Желтые цветы для Желтого Императора

Канбаку здесь было с полторы дюжины. Окида остолбенела, наблюдая, как одни люди спасаются – кто бегом, кто ползком, – а другие падают и на одежде их расцветают красные пятна. Воины не выбирали жертв: один рубанул по шее старуху, другой по колено отсек ноги ребенку, третий проломил голову крепкому мужчине. Окида давно не видела столько бессмысленной боли; перед глазами ожил кошмар Братской Бойни. Кровь, кровь, кровь на траве… Асигару, еще живые… Корчащиеся, сипящие, искореженные в плену самой земли…

– Стой, ты! – крикнул Мэзеки.

Но Харада уже швырнул мешок и промчался мимо, на бегу выхватывая из-за пояса оружие. Низко, воинственно завопил, отвлекая внимание от мирных людей. Лезвие вспыхнуло в лунном свете, лязгнуло – и несколько канбаку упали, едва Окида успела моргнуть. Кровь брызнула на стены.

– Верни его немедленно! – взвизгнул Мэзеки. В глазах горела паника. – Нужно… – Но тут он споткнулся взглядом об одно из женских тел в светлой нарядной рюхиби, осекся и сжал кулаки.

– Детеныш, – начала Окида. Не хватало только детских истерик, хотя ее и саму трясло.

– Это же из-за меня, – белеющими губами, словно про себя, тускло пробормотал он. – Из-за меня! – Резко, пугающе голос его окреп и взлетел: – Ну хорошо!

Свистнула цепь: подрагивающая рука дернула из-за пояса сюригаму[29], ловко перехватила тяжелую рукоять покрепче и, размотав цепь, отправила тяжелое ядро в полет. Прямо в еще нескольких канбаку, уже подбегавших к воротам с улицы.

Мэзеки, видно, понимал, что сразу трех мужчин не опрокинет, поэтому шипастый снаряд лишь раздробил нос ближайшему канбаку. Тот отшатнулся, хватаясь за лицо, но товарищи лишь обогнули его. Мэзеки дернул цепь назад, прежде чем ее бы перехватили, обмотал вокруг рукояти и, сжав ее, ринулся вперед. Окиде ничего не оставалось, кроме как метнуться за ним. Путь к отступлению в любом случае нужно было расчищать.

Биться с ним рядом оказалось просто, даже почти не требовалось прикрывать. Хотя выбор оружия для мальчишки с таким статусом был чудноват. Сюригама родилась из полевого серпа – как окикунай родился из лопаты. Ох и везет же сегодня Окиде на людей со странным представлением о боевых искусствах. Но больше удивляло другое: как Мэзеки зверствовал. Вспарывал животы, выбивал глаза. Несколько тел уже упало к Окидиным ногам.

– А ты… – начала она, подрубая ноги очередному канбаку, но не успела закончить. Сквозь другую боевую четверку к ним пробрался Харада, бледный, как морская пена. – Что во дворе?..

Впрочем, она догадывалась. И лишь яростнее всадила сай кому-то под колено, услышав:

– Дом разорен. И, боюсь, живых больше…

– Да за что?! – Окида сама разозлилась, что сорвался голос, но ничего поделать не могла.

– Сыновья старика были среди добровольцев одного из тайи, – тяжело выдохнул Харада, – там. Старые счеты. Боюсь, не поздоровится рано или поздно всем.

Мэзеки бегло глянул на него, завопил что-то и опять отправил в полет цепь. Она обмотала колени какого-то тощего канбаку, худая рука дернула – и мужчина упал лицом в грунтовую дорогу.

– Ого, – бросил Харада, – слушай, а я-то думал, нам придется его…

– Ты точно идешь? – зачем-то выпалила Окида, хотя ответ, особенно сейчас, был очевиден.

– Будто у меня есть выбор, – фырнул Харада, встряхнув головой. – Если только…

Если только их не замкнут в кольцо и не поймают прямо сейчас. К этому шло – Окида уже видела силуэты канбаку на крышах. Ну конечно, они не настолько идиоты. Достаточно умны, чтобы заслать наверх тех, кто чуть лучше понимает в задержаниях.

