Гилберт Гугенбергер. Часть 1

Подруга заказала салат с осьминогом и мидиями.

«Она всегда любила морских чудовищ,» – подумала про себя Алиска. Хотя почему бы и нет? Действительно, после общения с психами нужно восстанавливать и свою мозговую деятельность. И она улыбнулась, с любовью глядя на молодую черноволосую девушку.

– Что-нибудь пишешь сейчас? В какую переделку следующий раз попадём с твоими героями, а?

Маринка заговорщицки прищурилась.

– Хотя, погоди, у меня есть некоторая идея, – глаза красивой докторши засветились интригой. – Я ведь тоже замороченная на своей психиатрической области. Люблю пересматривать архивы, иногда задерживаюсь допоздна. И как-то случайно обнаружила старое дело пациента, который умер пару лет назад при загадочных обстоятельствах, если это можно так назвать. Может, тебе это подойдёт в качестве интригующего сюжета. Короче, сама увидишь. А я обмозгую, как это всё устроить, – сказала Марина, жуя морского гада и запивая его эспрессо.

Прошло пару дней, и галофон Алисы разлился пением соловья рано утром.

– Венера, подключи, – она вежливо попросила домашнего ии. Виртуальная хозяйка её квартиры слыла ещё той интеллигенткой. Девушка узнала голос подруги.

– Привет, Алис. Ну что, ты готова взяться за это дело? Это же настоящая бомба для твоего сюжета!!! Я нашла всё, что смогла, – голос Марины звучал одновременно буднично и с лёгкой интригой.

Алиса сидела у себя в квартирном блоке стеклянной башни, пики которой щекотали круглые бока облаков. Она наблюдала как из кружки с горячей водой в её руках лёгкий пар медленно поднимается вверх.

– Чёрт побери, никакие мысли не идут в голову!!! Как же сложно подключиться к потоку творчества, витающего где-то за горизонтом, – она напряжённо взглянула в пустоту.

Ежедневный ритуал всё же вселял некоторую уверенность в будущее – никакого кофе, никакого чая, только вода. Здоровье для неё почти как культ, но вдохновение, которое она так искала, никак не приходило.

– Что там у тебя есть? – спросила Салли, чувствуя, как волнение накатывает и к горлу подступает комок. Перед каким-то значимым событием у неё всегда появлялись такие ощущения: пальцы рук покалывали, а в центре груди как будто разливались капли кипятка.

Глава 2. Информация

На той стороне виртуальной связи что-то зашуршало, и Марина решительно продолжила разговор:

– У него были тетради, полные записей. Представляешь, настоящие бумажные тетради. Интересно? Где сейчас можно раздобыть такой артефакт? И я оставила себе копии его медицинских кристаллов, я перекину в твой интерфейс. Просто, взяла и скопировала почему-то. Даже сразу не могу тебе ответить почему? Ты же сама знаешь, психиатрия – это самое моё, а тут случай из ряда вон выходящий. Всё это можно внимательно изучить и тщательно просмотреть – там странностей больше, чем кажется на первый взгляд. Думаю, тебе это подойдёт для вдохновения. Подъезжай ко мне, это нужно непременно увидеть как можно скорее.

Алиса кивнула, хотя почему-то именно сегодня она очень мало верила в сказки и новый выдающийся сюжет.

– Хорошо. Я скоро буду.

Квартира Марины сверкала новизной и хромированными деталями.

Ангелы – так жители Бета-16 называли новый район, где архитектура, созданная братьями Керлис, казалась живым воплощением света и стремления к небесам. Металлизированные огненные нити струились вверх по мягким линиям зданий, теряясь в вечернем небе, а днём район превращался в сияющую феерию света и отражений.

Гигантские структуры будто парили над землёй, создавая иллюзию движения – словно замерзшие в воздухе крылья мифических существ. Их поверхности покрывал саморегенерирующийся материал, который реагировал на изменение температуры и солнечного излучения, переливаясь тысячами оттенков.

Летающие платформы соединяли уровни города, позволяя перемещаться без ограничений, а гравитационные купола обеспечивали баланс между человеком и пространством. Здесь, среди стеклянных высот и плазменных ореолов, прямо в головах ангелов, что очень символично по задумке гениальных архитекторов, хранились знания – в миниблоках и кристаллах, которые жители загружали напрямую в свои интерфейсы.

