Пылала тайга

Богатырев с детства завязан с перевозками грузов по ленскому водному «тракту». Предки Богатыревых пришли на Лену едва ли не с первыми ватагами вольных переселенцев, устремившихся в Сибирь в годы присоединения к России территорий приангарья, верхней Лены и всего прибайкалья. Уже в первые десятилетия семнадцатого века русские казаки и первопроходцы пришли сюда, разведывая далекий глухой край. Они изучали пути продвижения в эти окраины, налаживали связи с местным населением, основывали свои поселения. Вступивший на престол в 1689 году, сам Петр I повелевал боярам, купцам и служивым людям укреплять за Россией эти благодатные для проживания и промыслов места, наказывал искать в этих землях руды разные, золото и серебро, заниматься хлебопашеством. Новые поселения стали быстро появляться в бассейнах рек Ангары и Лены, по берегам их притоков. Богатыревы осели в Качуге, почти в самом верховье Лены. Сюда из Иркутска в старину возили обозами всевозможные грузы, которые затем сплавом отправлялись по Лене в Якутию. Зимой плотники строили в Качуге для навигации большие и малые лодки, плоты и так называемые карбаса – по сути те же деревянные баржи. В первые дни весеннего паводка вся эта разномастная флотилия загружалась и уплывала на Север. В советское время дорожники построили из Иркутска в Качуг автомобильное шоссе и поток грузов неизмеримо возрос. Устаревшим способом – посредством баркасов и лодок – уже невозможно было переработать весь объем грузопотока, который поступал в адрес крупных горнорудных и промышленных предприятий Якутии и соседней Магаданской области. Слабое транспортное звено тормозило их развитие. Решено было построить в Качуге судоверфь, и в 1933 году здесь заложили ее фундамент. По этому случаю весь поселок собрался на митинг, участником которого был и Семка Богатырев, пришедший на окраинный пустырь с отцом. Люди с надеждой восприняли начинание, зарожденное по воле советского правительства, осуществлявшего планы знаменитых Сталинских пятилеток. Невзирая на нехватку специалистов и материалов, на недостаток механизмов, рабочие всеми силами стремились поднять корпуса своего предприятия, строить верфи и пристань. Как назло, в дополнение к организационным и производственным трудностям, ситуацию осложнило осеннее наводнение 1934 года. Большая вода затопила не только стройплощадку, но и большую часть Качуга, оставив без крова сотни семей. В числе многих дом Богатыревых вообще смыло в реку – он был расположен на левобережной низменной стороне поселка, где и закладывалась судоверфь. В то лето Семке едва исполнилось десять лет и они с отцом возвращались домой после сплава на карбасе, доставив грузы до Витима, где находилась перевалочная база «Золотопродснаба». Семен Богатырев мог заслуженно гордиться перед качугскими друзьями тем, что он прошел настоящее мужское крещение в плавании по бурливой большой реке, выполняя наравне с другими всю опасную работы сплавщика. К тому же он и кое-какие денежки заработал. Возвращались они берегом на верховых лошадях, купленных в Витиме с целью добраться до дома, а в Качуге лошадей продать на осенней ярмарке. Конская тропа то тянулась вдоль реки, то надолго уводила путников чащобой в тайгу. На подходе к Качугу она затяжным подъемом забралась на гору, с час повиляла среди густого сосняка и, наконец, вывела путников к противоположному склону, откуда открывалась полная панорама долины и вид на поселок. Подгоняя лошадь, отец Семена выехал на опушку леса и замер, схватившись рукой за грудь – впереди он увидел дома поселка, плавающие в воде. Перед ним развернулась, будто напоказ, страшная картина: хаотично разбросанные по воде длинные плети изгородей и размытые копны сена, покореженные постройки и перекошенные коробки домов. Подъехав к отцу и увидев то, что открылось перед ними, ошарашенный хаосом разрухи, Семен так же остановился, застыв на месте. Сердечко его забилось, испуганно заколотилось в груди, и он неистово расплакался, представляя, в какую беду попали его мать, сестренка и братишки.

