Желтые цветы для Желтого Императора

И вот армия Левого берега пошла на Юшидзу – и проиграла: вокруг него объединились и элитные войска Центра, и Правобережные. Разгромленный наместник – по крайней мере, так утверждали и Желтая Тварь, и все вокруг него – с семьей покинул Ийтакос. Растворился в иных краях, бросив верную армию. С убежденностью в этом Харада вслед за товарищами и продолжил жить, когда оправился от ран. Последний бой, полный крови, пыли и… и чего-то, о чем он старался не думать, все еще приходил в зыбких воспоминаниях.

Что же теперь?

Мальчишка продолжал скалиться, жутко и жалобно сразу, не сводя с Харады поблескивающих глаз. Наконец потупился и без слов протянул назад ковш.

– Вид у тебя – будто вот-вот в обморок упадешь.

– Откуда ты-то знаешь? – выдохнул Харада, забирая воду. – Для участия в боях маловат.

Он сам не понимал, что хочет услышать. Лишь бы мутный осадок из страха, злости, сомнения, надежды улегся – и осталось что-нибудь одно.

– Да пошел ты, – просто отозвался Мэзеки. В уголках его рта виднелись морщинки – так сердито он поджал губы. – Говорю же, я – косё. Самый приближенный к господину Никисиру и господину Асагао человек. Первый был мне отцом, второй – братом. И когда… их… – он запнулся, – когда забирали их, забрали и часть приближенных лиц. Служанок, меня…

– Куда? – Харада все не пил. Тошнота раздулась в груди и горле, словно перепуганная рыба-шар. – И кто были те…

Он теперь сам запнулся, уставился не на мальчишку, а в ковш.

Он, обычный асигару, не видел, как что-то, чем воспользовался против брата и левобережной армии Желтая Тварь, показалось совсем близко. Оно, оглушительное и жуткое, смяв несколько передовых отрядов, просто ринулось к нему снизу, а Харада едва успел поднять окикунай. На ногах, груди и глотке что-то сомкнулось, хрустнуло несколько суставов, и он потерял сознание. Пролежал долго. Очнулся, уже когда его нашла и, по ее словам, выкопала Окида, окровавленная и трясущаяся. Харада, даже не поняв, что «выкопали» его в прямом смысле, тогда сглупил, решил, будто она напугана из-за него, и заверил, что он в порядке, но Окида впилась в него, тряхнула и выдавила: «Тайи убили. Всех убили», – после чего сползла на землю и заплакала. Харада осмотрелся. Людей на ногах и правда было мало – все в крови, грязные и оцепенелые. Тогда он еще многого не понял: ослаб, плохо соображал. Ему и в голову не пришло ставить под сомнение услышанное: что наместник спасся, что какие-то воины – волосы с синими кончиками, значит, свои – унесли его из-под града стрел, прочь от беспощадной силы. Он даже обрадовался. Потом – когда заговорили о бегстве – обозлился, тем больше, чем настойчивее скребла мысль: подобная низость совсем не в характере наместника. Своих он не бросал. Теперь же…

– Я не могу сказать тебе точно. – Мэзеки снова поймал его взгляд и скрестил руки на груди. – Если нужны имена и прочее. Это и неважно, просто знай: у Юшидзу всегда много запасных планов. Эти воины – кто-то из ваших перебежчиков или изначально не верных Никисиру левобережных. Кто-то, кому приказали ждать момента, чтобы в пекле боя перехватить его. А потом и…

– …семью, – горько закончил Харада и прочел на лице мальчишки благодарность. Судя по тому, как побелели костяшки сжавшихся пальцев, говорить ему становилось тяжелее. – Страшно было… да?

Мэзеки помрачнел, открыл рот, но через мгновение кривая улыбка вспыхнула на его губах: мол, не нужна мне твоя жалость, дурак. Харада и сам услышал, как мягко и хрипло прозвучал его вопрос, смутился и скорее глотнул воды.