Ангелы не были просто районом. Они стали символом стремления к будущему, где технологии соединяются с искусством, а огонь архитектуры создаёт новый язык города.

Клео, интерактивная дама жилой ячейки, практически всю домашнюю работу взяла на себя. Леди ИИ – для Алисы она всегда казалось настоящей хозяйкой из грёз, воплощением уюта и технологий. Она словно невидимая фея, заботливо следит за домом, превращая повседневные хлопоты в лёгкую игру. Расход воды под её контролем – каждая капля на счету. Поломка? Уже вызвана служба, готовая исправить любую неполадку.

Но настоящая магия Клео – в её кулинарном искусстве. Пирог, аромат которого наполняет дом теплом, словно испечён заботливыми руками старого друга. Продукты никогда не закончатся, ведь она своевременно пополняет запасы. А уборка? Маленькие механические помощники, ловко скользящие по полу, делают его блестящим за считанные минуты. Клининговые синтетики появляются всегда точно по расписанию.

Клео— не просто искусственный интеллект, а душа дома, создающая гармонию и уют. С её помощью Маринке становилось проще, давая больше времени для разработки новых методов воздействия в психиатрии и написания диссертации.

Лёгкая холодность сквозила во всём интерьере, но таков уж fusion хай-тек – он словно переносил её посетителей в будущее. На белоснежном диване с серебристыми подлокотниками Марина раскинулась с небольшой креманкой в руке.

– Эй, Эридан, – бросила она кухонному синтетику, – доставь ка нам из холодильной камеры точно такую же. Я знаю, что Салли обожает взбитые сливки с черникой, – Маринка откинула шикарные волосы со лба и расплылась в хитрющей улыбке. Клео в этом мастер, победитель конкурсов в интерактивных соревнованиях рецептов.

Клео – богиня порядка и управдом Маринки, её верная помощница, подруга и большая сплетница, которая всегда следила за порядком с точностью машинных алгоритмов и не менее точно собирала любую информацию.

– Ты даже не представляешь, как она меня спасает, – усмехнулась Марина, кивая в сторону голографической панели, где Клео уже оптимизировала параметры освещения в комнате.

– Я вообще не понимаю, как раньше хозяйки справлялись без таких помощников. Без Клео, без твоей Венеры, – задумчиво произнесла Салли, наблюдая, как Клео подстраивала микроклимат, создавая идеальные условия в помещении.

Марина провела пальцем по интерфейсу, выводя последние отчёты.

– Ты же знаешь, это зачатки новой расы. Хорошо это или плохо – только время скажет. Но сейчас Клео спасает мне нервы каждый день.

Салли кивнула.

– Я точно знаю, что без неё твоя жизнь была бы куда сложнее.

Клео слегка повернула голову, фиксируя разговор и подстраивая свою поведенческую модель.

ИИ давно стали частью жизни.

– Но где теперь проходит грань между помощниками и самостоятельными существами?

На секунду Маринка задумалась. А после с тёплой материнской заботой и любовью посмотрела на свою подругу.

– Вот умеешь же ты порадовать меня, – Салли с аппетитом посмотрела на с десяток ягод, блестящих на белоснежной пагоде из сливок.

И квартира у Марины просто шикардос. Вместо штор на окнах блестели современные интерактивные жалюзи, всегда меняющие свою форму и показывая футуристические инопланетные пейзажи, а на полу возвышались хромированные скульптуры с неясными абстрактными силуэтами.

Молодая докторша любила свой дом. Квартира, купленная на кредитный полис, была для неё чем-то большим, чем просто жильё. Это её собственный уголок, где она могла спрятаться от суеты и вечером Клео приготовит маргариту, и сделает безе с креветками…

В одной из комнат подруга оборудовала себе кабинет с металлическими полками и огромным столом. Хотя скорее он подходил под стиль модерна, однако вписывался в интерьер безупречно. Под потолком в виде диковинной капли растекающейся по панели, блестел кондиционер, организовывая в помещении климат-контроль. Маринка писала диссертацию в своём убежище знаний. Психиатрия требовала отдачи, концентрации и внутреннего равновесия, а эти стены всегда помогали ей вновь почувствовать себя собой.

Маринка потянулась к стеклянному столику возле дивана, где стоял подаренный пациентом кубок – ещё одна дизайнерская деталь.

