Триада. Осколки мнимой мечты

Объясняться ей совсем не хотелось, мало того, работы у неё и правда был непочатый край. С тех пор как Эскамильо оставил дом, неопытной в экономических расчётах и процентной прибыли Диане приходилось днями на пролёт ломать голову над тем, чем прежде ей заниматься доводилось в лучшем случае раз в месяц. Но теперь она позабыла, казалось, вообще обо всём: и о чае, что налила ей Беккер, и о сыне, и также забудет она и о Шиллере с его непонятными выкрутасами в течение ближайших нескольких часов.

Мальчик, полностью ошарашенный ответом матери, стоял на том же месте и не смел шелохнуться. Его одолевали и печаль, и досада, и гнев, но позволил он себе только рассерженно топнуть ногой и прикусить губу, нахмурив брови. Уже не первый раз его выставляли дураком, уверенно заявляя, что говорит он всякие глупости, которые сам же и выдумал. Но он ничего не мог поделать, по крайней мере доказать им не мог своей правоты, а потому начинал медленно и постепенно сомневаться в том, действительно ли он о чём-либо говорил.

Шиллер только осуждающе цокнул и покачал головой.

– Ну что за женщина, – последнее слово он произнёс особенно протяжно, как бы добавляя ноту порицания, – но ничего страшного. Мы и одни с тобой вполне можем сходить и на озеро, и на площадь, да хоть в Мюнхен уехать, – и протянул мальчику руку, которую тот охотно обхватил своими маленькими пальцами.

Вместе они решили пройтись только по площади, так как время близилось к вечеру, а до озера идти было не близко. Задирая голову, Иво осматривал объятые красным закатным полотном дома – люди если и сидели дома, то в основном были там не одни, а встречали гостей. Особенно это любили дамы, но большинство квартир пустовали, ведь под вечер солнце жгло не так сильно, как днём, и дышать было куда свободнее. Шиллер старался не умолкать (да и умолкнуть было ему трудно), лишь бы мальчик подле него не зевал от скуки, однако тот мог находить себе занятие даже сидя в углу прачечной, вглядываясь в повторяющийся, но кажущийся таким разным, узор на пожелтевших обоях.

Мужчина рассказывал истории, может быть, не такие занимательные, какими были рассказы о морских плаваниях Эскамильо, но от того не менее интересные. Их героями были простые люди, попадавшие в простые жизненные ситуации, каких и у самих фон Вернеров бывало по несколько раз за день. И слушать их было – словно заглянуть в чьё-то окно. Кто бы мог подумать, что у кого-то, в обветшалой скромной квартире, могла разыграться драма ничем не уступавшая тем, что были на торговых кораблях. Вместо акул были непутёвые соседи и ленивые офицеры, сокровища находили не в сундуках и дрейфующих ящиках, а на полках между книгами в тайнике у какой-нибудь старушки, даже пираты свои были! И от всего этого Иво приходил в такой же восторг, также внимал каждому слову и так живо представлял все эти события, как если бы сейчас лежал в постели, укутанный до носа в пуховое одеяло, и слушал отца.

В молодом и ещё горящим своим делом Эрнсте Шиллере было то, чего не хватало многим жителям Санджарда. Пусть это и был город, напоминал он скорее деревню своим размеренным сельским образом жизни и совершенно незатейливым характером горожан. И Шиллер непременно выделялся своим чисто городским мышлением. Стоило ему сойти с поезда несколько лет тому назад, как он сразу осознал всю трагичность своего положения. По дороге до выписанной ему квартиры он долго и мучительно размышлял, корил себя за необдуманность сказанных слов и пылкость характера, но уже не мог вернуть прошлого – ему теперь, бывшему преуспевающему и амбициозному юристу, пришлось бы мириться с деревенским укладом жизни, бывший ему совсем несвойственным.