– Я давно мало чего боюсь, – снизошел до ответа мальчишка и вздернул нос. – Не просто так я единственный сбежал из Красного дворца. Не попался. Не подох в канаве. Я воин.

– Воины тоже боятся, да и в канавах мы умираем нередко, – вяло напомнил Харада, но Мэзеки не заинтересовало это уточнение.

– Пусть так, но сейчас не до страхов, – отрезал он и склонил голову к плечу, на лоб упала длинная черная прядь. – Отвечай мне: поможешь?

«Отвечай». Вот так просто потребовать от едва знакомого человека немедленного «да» или «нет»? Не объяснив мотивов, не предложив плана, в конце концов, не посулив что-нибудь? Харада, конечно, понимал: мысли о последнем, когда в опасности страна, – удел жадных соседей-маджедайцев, но все равно было как-то… не неприятно, странно. Чтобы лопоухий мальчишка, покорно носивший ему воду, теперь гордо прожигал взглядом? Захотелось сбить с него спесь.

– А ты умом в темнице, или где там вас держали, не повредился? – вздохнул он. Мэзеки нахмурился. Цокнул языком, потеребил край платка. – Допустим даже, что я тебе верю, но начнем-ка с простого. Почему ты искал именно нас с сестрой? Почему решил, что мы захотим глупо умереть, пытаясь подлезть к Желтой Твари? Верных баку у господина было…

– Немало, да, – перебил Мэзеки. Он не сводил с Харады глаз. – Но почти все живут тише рыб в донном иле. Вы – громкие. Значит, злитесь и печалитесь. Значит, в вас больше решимости.

Харада снова опешил, даже не сразу нашелся с ответом. Проклятый ребенок… Похоже, наместник хорошо его воспитал. Для выводов подобного толка нужен ум.

– Я ведь наблюдал за разными асигару, асиноби, бродячими мечниками, – ровно продолжил Мэзеки. – Даже за отдельными кандзё[23] и ёрикан. Думал и в сторону сброда вроде кулачных бойцов. – Он вздохнул. – Но я кое-как разбираюсь в людях, Харада Сэки. Все, кого я видел, либо слабы, либо недостаточно храбры, либо пытаются ускользнуть от тьмы, которая сгущается вокруг нас, вместо того чтобы смотреть ей в глаза. Я понимаю, как вы пострадали в Братской Бойне. Но понимание пониманием, а мне это не подходит. У меня… у нас будет только один шанс.

Харада молчал, рассматривая его в ответ. Хмурые брови, поникшая голова. «Я разбираюсь в людях…» Скажи это другой ребенок, и Харада бы захохотал и посоветовал хоть первых усов дождаться. Но тут язык не повернулся. Представилось, как вот этим самым бирюзовым взглядом он следит из кустов или толпы за бывшими Харадиными товарищами по службе. Оценивает. Нет, не ребенок, чудовище! Жуть. Вроде бы муж той самой Орфо, легендарный гирийский король-врач Эвер I, был как раз не человеком, а странной и тоже очень проницательной тварью из мира богов. Только тварей вдобавок к Желтой сейчас и не хватало.

– Мне не нужно много людей, – опять заговорил Мэзеки. Сунул руки за пояс, качнулся с носков на пятки. – Двое-трое, если по пути встретится еще кто-то сильный и готовый. И, разумеется, господин не останется в долгу. За спасение…

– Правильно ли я понимаю… – оборвал Харада быстро и, как он сам услышал, нервно, – что ты хочешь их вывезти из… города, получается? И все-таки помочь им покинуть страну?

Глаза Мэзеки расширились, рот опять дрогнул в улыбке – недоброй, обнажающей клыки. Он, щурясь и качаясь, плавно мотнул головой. «Мало». Усилившийся ветер зашелестел и травой, и его волосами, и волосами Харады, хлестко кинув их на лицо.

– Ты хочешь убить Желтую Тварь. – Харада понял, что лучше произнесет это сам. – Убить или хотя бы свергнуть! Чтобы твой господин или кто-то из его детей занял трон!

