Громов: Хозяин теней – 4

И будут выписывать.

Работа у нас не так, чтобы сложная. Стой себе да вытряхивай содержимое мешков в широкий зев машины. Заодно уж следи за давлением, которое надо то прибавлять, заслонку открывая, то убавлять, чтоб не сорвало чего. Порой и спускать приходится, и тогда над машиной вырывается тонкая струя пара. Но это редко. Машины старые, трубы тоже, и давление держат не особо.

Мешки подвозят на тележках. Метелька срывает бляхи с пломбами, которые надобно складывать в отдельную коробку – по ней потом выработку и посчитают. Потом вдвоём подхватываем мешок и высыпаем, стараясь, чтоб ничего-то мимо не просыпалось. Ну и чтоб мешок не затянуло. Тот, кто проектировал здешние машины, о технике безопасности имел весьма своеобразное представление. Вон, если наклониться, видно, как вращаются, поскрипывают стальные валы. Широкие лопасти лезвий, на них закреплённых, переминают и куски древесины, и какие-то корни, кости, порой выплёвывая в лицо облака мелкой трухи. И всё бы ничего, да труха эта напрочь пропитана силой. И мне-то оно лишь в радость – тени готовы по каплям собирать, а вот Метелька чихает и к концу дня обрастает этой вот силой, что камень мхом. Призрак и Тьма, конечно, соберут, вылижут, да…

В общем, вредное тут производство.

Дрянь эту, в мешках, доставляют с той стороны. Как я понял, единственная виденная мною полынья, была мелкой, а встречаются такие, что и побольше, в которые и людей нагнать можно изрядно, и даже технику какую-никакую протащить. Техника и снимает верхний слой почвы, пакуя его в мешки. А уж тут, на фабрике, идёт дальнейшая обработка.

– Не зевай, – раздался крик слева. И тут же – глухой грохот и мат. Что там случилось, не знаю, но кровью не завоняло, уже хорошо.

– Савка! – рявкнул Метелька, пихая в бок. – Глянь, ща станет…

В мешках попадалась не только земля с корнями. Её наша машина вполне себе пережёвывала, а вот камни – дело другое. Мелкие-то разминались и уходили по кишке конвейера дальше, а вот крупные навроде того, который бахнулся у нас, могли и машину сломать.

Здоровущий. Точно меж валами не пройдёт.

И я спешно потянулся к рычагу.

Поддавался тот туго, и камень успел пару раз бахнуться о широкие боковины ножей. Но машина пыхнула паром и остановилась. Так, теперь второй ступор.

– Савка, не глуши, я сейчас, он близенько лежит.

Метельку, уже готового нырнуть в пасть машины, хватаю за шкирку. Вот сколько раз ему говорено! И не только ему. Инструкция есть, а…

– Питание.

По правилам я должен закрыть заслонку и дождаться, пока давление внутри машины снизится. И, клянусь, это очень и очень правильные правила.

– Она потом раскочегариваться будет вечность, – ворчит Метелька, а я окончательно отрезаю машину от потока. И стравливаю пар. Резкий свист бьёт по ушам. Само собой, пар выносит и труху, и сила изнанки повисает под потолком. Это тут же привлекает теней. И Призрак, отталкиваясь от пола, взмахивает крылами.

А я вгоняю меж валов пару железных штырей.

Этого уже в инструкции нет, но бережёного, как говорится…

– Что тут происходит? – голос уже знакомый.

А тип без шубы.

Ну да, в цеху жарко. И трубы греют. И машины. И так-то работёнка физическая согревает.

– Камень, ваше благородие, – Метелька спешно сгибается в поклоне. – Попался вон. Если не достать, то поломит…

Я тоже спешу согнуться, но взгляд сам цепляется не за этого, нового управляющего, а за Воротынцева. Надо же, как близко.

Руку протяни…

Или вот не руку. Убивать можно по-разному.

Глава 3

Молодому купеческому товариществу требуются крепкие мужчины в возрасте от 16 лет для вольного артельного промысла. Умение владеть оружием приветствуется. Заработок – от 100 рублей в месяц. Медицинское обслуживание. Страхование жизни и здоровья.

Сплетникъ

– Камень? – переспрашивает он. – Могу я взглянуть?

И не дожидаясь ответа, отодвигает, что этого управляющего, что Прокофьева. Сам же легко запрыгивает ко мне. От Воротынцева воняет кёльнской водой. И весь он такой вот…

Такой.