Три канбаку на крыше ближайшего дома держали на изготовку луки. Если каждый пустит по стреле, если каждый достаточно меток для стремительных мишеней… проклятье! А впрочем, им и так долго везло. А ведь исход битвы мог бы решить один мадзи, случайно затесавшийся в толпу воинов. Вздернуть добычу за горло, вывернуть суставы, впечатать в стену одним взмахом руки…

– Врассыпную, – процедил сквозь зубы Харада. Правильно: если сократить боевое расстояние с теми канбаку, которые тут, внизу, и еще на ногах, их товарищи могут…

Нет, лучникам было наплевать. Окида поняла это, когда пущенная в нее стрела вонзилась в горло полицейскому, мимо которого она как раз проскальзывала. Видимо, приказ был задержать косё любой ценой, с любыми потерями.

Мужчина, хрипя, упал. Рука его, крепкая, жилистая, с грязью под ногтями, впилась в древко стрелы, да поздно. Окида вздрогнула – и рубанула саем по боку другого канбаку, кинувшегося наперерез. Одновременно она пыталась выцепить из толпы Хараду с Мазэки и понять, что там, на крыше. В ярком лунном свете она видела четкие черные силуэты и стрелы – трепещущие перьевые навершия, поблескивающие серебром острия. Выстрел. Мимо. Еще. Еще. Окида кинулась от очередного канбаку, едва ли многим старше Мэзеки, просто чтобы не подстрелили его. В глубокой тени меж двух домов ноги все-таки ее подвели, она упала почти ничком, еле успев сгруппироваться, – а когда развернулась, лучники на крыше выглядели… странно.

У них больше не было голов.

Тела попадали на черепицу; одно, угодив на скат, вскоре рухнуло вниз. Некоторые канбаку застыли… да что там, Окида и сама ненадолго потеряла дар речи. Она все пропустила. Не заметила, кто, когда сделал это. А впрочем…

– Помочь?

Ру выпрыгнул боги знают откуда, но вроде соскочил еще с одной крыши. Приземлился перед Окидой, протянул руку тем же движением, каким недавно требовал ленту. Окида ошалело встряхнулась, заметив, что он улыбается, – в крови грудь под воротом, в крови лицо и обнаженный ситисито.

– Ты… – Она закашлялась: воздух выбило из легких.

– Все это… – Он обвел взглядом… да непонятно что. Здания? Пляшущие тени? Толпу, в которой продолжали сражаться Харада и Мэзеки? Нет. Взгляд его дольше всего задержался на воротах дома кадоку, болтавшихся на одной петле и медленно загоравшихся. – Все это как-то слишком похоже на зло, не находишь?

Какая же чушь. Окида скорее вскочила. По протянутой ладони она лишь мазнула взглядом, опять обратив внимание на дурацкий наруч с тонкой пластинкой из металла; второй такой же – на левой руке. Мда… она бы поняла, если бы они как-то хитро задействовались. Но безделушки? О эти мирные… они часто цепляли на себя бесполезный хлам. Вроде бронекорсетов, защищавших лишь небольшую часть того, что стоит защитить в бою.

– Ты не убиваешь, да? – спросил вдруг Ру. Во взгляде читалось что-то, от чего по коже бежали мурашки. Не упрек, не сожаление. Скорее зависть.

– Нет, – так же тихо ответила она, хотя не собиралась.

– Тебе будет трудно, – это он почти сплюнул, уже разворачиваясь и защищая их обоих от перекрестной атаки двух канбаку. Одного оттолкнул, другого рассек. Окида кинулась на третьего, попытавшегося прорваться мимо: просто двинула ему локтем в нос, уворачиваясь от танадзаси.

– Трудностей не боюсь, главное – выбраться, – бросила она.

