…, туда–сюда… Нет!!!!!… Только не это!!… Не хочу!… Не хочу–у–у–у…

…Почему?!.... Почему?!!!… Где?.... Где я ее поставила?!.... Вот…

Кружка. Большая эмалированная кружка, темно–фиолетового цвета…, там еще половина… Половина спасительного обезболивающего… Залпом, залпом… Так!… Хорошо…

…Тепло…, тепло…, одна волна, вторая, потом…

Я сижу на полу, колени согнуты, я крепко обхватила их руками…, по телу медленно растекается дрожь…, она все сильнее и сильнее… Вот оно… Красный, зеленый, красный, зеленый… Я лечу…, нет… Я парю…. Я пушинка…

…Попугаи! Вы пришли! Спасители мои!… Я вас так ждала, так ждала… А знаете, мне больно было, очень…, страшно… очень… А сейчас нет… Вы со мной… Синий…, розовый…, ультрамарин…

…А–а–а… Теперь я знаю… Это вы птица цвета ультрамарин… Трам–пам–пам… Трам–пам–пам… Влево… Трам–пам…. Вправо… Трам–пам… Влево, вправо, влево, вправо… Туда–сюда…

..…Не–е–е–ет…, не на–а–а–а–до!!!!!… Пожалуйста, не надо…

Сердце колотит, как молотком… Пусть оно остановится, пусть все это прекратится…, совсем прекратится!!!!!.... НАВСЕГДА!!!!!!!!!

ПОПУГАИ–И–И–И–И!!!!!… Заберите меня!!!!… Заберите меня от сюда–а–а–а!!!!!…

***

Шарк–шарк–шарк…, тетка Дуня по коридору ходит…, у меня же там зонт! Бабка слепая, очки минус пять, свалится, не дай бог! Я кубарем скатываюсь с дивана и в чем есть бегу в коридор. Зонт на месте, только ближе к стенке придвинут, я на кухню…, тетка Дуня у плиты, на полу валяется ее застиранная до дыр кофта, поднимаю это темно–бурое сокровище и накидываю ей на плечи.

–А!–бабка подслеповато щурится,–Так и думала, что дома. Рановато чегой–то… Ин, ты масло на место ставь.

–Тёть Дунь, я…

–Та, не…, не жалко. Знаю, отдашь… Я картошку жарить собралася, а масла на подлоконике нет, по всей кухне искала. Ну, все, опять Григорий с пьяных глаз выпил, а потом глядь, в раковине лежит,–она щедро поливает сковородку маслом, завинчивает крышку и протягивает бутылку мне,–Поставь, ноги седня болят, спасу нет,–я послушно водружаю пузырь на место, но так, чтобы физиономия противного деда смотрела в окно,–А ты чего в трусах–то? Чай холодно?

–Да я водички попить пришла,–наливаю воду в кружку и возвращаюсь в комнату.

Смотрю на время. Ух, ты!.... Не слабо поспала! На тумбочке противно звякает то, что когда–то было телефоном, что сам аппарат, что трубка вдоль и поперек перемотаны изоляционной лентой, но все равно работают. Советское, значит, отличное! Блям, блям, блям… Пошли к чертям собачим!!… Блям, блям, блям…

–Алло!

–Привет,–голос у Ленского встревоженный,–Как там дела?

–В смысле?!

–«Крестный» сказал, что у тебя дома что–то случилось, поэтому и умчалась в такую рань.

–А–а–а…,–изобретательный… Сказочник, твою налево!–Ничего страшного. Мама ногу подвернула.

–А домочадцы где?

А действительно, где?–Отец в командировке, а Борька с семьей у тещи,–нет у брата никакой тещи, только тесть, и тот сейчас в Саратове.

–Я приеду…

–Нет, нет, не сегодня. Я на пару минут заскочила и обратно туда.

–Ладно, созвонимся.

–Конечно,–медленно кладу трубку, потом открываю окно и выплескиваю воду из кружки прямо на улицу, достаю заныканную бутылку коньяка, заполняю эмалированную тару почти до половины и залпом выпиваю содержимое…

***

–Ты почему мне ничего не сказала?–Ленский смотрит на меня укоризненно.