Как Мишка при первом нашем знакомстве.

Сразу видно – аристократ. Рубашечка беленькая, костюмчик по фигуре шит, посадки идеальной. Обувь, правда, уже не блестит, а волосы – вполне. На пробор разобраны, смазаны бриллиантином и уложены по моде, лёгкой волной.

Над губой усики, реденькие, но есть.

– И откуда вообще этот камень взялся? – в глубины машины Воротынцев глядит с немалым интересом и слегка морщится, то ли от пыли, то ли силу, которой от механизма фонит конкретно так, чувствует.

– Да ясно же, сами бросили, чтоб не работать, – управляющий морщится, но тоже лезет. Ему, в отличие от Воротынцева, костюмчика жаль. Но и отстать от хозяина он не может. Вот прётся, при том нас с Метелькой взглядом прожигает и явно запомнит.

– Мы получаем сырьё без предварительной очистки, – Прокофьев лезть не стал. И места мало, и смысла коленца выписывать никакого. Вот и стоит в стороночке, но пояснения даёт. – Хотя камни встречаются не так и часто.

– И что нужно делать?

Надо же, какое искреннее любопытство. Хотя вот платочек достаёт и к лицу прижимает. Пахнет от станка своеобразно.

– Достать, само собой. Эй ты, лезь, – тросточка нового управляющего толкнула меня в плечо. И вот немалых сил стоило удержаться, не перехватить её.

Спокойно.

Всё одно ведь собирался камень доставать. Вот и поднимаюсь, переваливаюсь через край, находя махонькую приступочку, которую оставили изнутри как раз для таких случаев. Ну и ещё когда машину моют, тоже пригождается. Но это по словам Филимона происходит редко. Сама приступка не сказать, чтоб надёжная, даже под моим весом скрипит, и ноги на ней едва вмещаются, а Метелька уже подаёт крюк. Машина разогрета и металл ручки, за которую по задумке конструктора надо придерживаться, обжигает ладони. Терплю. Камень получается зацепить на сразу. Он, поганец, крепко застрял между валов, и крюк то и дело соскальзывает.

– Вот о чём я вам говорил, – новый управляющий снова тычет в спину. – Это просто наглядная демонстрация того, как бездарно…

Камень грохочет, перебивая вдохновленную речь.

А я подхватываю его и выбираюсь. С облегчением.

– …время. Вместо того, чтобы просто поставить машину на временную паузу, они полностью отключают её от питающих систем, стравливают давление внутри системы. И теперь на восстановление необходимого для работы…

Я кидаю камень в ящик, который стоит тут же. Булыжники тоже пойдут в переработку, но машины для них нужны другие.

– Это не прихоть. Это вопрос безопасности, – Прокофьев всё же не выдержал. – К сожалению, практика показывает, что обычного ступора недостаточно. Иногда он просто не срабатывает, и машина начинает работу. Если в это время внутри находится человек, то…

Он выразительно замолчал, позволяя самим додумать.

А Мишка рассказывал ведь.

Он вообще был против, чтобы мы сюда устраивались. Мол, неполезное это место для детского здоровья. Хотя как раз с точки зрения местных мы детьми уже не были. По документам четырнадцать исполнилось? Стало быть, работаем по взрослому разряду.

Правда, с урезанною платой[7].

– Просто нужно внимательней быть. И расторопней, – эффективный менеджер скривился. – Такие простои резко снижают производительность. При высокой степени неоднородности сырья некоторые машины простаивают половину срока. А временами работники действительно подкидывают камни, устраивая себе таким образом отдых…

А по Воротынцеву и не понять, чего он думает. Он вообще кажется несколько растерянным.

Я же отпускаю рычаги, и машина, вздохнув, свистнув – что-то не ладилось в магическо-паровых внутренностях её – снова выплёвывает облачко пыли. Огромные валы начинают движение, пусть медленное, сонное, но ножи-зубья перемалывают огромную кость, торчавшую изнутри. И мы с Метелькой, подхвативши очередной мешок, вытряхиваем содержимое его.

– Выглядит очень… опасно, – Воротынцев поёжился. – И я понимаю ваши резоны, однако мы должны быть готовы, что новоучреждённое Министерство Труда…

Ага, про эту инициативу на фабрике тоже наслышаны. Только как-то не особо в неё верят. Вот в батюшку-царя, который не знает, как проклятые эксплуататоры-капиталисты рабочих притесняют, верят. А в новое министерство и регламенты всякие – не особо.

