Красная Волчица

Она прошла в дальний угол отдела спорта и обнаружила там одиноко сидевшего за компьютером редактора.

– Привет, – сказала Анника.

– Привет, – ответил мужчина и снова склонился к монитору.

– Убит? – прошептал ей в ухо подошедший Пеккари. – Ты что, смеешься надо мной?

– Вовсе нет. Я напишу статью, ты ее опубликуешь, причем без купюр, и не сольешь в ТТ. Вот что мы сделаем.

– Зачем тебе впутываться в это дело?

– Коллективная ответственность, знаешь ли, – сказала Анника и сосредоточенно пощупала свой пульс. – К тому же это не противоречие, мы же не конкуренты, мы просто дополняем друг друга.

– Я поручу это дело нашему вечернему корреспонденту, – возразил ночной редактор.

– Нет, – отрезала Анника, – это мое дело, и ты мне поможешь.

Он задумчиво посмотрел на Аннику.

– Ты сошла с ума, – констатировал он.

– Я знаю, – согласилась Анника и направилась к своему компьютеру.

12 ноября, четверг

Анна Снапхане проснулась с тупой болью в голове. В глазах мелькали ослепительные звездочки, во рту словно кошки нагадили. Откуда-то из-под кровати доносился невыносимый шум. Мозг начал наобум образовывать самые разные – по большей части ошибочные и неудачные – связи, пока наконец не пришел к заключению, что это звонит телефон. Рука, действуя как вполне самостоятельный организм, принялась шарить под кроватью, нащупала провод и извлекла на свет божий звонящий аппарат. Со стоном Анна поднесла трубку к уху.

– Ты видела газету? – спросила Анника с противоположного конца провода. – По-моему, это совсем не умно. Так, во всяком случае, мне кажется сегодня. Или это было не умно вчера?

Голос Анники отдавался в голове странным эхом – как будто между внутренним ухом и слуховым центром кто-то установил стеклянную мембрану.

– Что? – переспросила Анна, и ее хриплый голос эхом отскочил от потолка.

– «Паулу с поп-фабрики принудили к оральному сексу», – прочла Анника своим раздвоенным голосом.

Анна Снапхане попыталась сесть.

– Кого?

– Я уже ничего не понимаю в нашей идеологии, – сказала Анника. – Я раскопала убийство журналиста, возможно связанное с терроризмом, мы единственные, кто этим занимается, – и что происходит? Все утро «Эхо» и телевидение говорят о Бенни Экланде, ссылаясь на нас, и что мы сами делаем? Пишем о каком-то дурацком отсосе!

Анна сдалась и снова упала на подушку, прикрывая рукой глаза. Сердце стучало как паровой молот, все тело было покрыто противным липким потом. От безотчетного страха крутило в животе.

Последний стакан был лишним, смутно подумала она.

– Анна?

В ответ раздался надсадный кашель.

– Который час?

– Одиннадцатый час. Я уже съездила в этот чертов музей на военно-воздушной базе, а ты, свеженькая, как старый верный муж, сторожишь дом? Я тут попала как кур в ощип.

Анна даже не старалась ничего понять, она сознавала только, что ей плохо. Опять плохо.

– Все так ужасно и грустно, – согласилась она.

– Ты придешь сегодня вечером?

Анна несколько раз провела ладонью по лбу, попыталась вспомнить, что вообще происходит, но безуспешно.

– Может быть, мы созвонимся позже? Я сейчас не в.

– Я буду дома после пяти.

Трубка с глухим звоном упала на пол. Анна осторожно открыла глаза и заставила себя посмотреть на пустое место рядом.

Его не было и больше не будет.

Она взглянула на потолок, потом вбок, потом перевела взгляд на окно. Вспомнила его запах, его смех, его сердитые морщины.

Это была сделка. Они обо всем договорились.

Прекрасный ребенок, раздельное проживание, идеальное сочетание свободы и ответственности. Никаких долгов, никаких требований – просто уважение и взаимопонимание. У него была своя квартира, своя неделя с девочкой, но они вместе проводили вечера, праздники, Рождество и дни рождения.

Она исполнила свою часть договора, не стала искать нормального мужчину вместо него.

И вот теперь он ушел, перенес свою моногамию на другую даму со шведского телевидения, там нашел совместное проживание и истинную любовь.