Обогревшись в уютной каюте и вспоминая все это, навеянное половодьем, Богатырев слушает, как время от времени одиночные льдины глухо ударяют о борт теплохода и с шуршанием проплывают вдоль него. Перед глазами капитана страшным видением предстают вперемешку, то навсегда засевшие в памяти затопленные дома родного Качуга, то ледяные поля витимского наката и преградой вставшая на пути каравана ледяная плотина затора. По радио сообщали, что за сутки вода в Лене поднялась на пять метров. Прибавили не только Витим, притоки Большая и Малая Чуя, но и Мамаканская ГЭС, вынужденная открыть затворы переполненного водохранилища.

– Того и гляди выйдет Лена из берегов, перекинется в улицы поселка, – обеспокоенно думает капитан. Поднявшись из кресла и одевшись поплотнее, он покидает каюту, чтобы пройтись по палубе, осмотреть крепление груза и тросовую сцепку, зайти в машинное отделение и на главный пост – рулевую рубку. По-разному проявляет себя ледоход, приносящий в эти края каждую весну как надежду на благополучную навигацию, так и тревоги о неизвестности последствий, которые возникают в эту пору перед населением побережных сел и деревень. Быстротечная весна за считанные сутки растопила солнцем и теплыми ветрами обильные снега, взломала и раздробила зимние крыши рек. Смывая по пути прошлогоднюю листву и верхний слой почвы, эта, как ее называют ленчане, «черная вода», неудержимо хлынула в большую реку. На третьи сутки южного дуновения уровень воды в Лене поднялся до критической высоты и грязные потоки, устремившись на берег, хлынули в улицы Витима. На судах объявили тревогу и от каждого экипажа капитаны немедля направили своих людей на моторных лодках в помощь населению. Сигнал бедствия дошел до правительства Якутии, откуда позвонили в Мирный с просьбой о помощи витимцам. Управленцы алмазодобывающего объединения тут же снарядили бригаду взрывников, отправив их вертолетом в Витим. Следом послали еще пару «вертушек» с инструментом и взрывчаткой. Обследовав ледяной полигон, северяне от зари до зари долбили взрывами эту злополучную площадь, откалывая кубометровые куски, уплывающие вниз по течению. С другой стороны речники, разбившиеся на группы, спешно вывозили людей из подтопленных улиц в верхний, сухой район поселка. Спасателями от «Яны» вместе с Жилиным были Николай Захарченко и Дима Нечаев, оказавшийся земляком Валерия, что выяснилось позже, во время очередного объезда подтопленных улиц. Подрулив к одному из домов, и помогая девушке спуститься с крыши веранды в их моторную лодку, Димка вдруг вскрикнул: «Ольга, а ты то как тут оказалась? Вы что из Селивановки сюда перебрались?» – за словом слово торопливо выбросил моторист, хватаясь руками за доски крыши и подтягивая лодку поплотнее к строению.