– …и привлекать внимание излишним травматизомом…

К нам все резко теряют интерес. На фабрике много иных занятных механизмов, которые надо показать новому хозяину. И процессия удаляется.

– Фух, – Метелька смахнул пот и, прижав ладонь к боковине, заметил. – Надо бы в охладители воды долить, а то выпарило.

Это тоже наша работа.

– Сколько осталось?

– Ведра два, – он заглянул в бочку. – Не хватит. Придётся водовозов кликать. Митрич опять ругаться станет. Может, того… погодить?

Машина явно требовала ремонта или хотя бы регулировки, потому как положенной на смену бочки воды нам давно уже не хватало. Но и оставлять так, как есть, это нарываться. В лучшем случае – встанет, а нас обвинят в поломке, навесивши штрафы. В худшем вовсе рванёт. И тут до штрафов можно не дожить.

Нет, и это меня называли капиталистом?

Да я по сравнению со здешними дельцами был заботлив, аки отец родной.

– Иди, – я поднял очередной мешок. Плечи уже ныли, мышцы опять к вечеру задеревенеют. – Сегодня, глядишь, и не будет.

Нет, надо что-то делать.

Это в теории выглядело просто. Устроиться на завод. Отыскать революционеров. Выйти через них на других, которые с артефактами завязаны, а там уже по ситуации. Вот только оказалось, что тут, на заводе, революционеры, если и есть, то о себе заявить не спешат. На лбу-то у них партийная принадлежность не проставлена. А разговоры… ну, начальство везде ругают. И правительство. И на жизнь жалуются. Стоило ж самим про революцию заикнуться, так мигом с нами вовсе говорить перестали.

На всякий случай.

После того взрыва в Зимнем Третье отделение крепко взялось изводить не то, что революцию, но и всякое инакомыслие. Вот и изводили.

По сей день.

К Митричу Метелька сходил.

И воды доставили. И в целом остаток смены прошёл обыкновенно. Разве что с каждым выброшенным в зев машины мешком крепло желание сбежать.

Знать бы куда.

Из проходной мы вывалились и хотелось бы сказать, что глотнули свежего воздуха, так ведь ни хрена подобного. Воздух за день настоялся, напитался, подкормился фабричными дымами. И потому ночь здешняя уже отливала желтизною, впрочем, как и остатки снега.

– Сав, а Сав, – Метелька сунул руки в карманы. – Как-то оно всё… не так. Может, пошли пожрём куда?

– Пошли, – согласился я.

Проблема ведь даже не в сменах этих. И не в том, что на нас, молодых и рьяных, идеально подходящих под портрет потенциального революционера, эти самые революционеры выходить не торопились. Проблема в том, что с этой отупляющей работой ни на что другое сил не остаётся.

Завод.

Отдых.

Война с бабкой, которая всё норовит сэкономить. И снова завод. А в единственный выходной хочется сдохнуть. Но вместо этого приходится причёсываться и идти в церковь, ибо за моральным обликом трудящихся если не следят, то всяко приглядывают. Митрич вон на входе стоит, почти как на проходной. И раз-другой глаза на неявку закроет, а на третий штраф влепит.[8]

Или паче того объявит безбожником.

Почти клеймо.

Потом же собираться и в гости, ибо если не явишься, Танька в волнение придёт. С неё станется самолично заявиться, проверять, что ж этакого приключилось.

В общем, как-то оно всё не по плану.

И не хотелось не то, что мести, ничего не хотелось, просто упасть и выспаться, наконец.

В корчме было темно и душно. Под низкою крышей дым висел тёмным облаком. Столы стояли тесно и все-то почти заняты были, хотя, вроде, не зарплатный день.

– Савка! – Филимон вскочил и руками замахал. – Ходь сюды! Да двигайтесь, кому говорю… во, с ребятками познакомлю. Хорошие ребятки.

Хорошие.

Только чужие напрочь.

Кажется, зря я на планы грешил, потому что рабоче-пролетарского в Филимоновых знакомцах было мало больше, чем в моей дорогой сестрице.

– Это вот Савелий. Да садись, садись… товарищи, двигайтесь, – про «товарищей» он сказал шёпотом, но с выражением. И на меня зыркнул, мол, понял ли намёк. – В тесноте, как говорится… а это Метелька. На него не глядите, ещё тот пустобрёх…

Товарищей было трое.