Будь она другой – маленькой подружкой, безвредной блондинкой, сладкой и незлобивой, – все сложилось бы иначе, думала Анна. «Он выбрал ту женщину, потому что у меня не было того, чем обладает она». Но они похожи, даже внешне. Мало того, у нее почти такая же работа.

Это был обман вдвойне, и тем горше чувствовала себя Анна.

У нее все было в порядке, все на месте, даже при поверхностном взгляде. Она была хороша своими жизненными установками, своей преданностью.

От жалости к себе в глазах вскипели злые слезы. Она остановила их усилием воли.

Он не стоит ее слез.

Анника до боли стиснула зубы.

Она и не думала улыбаться, во всяком случае этому чертовому идиотскому приоритету, валявшемуся на ночном столике. Было такое чувство, что она оказалась на вторых ролях, даже хуже. Девять лет назад она еще не понимала связи вещей, ей были извинительны ошибочные суждения, и она внимала руководству, стараясь понять все, как нужно. В словах руководителей был скрыт какой-то высший смысл, и она слушала. Она была преисполнена уважения и готовности учиться, не была самоуверенной и постоянно занималась самокритикой, как и многие свежеиспеченные выпускники университетов.

Но теперь она понимала все, и эта приобретенная с годами мудрость наполняла ее чувством парализующей беспомощности.

Иногда ей казалось, что все упирается исключительно в деньги.

Например, выгодно продавать наркотики, а собственники газеты точно так же продают новости.

В иные дни она чувствовала себя лучше, она усвоила связь вещей: коммерциализация гарантировала свободу высказываний и демократию, газета делается на потребу читателей, и это должно быть во главе угла, если мы хотим и дальше спокойно издавать газету.

Она слегка ослабила пальцы, судорожно обхватившие руль, заставила себя расслабиться. База Ф–21 растаяла за спиной, Анника выехала на прямой участок, ведущий к главной магистрали. Она набрала короткий номер полицейского управления. Телефон комиссара Сюпа был занят, и звонок Анники был отложен.

«Хороша я или нет, не играет никакой роли», – думала Анника. Горечь не исчезала. Мысли не уходили, она не могла остановить этот поток: истина никому не интересна, интересна только химера, которую можно сотворить.

Чтобы перестать жалеть себя, она снова позвонила в управление и пустилась в пустой разговор с дежурным телефонистом коммутатора.

– Вся штука в том, – сказал телефонист, – что вам надо просто подождать, и соединение произойдет, как только освободится линия. Подождите, – посоветовал он. – Комиссар скоро закончит предыдущий разговор.

Анника повисла в неведомом цифровом пространстве. Слава богу, в нем было тихо. Электронное исполнение «К Элизе» было бы уже лишним и переполнило бы чашу ее терпения.

Она успела сделать круг по Бергнэсету, когда в трубке раздался щелчок. Пришла наконец ее очередь.

– Мои безграничные извинения и такая же благодарность, – сказал комиссар Сюп. – В семь часов утра нам позвонила мама Линуса Густафссона и сказала, что это ее сын был тем свидетелем, о котором сегодня написала «Норландстиднинген». Она рассказала, как уговаривала мальчика пообщаться с полицейскими или со взрослыми о том, что он видел, и очень рада, что все так получилось. Парень был сам не свой с воскресной ночи. Он перестал есть, боялся ходить в школу.

Анника ощутила что-то вроде облегчения.

– Приятно слышать, – сказала она. – Как вы отнеслись к его рассказу?

– Сам я с ним не разговаривал, я сижу на телефоне с половины шестого, с тех самых пор, как вы отправили телеграмму в ТТ, но следователи уже водили мальчика на место происшествия и считают, что его слова заслуживают доверия.

– Быстро сработано. – Анника стараясь придать голосу внушительность.

– Они хотели сделать все, когда было темно, чтобы имитировать время совершения преступления и успеть до того, как проснется толпа репортеров. Думаю, они в этом преуспели.

– И что дальше? – спросила она, едва успев нажать на тормоз перед красным светом у въезда на мост.

– Скажем так: дело переквалифицировано с бегства с места происшествия на умышленное убийство.

– Вы не собираетесь сообщить об этом в Государственную комиссию по убийствам?

Ответ был уклончивым.

– Посмотрим, что дадут нам первые дни расследования.