– Да, – просто отозвался Мэзеки. Поднял руку, медленно убрал за ухо прядь. – Да, только так мы все будем в безопасности и страна перестанет катиться на дно. Может, тогда-то боги вспомнят о своих обязательствах и не дадут больше никакой крови пролиться.

Обязательства. Боги. Харада вспомнил пьяную болтовню с кадоку. Мальчишка нес что-то в том же духе, еще наглее. Все в мире уже поняли: у богов Святой горы нет перед людьми обязательств. Есть легкое любопытство, выливающееся в редких схождениях с заснеженного пика, и не во плоти, а в форме либо знамений, либо Правил. Беречь, жалеть, ободрять? Это давно не к богам, да и тысячи лет назад было редкостью.

– Юшидзу Ямадзаки совершил зверство, – упрямо продолжил Мэзеки. – Против семьи, народа… Если бы ему предстояло короноваться, тиара раздавила бы ему голову, как всем убийцам и предателям, кто пытался занять троны. Но он уже коронован. – Кажется, Харада услышал, как скрипнули у мальчишки зубы. – И продолжит делать что захочет. И не пять лет, оставшиеся от срока наместничества, а все двадцать – потому что, когда наместник берега вынужден занять трон Центра, действует, как ты, наверное, знаешь, Правило Обнуления. И боюсь, – опять он вскинулся, – времени немного. Юшидзу может убить нашу семью когда угодно. Его решения очень порывисты.

Харада кивнул – а что оставалось? И правда… что с того, что господин здесь? Радость быстро сдулась. Да лучше бы, раз такое дело, вправду сбежал! Долго живым он не пробудет.

– Ох, малек. Мне… жаль.

Мэзеки смотрел молча, натянутый как струна. Лицо побелело, потускневшие глаза казались провалами, а в них тлела боль. Харада осекся. Речь об отце этого косё, пусть не родном, и о людях, которых он считает семьей. Легко вообразить, какие ужасы крутятся в его голове.

– Дай мне воды, пожалуйста, – наконец сдавленно попросил Мэзеки и, забрав ковш, почти залпом допил оставшееся. И все же закончил: – В общем, не стану лукавить. Я очень за них боюсь. Хотя… – он чуть оживился, – если разобраться, даже во время публичной казни нам можно будет найти неплохие возможности для…

– Кстати, о возможностях для атаки, – поспешил подхватить Харада. – Я, знаешь, проникся тобой, я потрясен и малодушно рад, что господин нас все-таки не… – Он помотал головой, сердясь на себя за косноязычие. – Ладно, не рад, просто мое разочарование в людях чуть уменьшилось. – Вздохнув, он потер лицо: ужасно не вовремя, но клонило в сон. Тело требовало отдыха, а не захватывающих бесед о грядущем убийстве Желтой Твари. – Ох, неважно… я просто хочу узнать, план-то у тебя есть или сплошные детские мечты?

Мэзеки не огрызнулся, но поморщился, и Харада укрепился в обнадеживающей мысли: все-таки нет, ребенок. Вот, например, не любит, когда в отношении него используют слово «детский».

– План есть, – ровно ответил он. – И твоя сестра, к слову, нашла его неплохим.

– О, отлично, и что… – Харада осекся. Да, соображал он уже туго, некоторые вещи доходили с опозданием. – Стой! – Глаза полезли на лоб. – Что? Окида?..

То есть он успел поговорить с ней?! Наверное, пока Харада дрых. И теперь Окида… она…

– Мы выдвигаемся на рассвете, – так же невозмутимо, будто говорил «На небе светят звезды», сообщил Мэзеки. Харада продолжал на него таращиться. – Что? Если тебе интересно, она согласилась почти сразу. Не выспрашивала то одно, то другое, как ты.

– Она рехнулась? – вспылил Харада и спешно прикусил язык. Он так не считал, но сдержаться не смог. Мэзеки ядовито поднял бровь. – Нет, нет. Не смей ей это передавать.

Мэзеки только дернул плечами. Харада переступил с ноги на ногу, покрутился, выглянул за ворота и, убедившись, что канбаку поблизости по-прежнему нет, схватил мальчишку за локоть.