В первый месяц молодой человек ходил сам не свой, нигде не мог он найти себе места. Его соседка, какая-то сварливая старуха имени которой он даже не запомнил, вечно встречала и провожала его колкостями и ни разу в них не повторялась. Уж очень нравилось ей наблюдать за отчаянием потерянного в чужом краю человека. Но тот её решительно игнорировал, сохраняя стойкость духа, что была ещё одной его отличительной чертой.

Он всё бродил по мощёным улочкам средь домов, таких похожих на те, что он наблюдал день изо дня в Мюнхене, пока мотался между работой и домом, и с помутневшим от ностальгии сознанием сам не заметил, как ноги привели его в распивочную. Та мгновенно вернула его в чувство разившим внутри едким запахом спиртного и не умолкавшим гамом пьяненьких людей. Он упал за свободный стол чуть ли не в самом дальнем углу (всё-таки совсем изолироваться от людей он не хотел) и заказал первое, что увидел.

Дверь вновь открылась, но не на распашку как обычно оно бывает, когда внутрь спешат ввалиться очередные несколько пьяниц, а довольно спокойно, отчасти даже скромно, потому Шиллер вовсе и не обратил на это внимания, будучи поглощённым с головой своими мыслями. Зашедший мужчина, высокий молодой человек в очках с круглой оправой, в аккуратном ухоженном костюме и со взглядом крайне измученным, почти что мертвецким, не оглядываясь прошёл к столу, за котором уже хмелел юрист, и был, кажется, совсем не удивлён его побитым состоянием. Он осел напротив не говоря ни слова и только оглядывал и без того печальный его вид.

– Вам помощь нужна? – спустя пару минут поинтересовался мужчина, понаблюдав за лежащим чуть ли не без чувств Шиллером.

Юрист нехотя поднял на него взгляд, щурясь от света, и переспросил:

– Помощь? Какая помощь?.. Мне что ли? Не-е, мне помощь… ни к чему.

– Судя по вашему виду и неумению выбирать напитки, она вам всё-таки не помешала бы, – также спокойно проговорил мужчина и прибавил: – Пьёте вы, конечно, ту ещё дрянь.

Это неосторожно брошенное замечание явно было ошибкой.

– Это кто выбирать-то не умеет? – оживился вдруг Шиллер и вяло ударил обмякшим кулаком об стол. – Ещё будет мне тут… какой-то выглаженный педант говорить, что я в спиртном не разбираюсь… Иди куда шёл со своей помощью… очкастый, – прибавил он.

Мужчина лишь повёл бровями, сделав вид, что не услышал последнее слово. Что-то будто всё-таки тянуло его предложить свою помощь.

– Вы не похожи на местного, герр, – начал он, – да и я вас здесь раньше не видел. Кем будете?

– Не видел он… А ты тут кто, городской смотритель что ли, чтоб всех знать, а? Да и с чего это я… и не местный? Я ещё какой местный! – и он вновь ударил кулаком об стол.

– Я не сомневаюсь, что вы гражданин этой страны, а вот в нашем городе вы, видимо, недавно.

– Ну да, да-а… недавно. Вот угораздило ж меня, непутёвого такого, загреметь в эту глушь! – проскулил Шиллер, опустив голову себе на руки. – А ведь мог бы уступить барану! Уступить и жить себе дальше, может даже и в работе преуспеть, и с друзьями сидеть вечерами у кого-то на квартире… Эх, на квартире! На старенькой рухлой квартирке у Зеккера в обнимку с полусонной его собакой Никой! И болтать до утра… до самого утра говорить, как хорошо сидеть в их кругу, и как плохо проснуться в зябкой постели у себя дома… Вот тебе-то, тебе-то, наверное, и знать не приходилось, какого это, потерять всё из-за своего же характера. Да и вообще… ты сам из себя такой весь, чего забыл тут, среди обрюзгших пьяниц?

– Я здесь доктор, Вильгельм Дитрих, как вам угодно.