Девица скучающего вида, совсем юный парнишка, чьи светлые волосы поднимались над головой этаким одуванчиком и хмурый усатый мужик, которого, кажется, больше интересовало содержимое его кружки, чем то, что происходит вокруг.

Вот только взглядом он нас одарил быстрым и цепким. И парня, вскочившего было, осадил.

– Доброго вечера, – сказал я, втискиваясь меж пареньком и Филимоном. А вот Метельке досталось место подле девицы.

– Доброго! – этакой оказии Метелька очень даже обрадовался. – Теперь уж точно доброго!

– А это Светлана, Симеон и Светлый.

Они нарочно так подбирали, на одну букву? Скорее всего. Имена наверняка не настоящие.

Как и костюмы.

Да, с виду дешёвые, вот только платье у девицы по фигуре скроено. А на ногах Симеона сапожки яловые, почти новые. И пиджачишко, пусть и простенький, да из шерстяного сукна.

В этом я уж разбираться начал.

Из кармана вон цепочка часов выглядывает. Не золотая, но тут и часы сами по себе экзотика, а уж чтоб карманные и на цепочки – и вовсе редкостная редкость.

– Пива? – Филимон снова подскакивает, и вот его как раз усатый не пытается удержать.

– Квасу, – говорю. И Метелька, подавивши вздох, присоединяется.

– И мне.

– И пожрать бы чего, – поддерживаю, потому как жрать хочется снова. Я вытаскиваю рубль. – Себе тоже возьми…

– Отрадно видеть, – голос у юноши ломкий. – Что хоть кто-то не поддаётся искушению и осознанно предпочитает сохранять ясный ум. Алкоголь губит народ…

И замолчал.

Я тоже заговаривать не спешил. Принюхивался. Пахло от юноши хорошо, чистотой.

Руки у него тоже белые.

А девица вовсе в перчатках. Сидит, потупившись, но нас с Метелькою разглядывает с интересом.

– Щи с потрошками! И пироги ныне, – Филимошка вернулся с тремя кружками. Себе он, видно не проникнувшись речами о вреде алкоголя, взял пива, которое отпил спешно, точно опасаясь, что заберут. – Ух… разбавил, скотина этакая!

Воды и в квас плеснули, и потому хлебный вкус его отдавал кислотой.

– Филимон рассказывал, что вы недавно устроились на фабрику? – подал голос Светлый.

– Ага, – ответил Метелька, квасу пригубив. – Второй месяц как… теперь, небось, погонят.

– Чего?

– А… начальство ныне приезжало.

– Большое?

– Больше некуда, – вклиниваюсь в разговор. – Сам хозяин. В смысле, Воротынцев. Младший. С ним управляющий новый.

– Вот по роже видать – ещё та паскудина, – Метелька ткнул Филимона в бок. – А пироги где? Сказал, чтоб принесли? А то у меня кишки на хребет налипли уже.

И в животе его заурчало.

– У нас аккурат машину остановить пришлось. Камень, – я говорю неспешно, стараясь не слишком глазеть на товарищей. Интересно, натуральные идейники или провокаторы полицейские? Вторых нынешним временем едва ли не больше, чем реальных революционеров. – Этот и придрался.

– Ага, мол, мотору заглушили, отчего простой.

– А зачем глушили?

– Покладено так, – Метелька снова квасу хлебанул. – Потому как если просто ступор поставить, рычажком, тогда сорвать может.

– В системе давление нестабильно. Если прыгнет, то аварийный клапан не выдержит, – продолжаю я. – И выдаст поток в основное русло. Валы крутанёт, тогда и всё, поминай, как звали. А отключение заслонку на входящем рукаве ставит. Её уже выбросом не подвинуть.

– Вы неплохо соображаете.

– Приходится.

– И речь правильная, – товарищ Светлый щурится. – А управляющий, стало быть, не согласен? Отчего же?

– Так если машину отключать, то давление внутри падает. И потом, чтоб его нагнать, нужно время. Машина работает медленно. И есть риск не выполнить норму.

Мы с Метелькой сегодня едва-едва добрали. А Митрич ничего не сказал. Вчера б ещё прошёлся, обозвав безрукими захребетниками, а сегодня только вздохнул и взгляд отвёл.

– Если так-то многие просто стопорят, чтоб потом недоработки не случилось. Прыгает-то в системе не так и часто…

– Однако для вашего управляющего важнее получить прибыль, чем сохранить здоровье рабочим? – поинтересовалась девица.

– Я… вправду за пирогами, а то чегой-то долго, – Филимон вылез.

