Последняя воля Нобеля

Она шумно вздохнула:

– У меня хватает других проблем. Иногда я с трудом наскребаю денег на месячный проездной билет…

– Дети! – крикнула Анника в гостиную. – Ужинать!

– Я думала о том, чтобы читать лекции, – сказала Анна, переместившись за стол. – Думаю, я бы смогла сказать что-нибудь путное о том, как устраивать свою жизнь. Рынок обучения лидерству, самореализации и всему такому прочему очень велик. Как ты думаешь?

– Может быть, ты все же поешь? – спросила Анника. – Мы собираемся ужинать.

– Бефстроганов? Нет, спасибо.

– Могу сделать тебе салат, если хочешь, – предложила Анника.

Анна раздраженно заерзала по столу.

– Лучше скажи, как тебе моя идея?

– Дети, идите скорее, пока мясо не остыло! – крикнула Анника. – Ну что ж, лекции – это неплохо, но о чем ты будешь говорить?

– Как о чем? Конечно же о себе! – воскликнула Анна, всплеснув руками. – Я расскажу, как преодолела алкоголизм, как выбралась из канавы, потеряв работу директора телестудии, как смогла сохранить хорошие отношения с мужем, несмотря на то что он обзавелся новой семьей.

Пришли дети и взобрались на свои стулья.

– Мм, мясо, – восторженно промычала Эллен.

– Это бефстроганов, – наставительно произнес Калле. – Вкусно, как на нобелевском банкете, правда, мама?

Анника улыбнулась сыну, а Анна удивленно вскинула брови.

– Как ты влипла во все это? – спросила она. – Бедняжка, писать об этой чепухе. Неужели ты не могла отказаться?

– Все было совсем неплохо, – возразила Анника, – до того, как… ну, ты же знаешь. – Она замолчала и выразительно ткнула вилкой в сторону детей.

– Так что ты думаешь? – не отставала Анна. – Смогу я такими лекциями заработать себе на жизнь?

– Сможешь, – убежденно сказала Анника. – Темы эти достаточно специфичны, но у тебя получится. Я очень люблю слушать, как ты рассказываешь истории. Думаю, что многие станут сильнее, послушав тебя.

Анна широко улыбнулась и соскочила со стола.

– Я тоже так думаю, – сказала она. – Слушай, ты не одолжишь мне пятьсот крон? Переезд обошелся в сумасшедшие деньги. Я чувствую, что мне просто необходимо сходить в кино.

– В кино? – недоуменно переспросила Анника.

– Но я же теперь не пью, так что же прикажешь мне делать?

– Ничего не прикажу, – сказала Анника, поднимаясь из-за стола. – Подожди, сейчас принесу.

Она достала из кошелька свои последние пятьсот крон и отдала их Анне, понимая, что Томас придет в ярость оттого, что она отдала свои последние деньги за двенадцать дней до Рождества.

– О, какая ты прелесть! – воскликнула Анна и вприпрыжку помчалась в прихожую.

Анника слышала, как за подругой закрылась входная дверь, и почувствовала внутри неприятный холодок.

Томас по-прежнему не брал трубку сотового телефона.

Понедельник

14 декабря

В понедельник, в пять часов тридцать две минуты утра в аэропорту Бромма приземлился самолет «Рейтеон-Хокер 800ХР» с бортовым номером N168BF. Этот небольшой реактивный самолет предназначался для перевозки шести – восьми пассажиров.

Правда, в это холодное звездное утро его ожидал один-единственный пассажир – Джемаль Али-Ахмед, сорокасемилетний отец двоих детей, проживавший в Бандхагене, южном районе Стокгольма.

Антон Абрахамссон, офицер шведской полиции безопасности, и двое его подчиненных должны были обеспечить экстрадицию подозреваемого в терроризме Джемаля от лица Шведского государства. Подозреваемого перевели в одно из помещений терминала. Он был сильно утомлен и с готовностью сотрудничал с полицией.

В ожидании самолета Антон Абрахамссон вышел на улицу.

Подчиненным он сказал, что ему надо поговорить с американцами.