– Доктор? И что вдруг доктор (это слово он произнёс особенно громко) да и к спиртному-то губы приложил?

– Всяко голову от чужих пустых жалоб от отсутствия собеседника лучше в таких местах чистить, уж вам виднее.

– Мне-то, да-а, виднее! Я вообще юрист, свою контору имел в Мюнхене… Да вот здесь оказался из-за подвешенного языка одного поганого стервятника. Я так-то Шиллером буду по фамилии… Эрнстом Шиллером…

– Ну раз мы знакомы теперь будем, герр Шиллер, – проговорил доктор, поправив спадавшие с носа очки, – давайте тогда ещё по рюмке.

Так просидели они ещё минут двадцать, пока Дитрих не взглянул на свои часы, время на которых говорило, что пора бы уже давно быть дома. Шатаясь, но всё же упёрто, перебирая ногами, Шиллер, оперевшись на плечо нового знакомого, добрёл с ним по узкой дорожке, освещённой одним еле живым фонарём, до хорошенько заштукатуренного дома. На фоне соседних он выделялся своей опрятностью, как и сам Дитрих.

– Это что ж, ваш дом будет? – спросил Шиллер, отпустив стоящего рядом.

– И дом, и клиника, – ответил доктор. – У меня кабинет на первом этаже. Теперь будете знать, герр Шиллер, куда прийти если хуже сделается.

Кивнув пару раз, Шиллер уж хотел было пойти до своего дома, но доктор его остановил. Он вытянул из кармана пальто тёмный пузырёк откуда отсыпал ему в руку горсть пилюль.

– Это вам от похмелья, – добродушно сказал он, после чего откланялся и ушёл.

Вспомнил Шиллер об этой случайной встрече со своим другом Вильгельмом Дитрихом совершенно неожиданно, пока проходил мимо той самой распивочной, так и стоявшей на той же улице. Было это лет так семь аль восемь назад, но каждый раз вызывало у него приятную улыбку и скромный стыд за свои слова.

Дверь распивочной аккуратно распахнулась и абсолютно невозмутимо с сигаретой меж губ оттуда вышел упомянутый выше доктор Дитрих и своим появлением поверг в секундное оцепенение Шиллера. Тут же он его окликнул:

– Дитрих! Какая встреча! Я-то думал ты из своего кабинета совсем не выбираешься, – радостно заговорил Шиллер, подойдя ближе и протянув другу руку для приветствия.

Дитрих повёл бровью, делая затяжку, и пожал ладонь друга.

– Решил понадеяться, что сегодня никого экстренно оперировать не придётся. Иной раз им нужно будет подождать.

– Эх, подлец! Но отдых дело важное, а то ты себя видел? Такое чувство, словно подушка в последний раз видела твоё лицо неделю назад.

– Не преувеличивай. Сам, я смотрю, не бедствуешь. Костюм прикупил? А то сил порой не было смотреть на тебя в одних и тех же лохмотьях.

– Да что вы все к этому костюму пристали? Ну купил! Сам же говоришь, теперь хоть приятнее на меня смотреть.

Шиллер рассмеялся добродушно настолько, что даже вечно уставший и с угрюмой гримасой Дитрих улыбнулся краем губ.

– Куда держишь путь? – спросил доктор. – Или решил проветриться?

– Да вот, вывел на прогулку сына нашей уважаемой фрау фон Вернер. А то ей, видите ли, некогда сделалось. Всё сидит как ты, погрязшая в бумажонках.

– И где же он, позволь спросить? – с усмешкой заметил Дитрих.

Шиллер посчитал его слова не более чем глупой шуткой, но оглянувшись вокруг, понял, что мальчика и правда рядом нет. Глаза его тут же забегали по всей улице в поиске русой макушки, но натыкался он лишь на смеющийся люд и выползающих из распивочной хмельных мужиков. Он быстрыми шагами оглядел окрестность у площади, нервно покусывая губу и мотая головой в растерянности. Наконец он выдохнул, когда заметил Иво у фонтана в центре площади.