– Для любого управляющего, – пожимаю плечами. – Собственная прибыль важнее чужого здоровья. И не только для управляющего. Вот даже для вас пять рублей в кошельке будут ближе и роднее, чем вон…

Я окинул корчму взглядом.

– Здоровье того алкаша…

Мужик ещё держался. Он сидел, покачиваясь, взглядом упёршись в опустевший штоф, явно не способный сообразить, куда подевалось его содержимое и надо ли добавлять.

– Цинично.

– Правдиво.

Я допил квас.

– А не обидно? – товарищ Светлый щурился совершенно по-кошачьи и усы его топорщились, и в глазах, янтарно-жёлтых, мне виделся интерес. – Вы трудитесь. Производите… что вы, к слову, производите?

– Сырьё для дальнейшей переработки, как я понимаю.

– Вот… а выгоду с этого имеет фабрикант. Разве справедливо? Вы вкладываетесь своим трудом и здоровьем. А он?

– А он уже вложился. Деньгами. Фабрикой.

И про здоровье он зря. Нормальное производство организовать – тут никакого здоровья мало не будет.

– Не стану спорить. Но если и так, он вложился ведь не по собственной доброте, но из желания заработать.

– А рабочие ходят исключительно потому, что больше заняться нечем?

Метелька на меня косится.

Нет, он и сам сообразил, что за товарищи у Филимона, но во взгляде мне видится недоумение. Я ж вроде как хотел в революцию.

Хотел.

И хочу.

Не столько в революцию, сколько связи их нужны и в целом понимание внутренней кухни.

– Вы правы, – Светлый позволяет себе улыбку и лёгким незаметным вроде бы жестом успокаивает Симеона. Тот аж покраснел то ли от обиды, то ли от распирающего его желания доказать, сколь сильно я ошибаюсь.

Зацепил, стало быть.

– Но ведь в таком случае мотивы и фабрикантами, и теми, кто работает на фабриках, движут одни. Но почему тогда львиную долю прибыли получает владелец фабрики, а не те, кто производит продукт? Почему доходы эти нельзя перераспределить иначе?

– В артелях и распределяют, – пожимаю плечами.

– Именно! – воскликнула девица. – Трудовая артель – это наглядный пример способности народа к самоорганизации! И существование её ясно говорит о том, что при должных условиях простой человек вполне способен выступать как мощная производительная сила! Ему не нужны ни фабрики, ни фабриканты…

Она реально такая дура?

А Светлый уже прямо откровенно улыбается и на меня глядит, чем, мол, отвечу.

Отвечу.

Почему бы и нет:

– Артели редко бывают большими. Чаще всего это дюжина человек. И таких, которые знают друг друга. Выходцы из одной деревни. Или родня. Или и то, и другое сразу. И работают они, как работается. Сегодня так. А завтра этак. А после завтра сорвались и запили. Или не поделили друг с другом черед убираться. Или кто-то у кого-то кусок мяса из щей спёр. Или в делёжке заработку не сошлись… там много чего есть. И производят… скажем, артель за день стачает двадцать пар сапог. А фабрика средней руки – пару тысяч. Артель будет тачать руками, как это делали их отцы и деды. А фабрикант закажет новые станки. И будет вместо одной модели выдавать дюжину. И продавать их не с плеч, на рынке, вопя, что есть сапоги яловые, но откроет магазинчик приличный, в который вы, барышня, заглянете с куда большею охотой.

Девица открыла ротик и густо покраснела.

– А ещё фабрикант заплатит газетчикам, которые напишут, какого чудесного качества он производит обувь. И газетки разлетятся по всему Петербургу. Это ещё сильнее увеличит продажи.

– Вы широко мыслите, – сказал Светлый.

– Как есть. Артель – это хорошо. Но артели не заменить фабрику. И даже если сделать её большой, в сотню человек, то скорее проблем добавится, чем выгоды.

– Вы не похожи на рабочего.

– А я и не рабочий. Мамка была из мещан. Отец – дворянского рода.

В любой лжи главное не врать больше, чем нужно.

– Я незаконный ребенок. Но образование мне давали неплохое. Нанимали учителей.

– А потом?

– А потом сначала отец умер. За ним и матушка. И я оказался в детском доме.

Светлый косится.

И я чувствую легчайшее колебание силы. Ну да, проверяют.

– Там вон с Метелькой познакомился…

– Собрат по несчастью?