– Ты знаешь, а он чем-то напоминает капсулу в чертежах нашего Новицкого.

По-деловому улыбнувшись, докторша протянула папку.

– Все документы сразу я прихватить не смогла, там этих исписанных тетрадок с десяток. Представляешь, архаичные бумажные тетради!!! Да и заметить могут, что чего-то не достаёт. Сама знаешь, не положено, но мы что-нибудь придумаем.

– Вот, возьми, это твоя тема, без сомнения. Парня звали Гилберт. Еврей, полагаю. Его несколько лет назад на вокзале нашли. Еле живого, слабость, ожоги… А потом он начал рассказывать, что он из 1941-го года. Ты только представь: капсула времени и всё такое!

Алиса подняла взгляд от папки: – - Из 41-го года? И что, его кто-то слушал?

Марина пожала плечами:

– Не особо, конечно. Его потом в психушку перевели, но дело всё равно странное. Его записи сохранились. Если хочешь, похлопочу. Вдруг это станет настоящей бомбой для будущей книги.

Алиса задумалась:

– Машина времени, загадочные ожоги, рассказы о темпоральной капсуле – это было как раз то, что нужно. Если там есть хоть доля правды, я разберусь.

Глава 3. Клиника

В субботу утром Алиса, одетая в тёмное пальто и убрав волосы в строгий хвост, осторожно вошла в психиатрический исследовательский медицинский комплекс.

В коридорах царила стерильная тишина, нарушаемая лишь мерным гудением антисептических барьеров, отделяющих одну секцию от другой.

В воздухе смешивались запахи дезинфектора и нейроплазменных обработок, что придавали пространству странный, почти искусственный аромат ванили. Выходной день означал отсутствие главврача и большинства персонала.

Только автоматические системы наблюдения следили за каждым её шагом. Сотрудники, дежурившие в этот день, едва бросали на неё взгляды, принимая за обычного посетителя. Алиса быстрым шагом направилась к кабинету хранения инфокристаллов, держа в руках термос с горячей водой, словно это был её единственный щит и успокоение в этом мёртвом пространстве.

– Просто посмотреть, ничего не трогать, – повторяла она про себя, стараясь унять лёгкое волнение.

В архивной комнате царил полумрак, освещаемый лишь тусклыми голографическими консолями, которые периодически вспыхивали, обновляя данные.

– Иди скорее сюда, – прошептала черноволосая заговорщица, быстро закрывая консольный терминал.

Алиса плотно закрыла дверь, чувствуя, как электронный замок тихо щёлкнул за её спиной.

Окна здесь напрочь отсутствовали.

Марина активировала тонкую световую панель и обратилась к закрытому сектору архива с именем «Гилберт Новицкий».

При вскрытии появилось трёхмерное изображение пациента.

Худой мужчина с усталым взглядом, но с какой-то странной решимостью на лице.

– Что здесь написано? – Алиса взяла кристалл, почувствовав, как его поверхность слегка нагрелась от активации.

– Поступил 14 июня 2445 года с диагнозом лучевая болезнь – начала Маринка, быстро просматривая данные. – Жалобы: слабость, ожоги на коже, рвота…

Она замерла, прочитав следующую строку.

– Заявляет, что прибыл из 1941 года.

Алиса почувствовала, как холод пробежал по её спине.

– Чёрт… – выдохнула она. – Они определили его как душевнобольного?

Марина кивнула.

– Очевидно. Никто не воспринял всерьёз его историю.

Алиса перевернула данные, её руки дрожали.

На голографических страницах вспыхивали странные схемы и формулы. Словно пазл, которому не хватало одного кусочка.

– Это не просто бред, – прошептала она. – Здесь… здесь есть структура.

– Ты серьёзно думаешь, что он… и правда это сделал? – Марина смотрела на неё широко раскрытыми глазами.

Алиса не отвечала. Журналистика достала из плотного файла тетрадки. Она медленно, с непонятным волнением и диким восторгом, разглядывала неожиданно приобретённые сокровища.

Теперь такие производили в ограниченном количестве из смеси переработанных отходов с добавлением стеклоидной нити.

От бумаги прошлых столетий не отличить – та же текстура, тот же лёгкий шероховатый узор.

Но это сейчас редкость.