– Ты куда сбежал, друг мой? – бегло заговорил Шиллер хватая мальчика за плечи и осматривая его с ног до головы. – Твоя мать меня на корм своим розам пустит, если с тобой что-то случится!

– Успокойся уже, Эрнст, – Дитрих также осмотрел мальчика, придерживая друга за плечо. – Всё с ним в порядке. Следить надо было тщательнее, а не болтать, позабыв обо всём.

– Скажешь тоже, советчик нашёлся, – разгорячился Шиллер, но с замечанием был согласен.

Доктор хотел было поздороваться с Иво, спросить о том, как они с матерью поживают, но как гром средь бела дня по площади с визгами начала метаться женщина, с бледным как простыня лицом.

– Доктор! – вопила она, – Доктор, вот вы где! Беда, милый, беда-а, сестра моя без чувств лежит дома, совсем увядшая! – она говорила задыхаясь, хватая Дитриха за руки. – Ну что же вы стоите! Она же там совсем издохнется!

Доктор перехватил её трясущиеся ручонки и успокоил, заверив, что прямо сейчас отправится вслед за ней и посмотрит на её сестру, после чего пошлёт к ним медсестру. Оба поспешно скрылись. Чуть перепуганный люд на площади поглядывал им вслед, но очень скоро вернулся к своим делам, и вряд ли кто-то из них всерьёз задумается о судьбе бедной сестры той взбалмошной женщины.

Шиллер, по обыкновению покачав головой и цокнув языком, взял мальчика за руку и повёл обратно в «Розендорф». А Иво всё думал о завлёкшем его фонтане. Причудливым ему казалось то, зачем люди кидают туда различные драгоценности в надежде, что желания их вдруг сами собой исполнятся, ведь видел он и как нищие эти самые драгоценности достают. Но важен им не факт того, что условная монета лежит там, на позеленевшем дне, а то, что они вкладывают в этот великодушный и до безобразия глупый жест. Свои монеты он, конечно, бросать в фонтан не вздумал – знал, что на них можно купить ароматную булку или даже пряник какой-нибудь расписной. Да и нужна ему, смелому и трудолюбивому, какая-то лишняя помощь в виде фантомного слушателя его желаний? Смотря на отца с матерью, а теперь ещё и на герра Шиллера, с его историями о бедном народе, Иво постепенно привыкал, что ничего в этом мире просто так никому не достаётся, и что никакая волшебная вера в чудо не поможет ему так, как лишняя медная монета в кармане.

XI

Уже почти месяц прошёл с того момента, как «Розендорф», казалось, смертельно опустел. Диана изо дня в день спала всё хуже, ворочалась в пустой и жаркой постели, веки никак не смыкались. Не покидали её противные до тошноты кошмары и тревожные мысли, роившиеся в её голове днём, точно назойливые комары. Она старалась себя отвлечь как могла – прогуливалась по саду, выбирала книгу, что попроще и с героиней поглупее, и садилась под любимую яблоню на час-другой. Днём выходить она не любила, зной вынуждал её слоняться как поникший от засухи цветок в поиске хоть малейшего клочка земли в тени и мучительно ожидая слабого порыва ветерка. Потому всё чаще она стала гулять по ночам. В детстве Диана с матерью регулярно утраивали прогулки в такое время и не страшили их вовсе темнота и совы, ведь ничто не казалось опасным, пока она держала Грету за руку, обвивши её как обезьянка дерево. Девочка смотрела на небо и думала, как же далеко находятся звёзды, но дарят свет даже ей, а смотря на полную луну, всегда загадывала желания. Вот и сейчас глядела она на яркое блюдце на вороном небе и молила о скорейшем возвращении мужа.