Сейчас она по-настоящему радовалась, что влезла в заговор – или как это назвать, переворот? – Мэзеки. Она и прежде хотела мстить: за тайи, за других товарищей, за господина – пусть слабака, но на троне он не допустил бы столь кровавых бесчинств. Теперь Окида горела изнутри вся, горела, как лишь в последнем сражении Братской Бойни. Опять разворачиваясь, она принялась искать глазами брата и Мэзеки. Нашла: синяя рюкоги и ловкая длинная цепь мелькали справа от ворот. Похоже, парни встали спиной к спине.

Ру ударил кого-то снова – отрубил голову, и Окида убедилась: с лучниками расправился он.

– Тогда за мной, – это было все, что он ответил, и Окида подчинилась.

Смахнув с лица волосы, он побежал к Хараде, она – следом, но расстояние не сокращалось. Хараду и Мэзеки оттесняли: решили загнать в ближайший угол и добить там. Окида подхватила с земли пару чьих-то сюрикенов, швырнула, попала, но брату это вряд ли помогло. Окида уже едва видела его клинок; цепь Мэзеки не мелькала вовсе, лишь серп. Расстояние слишком сжалось.

– Эй вы! Вот вам немного добра!

Это серьезно Ру завопил? Но подействовало. Кое-кто из канбаку недоуменно обернулся, отвлекся. А он, еще не приблизившись, со свистом взмыл в воздух, вскинул меч – и все с милой улыбкой, но пустыми глазами. Миг – и он упал в толпу. Опрометчиво, ведь многие успели поднять клинки. Окида готова была зажмуриться: нелепые смерти тех, кто много возомнил о своем мастерстве, она ненавидела, всегда становилось невыносимо стыдно, будто так идиотски сдохла она. Но, падая, Ру сделал неуловимое движение – изогнулся как кошка, – и, когда приземлился, на дорогу рухнуло сразу шесть канбаку, с длинными ранами поперек груди. Словно удар хлыста, а не взмах меча. Хотя Окида вообще ничего заметить не успела.

Харада выругался, а несколько кан, теснивших их с Мэзеки, отпрянули. Парни тут же рванули Окиде навстречу, отступая подальше от опасного тупика между домами. Когда Харада поравнялся с Окидой, она почти услышала, как бьется его сердце. Разгоряченная спина прижалась к ее спине.

– Я потерял наши вещи! – пожаловался он.

– И это все, что тебя волнует? – возмутился Мэзеки.

У него под глазом темнел синяк, но в остальном – в противоположность Хараде, напоминавшему побитого пса, – ни ссадины.

– Это важно, там мои любимые рюхиби в цветочек, – шепнула Окида, просто чтобы голова не поплыла.

Ру… Да что у него за стиль? Откуда столько ярости? Впрочем, вопросы были у нее и к Мэзеки.

– А это… – начал тот, уставившись в спину Ру.

Тот стоял, чуть согнувшись, выставив вперед одну ногу, тяжело опираясь на меч. Волосы трепетали на ветру, но красные переливы казались неподвижнее застоявшейся воды – не пульсировали, ни когда он требовал вернуть ленту, ни…

– Никто, местный сумасшедший, – выпалила Окида. Безумно не вовремя, но щеки загорались. – Ичи!

Он не обернулся. Скорее всего, только его взгляд и удерживал канбаку. Те уже перегруппировались, раскидали с дороги трупы товарищей. Окида быстро посчитала: восемь, десять. Да почему… откуда… зачем их пригнали так много? А впрочем, брат, похоже, был прав.

Амнистия. Конечно. Срок ее годности кончился, как кончается у хлеба, рыбы, фруктов и прочих вещей, которые Желтая Тварь не ценит. Может, чтобы поймать беглого косё, и хватило бы десяти человек, особенно если не знать, как он сражается… Но вот одолеть двух верных воинов наместника так вряд ли возможно, и уж это Желтая Тварь понимает.