– Вроде того. Он из деревенских. У него вся семья в мор ушла.

Метелька кивает.

– С тех пор вот вместе.

А я артефакт заметил: перстенек, такой неприметненький, на мизинчике у Светлого.

– И вас детский дом на фабрику продал? – в огромных очах Светланы бездна сочувствия.

– Да нет. Сами пошли. Из детдома нас забрали. Нашёлся… добрый человек.

Родичем Еремея не назову. Не когда проверяют. Мало ли, чего покажет. Легенду нашу мы давно уж подправили, хотя рассказывать её особо некому.

– Он при семье одной. Служит. Взял вот в помощь. Там хозяин тоже в разорение вошёл. А на руках – сестра да братец, головою скорбный. Вот и пригодились.

– Это… это ужасно.

Молчать про Таньку с Мишкой не вариант. Если уж в этом разговоре артефактом засвечивают, то и на них выйдут. Поэтому скармливаем старую добрую историю. Вдовица, у которой Мишка флигель снял, если что всё-то подтвердит и от себя сочинит самую малость.

А там пусть разбираются в этом ворохе информации, где правда, а где не особо.

– Да не. Нормально. Сперва при них, а так-то хозяин в лавку устроился. Тоже работает. Мы ж на завод решили.

– Ага, – подтверждает Метелька.

– Сперва вот тут. Опыта набраться. Там, глядишь, на мастера выучимся. Тогда и зарплата другою будет.

– Хороший план, – согласился товарищ Светлый, поднимаясь. – Что ж, удачи вам, молодые люди…

– И вам тоже, – я чуть склонил голову. – Филимона там встретите, так пните, чтоб пироги тащил. И вправду жрать охота, сил нет.

Глава 4

С каждым годом всё большее число крестьян оставляет свои наделы, направляясь в город. Если лет двадцать тому так называемый «отхожий промысел» был явлением временным, позволявшим людям занять себя и заработать в пустые зимние месяцы, то в настоящее время он представляет собой потенциальную проблему. Жизнь в городе кажется более лёгкой, ко всему фабрики и заводы, испытывая недостаток в рабочей силе, сулят крестьянам немалые с их точки зрения деньги. И в результате с места снимаются не отдельные люди, но целые семьи. Пустеют дома и улицы, и скоро наступит то время, когда целые деревни исчезнут с лица земли. Кто тогда будет обрабатывать землю? Кто…

«Вестникъ». Открытое письмо главы дворянского собрания Кержакова В.Н. о проблемах и вызовах современности, а также крестьянском вопросе.

Филимон притащил и миску со щами, и пироги. Один тут же сгрёб, поспешно вцепившись в обгорелую корку остатками зубов. Это, значит, чтоб не отобрали. С другими, может, и не сработало бы, тут народец в целом брезгливостью не отличается, но я вот лучше поголодаю чутка, чем обслюнявленное есть.

– Савка, – Метелька ткнул меня локтем в бок, взглядом на Филимона указывая.

– Потом, – я покачал головой. Обсуждать что-либо в корчме, да рядом с Филькой, было как минимум неразумно. А потому мы просто сдвинулись к краю, освобождая место другим. И пара хмурых закопчённых мужиков плюхнулись на лавку. Один даже к нам повернулся, небось, собираясь вовсе согнать, но встретившись со мною взглядом, передумал.

Силу тут чуяли.

– Филька, ты где этих клоунов раскопал-то? – спрашиваю небрежно и пирог забираю, пока его Филимон не оприходовал.

– Кого?

– Скоморохов, – поправляюсь.

– Скажешь тоже… какие тебе скоморохи? Это люди серьёзные, из Обчества, – Филимон вытер пальцы о рубаху.

– Какого?

Вот так его обычно не заткнуть, а тут прямо каждое слово и клещами тащить приходится. И он, чуя интерес, надувается, пыжится, хотя видно, что самого распирает от желания говорить.

– Этого… как его… погодь… тут во, на, – он протянул мне мятую и изрядно уже замызганную карточку.

Надо же, какие ныне революционеры продвинутые пошли.

Хотя на карточке значилось весьма себе приличное: «Благотворительное общество помощи рабочим и крестьянам».

– Это… к нам приходили. К тятьке. Ну, на Заречную ишшо, – Филимон косился на пироги, сомневаясь, рискнуть ли и утащить ещё один, или это уж чересчур будет.

Если в первый раз по морде не схлопотал, то и не значит, что во второй так же получится.