Эти тетради не лежали в обычных магазинах – их продавали в галонете, в разделе «спасённых ценностей» прошлого. Каждая с отметкой «историческая реконструкция», со встроенным антидеградационным слоем, сохраняющим записи на века.

Она провела пальцами по обложке. «Кто-то же доставлял учёному носители для его работ? Значит у больного пациента существовал покровитель или друг, верящий в его рассказы. Это уже немаловажный факт. Ничего, со временем разберусь..»

Алиса провела кончиками пальцев по страницам, исписанным мелким каллиграфическим почерком.

Материал отвечал на прикосновения и, на первый взгляд, казался прохладным, почти живым.

Тонкие инфо-нити медленно отреагировали на её прикосновение, активируя встроенную защиту от стирания.

– Вот оно… – прошептала она.

Теперь записи невозможно подделать, а это первая зацепка.

Она листала страницы, чувствуя, как нейросканер фиксировал её повышенную нервную активность. По спине пробежали мурашки, как будто сама клиника наблюдала за ней. Вчера она думала, что потеряла музу, что её вдохновение ушло навсегда.

Но теперь, держа в руках эти записи, она почувствовала электрический импульс, пробежавший по её коже.

Гилберт.

Имя, достойное лучшего романа.

Списанный врачами как психически нестабильный, но… не похожий на остальных.

Она крепче прижала драгоценные находки к груди, словно чувствуя жизнь внутри и тревожную пульсацию.

– Это мой шанс, – прошептала она.

Теперь загадочная история началась. Но за вдохновением скрывался непонятный страх, почему?

Нечто, что могло перевернуть не только её карьеру, но и её понимание реальности. Это стойкое ощущение не покидало Салли.

Девушка замерла и словно увидела события внутри своей головы. Первые строки и яркие сцены её будущей эпопеи поплыли перед глазами… Врачи, суетящиеся и спорящие о произошедшем вокруг душевнобольного, а дальше её воображение уже рисовало картину: Гилберт, стоящий посреди шумного вокзала, потерянный, измотанный путешествием сквозь время. Алиса перевернула страницу, стараясь разобрать его собственноручные записи: формулы, странные схемы и заметки, которые она не могла понять с первого взгляда.

«Невероятно, неужели он действительно сделал прорыв сквозь временной континуум?» – прошептала она себе под нос. Непонятная дрожь пробивала всё её тело, но она не могла оторваться от текста.

Алиса застыла. Её руки дрожали, а сердце бешено колотилось. Эти записи… Эти странные формулы и замысловатые схемы… Их нельзя просто так отложить в сторону. Необычный человек и его история могли стать фундаментом для книги, которую она давно хотела написать. Может, даже бестселлера, который перевернёт её карьеру.

Алиса нервно листала страницы, пахнущие медикаментами, а после закрыла тетрадь и опустила в плотную папку. «Это мой шанс,» – подумала она, – «Шанс вернуться в игру.»

Маринка подошла к застывшей от изумления подруге.

– Эй, ты это брось, – она осторожно коснулась плеча Алисы. – Сначала нужно все эти записи по полочкам разложить и не строить необдуманных планов. А то ты уже поплыла в заоблачные страны.

Докторша улыбнулась, но её голос казался напряжённым.

– Дуй отсюда скорее, пока нас не разоблачили. А там мы уже разберёмся как-нибудь.

Она поспешно чмокнула Алису в щёку и потянула её к выходу.

Теперь дело оказалось не просто в исследованиях. Теперь они знали слишком много.

Началась гонка, где за вдохновением и историей скрывалась разгадка тайн Гилберта и, возможно, что-то большее, чем подруги могли себе представить.

Глава 4. Мансарда Гугенбергера

1927 год. Восточная Польша. Брест-над-Бугом. Пришедшая польская власть проводит массовую полонизацию. В те годы прошлого века еврейская община Бреста одна из крупнейших в регионе. Евреи составляют значительную часть населения города. Брест – важнейший центр еврейской культуры, религии и образования. В городе действуют синагоги, Гилберт заканчивает школу с наивысшими результатами. Учителя в восторге от умнейшего мальчика. Он же полностью погружается в физико-математические формулы. После прихода польской диктатуры еврейское население сталкивается с трудностями. Поляки жёстко ограничивают права евреев, особенно в сфере образования и трудоустройства. Несмотря на это, еврейская интеллигенция, включая учёных, активно развивает науку, литературу и искусство.