– Они за нами пришли, – пробормотала Окида. Харада уставился на нее. – Не меньше, чем за ним. – Она кивнула на Мэзеки, уже раскручивающего цепь. – Ловят трех карпов сразу! Ведь даже если бы сговора и не было, нас можно в нем обвинить.

Харада сплюнул, Мэзеки весь подобрался. Ичи Ру впереди точно почувствовал их гнев. Он молниеносно оглянулся, и глаза его ярче сверкнули алым. А потом он коротко велел:

– Уходите. Немедленно уходите. Окида Сэки, слышишь?

Харада рванул к нему с каким-то возражением – что-то про вину, про то, что не может бросить все так. И про «Да что тебе надо от моей сестры?», разумеется. Ру ответить не успел, а может, и не собирался – так или иначе, канбаку бросились снова, сразу четверо, и в воздухе свистнул меч, а в следующий миг у Окиды из легких опять вышибли весь воздух: спина брата врезалась ей в грудь, и оба они не упали только потому, что поблизости была стена.

– БЕГИТЕ! – рыкнул Ичи Ру.

В этот раз он обернулся мельком, так неестественно и изломанно, словно кто-то попытался свернуть ему шею. Очередной канбаку скрестил с ним клинки, этот бился неплохо, и под его напором Ру проехал подошвами по камням. Хвост взметнулся, самоцветная лента блеснула в лунном свете. Но блеск глаз казался еще ярче. И не сулил ничего хорошего.

– Бегите, – повторил он тише, когда лица его Окида уже не видела. Клинки заискрили. – Или, когда они все закончатся, я убью и вас.

Возможно, Харада просто смыслил в чужих интонациях больше, чем она, а возможно, счел предложение правда разумным. Окида не успела среагировать, когда брат, сунув за пояс оружие, опять подхватил Мэзеки, второй рукой – ее и силой поволок прочь.

– Да поставь ты меня! – завопил детеныш. Окида мимолетно поразилась его благоразумию: он кипел, но даже не брыкался. – Поставь, ты что, не видел, я бегаю получше тебя, дурень!

– Сам дурень, – пропыхтел Харада, но послушно выпустил его и пихнул в спину. – Давай! Давай! Думаю, у океана еще чисто.

Окида была согласна. Бежала покорно, заставляла себя не оглядываться. Но она все еще это слышала – танец меча, с легким треском и шорохом рассекавшего чужую одежду, плоть и кости; рев пламени; гневные вопли и стоны боли. Ноги подгибались, а руки, сжимавшие саи, дрожали и потели. О боги… Этот предсмертный шум… если она подпустит его слишком близко, то вообще не сможет бежать дальше. Мир дрогнул. Но Окида сумела в нем удержаться.

– Харада! – все же крикнула она, когда в конце дороги замаячил океан, запел соленую шипящую песню и стало ясно: их даже не преследуют. Пока. – Мы же бросили его! Того парня! Хотя он…

– Да после того, как ты его обчистила, тебе же лучше, если его пристукнут! – фыркнул брат, ухватил ее за запястье и дернул. – Ну! Кто тут асиноби, я, что ли? Шевелись!

Окида вырвалась, но промолчала. Сжала зубы – и поймала внимательный взгляд Мэзеки.

– Жаль, – тихо сказал он. – Неплохой мечник. Мог бы пригодиться.

– Он вне всего этого. – Окида и сама не поняла, как сорвались с губ эти слова, но сразу почувствовала, как Харада на нее уставился.

– Что-о?

– Отстань, – это было самое идиотское, чем она могла крыть. Мэзеки фыркнул. Или что это еще за звук? – И ты пошел, понял? Оба пошли, или я вас пристукну, в общей горе этих трупов вы все равно затеряетесь.

В горе трупов. Тех, кто еще сегодня, смеясь, болел за Хараду в бою. Людей, которые накидали ему монет к ногам и впустили его в свой дом. Людей, которые всю жизнь просто ловили рыбу, плели циновки и делали нарядные бусы из раковин.

И не просили, чтобы политика пришла к ним.