– Как, как, – ехидно выкрикнула девушка, – на свадьбу к Саше, двоюродной сестре прилетела! Вот и залетела… на крышу! – звонко хохочет девушка. – Всех только что наверх к родне увезли. За мной должны подъехать, лодка перегруженной ушла. Помогая Ольге сойти к ним с козырька веранды, Димка принял от нее чемодан, бросив его на брезент, протянул девушке обе руки и, очутившаяся в его крепких объятиях, Ольга со смехом опустилась в лодку. Усевшись на чемодан и поправив подол юбки, девушка обернулась лицом к Жилину. Застенчиво прикрывая обнаженные колени, еле пересиливая стрекотню лодочного мотора, она громко проговорила: «А я вас, кажется, знаю! Вы, по-моему, сын тети Арины и дяди Вани, так?» И не услышав ответа, девушка продолжила: «Мы живем через улицу с вами, наша фамилия Ермаковы. Слышали? – сменив застенчивость на открытую улыбку, говорила Ольга. Кокетливо откинув ладонью от виска золотистую прядь, она казалось, забыла обо всем: и о половодье, принесшим людям беды, и о том, что, полные отчаяния, кричат вокруг люди, ревет скотина и воют собаки. Щурясь от яркого солнца, прикрывая глаза густыми, загнутыми вверх рыжеватыми ресницами и накручивая на палец, отливающий медью локон волос, вьющихся по плечам синей куртки, девушка неотрывно смотрит в глаза Валерия. Она говорит и говорит, не переставая улыбаться. Но до Жилина доходят лишь отрывки каких-то звуков и слов, плохо различимых и в то же время взбудораживших в нем чувства и волнения, совершенно непонятные ему, неизведанные ранее. Он неотрывно смотрит в ее искрящиеся на солнце, казалось, насмешливые серые глаза, на курносинку носа и разлет темно-рыжих бровей, на ямочки зардевшихся щек и на полные розовые губы, обнажающие при улыбке ровны ряд белых зубов. Не проронив ни слова, только изредка кивая головой на речь девушки, Валерий молчал, словно у него враз онемели и язык и губы. Прибавив мотору обороты, Димка отрулил от веранды, направив лодку к следующему двору, где на сарае стоял и призывно махал руками пожилой мужчина с собакой. Собирая одного за другим, Жилин с Димкой набрали вскоре полную лодку народа и доставили их в безопасное место. Помогая Ольге выйти из лодки, Димка ей что-то быстро говорил, но Ольга не отрывала глаз от лодки, от Валерия. Приняв чемодан, она махнула ему рукой и птицей выпорхнула на берег.

День прошел в полном напряжении нервов и сил. Ругань мужиков, слезы женщин и детей, тут и там плавающие по воде домашние вещи, груды колотых дров, копны соломы и сена, кое-где захлебнувшиеся водой овцы, куры, телята – все смешалось в глазах и уме в одну тяжелую, трагическую явь, сопровождаемую вертолетной бомбежкой, сбросом с воздуха взрывчатки на ледяной затор. Мужчины и женщины Витима, речники и рабочие, взрывающие злосчастную преграду, отчаянно боролись со стихией за жизнь на земле, которую столетиями обживали, обихаживали их предки, а ныне спасали они.

После ужина Валерий попытался заснуть, запершись в каюте, отдохнуть, забыться от кошмаров прошедшего дня. Но сон не шел. Перед глазами драматическим калейдоскопом вертелись испуганные лица ребятишек, скорбные, опечаленные мамы, распахнутые окна с выбитыми рамами, черная студеная вода и колючие грязногорбатые спины льдин, заплывающих в улицы и дворы. Тяжелым гнетом давили они на сознание и сердце Валерия. Лишь одним светлым проявлением на фоне всего этого «ледяного Везувия» нет-нет да возникал образ ее, миловидной, смешливой девушки, шагнувшей в их лодку с гребня большого половодья.

– Ольга…Интересно, как это я раньше тебя в Селивановке не замечал? – начинал думать в такие моменты Валерий. – Стариков Ермаковых знаю, а ее что-то не помню. Видать выросла из подростков за последние годы, когда я в армии маршировал, а после службы уехал сразу в Новосибирск на подготовительные курсы при институте. В годы учебы летом на день-другой заедешь к родителям после практики в пароходстве – и опять в город на учебу. Только-только успеешь оборотиться к началу занятий, – вспоминал он. – Вот это землячка! Взяла, что статью, что лицом, что этими пышными огненными прядями, словно волнами зари на плечи накинутыми. Если завтра придется в поселок ехать, то надо непременно с ней повидаться, – с этой мыслью Валерий окунулся то ли в глубокий чистый сон, то ли воспарился, вознесся в мир, где царят Всевышним дарованные божественно волшебные грезы.