Красный свет сменился зеленым, и Анника проехала перекресток с Граннюдсвеген.

– За последние месяцы Бенни написал целую серию статей о терроризме, – сказала Анника. – Я сейчас еду с базы Ф–21. Не думаете ли вы, что его смерть связана со статьей о происшествии на базе, или причина иная?

– Пока у нас нет никакой возможности рассуждать на эту тему. Вы можете секунду подождать?

Он не стал дожидаться ответа. До слуха Анники донесся шорох – комиссар положил трубку на стол, встал и, судя по глухому стуку, закрыл дверь.

– Напротив, – сказал он, снова взяв трубку, – тут есть другое дело, которое я сегодня утром обсудил с капитаном Петерсоном, и оно может вас заинтересовать.

От удивления она сбросила газ.

– Мне не хочется говорить об этом по телефону, – продолжал комиссар. – Вы не могли бы приехать в управление после обеда?

Анника принялась лихорадочно рыться в кармане куртки, стараясь нащупать часы.

– Не успею, – ответила она, – у меня самолет в 14.45, и мне надо сначала заехать в редакцию «Норландстиднинген».

– Тогда мы можем увидеться в редакции. Там работает наша группа, и я обещал следователю приехать и проинформировать о результатах работы на месте преступления.

У женщины, сидевшей за столом в приемной редакции, были опухшие и красные от слез глаза. Анника, придав лицу просительное выражение, приблизилась к столу, отчетливо сознавая, что она здесь лишняя.

– Редакция сегодня не принимает посетителей, – хмуро сказала женщина. – Приходите завтра утром.

– Меня зовут Анника Бенгтзон, – примирительно сказала она, – собственно, это я.

– Вы плохо слышите? – сказала женщина и, дрожа от ярости, встала с места. – У нас сегодня траур, траур, понимаете. Один наш редактор… умер. Мы закрыты сегодня. Весь день. А теперь уходите.

От злости у Анники перед глазами заклубился красный туман.

– Черт возьми, это уже слишком! Похоже, мир сошел с ума. Извините, но я пройду.

Она повернулась к женщине спиной и пошла к лестнице.

– Эй! – крикнула женщина. – Это частное предприятие. Сейчас же вернитесь!

Анника, не останавливаясь, обернулась к секретарше:

– Застрели меня.

Сделав всего пару шагов по ступеням, она поняла, что наверху происходит траурная церемония памяти погибшего. В небольшом зале перед входом в редакцию собрались участники церемонии, бесцветная масса – седые волосы, темно-серые куртки, коричневые свитера. Согбенные спины, потные шеи – люди были в состоянии того умопомрачающего гнева, который лишает энергии и отнимает дар речи. Тяжкие вздохи высасывали из помещения воздух, лишали кислорода.

Тяжело дыша, Анника встала в задних рядах, стараясь быть незаметной, но одновременно вытянув шею, чтобы разглядеть человека, произносившего речь.

– У Бенни Экланда не было семьи, – говорил человек средних лет в темном костюме и лакированных ботинках. – Мы были его семьей. У него были мы, у него была «Норландстиднинген».

Люди в зале не реагировали на слова, каждый на свой лад испытывал ощущение невероятности смерти. Не находящие места руки, уставленные в пол или устремленные вверх взгляды – каждый был здесь сам по себе.

Вдоль стен стояли многочисленные репортеры и фотографы. Анника узнала их по выражению острого любопытства на лице. Этих интересовали собравшиеся в скорби люди и произносивший речь человек.

– Бенни был журналистом, каких теперь больше нет, – вещал мужчина в лакированных ботинках. – Он был репортером, который никогда не сдавался, который хотел знать истину – знать любой ценой. Мы – кому посчастливилось работать с Бенни все эти годы – были одарены знакомством с этим самоотверженным и ответственным профессионалом. Для Бенни не существовало понятия сверхурочных часов, он всегда воспринимал задания чрезвычайно серьезно.

– Ага, и ты тоже здесь, – прошептал кто-то в ухо Аннике, – ну, теперь-то мы точно узнаем истину.

Она повернула голову и увидела Ханса Блумберга, архивариуса. Он стоял за ее спиной и мимолетно улыбался. Склонившись к Аннике, он снова зашептал:

– Бенни был любимцем руководства, потому что никогда не требовал сверхурочных или прибавки к зарплате. Тем, что он так мало зарабатывал, Бенни давал в руки руководства неопровержимый аргумент: если звезда зарабатывает так мало, то у прочих простых смертных и подавно нет никакого права требовать повышения зарплаты.