Соломон Гугенбергер решает отправить сына на учёбу в Сорбонну во Франции.

– Эх сынок, по правде сказать, Михаил у меня немного глуп и я возлагаю на тебя большие надежды, Гилберт. А этого увальня оставлю в лавке, пусть моет склянки от медикаментов, пока не наберётся ума. А ты, сынок, у меня ещё прославишься, вот увидишь. Ты же Гугенбергер!!!

Парижская осень 1928 года встречала студентов прохладным ветром и шорохом опавших листьев на Булонском променаде. Гилберт, ещё совсем юный, но всегда молчаливый и сосредоточенный, стоял перед величественными дверями Сорбонны. Здесь, среди каменных стен и древних колонн, он погружался в мир, полный формул, идей и новых открытий.

Его преподавателем на курсах теоретической физики был Поль Ланжевен, известный своей элегантной манерой объяснять сложные концепции. На одной из лекций, посвящённой теории магнетизма, Ланжевен указал на Гилберта, когда тот задал вопрос, выходящий за рамки материала.

– Молодой человек, – улыбнулся Ланжевен, поправив очки, – ваш вопрос заслуживает более глубокого обсуждения. Оставайтесь после лекции. Нам есть о чем поспорить, не так ли?

После занятия Гилберт и Ланжевен долго говорили в профессорской. Ланжевен заметил, что в глазах юноши горел огонь научного любопытства, схожий с тем, который он сам ощущал в молодости.

– Не позволяйте миру отвлекать вас, юноша, – сказал он, манерно закидывая ногу на ногу, сидя на стуле. – В науке, как и в жизни, важно следовать за тем, что по-настоящему зажигает. Ты опять удивляешь меня своими мыслями, говоришь о времени так, будто его можно потрогать.

– Оно реальное, месье, – Гилберт наклонился вперёд, его голос звучал сдержанно, но с огоньком. – Если пространство можно искривить, значит, и время может подчиниться таким законам.

– Теория хороша, но сколько умов уже бились над решением этой проблемы, и всё безрезультатно, – Ланжевен улыбнулся, провёл рукой по бумаге с набросанными формулами. – Для масштабного эксперимента нужна огромная энергия. Где ты собираешься её найти?

– Я думал об использовании сильного электромагнитного поля вместе с кварцевыми кристаллами, – Гилберт поднял взгляд, его глаза блестели. – Это может усилить эффект.

– Хм… любопытно, – Ланжевен нахмурился, затем кивнул. – У тебя есть интуиция, мой мальчик. Я вижу в тебе что-то от своего молодого себя. Но ты должен понять одно: времени у меня мало.

– Не говорите так, месье! – юноша напрягся, его голос задрожал. – Вы должны быть тем, кто завершит этот проект.

– Нет, Гилберт. Это твоя судьба, – Ланжевен мягко, но твёрдо положил руку на пачку бумаг. – Вот чертежи и записи, которые я собирал долгие годы. Они твои. Совмести их с твоими идеями, доделай это. Я верю в тебя.

– Я обещаю, месье, – голос Гилберта был тих, но твёрд. – Я завершу начатое. И непременно упомяну ваше имя, если дойду до конца.

– Я уверен в этом, – Ланжевен чуть улыбнулся. – Теперь иди. Работай, сейчас очень трудное время для учёных, я предчувствую начало войны. Береги себя мой мальчик. Не позволяй глупости и неосторожности оборвать твой цепкий ум. Без таких людей научный прогресс будет ещё долго топтаться на месте, – и старик улыбнулся.

Мансарда Гилберта могла показаться обывателю помещением, забитым всяким хламом, на самом деле он её заполнил оборудованием, которое привёз из Парижа. Стеклянные пробирки, медные катушки, старые книги с потёртыми корешками лежали повсюду. В центре комнаты, под светом одинокой лампы, стояла доска, испещрённая формулами. Почерк нервными росчерками покрывал поверхность, как результат долгих часов работы, когда рука едва успевала за бегущими мыслями.

Идея о капсуле времени возникла у Гилберта ещё на лекциях Поля Ланжевена. Тогда, слушая о магнитных полях и искривлении времени, он впервые ощутил, что подобное перемещение может быть не только теорией, но и реальностью. Лекции Марии Кюри добавили ему практической смелости: её опыт и решимость вдохновили Гилберта пробовать и ошибаться.