Сегодня Абрахамссон впервые в жизни руководил операцией по экстрадиции.

«Ничего удивительного, что выбрали меня», – думал он, сильно топая ногами, чтобы не замерзнуть.

Этим делом он занимался с самого начала – с того момента, когда поступил экстренный вызов в ратушу.

Потом Абрахамссон участвовал в налете на квартиру Джемаля. Вполне логично, что он должен участвовать и в завершении операции.

Абрахамссон испытывал странное волнение, хотя, казалось бы, не происходило ничего особенного. Шведская полиция регулярно сотрудничала со спецслужбами других стран – это была привычная рутина. Правительство приняло решение об экстрадиции накануне вечером. Подготовка к ней прошла без сучка и задоринки. Вероятно, решение было принято очень быстро. Обычно это делается во время утренних рабочих заседаний кабинета по четвергам, хотя на самом деле такие решения могут приниматься в любое время. Теперь Абрахамссону предстояло это решение выполнить.

Абрахамссону нравился аэропорт, нравилось стоять здесь в эту несусветную рань, нравилось его недвусмысленное и ясное задание. Американцы обещали приехать, забрать террориста и доставить его на родину, в Иорданию. Никто не стал возражать против их вмешательства – в конце концов, это позволит сэкономить деньги налогоплательщиков. Кроме того, всегда оставался риск, что заключенный может попытаться бежать. Правда, никто не сказал Абрахамссону, как именно это может случиться, но вся обстановка придавала событию суровый и значительный налет.

Наверное, удовлетворенности Абрахамссона способствовало воспоминание об участии в захвате террориста. Антон Абрахамссон стоял на лестничной площадке, когда штурмовая группа взломала дверь и бросила гранату. Абрахамссона изрядно контузило ударной волной, несмотря на то что он находился достаточно далеко от места взрыва гранаты. Террорист, несмотря на взрыв, сумел выбраться из своей комнаты, что говорит о его высокой профессиональной подготовке и высоком моральном духе. Да, твердый, видать, орешек.

«Хорошо, что мы от него избавимся», – подумал Абрахамссон и на мгновение вдруг представил себе своего страдающего коликой ребенка.

Самолет вырулил из темноты и остановился прямо напротив слабо освещенного входа в здание. Антон Абрахамссон инстинктивно отступил к стене. Реактивные двигатели ревели с такой силой, что в окнах терминала дребезжали стекла.

В воздухе резко запахло льдом и авиационным керосином. Абрахамссон еще раз потопал ногами, чтобы разогнать кровь и согреться. Он вдруг почувствовал себя одиноким и покинутым. Аэропорт только что открылся, но полеты регулярных рейсов начнутся через два часа.

К Абрахамссону подошел высокий, крепкого сложения мужчина с гладко выбритым лицом. На нем была теплая армейская куртка и высокие массивные ботинки.

– Привет, – сказал мужчина по-английски и легонько прикоснулся к плечу Абрахамссона.

Пилот приглушил двигатели. Теперь стало можно разговаривать.

Мужчина представился Джорджем и сказал, что работает на американское правительство, глядя на Абрахамссона светлыми дружелюбными глазами.

– Мы рады нашему взаимопониманию и эффективному сотрудничеству, – сказал американец.

Антон широко улыбнулся и ответил такой же любезностью.

– Это, конечно, будет необычный рейс, – продолжал американец. – На борту несколько парней из ЦРУ, которые присмотрят за этим типом во время полета. Мы не хотим никакого риска, пока будем в воздухе.

Антон Абрахамссон несколько раз моргнул от холода, а потом согласно кивнул. Значит, так положено. В конце концов, за безопасность полета отвечает командир корабля в соответствии с международным законодательством, и у Абрахамссона не было своего мнения на этот счет.

– Наши ребята будут в шлемах – ради собственной безопасности.

Антон снова кивнул.

– Кроме того, нам надо самим осмотреть заключенного перед посадкой в самолет. Надеюсь, вы не станете нам препятствовать.

Антон вдруг почувствовал, что разговор начинает действовать ему на нервы, несмотря на видимое дружелюбие американца.

– Ну, – сказал он, – наши врачи уже осмотрели мужчину, и могу вас уверить, что…

– Так надо, – безмятежно возразил Джордж. – Мы бы хотели составить собственную картину.

Антон Абрахамссон открыл, потом закрыл рот.

– Я понял, – произнес он наконец. – Но в таком случае я буду присутствовать при осмотре.

– Нет, – сияя белозубой улыбкой, ответил американец. – После приземления нашего самолета мы берем на себя всю полноту ответственности. Надеюсь, это вам ясно?

Теперь Антон счел нужным протестовать.

– Я представляю здесь шведскую полицию, – сказал он, слегка повысив голос. – Мы находимся на шведской территории, и именно шведская полиция несет ответственность, так как представляет официальную власть.

Американец не смог скрыть своего изумления.

– Конечно, конечно, – сказал он. – Все будет сделано по закону и вполне корректно.

Он шагнул вперед и взял Антона за плечо.

– Все будет хорошо, – ободрил он шведа. – Идемте?

Антон Абрахамссон зашагал вслед за американцем к терминалу, не в силах избавиться от смутного беспокойства.

Войдя в терминал, они быстро прошли в комнату, выделенную в распоряжение полиции безопасности.

В этой комнате содержался подозреваемый в терроризме Джемаль Али-Ахмед, связанный по рукам и ногам. Он провел здесь всю ночь. Лицо его было пепельносерым. Коллеги Антона мирно дремали, сидя на стульях по обе стороны двери.

– Отлично, – произнес Джордж, оглянувшись. – Приступайте.

Обойдя Антона Абрахамссона, в комнату вошла группа людей в шлемах и комбинезонах. Лица людей были закрыты масками. Пришедшие принесли с собой какие-то инструменты.

Антон Абрахамссон открыл было рот, чтобы запротестовать, но Джордж вежливо, но твердо отвел его в сторону.

– Это займет не больше минуты, – с улыбкой произнес американец.

Подчиненных Абрахамссона оттеснили в угол вместе с их начальником. Они молча смотрели, как два человека в масках рывком поставили заключенного на ноги. Джемаль Али-Ахмед, не видевший их приближения, отреагировал инстинктивно: он метнулся к стене и дико закричал.

– Положите его на пол, – приказал Джордж.

– Ты не хочешь вмешаться? – спросил Антона один из полицейских.

– Как именно? – беспомощно ответил Абрахамссон.

Джемаля положили на пол, его глаза, в которых плескался невыразимый ужас, смотрели прямо на Антона.

– Помогите! – закричал Джемаль по-шведски. – Помогите мне!

Антон Абрахамссон смотрел на него, не в силах сдвинуться с места. Агенты ЦРУ сняли с вопящего человека ботинки, не обращая внимания на сопротивление. Трое агентов держали свою жертву, которая извивалась на полу, как червяк. С Джемаля срезали одежду – носки, брюки, нижнее белье, пиджак и рубашку.

– Осмотрите полости, – приказал Джордж, и его люди снова поставили заключенного на ноги. Глаза его были налиты кровью, по лицу текла слюна.

Агенты сорвали с него остатки одежды, и теперь заключенный стоял на полу холодной комнаты совершенно голый, со связанными руками и ногами. Когда его заставили открыть рот, он зарыдал. Все его жилистое тело сотрясалось от сильного озноба. Агент ощупал полость рта, посветил туда фонариком, потом проверил зондом слуховые проходы, прощупал мошонку и член.

Когда один из агентов вставил палец Джемалю в задний проход, мужчина взревел, как бык.

Антон Абрахамссон повернулся к своим подчиненным.

– Думаю, нам пора идти писать рапорт, – сказал он.

Шведские полицейские покинули помещение.

Эхо криков заключенного стихло, когда они закрыли дверь.

Анника вошла в здание детского сада вместе с детьми, таща сумки, набитые блестками, нарядами эльфов и булочками с шафраном для праздника святой Люсии. Шествие Люсии начнется в конце дня, но какое это имеет значение? Дети готовились к празднику несколько недель, так что праздник обещал быть удачным.

В детском саду было жарко и многолюдно. Эллен извлекла из сумки свои любимые мягкие игрушки, корону из электрических свечек и аккуратно положила все это на свою полку. Анника нервничала, потела и то и дело поглядывала на часы. С работы ей предстояло уйти в четверть четвертого, чтобы успеть на шествие святой Люсии. Томас уже сказал, что не сможет приехать – у него важная встреча с Пером Крамне, и отменить ее нет никакой возможности.

Наконец Эллен разобралась со своими вещами, и Анника сдала ее на руки воспитательницам, которые накрывали завтрак.

– Она уже поела, – сказала Анника и повела Калле в находившийся по соседству детский сад для шестилеток.

Не успели они войти, как Калле бросился в самую гущу какой-то кучи-малы. Все утро Калле хныкал и капризничал, говоря, что хочет быть не эльфом, а вампиром. Анника терпеливо, несколько раз объяснила ему, что на шествии святой Люсии не бывает вампиров, и Калле, пошмыгав носом и поскрипев зубами, согласился с мамой.

Воскресенье прошло тихо и мирно. Томас вернулся домой из Ваксхольма под утро, в воскресенье с утра мучился от похмелья и почти весь день провел за компьютером. Анника начала вместе с детьми готовиться к Рождеству, убралась в доме и ухитрилась кое-что узнать о профессоре Ларсе-Генри Свенссоне и его связях с Каролинским институтом. В обед они заказали пиццу на дом.

Анника оставила детей в саду и помчалась на работу.

Она всегда испытывала чувство облегчения, когда закрывалась дверь садика. Можно было на несколько часов сосредоточиться на своих делах. Теперь можно будет беспрепятственно пользоваться собственными мозгами до трех часов сорока пяти минут. Только начало светать. День обещал быть ясным и холодным.

Вытащив из сумки сотовый телефон, Анника набрала прямой номер Спикена в новостной редакции. Спикен приветствовал ее своим обычным ворчаньем.

– Через полчаса в зале Валленберга в Каролинском институте состоится пресс-конференция, – сказала Анника. – Как ты думаешь, не стоит ли на ней побывать?

Спикен простонал что-то нечленораздельное – словно положил в рот кусок жевательного табака.

– Нам это нужно?

– Наверное, Нобелевский форум сделает какое-то заявление, – сказала Анника. – Мне кажется, что Нобель и Каролинский институт – это довольно интересные темы в настоящий момент, или я не права?

Спикен зашуршал какими-то бумагами.

– Сегодня недостаточно, чтобы материал был просто интересным, – возразил он. – Езжай на пресс-конференцию, чтобы мы были уверены, что ничего не пропустили, но я не думаю, что из этого можно будет высосать какую-нибудь стоящую новость.

Он отключился, не дождавшись ответа.

На первом автобусе Анника доехала по улице Флеминга до Санкт-Эриксгатан, потом пересела на трешку, которая довезла ее до Каролинского госпиталя.

Вход в аллею Нобеля был забит людьми и машинами.

Сегодня людей в серых костюмах было много. Правда, костюмы прятались под темными пальто. Узнать сотрудников службы безопасности можно было по сосредоточенным лицам и бесконечным переговорам, которые они вели по портативным рациям. Анника протолкалась сквозь толпу к входу в дом номер один – тот самый дом, в котором она уже побывала в пятницу.

– Вашу аккредитацию, пожалуйста.

Человек в темно-сером костюме с динамиком в ухе протянул вперед руку.

– Э… – протянула Анника, не предполагавшая, что здесь потребуется аккредитация.

– Она со мной, – сказал за ее спиной чей-то голос.

Анника резко обернулась.

Сзади стоял Боссе, корреспондент другой вечерней газеты, со всеми положенными документами. На Боссе была теплая, надвинутая на лоб шляпа. Шею он обмотал вязаным шарфом. У Боссе были умопомрачительно голубые глаза. Анника ощутила холодок в животе и смущенно ему улыбнулась.

Она танцует со мной, мы кружимся по Золотому залу под взглядом королевы Меларена. Она легка, как пушинка, в моих руках. Мне хочется, чтобы это чудо продолжалось вечно…

– Манкируешь своими обязанностями? – шепнул Боссе ей на ухо.

Анника увидела прямо перед глазами пряди светлых волос Боссе. Она засмеялась, хотя в этой ситуации не было ничего забавного.

– Идем? – спросил Боссе и предложил Аннике руку.

Они вошли в длинный коридор с колоннами и большими, до пола, окнами, сквозь которые в здание проникал тусклый зимний свет. Вдоль противоположной стены тянулся ряд одинаковых темных дверей. Поток ученых и журналистов двигался в одном направлении.

– Ты так ничего и не написала о банкете, – сказал Боссе, искоса взглянув на Аннику.

– У меня были на это веские причины, – ответила она.

Он остановился и жестко посмотрел Аннике Бенгтзон в глаза.

– Это правда, что ты помогла полиции составить фоторобот?

Анника почувствовала, что у нее против воли округлились глаза. Она затаила дыхание.

– Я не буду ничего об этом писать, – торопливо добавил он. – Я просто волнуюсь за тебя. Тебе есть с кем поговорить?

Она кивнула, и они пошли дальше.

– Ты всегда можешь поговорить со мной. Я никогда не раскрываю свои источники.

Они дошли до следующего поста, прошли через рамку металлоискателя, после чего их наконец пустили в аудиторию.

Зал Валленберга находился в самом конце коридора первого этажа. Анника и Боссе вошли в зал через непропорционально узкие двери и оказались в красной аудитории с двадцатью рядами кресел и небольшой сценой. В аудитории было около двухсот человек. Зал казался полупустым.

Они уселись в одном из средних рядов. Ноги их соприкасались, но ни он, ни она не делали попыток отодвинуться. Анника чувствовала, как ее согревает это прикосновение.

– Ты что-нибудь знаешь о ходе расследования? – прошептала Анника, склонившись к уху Боссе.

– Лодка, на которой они бежали, была похищена в августе в Накке, – прошептал он в ответ. Его рука скользнула по плечу Анники.

Она торопливо оглянулась, напуганная собственной реакцией. Черт, с этой минуты она уже готова прыгнуть с этим парнем в постель.

Анника отодвинула ногу и стала разглядывать присутствующих, стараясь найти знакомых журналистов. Она узнала научного обозревателя одной престижной утренней газеты. Видимо, и остальные были люди такого же калибра.

На сцене рассаживались люди, явно не принадлежавшие к журналистскому цеху. Журналисты на пресс-конференциях славятся своей непроницаемостью. Они никогда не перешептываются и не разговаривают между собой, стараются ничем, даже телодвижениями, не выдать своих эмоций.

– Кто эти люди? – спросил Боссе, показывая на сцену, но не прикасаясь к Аннике.

Она в этот момент узнала в толпе рыжую Биргитту Ларсен.

– Ученые, – шепнула в ответ Анника, – наверное, это члены Нобелевской ассамблеи или Нобелевского комитета. Вон та женщина в полосатом жакете – профессор Каролинского института. Я уже с ней встречалась.

Некоторые ученые, перестав обращать внимание на аудиторию, принялись о чем-то переговариваться. Анника заметила, что посторонние люди отошли в сторону на почтительное расстояние.

Интересно, о чем они шепчутся, подумала она.

Ряды постепенно заполнялись корреспондентами СМИ, сотрудниками института, студентами. Аудитория была заполнена почти наполовину, когда были закрыты двери и пресс-конференция началась.

На сцене был установлен портрет улыбающейся Каролины фон Беринг. Рядом с портретом стоял венок из живых цветов. Анника смотрела в глаза убитой и узнавала ставший таким знакомым взгляд. Рядом с портретом поставили стол с именными табличками и стульями. За столом сидели три человека.

– Итак, – сказал один из них, – если вы готовы, то мы начнем.