Окида, стиснув зубы, побежала быстрее. Чтобы никто из двух этих придурков больше не видел ее лица.

3. Волки у океана

У Кацуо Акиро выдалось плохое утро, поэтому теперь он собирался портить день тем, до кого дотянется. В конце концов, это все равно было его работой.

Когда он и дюжина мибу[30], его летучих волков, только прибыли, в небе над океаном занимался тоскливый розовый рассвет, а деревня догорала. Надо сказать, Кацуо впечатлился, идя по грязным улицам и считая трупы – и это он считал только канбаку. С жертвами среди местных решил разобраться попозже, когда хоть солнце покажется. Поэтому отправил волков на грязную работу бок о бок с местными ёрикан – найти, аккуратно сгрузить и уложить всех мертвецов на центральной площади, – а сам пошел разбираться дальше. Внутренне он закипал – в основном от самого факта, что пришлось делать так.

Но если оккупационные дурни сочли нормальным перебить такое количество народа, пусть даже врагов Его Сияющего и Цветущего Величества Временного Желтого Императора Юшидзу Ямадзаки, – они не сочтут зазорным и замести следы, если велеть собирать мирных мертвецов им. Вряд ли они не понимают, кто к ним прибыл. И вряд ли не догадываются, что Кацуо Акиро, новый командир одного из самых могущественных подразделений кандзё Красного Города и бывший ученик легендарного Кадо Сайто, сумеет отличить одни смертельные раны от других и восстановит обстоятельства, при которых эти раны нанесли.

Кацуо мрачно хмыкнул. Все решения он уже принял. Слава богам, ему Юшидзу доверяет – пусть и с оговорками – чуть больше, чем выродкам с красными концами волос. И дает бо́льшую свободу действий. Уже без оговорок, опять же, работа есть работа.

Кацуо всмотрелся в особенно интересную посмертную композицию, украшавшую одну из лазурно-голубых крыш возле разоренного дома кадоку: два окровавленных тела лежат почти одно на другом, их головы и еще чья-то третья откатились к водостоку. Обладателя последней, скрюченного и переломанного, Кацуо нашел за углом заведения, оказавшегося лапшичной. Кстати… кажется, он сегодня не завтракал. Да, точно, мибу двинулись в путь, едва прослышав и о резне, и о том, что началась она из-за косё. При мысли о лапше Кацуо лишь поморщился. Над ним из-за этого посмеивались, но поутру, когда только и хочется умереть, он предпочитал то, чем завтракали чаще нежные девушки, дети и чахлые поэты: фрукты, сладкую выпечку в виде рыб и птиц, в крайнем случае – пять-шесть рисовых колобков без начинки, но с медом. Хотя сейчас он бы и от жареных креветок не отказался. А бодрил его лучше всего черный напиток с Дикого континента – кофе, который за пределами Красного Города не пил почти никто, хоть вози в мешке. И курево, оттуда же. Возить его было практичнее: если кофе не напасешься, то для набивки кисэру на день хватало маленького шарика толченой душистой смеси. Эта тонкая длинная трубка с гравировкой нравилась Кацуо куда больше, чем новые, модные курительные скрутки – по сути просто кусочки бумаги, свернутые и набитые все тем же сухим сбором трав и цветов.

Лапшичная оказалась закрыта: перепуганные хозяева либо убежали, либо заперлись на все замки. Кацуо отвел рассеянный взгляд от крыльца, снова опустил на мертвое тело и, не зацикливаясь на переломах, принялся осматривать шею. Интересно… Не сказать, что много крови вытекло, а как безупречно перерублено… Красивая работа. Еще эти «цветочные», будто зазубренные шматки плоти по краям… Рука сама тянется стряхнуть с красного месива любопытного жука. Но пачкать перчатки было лень. Спасибо, конечно, что черные, а не белые, в какие, поговаривали, облачились кан на других континентах, давая понять: «Наши руки не замараны бесчестьем», – а все равно непрактично. Но какой же удар!..