Насколько позволял регламент дня, вертолетчики рейс за рейсом выполняли полеты на точки, означенные в схеме взрывников, набросавших ее на бумаге для ударов с воздуха. Когда на закате, к завершению дневного плана у края злополучной пробки мощным взрывом разворошило и подняло вверх огромный столб ледяного крошева, «витимская дамба» судорожно дрогнула и течение оторвало от нее шириной почти в пол-реки жирную торосовую махину. Зашевелился затем, заворочался и весь ледяной массив. Заметив движение, взрывники и вертолетчики еще раз ударили не меньшим зарядом по цели чуть выше. Будто ленивый вол, подстегнутый жгучим кнутом, зашевелился и весь затор. Разваливаясь торос за торосом, ледяное поле медленно потащилось, поехало на черной спине полой воды вниз, по ускорившемуся течению. Уровень воды в реке стремительно падал, увлекая в русло за собой воду с улиц поселка, оставляя на берегу разрозненные серо-голубые глыбы – знаки отступающей прочь лихой стихии. Несмотря на то, что основной преграды на пути не стало, капитаны не спешили сниматься с якорей, ожидая, когда основную массу льда течение унесет подальше и там растащит по кускам. В поселке во всю работали специализированные отряды спасателей. К полдню в улицах Витима вода осталась только в самых низких местах. Прилетели в Витим первые руководители Якутского обкома партии и Совета министров Якутии, директор алмазодобывающего объединения «Якуталмаз» и два его заместителя. По их распоряжению в Витим стали поступать хлеб и другие продукты питания. Из Мирного один за одним вертолеты доставляли технику, инструменты и материал, рабочих, занявшихся «прямо с колес» ликвидацией последствий наводнения. Связавшись с капитанами флотилии, высокое руководство выразило речникам благодарность. Экипаж разведывательного вертолета, совершивший глубокий облет реки вдоль русла, сообщил, что обстановка на реке позволяет судам продвигаться. После вынужденной стоянки экипажи не спеша принялись поднимать якоря в порядке расположения на рейде и у берегов. Первым пошел на разворот один из тех, кто находился ниже всех по течению. В свою очередь покидал стоянку и теплоход Жилина. Выйдя на крыло капитанского мостика, Валерий вскинул к глазам бинокль. Тщательно всматриваясь в береговую линию Набережной, по которой туда-сюда сновал толпами народ, он медленно водил окуляры бинокля с одной группы людей на другую, тайно надеясь найти среди них ее синюю куртку и огненно-рыжие кудри; увидеть эту незнакомку, так быстротечно сверкнувшую своим очарованием. Оставляя рейд, теплоход быстро набирал скорость, чтобы уступить другим судовой ход, а Валерию никак не хотелось потерять из вида многолюдный, встревоженный берег. Укорачиваясь в окулярах его бинокля, оставаясь позади, улица все быстрее и быстрее уменьшалась, а она, это случайное, загадочное создание, так и ни разу не мелькнула перед ним. Миновав последние строения, Богатырев сбавил обороты дизелей и осторожно повел связку среди дрейфовавших льдин. Жилин вошел в рубку, остановившись у поста управления судовыми машинами.

– Тут не разбежишься, – словно поясняя помощнику, почему он до шаговой скорости сбавил ход, проговорил капитан. – Погонишь лошадей – тарантас расшибешь. Притормозим, подождем, пока Лена – матушка, с шелухой своей разберется. Дружить надо с ей, кормилицей нашей Еленой, дорогой мой Валерий Иваныч, – делая нарочито упор на имя и отчество помощника, говорил старый речник. Перекинув улыбчатый взгляд в боковое окно, капитан просто, без тени назидания добавил: «Между прочим, с моё потрешься меж берегов да во льдах, тогда, может и подружишься с Еленой Прекрасной». Довольный своим экспромтом о реке родной, Богатырев сел в кресло, скрипнувшее под его грузным телом. Поглядывая по сторонам, погрузившись в раздумья, он надолго умолк.