Ближе к полуночи Диана возвращалась в дом, где дожидалась её Мэри. Обычно горничная уходила домой после девяти вечера, но теперь и она не могла оставить работу, как всем говорила, хотя на самом деле сидела допоздна из-за мечущегося в груди беспокойства. Но в тот вечер осталась она ещё и потому, что почтальон в самый последний момент занёс им очередную стопку писем, которых было порядком больше, чем приносят в любой другой день. Передать хотела лично – на Петерса надежды возлагала крайне редко, ибо тот вполне мог и забыть, и потерять, а потом как ни в чём не бывало сказать: «Ну что ж важного может быть в простых пожелтевших обрезах?» – и посмотреть так высокомерно, что непременно захочется если не дать ему хорошенькой пощёчины, так высказать пару колкостей.

– Фрау фон Вернер, постойте, – обратила на себя внимание хозяйки Мэри и протянула ей ровную стопочку бумаг. – Вам корреспонденцию прислали.

– Так поздно? – вяло пробормотала Диана. – Спасибо, дорогая. А чего ж ты домой не идёшь? Неужели меня караулишь?

– У меня ещё были дела в прачечной, – соврала ей горничная. – Сейчас вот, пойду уже.

Протянув небрежное «Хорошо», перешедшее в сонный зевок, Диана поднялась в свой кабинет, который успел надоесть ей настолько, что каждый раз открывая эту старую дверь с потрескавшейся краской, она угрюмо морщилась от противного запаха пыли и старой бумаги, почти нулевого освещения, вида тонны незаполненных документов, и желала как можно скорее захлопнуть дверь и больше никогда её не открывать. Хозяйка с силой бросила письма на пустой кофейный столик и упала на диван. Ей хотелось закричать и устроить в мелком кабинете полный хаос, раскидать все книги, сгрести весь хлам со стола на пол, разорвать и выкинуть в окно ненавистные квитанции, но всё, что она могла, так это полулёжа на продавленном стареньком диване измерить взглядом потолок. Время на часах перевалило за час ночи.

Диана медленно приняла сидячее положение, словно была чем-то больна, настолько измождённо выглядело её лицо и слабы были движения. Несколько прядей выскользнули из пучка на её затылке и стали неприятно щекотать вспотевшую шею. «Когда же это всё закончится?» – проскулила она сама про себя, но вдруг её взгляд зацепился за вылетевшее из стопки маленькое письмецо. Это даже было не совсем письмо, скорее записка, впопыхах сложенная.

Она покрутила записку в руках. Самый обычный листок бумаги на ощупь пах то ли землёй, то ли чем-то сильно её напоминавшем, края слегка измахрились, а на месте сгибов листочек и вовсе рвался от малейшего движения. Очень хотелось Диане поскорее развернуть письмо, жадно прочитать его, но что-то будто её останавливало. Даже увидев перед глазами текст, она не решалась его прочесть. В груди её сердце трепетало, ладони понемногу начали потеть, и она обтёрла их о платье.

Наконец, она приступила к чтению, и почти сразу же остановилась. Руки её затряслись пуще прежнего, а сердце чуть ли не вылетало из груди. В размазанных буквах, быстро выведенных карандашом явно не на столе, она узнала почерк мужа и до того это осознание её порадовало, что теперь отвести глаз от текста было невозможно. Слово за словом проглатывала она глазами, перечитывая некоторые вновь и вновь, чтобы понять их суть, и до того в миг опьянела, что зайди к ней кто-нибудь в этот момент, то подумал бы, что она выглядела как последняя дура с туповатой улыбкой и подрагивающими от смеха плечами.

Но вот она дочитала до последней точки. Письмо шло до неё три дня. За всё это время Эскамильо никак не мог ей что-либо написать, хотя в голове его весь текст был давно готов, только возьми карандаш и перенеси его на бумагу. Он знал, что его жена не переносит тяжёлые новости и чужие страдания, потому о действиях на фронте не рассказал, ограничившись лаконичным «не худо, и тем лучше». Писал он больше о том, как себя чувствует и как безмерно скучает по своей любимой и сыну. Бодрость духа он не терял ни на день, каждое утро просыпался с мыслью о скорой победе и возвращении домой, а к вечеру засыпал как мертвец с уже другой мыслью о том, как же семья его проводит дома свободное время. Упомянул и об Андре; он всегда подле него, слушает его бредни и на каждую кивает. Он умолчал о том, что порой мрачность и задумчивость друга его пугала – подумал, что Диана обязательно поделится этим с Луизой, а та непременно начнёт себя накручивать и совсем покой потеряет, тем более Андре и сам ей пишет. Большего женщине знать и не надо было.

Она с тёплой улыбкой и невиданной энергией в теле отложила письмо. Хорошие новости от мужа были лучше любого лекарства. Рука её потянулась за следующим письмом, гордо возвышавшимся над остальными. Когда оно оказалось перед ней, радость внутри неё поутихла. Вид у конверта был поблагороднее предыдущей военной записки, даже сургучная красная печать присутствовала. Как раз от этой самой печати у Дианы резко спёрло дыхание. Такие приходили только от её отца.

Со стойким отвращение она вскрыла конверт и вытащила оттуда белоснежный лист бумаги, чуть ли не искрящийся от белизны. Уже готовясь увидеть очередные миллион абзацев пренеприятнейшей критики от старого отца, Диана улеглась поудобнее на диван и развернула листок, но первые же слова её вновь поразили.

Увидела она отнюдь не плотно прижатые друг к другу слова с петельчатыми изгибами, которые любил писать её отец в большом количестве, а всего лишь полстраницы не особо густого текста. Девушка нахмурилась; письмо извещало её о смерти Вейлора вечером четыре дня тому назад.

В душе её поселилась странная радость и одновременно с ней отвращение к самой себе. Как она может радоваться смерти собственного отца? А как же Иво? Ведь дедушка делал всё чтобы он вырос образованным и начитанным юношей. Вопросов было слишком много, поэтому Диана вновь опустила глаза в текст. Конечно, камердинер её отца дословно передал все его желания и даже сообщил о доле наследства, которую Вейлор ей почему-то оставил.

Письмо с пренебрежением улетело обратно на кофейный столик. «Какого чёрта? – возмутилась Диана, покусывая косточку указательного пальца. – Стоило мне о нём забыть, как тут он снова решил о себе напомнить. Ну что за старик… сил моих на него нет! И что теперь мне нужно делать? Ещё и это наследство… Зачем он вообще мне что-то передал, если я так его раздражала? Боже! Даже после смерти от него одни проблемы!» – она проскулила себе в руку, и опять поднялась на ноги. Ей не хотелось больше ничего делать, не хотелось думать. С письмом было решено разобраться на другой день, а пока Диана потянулась за последним примечательным конвертом, от которого она совсем не знала, чего ждать. И как же ей стало легко на душе, когда она поняла, что это всего лишь оплата за её работу. Она быстро убрала деньги к остальным конвертам и, наконец, ушла спать.

Проснулась она на следующее утро с хорошим настроением – впервые за долгое время она чувствовала себя действительно отдохнувшей. Спустившись вниз, Диана ожидала увидеть привычную картину с доедающим завтрак сыном, одной ногой уже готового сорваться с места, ходящей по коридорам Мэри с корзинкой из-под белья или тряпочкой для пыли и Луизой, бережно убирающей посуду, которая, заприметив подругу, непременно ей улыбнётся и отправится заваривать свежий чай.

Но вместо столь приятной атмосферы утренней суеты она почувствовала ноющую боль в шее и необъяснимое раздражение. О письме из Франции ей одним только своим присутствием напомнил Фурье, сверяющий время у напольных часов в коридоре.

– Вы сегодня рано, герр Фурье, – с каким-то презрительным тоном сказала Диана, усаживаясь на своё место за столом.

Гувернёр поднял на неё глаза, но никакая эмоция на его лице не промелькнула; он вернулся к изучению часов.

– Доброе утро, фрау фон Вернер, – дружелюбно начал он, помолчав какое-то время. – Ваш сын – удивительный ребёнок. Он очень правильно посоветовал мне вставать пораньше. Знаете, я даже не чувствую себя уставшим.

– А раньше разве чувствовали? – спросила она.

– Если вы думаете, что дело в комнате или других материальных вещах, то можете не переживать, ваше гостеприимство не знает границ. Но вам должно быть известно, как трудно заснуть и выспаться, когда думаешь о всякой ерунде, не стоящей и минуты размышлений. Да и как учитель, я, пожалуй, подавал не самый лучший пример, допоздна гуляя по городу.

– У меня есть хороший знакомый, он доктор, если вас что-то тревожит, можете к нему сходить.

– Вы меня неправильно поняли, фрау фон Вернер, но я очень благодарен что вы так обо мне беспокоитесь. Буду иметь вашего знакомого в виду. А сейчас мне пора, хорошего дня.

На часах было девять утра. Фурье отошёл чуть в сторону, ближе к прихожей, и посмотрел уже на свои карманные часы. Диана внимательно за ним наблюдала. Тут послышались частые громкие шажки на втором этаже, но на лестнице они резко притихли, будто кто-то крался. Из-за угла показался Иво, он тотчас замер в ступоре увидев перед собой учителя. Они молча друг на друга смотрели. Выражение лица мальчика сделалось мрачным, точно его поймали за какой-то шалостью, но на самом деле он сам неосознанно попался на свою же уловку.

– Доброе утро, мсье фон Вернер! – протянул ему руку забавно улыбавшийся Фурье. – Как хорошо, что вы сегодня рано. Я, как видите, тоже.

Иво ничего не говорил, только натужено улыбнулся.

– Ну что, раньше начнём – раньше закончим, так ведь? – продолжал Фурье. – Я как раз нашёл очень интересную тему для нашего занятия. Вам оно понравится.

Мальчик смиренно закивал, вздохнул, и вернул себе былой игривый настрой. Он не сильно расстраивался, когда что-то шло не по плану, хоть и мог с досады недолго позлиться, то ли на себя, то ли на окружающих, то ли ещё на что-то. В мыслях у него уже к тому моменту созревал другой план, сполна учитывавший предыдущие ошибки и претендующий на безоговорочный успех, ведь просто так он никогда отступать не думал. Конечно, дело было совершенно пустяковым.

Диана легонько улыбнулась, глядя на них, но вскоре вернулась к своему чаю. Взирая на своё отражение в тёмном напитке, она поймала себя на том, что мысли её вновь были заняты тяжёлыми, почти что неподъёмными переживаниями. В миг ей расхотелось и пить, и есть, она захотела прикрыть глаза и лечь обратно в постель, проспать всё на свете, ни о чём больше не думать.

Разбудил её от мечтаний неожиданный стук в дверь. «Кого принесло в такую рань?» – подумала Диана, нехотя поднимаясь с места. На пороге встретила её женщина лет тридцати, свежо и бодро выглядевшая, в ситцевом голубом платье с белоснежными рюшами на рукавах и длинной юбке – подруга и соседка Дианы Ольга Буевская. Ольга непременно была хороша собой, хоть и выглядеть со временем стала под стать этому месту, то есть по-деревенски. Она была миленькой блондинкой со строгими, но невероятно живыми и горящими большими голубыми глазами с длинными ресницами, с округлым личиком, слегка похудевшими щеками и обязательно накрашенными красной помадой тонкими губами. Ольга чуть ли не прыгала на месте, оглядывая изнурённую подругу, явно желая о чём-то ей в подробностях рассказать.