Анника была озадачена.

– Почему он на это соглашался? – спросила она.

– Пять недель оплаченного отпуска с тайскими шлюхами и оплата счетов в пабе. Что еще надо парню?

Стоявшие впереди две пожилые дамы в одинаковых вязаных кофтах обернулись и шикнули на них.

Траурная церемония закончилась минутой молчания. Фотографы засверкали вспышками.

– Где было рабочее место Бенни? – шепотом спросила Анника.

– Пошли, – ответил Ханс и направился к лестнице.

Они вышли из серой толпы, поднялись на следующий этаж и оказались под коньком крыши.

– Он был единственным репортером, если не считать ответственных редакторов, который имел отдельный кабинет, – сказал Блумберг и махнул рукой в конец короткого коридора.

Анника пошла по узкому проходу. Снова появилось ощущение, что стены, изогнувшись, наваливаются на нее.

Она остановилась и медленно перевела дух. Стены встали на место.

Главное – спокойствие.

Краска облупилась со стен из ДСП, обнажив желтокоричневую уродливую основу.

Она дошла до выкрашенной в темно-коричневый цвет двери Бенни Экланда и сильно толкнула ее. К ее удивлению, дверь распахнулась настежь.

– В чем дело? – спросил один из одетых в штатское полицейских, отбросив со лба прядь волос и оглядев Аннику с головы до ног.

Двое других полицейских тоже оторвались от полок и шкафов. Анника сделала шаг назад, чувствуя, что краснеет до корней волос.

– Простите, – сказала она, – я ищу… я хотела узнать.

– Это кабинет Бенни Экланда, – сказал одетый в штатское полицейский и добавил, смягчив тон: – Ты – Анника Бенгтзон. Та самая, что просидела ночь в туннеле с террористом.

Пару секунд она внимательно его рассматривала, раздумывая, не стоит ли ретироваться, но потом кивнула. Где-то в голове запели ангелы. Нет, подумала она, только не сейчас.

– Звонил Сюп, сказал, что вы должны встретиться, но он еще не пришел. Форсберг, – представился он, встал и, широко осклабившись, протянул Аннике руку.

Анника стушевалась под его взглядом и застеснялась своих холодных и влажных ладоней.

– Как идут дела? – спросила она, чтобы что-нибудь сказать, и легонько стукнула себя по затылку ладонью, стараясь заставить умолкнуть голоса.

– Сюп рассказал, как вы раскололи мальчишку Густафссона, – сказал светловолосый Форсберг, снимая с полки очередную стопку бумаг.

– В этом нет ничего удивительного, – возразила Анника. – Он сам хотел все кому-нибудь рассказать. Просто случайно я оказалась первой, кто его об этом попросил. Вы что-нибудь нашли?

Полицейский вздохнул:

– Здесь все в таком беспорядке.

– Сегодня ему пришла почта, – сказал из-за спины Анники Ханс Блумберг. – Вы ее не просмотрели?

Полицейские переглянулись и покачали головой.

– Где она? – спросил Форсберг.

– Я оставил письма в его ячейке, как обычно. Если хотите, принесу.

Анника пошла вместе с архивариусом, чтобы не торчать в кабинете и не мешать следователям.

– Мне кажется, вы не принадлежите к поклонникам Бенни Экланда, – заметила Анника, пока Ханс искал письма.

– Мне это не нужно, – ответил архивариус. – Найдется достаточно других людей, готовых биться в истерике. Я немного по-другому относился к нашей звезде.

Он направился к лестнице. Анника последовала за ним, рассматривая его покрытую катышками шерсти кофту.

– И как вы его воспринимали?

Ханс, сопя, поставил ногу на следующую ступеньку.

– Не играет никакой роли, кто давал советы газете, к этому всегда, так или иначе, прикладывал руку Биг Бен Эк, который умел приписать себе все заслуги. Он всегда задерживался в редакции допоздна, чтобы внести исправления или вписать пару фраз в чужую статью, чтобы добавить себе материал в авторскую строку.

– Его называли Биг Бен?