Он начал с простого опыта. На столе, покрытом бумагами, стояла маленькая установка – пара магнитов, медный провод и кварцевый кристалл. Гилберт предположил, что если энергия электромагнитного поля была достаточно мощной, то можно было бы искривить временной поток. Теория была абстрактной, но её красота очаровывала его.

Первый эксперимент казался простым. Он прикрепил к своей установке маятник и пустил ток через катушки. Маятник замерцал в свете лампы, и вдруг на мгновение его движение, казалось, замедлилось. Гилберт не мог оторвать глаз. Вроде как едва заметное отклонение, но оно есть. Он тут же начал делать записи, руки тряслись и Гилберт боялся пропустить хоть один ничтожный элемент или промелькнувшую мысль. Работа полностью захватила цепкий ум юноши.

Ветер с Буга приносил в Брест тревожные вести. Город, ещё недавно живший в ритме мирных дней, теперь наполнялся шёпотом о надвигающейся буре. На улицах всё чаще слышались разговоры о войне, о том, как Германия наращивает силы. Еврейские семьи, такие как Гугенбергеры, чувствовали нарастающее давление. Законы становились всё жёстче, а взгляды соседей – всё холоднее.

Отец Гилберта, стоял у окна, глядел на улицу, пристально вглядывался в проходящих незнакомцев. Его лицо выглядела напряжённым, а руки сжимали газету. «Сынок, ты слышал? Они говорят, что скоро всё изменится. Что будет с нами, с нашим домом, с твоими исследованиями?» – его голос дрожал, но он старался не показывать страха.

Молодой ученый, сидя за своим столом в мансарде, не отрывал взгляда от формул. Его приборы тихо гудели, отражая свет лампы. «Отец, я не могу остановиться. Если я брошу это сейчас, всё, что мы сделали, будет напрасным. Я должен закончить.»

Соломон поднялся по лестнице, остановившись у двери. «Гилберт, ты понимаешь, что происходит? Если они придут, всё это…» – он махнул рукой в сторону приборов, – «всё это может быть уничтожено.»

Гилберт обернулся, в его глазах горел огонь. «Отец, я знаю. Но если мы не будем бороться за свои мечты, что останется? Я не могу позволить страху остановить меня.»

Соломон вздохнул, опустив голову. Он знал, что его сын прав, но тревога не отпускала. Внизу, в аптеке, клиенты всё чаще шёпотом обсуждали слухи о войне. Напряжение росло, как грозовая туча, готовая разразиться.

«Работай, родной,» – сказал он с тихой гордостью.

Эксперименты стали сложнее. Учёный пытался создать устройство, которое могло бы не просто замедлить время, но изменить его направление. Каждый шаг обрастал напряжением и внезапно возникающими трудностями, но Гилберт ощущал себя первопроходцем. Его мечта о капсуле времени росла, заполняя каждый уголок его сознания.

И однажды, в тусклом свете лампы, молодой учёный увидел её первую форму – металлический каркас с медными проводами, сияющий энергией и обещанием. Он назвал её «Эхо Времени». Пока это лишь начало, но для него это больше, чем просто машина. Это надежда на то, что прошлое, настоящее и будущее – лишь грани одного великого потока, который человек однажды сможет покорить.

Семейная аптека приносила стабильный доход, и отец никогда не упрекал любимого сына за то, что он не продолжил семейное дело.

В 1938 году, когда Гилберту исполнилось двадцать восемь лет, его имя зазвучало в узких кругах прогрессивных учёных. Его «когерентная лампа», как он сам её назвал, стала настоящим научным открытием. Лампа использовала принципы когерентности световых волн, что открывало новые горизонты в исследовании клеток и тканей человека. Идея зародилась ещё в его мансарде, но её путь к признанию оказался сложным и долгим.

Первым заметным применением лампы стали медицинские исследования. В лабораториях Парижа она использовалась для изучения тонких структур человеческих тканей, позволяя выявлять проблемы, которые ранее оставались скрытыми. Учёные, работающие в области медицины, восхищались её точностью и возможностями.

На одной из встреч в Париже, где Гилберт представил своё изобретение, кто-то из аудитории с одобрением сказал: