Сталь и Глина. История Суздали

– Думать некогда, плакать поздно! – рявкнул он, и его голос, закалённый в десятках боёв, заставил всех вздрогнуть и очнуться. – Вы хотели драться, юнцы? Так вот, бой начинается не тогда, когда летит первая стрела, а когда в голове появляется план!

Опираясь на копьё, как на третью ногу, он заходил по внутреннему периметру частокола, его взгляд профессионально и безжалостно оценивал каждую пядь земли, каждый стык брёвен.

– Ворота – это наша смерть или их. Это пасть, в которую они полезут, – он ткнул копьём в сторону ворот. – Но пасть должна быть с зубами.

Он остановился у угловой башенки.

– Сюда – два лучника. Ярило, Всеволод, это вы. Отсюда простреливается вся дорога перед воротами. Цельтесь не в людей – в лошадей. Конный воин без коня – половина воина. Цельтесь в глаза, в ноздри! Заставьте тварей визжать от боли, сейте панику!

Он двинулся дальше, его голос становился всё твёрже.

– У ворот – все остальные. Когда они полезут в пролом, бить копьями. Коротко, в глотки и в животы. Без замаха. Удар, выдернул, следующий.

– Кипяток! – он почти крикнул, развернувшись к оторопевшим парням. – Нам нужно превратить землю перед воротами в кипящую грязь! В ад, в который они побоятся ступить! Все котлы, все горшки – на костры! Воду! Таскайте воду, пока колодец не высохнет!

Ростислав слушал, и слова Борислава гасили в нём панику, заменяя её холодной, яростной решимостью. Он разделил людей. Самые сильные парни, и он сам во главе, взялись за ворота. Они работали молча, в бешеном темпе. Таскали брёвна, опрокидывали старые телеги, заваливали проход изнутри камнями и землёй, создавая плотный, массивный затор, который нельзя было пробить с одного удара. Звуки их работы – глухой стук дерева, скрежет металла, натужное дыхание – были единственной музыкой в мёртвой деревне. Ростислав работал, как одержимый, его мышцы горели, занозы впивались в ладони, пот заливал глаза, но он не замечал боли. Он вкладывал в каждый удар топора всю свою ярость и страх.

Другая группа, под присмотром охотников, занялась водой. Они развели в центре площади два огромных костра. Лада и Милада, сбросив оцепенение, оказались в самой гуще. Они отыскали все свободные вёдра и коромысла. Забыв о страхе, о девичьей слабости, они носились от колодца к кострам наравне с парнями. Вода плескалась, мочила их простые льняные рубахи, которые мгновенно прилипали к телу, обрисовывая худенькие фигуры. Их светлые косы растрепались, щёки раскраснелись от жара огня и от напряжения. Их решимость, их молчаливая, яростная работа подстёгивала остальных. Если уж девки не плачут, то мужикам и подавно стыдно раскисать.

Ростислав, на мгновение оторвавшись от работы, чтобы перевести дух, смотрел на них. Он видел, как напрягались мышцы на их спинах, когда они поднимали тяжёлые вёдра. Видел, как их туники, промокшие от пота и воды, облепили тела, не скрывая, а лишь подчёркивая нежные изгибы маленьких грудей и упругих бёдер. Но сейчас это зрелище вызывало в нём не простое желание, которое он испытывал в гончарне.

Это был первобытный, тёмный восторг. Восторг вожака, который видит, как его самки готовятся защищать логово. Он видел перед собой не хрупких девушек, а двух молодых, свирепых волчиц, в чьих глазах плескался тот же огонь, что и у него. Каждое их движение, каждый упрямый наклон головы, когда они подкладывали дрова в огонь, были безмолвной клятвой верности. Ему. Это чувство собственничества – дикое, полное права и ответственности – ударило в голову сильнее хмельного мёда. Они были его. Его, чтобы защищать. Его, чтобы сражаться за них. И если боги будут милостивы, его – чтобы владеть ими безраздельно.

Он поймал их взгляды через пляшущие языки пламени. В их глазах не было ни страха, ни паники, только стальная решимость, сфокусированная на нём. Молчаливое обещание: мы здесь, мы с тобой, до конца.

Ростислав отвернулся и с новой силой обрушил топор на бревно. Страх отступил. Ему на смену пришла холодная, звенящая ярость воина, которому есть, что терять. И есть, за что убивать.

Глава 6: Обещание в темноте

Ночь перевалила за свой тёмный зенит. Вся работа, что можно было сделать, была сделана. Котлы с водой тревожно булькали над огнями, как зловещее варево для незваных гостей. Заваленные ворота казались пастью спящего чудовища. Уставшие защитники, выжатые до капли, сидели небольшими группами у костров. Тишина вернулась, но теперь она была иной – не мёртвой, а напряжённой, гудящей, как натянутая тетива лука перед выстрелом. Мужчины молча точили лезвия топоров, и скрежет металла о камень был единственным резким звуком в этой удушающей паузе.

Ростислав чувствовал, как напряжение выедает его изнутри. Ему нужно было уйти от этих глаз, полных надежды и страха, устремлённых на него. Он отошёл в глубокую тень гончарной мастерской. Здесь, в прохладе и полумраке, воздух всё ещё хранил запах влажной глины, остывающей печи и их недавней, прерванной близости. Этот контраст между мирной жизнью, которая была всего несколько часов назад, и надвигающейся резнёй был почти невыносим.

Его руки не были его собственными. Они превратились в куски дерева, саднящие, с занозами под ногтями и ноющей болью в каждом суставе. Он опустился на охапку соломы в углу, уронив голову на руки. Перед его мысленным взором стояло лицо отца, уходящего в лес, и лицо каждого юнца, который остался здесь из-за него. Он не был героем. Он был мальчишкой, который сыграл в дерзость и теперь ждал расплаты. Рассвет мог стать для него последним.

И в этот момент в дверном проёме, очерченные тусклым светом далёкого костра, появились две знакомые тени. Лада и Милада. Они вошли так бесшумно, как могут входить только лесные духи или подкравшийся страх. Они замерли перед ним, две хрупкие, неправдоподобные фигурки в этом мире стали и ожидания крови.

– Мы не можем уснуть, – прошептала Лада, и её шёпот был похож на шелест листвы.

– Нам страшно, Ростислав, – добавила Милада, её голос дрогнул, и эта единственная дрожь выдала весь ужас, что они так храбро скрывали весь вечер.

Он поднял голову. В полумраке их лица казались бледными, а глаза – огромными, тёмными омутами. Он не сказал ни слова. Просто протянул к ним свои натруженные, тяжёлые руки. Они шагнули к нему и опустились рядом на солому, и он не притянул их к себе, а скорее anchored himself to them, как тонущий человек к двум спасительным обломкам.

Они вцепились в его грубую рубаху с отчаянной силой. Их ногти впивались ему в спину сквозь ткань, но он не чувствовал боли, лишь их дрожь. Он чувствовал, как мелко и часто дрожат их худенькие тела, чувствовал хрупкость их рёбер под своими ладонями, чувствовал отчаянный, срывающийся стук двух сердец у себя на груди. Он зарылся лицом в их волосы, пахнущие дымом костра, травами и чем-то неуловимо сладким, что принадлежало только им.

– Всё будет хорошо, – прохрипел он, но слова прозвучали глупо и фальшиво. Он и сам в это не верил.

– Мы не хотим умирать, – выдохнула Лада ему в шею, её горячее дыхание обожгло кожу. А потом она сказала то, что перевернуло всё внутри него. – Но если мы умрём… если это наша последняя ночь, мы хотим… Мы твои, Ростислав. Всегда были. И хотим остаться твоими до… до конца.

В её словах не было похоти. Это была не просьба о плотской любви, а нечто гораздо более глубокое и страшное. Это было полное и безоговорочное вручение себя, своей жизни и своей смерти, в его руки. Это была самая интимная клятва, какую он когда-либо слышал. Акт веры на пороге небытия.

Он отстранился ровно настолько, чтобы заглянуть в их глаза. В свете, проникавшем в дверной проём, он видел блеск слёз на их ресницах, но они не плакали. Милада протянула руку и коснулась его щеки, её пальцы были холодными.

– Мы не боимся умереть, – прошептала она, повторяя и опровергая свои же слова. – Мы боимся умереть в одиночестве. Без тебя.

Они сидели так, трое, сбившись в один живой, дрожащий узел на полу мастерской. Холод ночи пробирал до костей, но там, где их тела соприкасались, горел жар. Ростислав обнимал их, защищая от мрака, а они, в свою очередь, защищали его от сомнений. Он чувствовал их тёплое дыхание на своей коже. Милада взяла его ладонь, грубую, в мозолях и царапинах, и прижала к своей щеке. Лада положила голову ему на плечо и начала тихонько, почти беззвучно рассказывать, как в детстве они втроём прятались здесь, в гончарне, от её разгневанного отца, когда разбили его лучший кувшин.

Их тихие голоса, переплетающиеся с воспоминаниями, изгоняли ужас. Они не говорили о будущем. Будущего не было. Они говорили о прошлом, о единственном, что у них никто не мог отнять. Они сидели, прижавшись друг к другу так тесно, что трудно было понять, где кончается одно тело и начинается другое. Ростислав вдыхал их запах, чувствовал их тепло, и эта первобытная близость – не секс, но обещание жизни, отчаянная попытка утвердить себя перед лицом хаоса – наполняла его силой.

Он уже не был испуганным мальчишкой. Он был вожаком стаи, скалой, за которую держатся его женщины. Он не знал, переживут ли они рассвет. Но он знал, что они встретят его вместе. Это было не обещание удовольствия или страсти. Это было таинство, причастие на пороге битвы. И оно связывало их крепче любых плотских уз.

Глава 6.1: За лесной чертой

Пока Ростислав и сёстры делили на троих свою последнюю, возможно, ночь в тишине гончарной мастерской, за лесной чертой, среди беженцев, другой человек не находил себе места. Это был Гордей, отец близняшек. Его сердце, привыкшее к мерному стуку гончарного круга, сейчас билось в груди, как раненая птица. Он отстал от основной группы и метался по опушке, вглядываясь в далёкие, едва различимые огни Вешней Поляны.

Каждый отблеск костра рисовался в его воображении пожаром. Каждый крик ночной птицы казался предсмертным воплем. "Что я наделал? Как я мог их оставить?" – бормотал он, терзая свои волосы. "Этот Ростислав… мальчишка! Горячая голова! Что он может против сорока сабель? Они погибнут… погибнут!"

Он представлял себе самое страшное. Проломленные ворота, визг, смех кочевников… И своих девочек, своих светловолосых Ладу и Миладу, в руках этих… Он не мог даже додумать эту мысль, она обжигала мозг, как раскалённый уголь. Ярость и бессилие поднялись к горлу жёлчью.

"Я вернусь!" – решил он, разворачиваясь. "Плевать! Умру, но умру рядом с ними!"

Тяжёлая рука легла ему на плечо. Он вздрогнул. Перед ним стояла его жена, Агния.

– И что? – её голос был низким и ровным, без единой нотки паники. – Умрёшь. Героем. А дальше? Кто обо мне позаботится?

Агния не была похожа на других женщин в деревне. Высокая, с широкими, сильными плечами. Её лицо было когда-то красивым, но красоту эту пересекал грубый, белёсый шрам, тянувшийся от виска через скулу почти до уголка губ. Этот шрам, память о её молодости, когда она была поленицей, девой-воительницей, служившей в дружине северного князя, отпугивал женихов. Мужики искали в жёнах покорность и миловидность, а от Агнии веяло сталью и опасностью. Они смотрели на шрам и видели в нём уродство, мужланство, вызов.

Только Гордей, тихий, мягкосердечный гончар, увидел другое. Он смотрел не на шрам, а в её глаза, и видел там не горечь, а несгибаемую волю. Он видел женщину, которая знала цену жизни и смерти, которая могла быть нежной, как глина в его руках, и твёрдой, как обожжённый в печи горшок. Он единственный не испугался её силы. Он полюбил её душу, а она полюбила его за то, что он единственный разглядел эту душу за рубцом на её лице.

– Наши дочери… – выдавил Гордей, задыхаясь. – Агния, они…

– Я знаю, кто наши дочери, – спокойно прервала она. – И ты знаешь. Думаешь, это горячая кровь Ростислава заставила их остаться?

Она коснулась пальцами своего шрама.

– Это моя кровь в них говорит. Это моя гордыня. Моя глупость, от которой я бежала на юг, в твою тихую гончарню. Думала, что если буду лепить горшки и рожать детей, то погашу в себе этот огонь. Но он, оказывается, передаётся по крови. Я не смогла их уберечь от самих себя. Они не смогли поступить иначе. Так же, как когда-то не смогла я.

Она притянула мужа к себе. Он, крупный и сильный мужчина, обмяк в её руках и уткнулся лбом в её плечо, как ребёнок. Его тело сотрясали беззвучные рыдания.

– Я вырастила двух воительниц, Гордей. Хотела вырастить хозяек, а вырастила полениц. И они сейчас там, где им и место – рядом с мужчиной, которого они выбрали своим вождём. У них сейчас своя битва.