– Во всем, что не касалось журналистики, он был сущим негодяем. – Ханс Блумберг остановился, чтобы передохнуть. – Это надо отчетливо понимать.

– Анника Бенгтзон? – послышался голос снизу.

Она спустилась на несколько ступенек и, перегнувшись через перила, посмотрела на площадку нижнего этажа.

– Сюп, – представился пожилой худощавый мужчина с копной седых волос. – Не побеседовать ли нам?

Анника подошла к нему, пожала ему руку и заглянула в глаза, которые в первую секунду показались ей глазами ребенка – прозрачными и светлыми.

– Я обещал поговорить с персоналом во время траурной церемонии, но она очень быстро закончилась. – Морщины на его лице забавно сместились от улыбки.

– Вы возбудили во мне немалое любопытство, – сказала Анника, направившись в отдел писем, где накануне вечером писала статью.

Он совсем не желчный, пронеслось у нее в голове, и пользуется уважением. У него верная система ценностей. Это надежный и спокойный человек.

Она подвинула комиссару стул, а сама уселась на край стола.

– Мы были потрясены вашим вчерашним сообщением, – глухо заговорил Сюп. – Должен сказать, что нас удивила та легкость, с какой вы расстались с такой новостью. «Норландстиднинген» выходит намного раньше «Квельспрессен», так что ваша газета не стала ни первой, ни единственной.

Анника улыбнулась, отметив, что ангелы молчат.

– Я слышала, что вы давно работаете с прессой, – сказала она.

– Поэтому я согласен с капитаном Петерсоном относительно некоторых данных по поводу Ф–21, которые мы с ним иногда обсуждаем, чтобы отвлечься.

Анника почувствовала, как где-то в пояснице заиграл адреналин, волна которого вот-вот захлестнет грудь.

– Полиция много лет имеет подозреваемого в этом деле, – тихо сказал Сюп. – Это один молодой человек, который в конце шестидесятых приехал в Лулео откуда-то с юга. Родился он в Торнедалене. Влился в пару левых организаций, где фигурировал под кличкой Рагнвальд. У нас есть кое-какие данные относительно его настоящего имени, но нет полной уверенности.

Анника онемела от изумления. От откровений старого полицейского у нее зашевелились волосы на голове.

– Вы не возражаете, если я буду записывать?

– Нет-нет.

Она извлекла из сумки блокнот и карандаш и принялась лихорадочно записывать слова комиссара абсолютно неразборчивым от спешки почерком.

– Почему вы заподозрили именно этого человека? – спросила она.

– Рагнвальд исчез, – ответил Сюп. – У нас есть основания полагать, что он бежал в Испанию, где вступил в ЭТА. Он был профессиональным террористом, и нападение на Ф–21 стало его выпускным экзаменом в школе терроризма.

В дверь постучали. Это был полицейский Форсберг.

– Прошу прощения, Сюп, но мы нашли нечто удивительное.

– Что?

– Письмо из-за границы со странным содержанием.

Он посмотрел на Аннику и замолчал.

Она почувствовала, что ее начинает бить дрожь, но постаралась скрыть волнение.

– Может быть, это письмо сумасшедшего, – бесстрастно сказала она. – У меня у самой дюжина мешков таких посланий.

– Читайте, – приказал комиссар Сюп.

Форсберг поколебался, потом извлек из кармана сложенный вчетверо листок из блокнота и осторожно развернул его затянутой в резиновую перчатку рукой.

«Не может быть созидания без предварительного разрушения, – начал он читать. – Слом означает критику и неприятие, означает революцию. Она предполагает рассуждение о делах и вещах, какие будут после нее созданы. Тот, кто начинает с разрушения, закладывает основу процесса созидания».

Анника торопливо записывала, вполовину сокращая слова. Углом глаза она видела, как Форсберг опустил письмо.

– Может быть, где-то уже тикает часовой механизм? – сказал Форсберг.

Анника увидела, как комиссар покачал головой, и машинально повторила это движение.

– Мы в его кабинете, – сказал Форсберг и исчез.

– Я могу написать о Рагнвальде?

Комиссар кивнул.

– Это не помешает расследованию?

– Напротив, поможет, – возразил Сюп.

Анника молча смотрела на полицейского комиссара, понимая, что эта доверчивость не исключала некую хитрость. Нельзя не стать лисой, столько лет проработав в полиции.

– Скажите, зачем вы мне это рассказываете, – сказала она.