–Чего не сказала?

–Про штраф за витрину и остальное.

–Интересное кино! Как я могла это сделать, если по всем известным мне телефонам, отвечали, что тебя нет? У проходной, что ли дежурить?

–Тоже вариант.

–Может и вариант, но не для меня,–я со злостью швыряю на диван Вовкин дипломат.

–Ну, не злись,–Ленский обнимает меня сзади за плечи и целует в шею,–Прости, пожалуйста…, прости меня,–руки медленно сползают на талию и, сделав небольшое усилие, разворачивают мое тело на девяносто градусов,–Прости,–опять поцелуй, сначала в лоб, потом в висок, потом в щеку….

–Толку–то,–я выскальзываю из Вовкиных рук, подхожу к столу и начинаю усилено копаться в своей сумке,–Ну, прощаю, дальше что?

–Дальше?–Ленский подбирает с дивана дипломат и достает оттуда четыре фиолетовые бумажки,–Вот. Верни, пожалуйста, долги,–я молча беру у него деньги, демонстративно пересчитываю, детально рассматривая каждый четвертной, потом сую их в сумку,–А это тебе,–и протягивает темно–синюю прямоугольную коробочку с овальным медальоном, в центре медальона кудрявая женская головка, а под ним надпись: «Pani Walewska. PERFUME».

***

Я сижу у Лельки на кухне и ем обещанную фаршированную щуку, лопаю так, что за ушами пищит. Панаева сидит напротив, пьет кофе и улыбается,–Ну, как?

–Ты еще спрашиваешь?–мотаю я головой,–Не мешай,–и отправляю в рот очередной кусок.

Три дня назад Лельке срочно понадобились деньги. Сумма, по всей видимости, была очень большая, раз уж она даже меня подключила, попросила продать свои фирменные джинсы и шикарные австрийские сапоги на высокой шпильке. Джинсы она надевала раз, а сапоги ни разу, можно сказать, стопроцентное новьё. Деньги нужны были быстро, и Лелька велела мне соглашаться на ту цену, какую дадут.

Я, недолго думая, отловила на работе Ирку Горбачеву, потому как точно знала, что в начале месяца ей муж перевод присылает, а значит, деньги у нее есть.

Джинсы на Горбачевой сидели идеально, а сапоги она даже мерить не стала, сразу спросила про цену. Ну, я ответила, что за всё двести рублей, но в том случае, если деньги будут завтра. Ирка с первого раза даже не поверила, еще бы, фирменные джинсы у спекулянтов сто восемьдесят нижняя планка, а австрийские сапоги, да еще и на шпильке минимум сотня с гаком, а тут за все. Аттракцион невиданной щедрости. Деньги я получила тем же вечером и сегодня привезла.

–Кофе налить?–спрашивает Лелька.

–Лучше компотику, если есть, конечно,–бормочу я, не в силах оторваться от щуки.

–Есть, есть,–успокаивает Панаева и наливает большую чашку, потом от тех денег, что я принесла, отделяет четыре десятки и кладет в мою сумку,–Не думай отказываться.

–Даже не расчитывай, только,–достаю обратно два червонца и возвращаю их на стол,–будет вот так, по работе и оплата, бегать не пришлось.

Звонки раздаются одновременно, один телефонный, другой дверной.

–Ин, открой,–кричит Панаева и исчезает в комнате, а я иду встречать гостей.

На пороге стоит Булкин и какая–то девица–Привет!

–Здравствуй, Сева,–удивлению моему нет предела.

–Хозяйка дома?

–Дома, дома,–раздается у меня за спиной,–Зайдете?–Булкин отрицательно качает головой,–Ну, как хочешь–Лелька протягивает Севке небольшой сверток, тот воровато его хватает и тут же прячет в дипломат, потом торопливо прощается и они с девицей уходят.

–Что за дама?–спрашиваю я.

–Понятия не имею. Какая разница? Все равно ни Антонина от Булкина никуда не денется, ни он от нее.

Мы возвращаемся на кухню, и я опять принимаюсь за щуку,–Ну, насчет Туанетты понятно, ей квартирный вопрос решать надо, а у Булкина связи, тот–то почему?