Придерживаясь положенной в таких случаях дистанции, используя в полной мере световой день, капитаны лишь с наступлением темноты прекращали движение, бросая якоря и включив рейдовые огни. На подходе к Ленску, месту назначения, караван рассредоточился, уступая очередь под разгрузку судам, доставившим срочные грузы. Так начиналось для Жилина его служение речному флоту. Из рейса в рейс к нему добрел угрюмый на вид капитан. Порой он открыто, по отечески, что случалось с Богатыревым редко, хвалил молодого помощника, подмечая в нем черты толкового судоводителя, человека решительного, уравновешенного, физически выносливого. Импонировали капитану приятная наружность и четкий басистый голос этого парня. В Жилине он видел себя молодого, устремленного в желании стать кадровым речником, а не плотогоном по необходимости. В далеком прошлом подросток Богатырев готов был в любой час уехать из родного Качуга, оторваться от семьи и от друзей, если бы ему только представилась возможность работать на пароходе. Не важно кем: кочегаром или матросом. Потому, когда его призвали в армию, он попросил комиссию направить его на флот. И он во флот попал, но не в морской, а в Амурскую Краснознаменную речную флотилию. Там то Семен и приобрел профессию рулевого-моториста, с чего позже, на гражданке, началась его речная биография. В летний сезон Богатырев ходил в рейсы, зимой, когда суда находятся на зимнем отстое, он, после вечерней школы, обучался на курсах судоводителей в Усть-Кутском речном училище. Обладая великолепной памятью, Семен, что называется, схватывал все на лету, на отлично сдавал экзамены по всем дисциплинам. С тех пор много воды утекло под килем судов, на которых трудился и рос до капитанской должности настырный сибиряк. За свой век Семен Богатырев прошел все судоходные реки Якутии и соседней Магаданской области, плавал в прибрежных водах Моря Лаптевых и Восточно-Сибирского моря, то есть в Северном Ледовитом океане. В молодости Сема Богатырев был парнем ладным. В годы службы боксом увлекался, гири тягал и штангу, ради разминки вызывал кого-нибудь из команды на борцовский ковер. Вернувшись на гражданку, спорт не забросил. По боксу даже первый разряд завоевал на областном ринге. На все находил парень время. В зимний сезон, когда суда становились на отстой в Усть-Куте, не пропускал ни одного нового фильма. Ходил на танцы и пользовался вниманием у девушек. Однако закоренелый холостяк, каковым его уже стали считать друзья, женился с запозданием тридцатилетним мужиком. С женой Маришей вскорости родили одного за другим сына и дочь. Не успели малыши до школьного возраста подрасти, как у них появились еще два братика. О семье Богатырева речники говорили: «Вот это экипаж! Вот это команда!» Дети благополучно росли здоровенькими и жизнерадостными, получили образование, семьями обзавелись. Когда после очередной навигации, по случаю завершения сезона эта большая родня собиралась вместе, то не обходилось без того, чтобы кто-нибудь из детей не сказал в очередной раз постаревшему отцу: «Батя, может пора тебе все-таки твой морской-речной узел завязывать, кончать с пароходами, теплоходами? Внуками займешься, с мамой на даче будешь в банки-склянки огурчики собирать, набивать на покое трубочку табачком».

– Никак нет, сухопутные вы мои! – отмахивался отец. – Склянки на баке отбой мне еще не пробили, своим ходом благополучно иду к семидесятой миле, на буксир ни к кому не прошусь! – ставил точку в разговоре глава рода.

Зима для него была и в радость, и в тягость. Радовали дети и внуки, тяготили застой и унылость затона с его грязным от машин и кострищ льдом. Навивали тоску неподвижные, снегом обросшие коробки теплоходов, кропотливый процесс вымораживания судов, когда под их днища во льду делается своеобразный подкоп к рулям и гребным винтам. Изо дня в день, буквально по сантиметрам, приходится осторожно работающим людям скалывать кайлами стенки и дно «подкопов», чтобы углубить его, промораживая наружным холодом. Чуть ошибся – и в дыру хлынет вода. Завершив ледовую операцию, открываешь доступ к днищу, рулям и гребным винтам. Этой зимой капитан, с дальним прицелом, возложил на Жилина контроль за текущим ремонтом.

– Пусть парень сразу втягивается в эти дела. По всему видно, в помощниках долго ему не ходить. Толковый он, ничё не скажешь. Хваткий и куда грамотнее меня. В экипаж вжился – водой не разольешь, – довольный деловыми и личными качествами своего ведомого рассуждал Богатырев. Мысленно, в свою очередь, Жилин точно так же был доволен решением капитана. Он рассчитывал провести ремонт судна как можно быстрее и по его завершению взять положенный отпуск, чтобы съездить к родителям. Вспоминая о доме, он всякий раз думал и о ней, оставившей в нем от их мимолетной встречи глубоко врезавшуюся в память и сердце острую жажду увидеть ее. Вспоминая детство и школьные годы, он пытался подогнать под ее внешность то одно, то другое из лиц знакомых ему селивановских девчонок, но ни одно из них не подходило под образ Ольги.