Агния посмотрела в сторону деревни. В её взгляде не было страха, лишь мрачная, тяжёлая решимость. В этот момент она мысленно была там, за частоколом, стояла плечом к плечу со своими дочерьми. Она передала им по наследству не только светлые волосы, но и несгибаемый дух. И теперь им предстояло пройти своё собственное боевое крещение.

– А у нас – своя битва, – сказала она тихо, но твёрдо. – Выжить. Выжить, чтобы встретить их, когда всё кончится. Если они выживут… им понадобится дом, куда можно будет вернуться. Пойдём.

Гордей поднял голову. Слёзы высохли на его щеках. Он посмотрел в глаза жены и увидел там не только боль, но и знакомый ему огонь. Он кивнул, взял её за руку, и они вместе, два человека, ставшие одним целым, повернулись спиной к деревне и пошли вглубь леса, унося в себе тяжесть родительской любви и гордости.

Глава 7: Дыхание Степи

Рассвет не принёс облегчения. Он лишь окрасил восточный край неба в больной, серо-розовый цвет, похожий на отсвет далёкого пожара. Из этого рассвета, как демоны из преисподней, выехал туман – плотный, молочный, скрывающий землю. Защитники на стенах напряжённо вглядывались в белую пелену, но не видели ничего, кроме колышущихся, бесформенных клочьев.

Но они их слышали.

Сперва это был лишь низкий, вибрирующий гул, который шёл от самой земли и пробирал через подошвы сапог до самых костей. Затем к нему добавилось едва различимое фырканье и похрапывание лошадей. И наконец – чужой, гортанный говор, отрывистые фразы на незнакомом, лающем языке. Враг был рядом. Невидимый, а оттого ещё более страшный.

Лада и Милада, стоявшие у костра с кипятком, сжали руки. Каждый звук из тумана заставлял их вздрагивать. Ростислав, стоявший на небольшой вышке у ворот, почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он крепче сжал рукоять топора. Это было оно. То, чего они ждали всю ночь.

И вдруг туман начал редеть, истончаться, словно его сдувало невидимым ветром. Из белой дымки одна за другой стали проступать фигуры. Сорок всадников. Они не двигались, просто сидели на своих низкорослых, косматых лошадях, похожих на волков своей лохматой шерстью и злобным нравом. Сами всадники были одеты в шкуры и грубую кожу, их лица под меховыми шапками были плоскими, скуластыми, с узкими, немигающими глазами. Они сидели неподвижно, как изваяния, их кривые сабли и короткие луки висели на сёдел. От них веяло запахом немытого тела, конского пота, степной пыли и крови. Это было дыхание чуждого, безжалостного мира.

Вперёд выехал их предводитель. Приземистый, кривоногий, он сидел в седле так, будто родился в нём. Его лицо под лисьей шапкой-малахаем было страшным полотном жестокости: изрезанное шрамами, с перебитым носом и тонкими, злыми губами. Это был Батур. Он остановил своего коня в сотне шагов от ворот. За ним двое воинов волокли на верёвках двух людей. Это были русичи. Их руки были связаны за спиной, они шли, спотыкаясь, едва поспевая за лошадьми. Их одежда была разорвана в клочья, тела покрыты грязью и запекшейся кровью, а лица – масками отчаяния.

На стенах повисла мёртвая тишина. Каждый защитник чувствовал на себе сорок пар хищных, оценивающих взглядов.

Глава 8: Голос Змея

– Эй, в деревне! – прокричал Батур, и его гортанный, скрежещущий голос легко пронзил утренний воздух. Он не говорил, он лаял, как пёс. – Я, Батур! Я знаю, что вы там прячетесь, как мыши в норе!

Он обвёл взглядом частокол, и в его глазах блеснула насмешка.

– Слушайте меня, и, может, доживёте до вечера. Выходите с миром, и я вас не трону. Выносите всё: зерно, мёд, скот, баб ваших… что у вас есть. Мне нужно только ваше добро! Сопротивление бесполезно! Посмотрите!

В доказательство своих слов он лениво кивнул своим воинам. Те грубо дёрнули за верёвки, и двое пленных рухнули на колени. Один из кочевников спрыгнул с коня и с силой ударил пленника кулаком в лицо. Раздался глухой, мокрый звук и крик боли.