Лелька смотрит на меня с недоверием, потом улыбается и спрашивает,–Ты когда–нибудь Севку пьяным видела?

–Нет. Я его даже подшофе не видела…, ну…, рюмку, две.

–Правильно,–откликается Лелька,–Потому как наркоманы не пьют, нет, они могут себе позволить, как ты говоришь, рюмку, две, но кайф они получают от другого, вот и Булкин тоже.

–«Супчик»?

–«Супчик»–это успокоительное для нас грешных, там все серьезнее… У него же со стороны матери сплошная богема, а он в этой среде с рождения варится. Мне Юрка рассказывал, что Севка баловаться начал еще в школе, только отец заметил и настоял на военном училище, так Булкин в армию и попал. В чем–то его папаша прав, армия не театр, там с вольностями сложновато, но это, если служить где–нибудь гарнизоне, а так… Привычки–то остались, возможности тоже, да и знакомых из артистической среды у Севки полно, а там это принято, я знаю…, теперь знаю…

***

Та–та–та–та–та…, драта–та…, та–та–та–та…, там, внизу, на сцене мечутся хрупкие девушки в белом. «Лебединое озеро». Большой театр. Бельэтаж. Девятая ложа… Прежде я никогда не спускалась ниже третьего яруса…, та–та… та–та… Первый ряд. Я судорожно вцепилась в бархатную обивку…, та–та–та…, там на сцене лебединая принцесса кружится вокруг принца, тоскуя о своей незавидной доле, а ее верная свита, смиренно сложив ладошки на пачки, сочувственно на все это взирает.

Там, на сцене…, а здесь… Мне неуютно, я задыхаюсь и это, несмотря на сквозняк, нахально проникающий сквозь кружевное решето, а еще ноги, они болят так, что отказывает сознание, но это не самое страшное… Дыхание, горячее прерывистое дыхание, оно жжет мне шею, стекает по плечам, буравит лопатки, распиливает позвоночник… Господи–и–и…

…Неделю назад Ленский объявил, что мы идем в «Большой», на вопрос, какими судьбами, сказал, что Министерство обороны окультуривает своих сотрудников. Я, сообразив, что выход официальный и там много кого можно встретить, попыталась отказаться, мол, «Лебединое» я уже видела, да и официоз мне не по душе, но Вовка успокоил, что, дескать, основная часть билетов пришлась на партер, а мы в бельэтаже, даже в гардеробе вряд ли пересечемся, пришлось срочно сочинять наряд.

С платьем только один вариант, кружевное выпускное, на балкон–то я и в старых брюках лазила, там публика не «голубых» кровей. Спектакль посмотришь и на выход, причем, пока спустишься, все «знатные» уже разбежались, гардеробщица тебе пальтишко выкинет и голову не повернет, а в местный буфет я никогда и не ходила. Откуда деньги, после того как билеты выкупишь, да еще троекратную «нагрузку» оплатишь?

С платьем вопрос решен, а на ноги что? Сапоги у меня желтые, по форме вообще валенки напоминают, да и какие сапоги под кружева? Сначала позвонила Вальке Жмаевой (у нас с ней один размер ноги), а у нее туфли только свадебные, белые и банты спереди, как самолеты. Пришлось просить у Крупиной черные лодочки, та, конечно, одолжила, только они на размер меньше, чем надо.

Пришли за час до начала, я переоделась, в буфете шампанского выпили, поднялись в бельэтаж, прохаживаемся, я глазами по сторонам шарю, интерьеры рассматриваю, и вдруг: «Ба! Знакомые все лица! Привет честной компании!» Оборачиваюсь, столбняк… Урбанович! А рядом какая–то девица, не жена. Точно.

Я уже знаю, что сейчас жены у него нет, но была, прожили они восемь лет, дочь родили и разошлись. Причина? Он был недоволен, что жена предпочитает общаться с «сильными мира сего». Услышала–не поверила! Это в их–то обществе. Оказалось, правда.

Урбанович с женой сошелся еще, когда курсантом был, и не в столице, а в Ростове. Привез в Москву, женился, матушка его, правда, протестовала, мол, кого привез? Без роду, без племени, но отец эти разговоры пресёк, не наше, мать, дело, но условие: все сам. Сам семью обеспечиваешь, сам карьеру делаешь, в общем, так и было, единственно, чем старик помог, квартиру оставил, сам новую получил. Сначала жили хорошо, а потом супруга освоилась, огляделась… Общество–то вокруг не слесари–сантехники и пошло: надо то, надо это, хочу так, у всех приличных людей есть, дочку в школу, где дети «больших» родителей, а то, что у нее за общество? Определила себе в подруги племянницу Молотова, та на нее ноль внимания, а эта за ней хвостом… В подробности Ленский не вдавался, сказал только, что «крестный» озверел и развелся, квартиру им сделал, деньгами помогает, с дочкой общается, но бывшую на дух не переносит.

–Привет, привет!–Ленский радостно смеется и пожимает Урбановичу руку.

–Привет,–выдавливаю я, а в голове: туда–сюда…, туда–сюда…, в холодильнике творог и сметана…

–Знакомься,–Вовка поворачивается к девице,–Это Инга,–показывает в мою сторону,–А это,–машет в сторону девицы,–Марина, племянница моего отчима.

Мы вежливо киваем друг другу и хором,–Очень приятно!

Она смеется первая, потом я, а следом хохочут и мужики.

–Ну, что, други мои, ещё раз посмотрим на лебединую ферму,–ерничает Урбанович.

–Чайковский того стоит,–парирую я и поворачиваюсь к Марине,–Разве не так?

–Полностью с вами согласна.

Чего бы еще такое сказать?… Только не встречаться с ним глазами, только не…,–Я в прошлом сезоне «Грозного» смотрела, правда, с верхотуры, но впечатление незабываемое.

–А я так и не видела. Жаль,–Марина удрученно качает головой,–А кто главные партии танцевал?

–Владимиров и Бессмертнова,–вроде ничего дама, глаза искренние,–Сценография великолепная, костюмы…

–Потом, потом,–вмешивается Ленский,–Пошли, второй звонок,–и добавляет,–Места царские, первый ряд.

На деле оказалось, не совсем так. Два места были в первом ряду, а два строго за ними, во втором. Я уже примеривалась ко второму ряду (я тут, рядом Ленский, а Марина с кавалером в первом), но…

–Дамам лучшие места,–Урбанович решительно продвигает меня вперед и жестом приглашает присаживаться.

Я беспомощно смотрю на Вовку, а тот,–Садись, садись. Видно будет замечательно.

…И вот теперь я смотрю спектакль с таким великолепным обзором, какого не припомню никогда, не только в Большом, но и в других театрах. Смотрю, но ничего не вижу… Сзади он…, сидит за мной, а не за племянницей, его взгляд препарирует меня, как лягушку, я боюсь пошевелиться, боюсь прислониться к спинке стула, потому что там лежат его руки…, та–та…, та–та…, злой гений машет крыльями, угрожая карой непослушным красавицам…, та–та…, та–та…, злой гений…

Украдкой смотрю на Марину, та наслаждается спектаклем, губы у неё чуть шевелятся в такт музыке…, та–та…, та–та… Заключительные аккорды и в зале вспыхивает свет, она блаженно вздыхает и поворачивается в мою сторону,–Великолепно! Сколько «Лебединое» не смотрю, всегда получаю огромное удовольствие,–я согласно киваю, но не произношу ни слова. В голове одно: антракт!!! Его же как–то надо пережить,–Ой, смотри! Дядя Леня с тетей Тамарой,–Марина трясет Ленского за рукав.

–Где?–Вовка облокачивается на бархатную бортик ложи и сосредоточено рассматривает партер,–Точно, они, надо пойти, поздороваться.

–И я с тобой,–поднимается Марина,–Давно их не видела.

Ушли…

–Не хочешь ноги размять?–спрашивает Убанович. Отрицательно мотаю головой. Не оборачиваюсь. Боюсь. Чего боюсь? Что терпение закончиться и устрою скандал, или боюсь согласиться?