– Может от того, что в противоположность многим своим сверстникам, я никаких особых чувств к ним никогда не испытывал? – думал Валерий. – Но ничего, скоро увидимся. Непременно увидимся! Я найду тебя! – убеждал он сам себя. Ему страстно хотелось узнать что-нибудь о ней от Димки Нечаева. С таким намерением он один раз даже пришел к нему в каюту, чтобы каким-то поворотом разговора, будто ненароком, расспросить земляка о девушке. Однако весь разговор свелся только про Селивановку, о купальных местах на Тунгуске и рыбалке. О родителях, конечно, поговорили. О братьях и сестрах тоже. Оба сошлись во мнении, что лучших мест нигде на земле нет, даже здесь, на Лене.

И вот солнечным февральским днем, двукрылый «Антошка» переваливает через кедровый хребет, тенью скользит по белой ленте Тунгуске, по поселку. Самолет делает крюк над широкой долиной и шумной птицей приземляется на заснеженный аэродром, возвращая Валерия домой к родным отцу и матери, в детство, когда он и вся селивановская ребятня встречали, как чудо небесное, каждый прилетающий сюда самолет.

Валерий не сообщал родителям о приезде и его никто не встречал. Из аэропорта он поехал на автобусе, на знакомом ему стареньком «ПАЗике», натужно гудящем, вызывающе скрипящем всеми «ребрами и суставами». Его водитель, с виду не менее потрепанный чем его машина, сразу узнал Валерия. Поздоровавшись и по-свойски разулыбавшись, спросил его: « Домой, стало быть, прибыл, стариков навестить?»

– Домой, домой, дядя Клим! – приветливо отвечал Валерий шоферу, по фамилии Полозков, знакомому с детских лет.

– Но, но, дело святое, паря! Должно, шибко скучают об вас родители то. Повыросли, поразъехались. Одна дочь на Камчатке, друга аж в Германии. Хорошо вот поблизости ты. Тута, в наших краях. Порадуешь стариков. Зайду вечерком, по одной пропустим, – с этими словами шофер умолк, обдумывая, видимо, свой маршрут. Немногочисленных пассажиров он безошибочно разве по адресам, доставил к самому дому и Валерия, напомнив ему, что вечером обязательно забежит. Увидев через окно подъехавший автобус и выходящего из него сына, мать всплеснула руками, громко выкрикнув: «Ой, дед, кажись Валера приехал!» В чем была, она кинулась к двери. Обрадованный и растерявшийся, старик бестолково затопотил по комнате, не зная что делать, но мигом опомнился, схватил первую попавшую на глаза расхожую одежку жены, нахлобучил на голову шапку и выбежал во двор, с прытью молодого устремившись к распахнутой настежь калитке. Столкнувшись у ворот с сыном и женой, старик едва не сбил с ног обоих, пытаясь обнять сына и накинуть на плечи жены куцовейку. Бросив чемоданы, Валерий обнял стариков, целуя то одного, то другого. Уткнувшись лицом к нему в грудь, мать тихо заплакала. Выступили слезы и под седыми бровями отца.

К вечеру в доме Жилиных набралось полно народа: старых друзей, ближних и дальних соседей по улице. Двух составленных вместе столов не хватило. Приставили даже тумбу швейной машинки, усадив за этот дополнительный столик Клима Полозкова, пришедшего с балалайкой и поллитровкой водки «Московская». Бойкий на язык и не по годам расторопный, он оказался тем самым заводилой, которые ведут так компанию, что не один из ее участников не остается не заряженным на веселье. Он, как по написанному сценарию, то и дело вбрасывал в разговор либо шутку, либо анекдот, в самый нужный момент заводил под балалайку какую-нибудь песню или частушку. За вечер какие только песни не пропели: сибирские «Ой, мороз, мороз», «По диким степям Забайкалья», голоса веселых гостей даже «выходили на берег с Катюшей» и специально для речника-моряка исполнили боевые куплеты крейсера «Варяг».