– Эти дурни из Южной Заимки тоже решили поиграть в героев. Глупцы! – Батур засмеялся, и смех его был похож на кашель больного зверя. – Их деревня теперь – просто куча пепла. Ветер носит по ней золу их детей. Их скот мы съели вчера. А их бабы… – он сделал паузу, обводя своих воинов грязным, сальным взглядом. – Их бабы теперь греют моих воинов по ночам. Они сначала кричали, да. Но потом привыкли. Они хорошо служат. И ваши тоже будут служить, если будете упрямиться.

При этих словах Ростислав почувствовал, как ледяная ярость выжигает страх. Он невольно обернулся и увидел лица Лады и Милады. Они стояли белые, как полотно, с широко раскрытыми глазами, полными ужаса и отвращения. Это была не просто угроза смертью. Это была угроза чем-то худшим.

– Но я сегодня добрый! – продолжал Батур. – Смотрите! Я отпущу этих двух к вам! Пусть они расскажут вам, что бывает с упрямцами. И пусть расскажут, какие податливые у них жёны.

Его воины разразились сальным хохотом.

– Убирайтесь в лес. Бросайте всё. И останетесь живы. Просто мужиками без дома и без баб. Но живыми. Даю вам время, пока солнце не поднимется на высоту копья.

Двое кочевников спешились, кривыми ножами перерезали верёвки и с силой пнули пленных в спины.

– Идите! Расскажите им!

Двое несчастных, шатаясь, как пьяные, побрели к воротам.

Глава 9: Ярость побеждённых

Ростислав приказал приоткрыть калитку и впустить их. Как только двое мужчин оказались внутри, они рухнули на землю. Один бился в рыданиях, второй, постарше, тяжело дышал, сплёвывая на землю кровью и выбитыми зубами. Лада и Милада подбежали к ним с водой.

Это был Степан-бортник и его юный племянник, почти мальчик.

– Не надо было… – шептал Степан, отталкивая кружку. – Надо было там сдохнуть…

– Что случилось? – спросил Ростислав, присаживаясь рядом.

Степан поднял на него безумный, воспалённый взгляд.

– У нас было двадцать мужиков. И ворота… хлипкие, на кожаных петлях. Они вырвали их за пять минут. Схватили коней, и… всё. Всё кончилось за час. – Он замолчал, с трудом сглатывая. – Я видел, как они тащили мою жену… мою Оксану… в амбар. Слышал, как она кричала. А я стоял со связанными руками и слушал… А потом её вывел сам Батур… и кинул своим псам.

Его племянник завыл, уткнувшись лицом в землю. Защитники слушали в мёртвой тишине. Рассказ Степана был страшнее любых угроз Батура. Это была голая, жуткая правда.

Степан замолчал, а потом его взгляд сфокусировался, стал осмысленным. Он посмотрел на забаррикадированные ворота, на котлы с кипятком, на решительные лица Ростислава и Борислава. Что-то изменилось в его глазах. Вместо безнадёжного отчаяния там начала разгораться тусклая, но яростная искорка. Искорка ненависти.

– У вас… у вас ворота крепкие, – прохрипел он. – У вас, может, и выйдет.

Он медленно, с трудом, поднялся на ноги, опираясь на плечо Ростислава.

– Я в лес не пойду. Там не спрятаться. Лучше здесь сдохну, но хоть одного из них заберу с собой. Дайте топор.

Второй, его племянник, был сломлен. Он лишь качал головой и плакал. Но Степан, переживший ад и потерявший всё, обрёл новую, страшную цель. Ростислав кивнул одному из парней, и тот протянул Степану тяжёлый боевой топор. Рука бортника, ещё недавно слабая и дрожащая, сомкнулась на рукояти с силой капкана.

За стенами деревни кочевники ждали. Смеялись, что-то громко обсуждая. Они не сомневались в исходе.

Но внутри, в тишине, к двадцати трём защитникам прибавился ещё один. И он был страшнее любого из них, потому что ему уже нечего было терять.

Глава 10: Огненный дождь

Солнце оторвалось от горизонта и зависло в небе на высоте копья, равнодушно освещая сцену грядущей резни. Время, отведённое на жизнь, вышло. Батур не стал тратить слова на новые угрозы. Он просто поднял руку, сжатую в грязный кулак.

По этому знаку половина его отряда – двадцать всадников – сработали как один механизм. Они вытащили из колчанов особые стрелы, толстые и неуклюжие, с наконечниками, густо обмотанными просмоленной паклей и сухим мхом. Другие воины, держа в руках тлеющие фитили, быстро обошли ряды, и над степняками, как болотные огоньки, вспыхнули два десятка маленьких, чадящих факелов.