– Что ты ей пообещал-то? – От волнения он не понизил голос, а дал петуха. Спохватился, прокашлялся. Мэзеки выжидательно молчал. – То есть… я…

– Месть за любимого человека, в первую очередь, ну и по мелочи, – сжалившись и не дав дальше кудахтать, сказал мальчишка.

– За любимого… – Харада хлопнул себя по лбу. Нет, нет, не думать сейчас еще и об этом. Потом надерет сестре уши, если она не убьет его первой. – И это знаешь. А про меня что знаешь?

Мэзеки опять ухмыльнулся, глаза блеснули.

– А в тебе нет ничего особенного, кроме сносных боевых навыков, Харада Сэки. Поэтому тебя, думаю, устроят справедливость, награда и какая-нибудь должность в будущей армии.

– Мелюзга, – прошипел Харада. И не скрыть: задел его этот тон. – Во мне? Нет ничего?

Мальчишка молчал. Ему, похоже, неинтересно было такое обсуждать. Равнодушно позволяя ворчать, он пялился Хараде в лицо и терпеливо ждал того, за чем и сунулся. Ответа.

– Слушай… – Харада шумно выдохнул и разжал хватку. Мэзеки, скривившись, поправил смятый рукав. – Я вижу, ты ловкий верный парень, которому, похоже, совсем терять нечего. Да? – Мэзеки без промедления кивнул. – Ясно. Нам, в общем, тоже. И Окиду я понимаю, и удерживать не стану, да и не смог бы, раз ты уже ее заполучил. Но…

– К слову, – невозмутимо перебил Мэзеки и покрутил в руках пустой ковш, – она для моего плана нужнее, чем ты. Тебе куда проще будет найти замену по…

– Так, стой! – Харада потерял терпение. Не церемонясь, он отнял ковш и замахнулся, думая слегка стукнуть мальчишку по макушке. Тот заблокировал руку поставленным, крепким захватом. Недурно. Харада вздохнул снова, кивком показал, что передумал, и, когда тонкие пальцы разжались, сам понес ковш к колодцу. Мэзеки пошел за ним. – Я имею в виду… если уж ты меня зовешь на такие дела, так уважай хоть немного, а? Ты будто совсем не умеешь чтить старших, хотя тебе подобает.

– Если уж ты, – это походило на шум ветра, но того, который не просто гнет траву, а еще ломает ветки, – поклялся быть верным наместнику до самого конца и ненавидишь Желтую Тварь, так принимай решение хоть чуть-чуть побыстрее, а? Ты будто совсем растерял настоящий дух воина, пока тешил людей на ярмарочных боях, хотя тебе…

– Ничего я не р-растерял! – рыкнул Харада, поборов порыв все же его стукнуть. Надо же так передразнить! – Но подумай сам! Ненавидит Желтую Тварь бо́льшая часть жителей моего берега, и, уверен, кое-кто на Правом, и, еще более уверен, кое-кто в Центре, но много ли смельчаков готовы бросить ему вызов? А ты вот так просто хочешь, чтобы я подорвался.

– А чего хочешь ты? – Они дошли до колодца. Харада, ворча, принялся выискивать злосчастный крюк, где посудина должна висеть. – Почему-то мне кажется, что не прожить остаток жизни под этой властью, зная, что у тебя был шанс бросить ей вызов.

«…А ты его упустил». Продолжение висело в холодном тяжелом воздухе. Крюк отыскался – внизу одной из стенок. Харада водрузил ковш меж двух собратьев, поменьше и побольше, и невольно содрогнулся, поняв это. Да что за издевательское знамение? Что за?.. Мальчишка и это подстроил? Как он там сказал, у Желтой Твари всегда все предусмотрено?