Мужчина на удивление легко поднялся.

– Данные слишком абстрактны и не могут служить доказательством обоснованности подозрений, – сказал комиссар. – Мы не знаем точно, он ли это сделал, но полагаем, что он мог быть активным соучастником или даже организатором преступления. Возможно, у него были сообщники. Вам должно быть известно, что на месте преступления обнаружены отпечатки следов обуви. Мало найдется мужчин, которые носят тридцать шестой размер.

Это последнее было, без сомнения, тоже новостью.

Он вышел, оставив ее сидеть среди писем об уборке мусора и собачьих какашек с улиц. У Анники было чувство, что она получила нечто гораздо большее, нежели обычную сенсацию.

Она принялась не спеша вставлять недостающие буквы в свои записи.

Не может быть созидания без предварительного разрушения.

Это правда, подумала Анника.

Тот, кто начинает с разрушения, закладывает основу процесса созидания.

Этому дьяволу не откажешь в уме.

Голоса таксистов, толпившихся у входа, преследовали ее, как шум водопада, пока она шла на посадку по маленькому залу аэровокзала. Было такое чувство, что лают идущие по следу охотничьи собаки. Они, вообще, работают? Может быть, вся их работа заключается в том, чтобы стоять на сквозняке у дверей, защитившись от холода темно-синей формой с золотыми пуговицами?

Она заняла свое место в самом хвосте самолета. Соседкой оказалась женщина с двумя маленькими детьми. Один ребенок сидел у матери на коленях, второй ползал по проходу. Анника расстроилась, так как рассчитывала за время полета написать несколько статей. Потом будет некогда.

– Прошу извинения, – обратилась она к стюардессе, когда самолет поднялся в воздух. – Мне надо поработать. Можно пересесть на другое место?

Она встала со своего кресла и демонстративно окинула взглядом полупустой салон. Маленький ребенок на руках матери разразился оглушительным криком.

– Нет, нельзя, потому что у вас билет на это место. Надо было заказывать билет в бизнес-классе, – коротко отрезала стюардесса и, отвернувшись, покатила дальше по проходу столик с напитками.

– Еще раз прошу прощения, – сказала Анника, на этот раз немного громче, – но я именно так и поступила. Точнее, это сделали мои работодатели. Можно мне пройти в салон бизнес-класса?

Она протиснулась мимо мамаши и загородила проход.

– Вы слышали, что я сказала? После одиннадцатого сентября пассажирам запрещено менять места в полете по своему усмотрению.

Анника вплотную подошла к стюардессе и заговорила, дыша той прямо в лицо:

– Тогда выбросьте меня из самолета.

С этими словами она взяла с полки компьютер и, пройдя вперед, заняла место через пять рядов кресел.

С бушующим в жилах адреналином она написала три статьи до того, как колеса самолета коснулись земли в Арланде: Лулео в первые дни после убийства, скорбь сотрудников, работа полиции со свидетелем на месте преступления. Эти статьи пойдут в сегодняшний номер. Рассказ о Рагнвальде и преступлении на военно-воздушной базе Анника приберегла на потом – сюжет никуда не убежит.

С колотящимся сердцем она торопливо пересекла четвертый терминал и спустилась на подземную станцию «Арланда-Экспресса». Оттуда она позвонила Спикену и обрисовала ему положение, потом в «Бильд-Пелле» – обсудить фотографии к статьям. Начавшееся сотрудничество открыло «Квельспрессен» полный доступ к фотоматериалам «Норландстиднинген» – как к свежим, так и к архивам. Это позволяло избежать командировок сотрудников и найма фотографов со стороны.

– Годичной давности фотографий вы не найдете, – сказал ей редактор, резво стуча по клавишам своего компа, пересылая материал, – но для завтрашнего дня они вполне годятся. Фотографии четкие и с высоким разрешением.

С центрального вокзала она, по шестилетней привычке, пошла пешком, расстегнув стеганую куртку. Ветер был сырой и наполненный запахами земли, прелой листвы и выхлопных газов. Газоны зеленели не успевшей пожелтеть травой, на ветвях деревьев дрожала неопавшая жухлая листва. Она подняла глаза к багровосерому небу. Свет миллионов ламп рассеивал мрак осеннего северного вечера, создавая иллюзию возможности подчинять и контролировать реальность.