Вино и песни вконец развеселили компанию, разудалили и балалаечника. Чувствуя то, до какой бесшабашной веселости поднялось настроение застолья, Клим с жарким отчаянием, с виртуозностью деревенского музыканта вдруг выбил из струн звонкий аккорд и запел под частушечный перебор:

На Тунгуске я родился,

На Тунгуске вырос я,

Селивановке сгодился,

Все село – моя родня.

И едва Клим закончил четверостишие, чтобы перевести дух и еще шибче завести компанию, как из-за стола на средину комнаты бойко протопотила в такт частушке тетка Фрося, сестра хозяина дома. Известная на селе певунья и плясунья, не упускающая ни одной свадьбы или вечеринки, в любой мороз приходившая на гулянку в туфлях с подбитым каблучком и в ярком наряде, она картинно взмахнула руками, тряхнула русой косой, завязанной в узел на затылке, и звонко, вприпляс повела:

Селиванский лесоруб,

Мне, скажу, безмерно люб –

Рубит денежки, не пьет,

Все домой жене несет.

Еще больше разудалившись, Клим подхватывает:

Травы косит, косит рож –

Комбайнер во всем хорош.

Если сивую не пьет –

Бабу с дурости не бьет.

Выстукивая дробь каблуками, Фрося продолжает:

Ехал рыбку половить,

Да не смог в залив срулить.

Заманила в сети дева –

И уплыл мужик налево.

Частушки и пляска завели весь стол. Уставший балалаечник уже отложил в изнеможении инструмент в сторону, а вечеринка все продолжала петь и плясать.

Подсев к Полозкову выпить еще по одной, Валерий решил спросить, знает ли он семью Ермаковых. Сообразив о том, кто больше всего из них интересует молодого парня, Клим хитро улыбнулся и заговорил: «Э, паря, да ты не один, оказывается, глаз на её положил! Вопчем-то чё тут удивлятца, красива дочка Ермаковых. Ох, кака красавица! Но и, скажу тебе, умна не менее. Очень умная! Бог ее не только обличием, а ешо и разумом к тому же, наделил. Видать, за всех сестер и братика, рано почивших. Дескать, радуйтесь родители своему чаду, не зря вы стремились род свой продлить! С малых лет девчушка по всему от сверстников отличалась. Отличницей в школе была, в одном классе с ей какое-то время, до отъезда Ольги на Кубань, моя младшая училась. Счас Ольга на агронома учится в Иркутске. В энтот приезд, на каникулах, в январе к нам заходила. Веселая такая, разговорчивая. Сидишь рядом с ей, слушаешь ейные речи и сам будто моложе становишься, бодрость каку-то в себе чуешь – такое душевное тепло от её идет. По этой причине, думаю, парни наши табуном за ей волочатся. Сергей Ларионов, ты знашь его, это молодой учитель, уж как не старался ее заневестить – всего себя, красавец, перед ей выстелил, но она не допускала даже, чтобы под ручку ее взять. Гришка Паршин, сверстник твой, в Иркутске теперя каким-то строительным начальником сделался, тожеть сватался. Но тот забрасывал удочку через родителей Ольги. Увещал сделать ее самой счастливой, сказывал: «Будет жить, как не жили царевы жены». Хвалился перед стариками должностью своей и знакомством с важными людьми. Но куды ему с его то, прости меня, топорной рожей, с хитроглазым обличьем? Не врубается что ли, что ежели он пронырлив и кошелек у его не пустует, то это для семейной жизни ешшо не самое главное. Тут известно, душевная взаимность нужна. К примеру, железный топор с березовым топорищем вынуждены в тесной спарке дружить, существовуют и справно рубят. Но ведь их силком спарили в орудие. А живой душе березовый клин никак не подходит. Ей иное в себе хочется чувствовать! – смеется старик, пытливо всматриваясь в глаза Валерия. Парень смущенно отворачивается, по его лицу скользит мимолетное смущение.