– Ты прав, – повернувшись и сунув руки в карманы, все-таки признал он. – Хорошо подловил меня, малек. Очень. Я хочу справедливости, хочу нормальную жизнь и службу, хочу… – он запнулся. Кое-чего – например, погибших товарищей – было не вернуть, так зачем это бередить? – Ладно. Я не знаю, где ты осел, но пойдем-ка переночуешь с нами. Если Окида не спит, поговорим все вместе сразу, а если спит, то утром. Честно, я тоже подустал… – Опять зевок разодрал рот, не удалось с собой справиться.

– Это «да»? – в лоб спросил Мэзеки. Пришла очередь Харады морщиться.

– Это осторожное «Я склоняюсь к “да”, но мне надо подумать и узнать больше».

Удивительно, но Мэзеки улыбнулся и серьезно кивнул, а затем чуть поклонился, прежде чем спрятаться за платком.

– Я благодарю тебя. И пойду, куда позовешь. Места для ночлега у меня все равно нет.

Ох!.. Харада опять встряхнул головой. В дрожь бросало от этой выучки, речи, гладко подогнанной фразочка к фразочке. Тайи Окубару, всегда собранный, опрятный и умевший договориться с кем угодно, ведь пытался добиться от воинов похожего, только это было – что учить плясать толпу черепах. Старались немногие – Окида, например. Остальные считали, что хорошее оружие, крепкий кулак или отточенный волшебный дар важнее.

– Кстати, где ты нашел мою сестру? – Это Харада спросил, когда они уже выскользнули за ворота и двинулись по улице, меж двух рядов низко нависающих сливовых деревьев.

«В рогэто. Пусть он скажет, что в рогэто».

– На опустевшем берегу, пока ты заканчивал пить, – ровно ответил Мэзеки. – Она сидела на камне и смотрела в волны. Кажется, грустила. Но я ее взбодрил.

О да. Соблазнительное предложение убить человека, лишившего тебя всего и превратившего твою страну из цветущего гостеприимного дома в подгнивающую, полную полиции канаву, просто не может не взбодрить. Харада обреченно кивнул и покривил душой:

– Меня тоже. Ладно, прибавим-ка шагу.

Все еще хотелось спать. А лучше умереть. Впрочем, последнего ему хотелось давно. Так правда… почему бы не умереть, хотя бы попытавшись вернуть украденную нормальную жизнь?

2. Пестрая лента в пальцах бродяги

Еще в полусне, судорожно пройдясь ладонью по подушке, Окида почувствовала: наволочка опять мокрая от слез. Очередное гадкое пробуждение среди ночи, кошмар о земле и крови.

Какое-то время Окида бездумно смотрела на бледный узкий силуэт ладони, замерший на такой же бесцветной ткани, а потом сжала кулак, резко села и сощурилась в темноту.

Брат вернулся. Ну, слава богам, этот гуляка здесь.

Харада сопел на соседнем футоне[24]. Не разделся, даже покрывала не взял – лишь завесился патлами от лунного света, который легко сочился в комнату сквозь хлипкую оконную загородку из дешевой бумаги. Молочно-голубые полосы лежали на синих концах его волос, на плече, на бедре и делали привычную позу – Харада свернулся клубком, подтянув колени к подбородку и обхватив их, – еще тревожнее. По крайней мере, Окида с этой выпустившей когти тревогой ничего сделать не могла. Прежде брат спал иначе – на спине, растянувшись во весь немалый рост, разве что не раскинувшись морской звездой. Это раздражало многих в отряде, Окиду в том числе, – особенно в походах. А потом случилась Братская Бойня. И Харада стал спать вот так, будто зародыш зверя. В этой позе Окида нашла его там, на подступах к столице, израненного и наполовину зарытого в землю.

Нет. Нечего опять думать об этом, ей и так это снилось. Больше земли. Крови. Тел, передавленных и переломанных.

Взгляд соскользнул с брата, и на полу она предсказуемо увидела еще фигуру. Вот оно что, вот почему Харада без покрывала. На грубой шерстистой дерюге, завернувшись в нее же, как кусок рыбы в гороховый блинчик, лежал Мэзеки – его Окида опознала по торчавшим из кокона тонким перемотанным ногам. А вот лицо спрятал. И как только дышал?