Кацуо пошел дальше. Над трупами он наклонялся все реже – ему, в принципе, все уже стало ясно. Четверо. Против этой неотесанной… хорошо, частично отесанной – тут же не только вчерашние садовники и землепашцы, – толпы сражались четыре человека. Одна манера увечить и убивать – самая грубая – даже оказалась знакомой. Еще один из четверых тяготел к метанию груза и волоку – и пользовался оружием, сочетающим цепь и клинок. Третьим был таинственный рубитель голов, пользующийся каким-то… извращенским – иного слова не подберешь – мечом, неужели ситисито? И, наконец, четвертый щадил противников: исколотые саями, они обычно начинали стонать и шевелиться, стоило тронуть их. Кацуо быстрее отдергивал руки, оборачивался и раздраженным взглядом подзывал врачей. Их разномастная стайка – два местных и четверо, кого Кацуо на всякий случай выдернул из ближайшего городка, – топталась на почтительном расстоянии.

Кацуо злился: на четверку, успевшую удрать, на идиотов канбаку, устроивших такое из-за вшивого косё, на свою левую руку – за то, что укоризненно жглось под перчаткой, стоило потянуться к очередному раненому. Но эта злость лишь делала мысли острее и холоднее.

Итак, юный косё наконец проявил неосторожность. Может, кому-то показался, может, с кем-то заговорил, может, просто напоролся на человека, внимательно читающего объявления. А дальше? Можно предположить, что мальчишку выручили таинственные воины. Таинственные… ну, один – нет. Как его там звали… дурня из штурмовой пехоты лоялистов? Харада Сэки?.. Да, Харада, господин зверюга… Его любимым занятием было сминать оборону императорского фланга на одной дури в надежде все-таки прорваться. Такой короткий клинок – и никакого трепета перед длинными. Такая тупость – и упертость. Кацуо усмехнулся. Да, как забыть этого парня – худого, но крепкого, лохматого, с синими концами дикой гривы и почти черными, странными глазами. Обычно концы волос и цвет глаз у жителей Ийтакоса совпадают – кроме императорской семьи, чьи пряди сверкают радугой, а глаза – золотом, и кроме жителей Центральной провинции, они все такие, как сам Кацуо: черные однотонные волосы, желто-карие глаза. В глазах Сэки, наверное, есть и синева, впрочем, Кацуо не присматривался. Ну надо же. Жалко. Такой потенциал – а не перестал валять дурака, не добыл нормальное оружие, не стал полезен…

Кому? Может, как раз стал?

Кацуо скрипнул зубами, перешагивая очередное тело. Бегло обернулся – врачи опять семенили за ним в ожидании приказаний. Он покачал головой.

– Думаю, дальше вы сами знаете, что делать. Нужное я засвидетельствовал.

Врачи – в основном старики и девушки, один даже ребенок, – часто-часто закивали. Кацуо отвернулся и скорее пошел вперед. В крови он не измазался, но все равно хотелось к океану. Прямо сейчас: не только чтобы завершить последние, самые омерзительные дела, но и чтобы подышать. Здесь, на Левом берегу, океан был неуловимо другой. Даже пах иначе – куда чище, чем в Красном Городе, где в этот запах вплетались сотни других: от корабельной древесины до пряностей, цветочных масел и свалявшейся шерсти привозных обезьянок с Черных островов.

Так шутил сэнсей Сайто. Кацуо никогда не казалось, что обезьянки пахнут по-особому.

Он все-таки вытащил из поясного футляра кисэру, неспешно раскурил вчерашние, но еще терпимые остатки смеси в чаше. Дым согрел горло и прояснил планы. Итак… Юшидзу не одобрил бы такой резни. То есть одобрил бы – у него счеты с Левым берегом, – но повел бы себя иначе. Да и люди из окрестных деревень вот-вот решат, что их тоже может такое ждать за укрывательство политического преступника. Урок они, скорее всего, усвоят: станут еще тише. Но нет, народ един. На Левом берегу должны знать, что даже воинам Его Сияющего и Цветущего Величества такое не спускают с рук. И обязательно нужно будет обставить все в депешах так, чтобы говорили: «Неотесанных правобережных канбаку покарали за произвол справедливые и мудрые кандзё Центра». Кандзё. А не бродяги из бывших лоялистов. Пока так.