– АЙДА-А-А! – взревел Батур, и этот гортанный, нечеловеческий клич стал спусковым крючком.

С воем и гиканьем, подражая крикам хищных птиц, кочевники пустили лошадей вскачь. Они не неслись прямо на стены. Они начали кружить перед частоколом, как стая волков, сбивая с толку лучников на башне и поднимая клубы пыли. И из этого хаоса, из этого дикого танца смерти, в небо взвился огненный рой.

Это было жуткое и по-своему завораживающее зрелище. Десятки горящих стрел по высокой, изящной дуге полетели на беззащитную, замершую в ожидании деревню. На мгновение они зависли в высшей точке, а затем, со свистом и шипением, начали падать вниз.

– ТУШИТЬ! – крикнул Ростислав со стены, его голос утонул в общем гвалте.

Стрелы со звуком рвущейся ткани вонзались в сухие, многолетние соломенные крыши. Секунда тишины – и одна, потом другая, потом третья изба вспыхнули, как будто их обмазали жиром и подожгли. В небо взметнулись столбы чёрного, едкого дыма, смешавшегося с запахом горящего дерева, соломы и чего-то ещё – палёных шкур, хранящихся на чердаках, сушёных трав. Деревня начала гореть.

Начался ад внутри ада. Лада, Милада и четверо парней, выделенных Бориславом в "пожарную команду", бросились в бой с огнём. Это была иная война – не со сталью, а со стихией, не менее безжалостной. Они защитили лица мокрыми тряпками и кинулись в самое пекло. Воздух здесь был раскалён, дышать было почти невозможно, жар обжигал лёгкие.

Они действовали с отчаянной, животной яростью. Сбивали пламя тяжёлыми мокрыми мешками, рубили топорами горящие стропила, чтобы огонь не перекинулся на соседние строения. Мир для них сузился до огня, дыма, треска дерева и собственных криков.

Две крыши занялись всерьёз, огонь, как живое, оранжевое чудовище, уже лизал почерневшие стены, подбираясь к окнам. Амбар! Если загорится амбар с сеном – сгорит вся деревня.

Лада, не раздумывая ни секунды, увидела прислонённую к стене хлипкую лесенку. Схватив два ведра с водой, она с нечеловеческой для её хрупкого тела силой взобралась по ней на крышу сарая. Она стояла там, на самом краю, окутанная дымом, хрупкая фигурка на фоне ревущего пламени. Она заливала водой тлеющую солому, которая шипела и чадила ей прямо в лицо, заставляя кашлять и плакать. Её светлые волосы, выбившиеся из косы, были покрыты сажей, платье в нескольких местах уже тлело от падающих искр.

Милада в это время вела свою битву. Занялась старая баня, пристроенная к дому. Дверь заклинило. Не теряя времени, она плечом вышибла хлипкую дверь и ввалилась внутрь. Там было, как в преисподней. Жар, пар, дым. Она вытаскивала изнутри тяжёлые деревянные шайки и кадушки с водой, выливая их на горящую стену. Её нежная кожа покрылась красными пятнами ожогов, рубаха промокла от пота и воды, прилипнув к телу и обрисовывая грудь и спину так, словно она была нагой. Но она не замечала боли.

Ростислав, стоявший на стене и отдававший приказы, разрывался между необходимостью следить за врагом и желанием броситься к ним на помощь. Он с тревогой и звериной, тёмной гордостью следил за сёстрами. Каждая искра, падавшая на их одежду, обжигала его самого. Он видел их не как жертв, а как воительниц. Он видел Ладу, стоящую в огне, как языческая богиня, повелевающая стихией. Он видел Миладу, выносящую воду из горящей избы, упрямую и сильную. Их страх переплавился в ярость, их красота стала дикой, первобытной. Они были не просто сёстрами-гончарками. Они были валькириями, танцующими в агонии огня.

В этот момент, глядя на них, он понял нечто важное. Он желал их не только как мужчина – женщину. Он восхищался ими как воин – воином. И эта смесь грубой похоти и безмерного уважения, эта первобытная, яростная красота двух сражающихся за свой дом девушек навсегда врезалась ему в память, выжженная там огнём и дымом этого утра.

Глава 11: Стальные когти

Пока дым над деревней становился всё гуще, Батур понял, что пожар – это лишь прелюдия. Он должен был сломить волю защитников, заставить их метаться, отвлечь. И пока те были заняты огнём, он начал настоящий штурм.