Окида вздохнула: зная, через что этот детеныш прошел, она не удивилась бы и другим странностям. Разумеется, он прятал лицо; разумеется, боялся. Бедняга. Даже захотелось разбудить брата, пару раз пнуть и заставить уступить Мэзеки постель. Не убудет, если раз вздремнет на полу. С другой стороны, с чего бы? Мэзеки за свои скитания явно устал, но и Харада устал, он сегодня вообще-то бился. По всему выходит, что футон должна уступать она. Все равно же не спится.

Окида бесшумно скатилась на пол, подползла к «блинчику» и ткнула наугад пальцем. Мазэки подскочил, завозился, скорее всего, ища припрятанный нож, и Окида поспешила успокоить его:

– Лезь в постель, детеныш, а я пойду-ка прогуляюсь, голова разболелась.

Из покрывала все-таки посмотрели сонные глаза. Мэзеки пару раз моргнул, Окида улыбнулась и шепотом велела снова:

– Лезь в мою постель. А то закачу туда. Надо выспаться, у нас впереди долгий путь.

Он пробормотал благодарность и вместе с одеялом уполз на ее футон. Окида невольно отметила: детеныш двигался, даже спросонок, довольно ловко и не шумел. Не скрипнул ни одной половицей – а это сложно, пол в рогэто сильно испортила океанская сырость.

Быстро одеваясь, Окида спиной чувствовала любопытный взгляд. Она терпеть не могла этот навык, вкалачиваемый в асигару и асиноби с юности, – костями ощущать, когда на тебя смотрят. Полезно в бою и разведке, но когда ты полуголая и на тебя таращится ребенок…

– Ты красивая, – прошептал Мэзеки.

Окида зябко повела лопатками и накинула рюхито, пряча и пару шрамов, и рисунок – большого, во всю спину, ската-бабочку. Мотнула головой, не давая волосам влезть под ткань, запахнулась и принялась опоясываться.

– Ты еще и понимать-то в этом не должен, – наконец развернувшись, пробормотала Окида, злясь на себя за смущение – все-таки красивой, да так искренне и восхищенно, ее не называли давно. И прижала палец к губам: – Спи давай, женский угодник. Надеюсь, ты хотя бы не подлизываешься…

Мэзеки улыбнулся глазами и нырнул в свой «блинчик», к счастью, решив не наблюдать, как Окида натягивает штаны. Уже заплетая небрежную косу, она сама на него уставилась. Мда… Все-таки правильно Харада оставил его на полу. Слишком дерзко и непонятно этот детеныш себя ведет, что-то в нем есть странное. И, кстати, лучше бы этот горе-наниматель, вместо того чтобы сомнительно чесать языком, сообщил, что там решил Харада.

Впрочем, ответ был очевиден. Вряд ли иначе брат притащил бы Мэзеки сюда. И слава богам. Чем-то он понравился Окиде. Может, тем, как спокойно сидел на скалах рядом, как посматривал в мрачные волны и как в конце концов просто сказал: «Я вижу, ты несчастная. И мне почему-то кажется, это не пройдет, если ты ничего не сделаешь». Будто маленький старик.

Окида в последний раз обернулась. Теперь за ней осоловело следил Харада – ну разумеется, у брата беспокойный сон после спиртного. Он завозился, хлопнул глазами и открыл рот. Окида отмахнулась: «Нет, я не собираюсь трепаться, лучше проспись, пьяница, завтра долгий день». Харада прочел это по лицу: стыдливо уткнул нос в колени. А потом шустро вытянул руку, сдернул с ног Мэзеки второе покрывало и забрал себе. Окида, хмыкнув, выскользнула за дверь.

Она быстро покинула тихую рогэто, где они были единственными постояльцами, и так же быстро пересекла спящую деревню. Запретила себе сердиться: ну, погуляли и погуляли, осень – жирное время, ярмарочно-урожайное, много и боев, и пирушек. Тем более сейчас: пока не вступил в силу закон об обязательном земледелии, пока не нужно ни скакать вокруг капризных вишен, ни гнуть спины, распахивая скудные поля, люди веселятся как в последний раз. Для кого-то и правда последний: голова полетит с плеч, когда Желтая Тварь не получит того, что внезапно возжелал.