В семи шагах справа Кацуо почувствовал движение, быстро развернулся – но увидел только пролетевшие на ветру сливовые листья, желтые и жухлые. Шел он, кстати, по живописной улице – она была в сливах вся: золотистые и лиловые плоды любопытно выглядывали из-за низких оград по правую и по левую руку. Тут уже не было тел, но попадались кровавые следы – трупы убрали. Кацуо рассеянно подобрал одну сливу, подкинул – и бросил обратно. Красивое место. Да, наверное, еще вчера вечером эта деревня была красивой. Он, горожанин и обитатель Центра боги знают в каком поколении, не мог сполна оценить всей прелести таких захолустий. Но когда захолустья обращались руинами…

– Господин Акиро, господин Акиро!

Этот голос Кацуо уже слышал пару часов назад. Высокий, козлиный – да еще манера глотать гласные так, что речь превращалась в частокол. Кацуо вяло развернулся. В глаза сразу бросились напомаженные прыгающие кудри – искусственно завитые, разумеется, – и красные щеки. К нему спешил, наступая на сливы и кровь, Хигути Янь, командир местных канбаку. Плотный, средних лет, длинноносый и круглолицый, он заискивающе улыбнулся и, сбавив скорость в паре шагов, проблеял:

– Решил поискать вас, вдруг заплутаете! Ну… как?

– Не заплутал, – бросил Кацуо, отворачиваясь и даже без прямого взгляда чувствуя, как Янь мнется. Не смеет сказать: «Я не про это».

– Сильно нас побили… – только и пропыхтел он куда-то в сторону.

Думая о тлеющих мирных руинах, Кацуо затянулся и выпустил дым.

– М-да. Досадно.

Дальше он пошел молча, отрешенно вслушиваясь в перебирание чужих коротких ног. Настороженно-подобострастный взгляд противно щекотал лопатки, ими хотелось передернуть, но Кацуо сдерживался. Скользил глазами по сливам, по небу. Вслушивался и внюхивался в океан, думая о том, что ждет его на главной площади. Смесь прогорела быстро: он затягивался слишком… яростно? Кацуо не без удивления глянул на трубку, тронул пальцами раскалившуюся чашу. Обожгло даже сквозь перчатку.

– Вы идете по кругу, господин Акиро, – раздалось за спиной.

Лопатками повести захотелось сильнее, хотя взгляд все еще выспрашивал и умолял.

– Что? – почти прошипел Кацуо, останавливаясь и предсказуемо слыша шарканье чужих запнувшихся ног. Вытряхнул пепел. Убрал кисэру, сделав мысленную зарубку: надо чистить.

– Ну… вы к площади же спешите? Так короче было бы через рынок.

– Я предпочел океан. – Кацуо изменил тон, старательно подобрав именно тот, за которым мерещится: «А еще я хочу украсить вашими кишками вот эти чудесные сливы». – Я никуда не спешу. Спешить, как мне кажется, поздно.

Получилось. За спиной почти взвизгнули:

– Конечно, конечно! Гуляйте себе на здоровье, дивная деревенька, я заметил и сам, и…

«И вырезал примерно четверть ее населения без особого разбору. Просто потому, что они были лоялистами. И вообще-то получили амнистию».

– Тут вы совершенно правы. Живописно. Впору писать стихи.

Кацуо спрятал руки в карманы канкоги и снова пошел вперед. Трусца сзади стала быстрее: его догнали, немного расслабились, и вот, скосив глаза влево-вниз, он мог уже видеть своего коренастого собеседника, чья довольно густая для такого возраста шапка кудрей прыгала при каждом шаге. Собеседник, впрочем, прыгал тоже – так старался заглянуть в глаза.