Нет, не внезапно. Наверное, он всегда надеялся отомстить левобережным соседям.

Ийтакос ведь звали Империей Двух Берегов не ради звучности, а за давний, бесхитростный, ясный уклад. На Левом берегу Реки земля бедновата, зато под боком океан, который прокормит; несколько скромных долин дают суходольный рис, и славно растут сливы, редис, горох, желтозубка. Наместнику для благоденствия всего-то и нужно, чтоб люди каждый день понемногу работали да не страшились штормов. Правому берегу сложнее, он трется о горы. В прошлом урожаев хватало с запасом, земля была щедра, но сейчас не дает почти ничего, люди перебиваются подачками соседей. Единственное, что растет хорошо, – вишни. Самоцветные вишни, без которых Ийтакоса нет. Их покупает весь мир, они спасают жизни едва блеснувшие и жизни угасающие: ради этого боги их послали – в мрачные годы, когда ни с того ни с сего слишком много младенцев стало рождаться хворыми и недоношенными, а много стариков рано терять силы и разум. Ягоды вкусны, а как красиво, когда каждое корявое дерево в печальных рощах вдруг усыпают драгоценные камни всех оттенков! Вишни – святыня. Труда с ними много: поливать, обстригать, обирать, кутать… И ради хороших урожаев наместнику нужно, чтобы люди гнули спины. И самому гнуть, подавая пример и орошая землю по́том, и вовремя благословлять рощи, и…

Юшидзу Ямадзаки вряд ли это любил. Окида была о нем наслышана. Высокомерный красавец, мечник, хитрец. Где такому – пусть меченному садовничьим знаком – рыться в земле, воевать с жуками? Но, по слухам, у Сати любимцем был он. И, раздавая земли, она полагала, что сделает младшему подарок. Хотя, по другим слухам, наоборот, наказала его за строптивый нрав.

Окида часто в последнее время уходила в подобные мысли. Понимала: бесконечные рассуждения о родине и ее укладе, попытки найти корни невзгод ничего не поменяют, но остановиться не могла. Ушла и сейчас – и едва заметила, как добралась до шепчущего океана. Ноги принесли ее к тем же скалам, у которых она тосковала вечером и где встретилась с Мэзеки.

Луна, бледная и зыбкая, ласкала воду, дорожкой оставляя на ней светящиеся поцелуи. Звезды казались мелкими, как рыбья икра, зато их высыпало столько, что терялись привычные созвездия. Окида разулась и побрела вдоль кромки прибоя. Камешки стучали под стопами, иногда больно били по пальцам, особенно невзлюбив мизинцы, но было все равно. Окида вдыхала соленый запах, прислушивалась к ветру и думала – уже не о прошлом Ийтакоса, а о настоящем: о том, как Желтая Тварь ловко сбросил вину за погубленный урожай. Мол, если бы предатель Никисиру не сбежал после смерти сестры и не начал распускать слухи, не остался бы бедный Юшидзу на троне. Не было бы спешной смены наместника на кого попало. И бед, и нового указа, и…

Окида выругалась, схватила увесистый камень, плюнула на него и швырнула в волны.

Если честно, она ненавидела обоих братьев Сати: одного за злобную хитрость, второго – за упрямую мягкотелость. В каком-то смысле Желтая Тварь был прав. Господин не смел давать слабину! Если мог доказать вину брата в смерти сестры – должен был остаться в Красном дворце и доказывать! Или не доказывать, пусть затаить подозрения, но так или иначе сохранить трон. Увы. Не такой человек. Весь из себя благородный мешок в духе короля Эвера: слова плохого никому не скажет, пока триста раз не убедится, что слово заслужено. Вот и тут. Объявил брату войну и напрямик обвинил в убийстве только после того, как вишни…