Это был массивный, можно сказать, толстый мужчина в черном костюме и ярко-красном галстуке. Из таблички следовало, что это вице-председатель Нобелевского комитета профессор Сёрен Хаммарстен. У профессора были маленькие, очень белые руки, как будто он страдал тем же расстройством пигментации, каким якобы страдал и Майкл Джексон.

– Я рад приветствовать вас на этой пресс-конференции, на которой мы хотим сделать волнующее и в высшей степени интересное заявление, – сказал Сёрен Хаммарстен. – Но прежде чем мы перейдем к заявлению, я хотел бы сказать несколько слов о нашем покойном председателе.

Он повернулся лицом к портрету. Сидевший рядом с Хаммарстеном мужчина – на его табличке было сказано, что это Эрнст Эрикссон, руководитель отдела МЭМБ, – достал из кармана носовой платок и негромко высморкался.

МЭМБ, подумала Анника, – это отдел медицинской эпидемиологии и молекулярной биологии. Отдел, где работала Каролина фон Беринг.

– Дорогая Каролина, – начал дрожащим от избытка чувств голосом Хаммарстен, – ты навсегда останешься в наших сердцах, в наших исследованиях, в нашей истории. Ты вела институт к славе и признанию, ты была достойным хранителем последней воли и завещания Альфреда Нобеля…

– Это кощунство! – воскликнул какой-то человек в первом ряду, и все вытянули шею, чтобы посмотреть, кто это.

Сёрен Хаммартсен сделал вид, что ничего не слышал.

– Не важно, насколько тяжелые чувства испытываем мы сегодня, – продолжал он, – наш долг смотреть вперед. Именно этого хотела бы и сама Каролина. Мы должны, мы обязаны работать для будущего, ради памяти Каролины, ради сохранения духа Альфреда Нобеля…

– Вы предаете память Альфреда Нобеля! – снова закричал человек в первом ряду. – Вы играете роль Господа Бога и бессовестно используете завещание Альфреда Нобеля для оправдания собственных эгоистических амбиций.

Сёрен Хаммарстен, блеснув лысиной, наклонился к микрофону:

– Ларс-Генри, если вы не способны сдержать свои эмоции, то я попрошу вас покинуть зал.

Возмутитель спокойствия встал. Он резко выбросил сжатую в кулак руку в сторону сцены. Голос его перешел в высокий фальцет.

– Это Немезида! – кричал Свенссон. – Вам надо поберечься! Немезида уже нанесла удар, но он не последний!

– Кто это? – спросил Боссе, и Анника наклонилась к нему, чтобы ответить:

– Думаю, что это Ларс-Генри Свенссон. Он профессор и член Нобелевской ассамблеи. В субботу он опубликовал сумбурную статью.

– Месть богов! – продолжал бушевать Свенссон. – Вы бросили вызов Немезиде!

– Охрана? – сказал в микрофон Сёрен Хаммарстен. – Вы не могли бы прислать людей в зал Валленберга…

Узкие двери открылись, и в аудиторию вкатилась большая группа людей в темных костюмах.

Третий человек, сидевший за столом президиума, не смог сдержать удивленной улыбки. Очевидно, это был Бернард Торелл, доктор медицины из группы «Меди-Тек». Он был моложе остальных двух коллег и неплохо выглядел – загорелый подтянутый мужчина сорока с небольшим лет, одетый в темный итальянский костюм.

– Заветы Нобеля нерушимы! – продолжал кричать Ларс-Генри Свенссон. – Но мы снова и снова нарушаем их. Немезида, его последняя воля, которую мы так тщательно скрываем…

Собравшиеся молча смотрели, как люди в темных костюмах выволакивают Свенссона из зала и закрывают дверь. В аудитории повисла плотная, непроницаемая, как вата, тишина.

– Должен принести всем собравшимся мои извинения, – произнес наконец вспотевший от волнения Сёрен Хаммарстен, сложив перед собой на столе свои маленькие белые ручки. – Смерть Каролины подействовала на всех, но по-разному.

– Что он хотел сказать? – прошептала Анника, зачарованно глядя на дверь, за которой исчез возмутитель спокойствия.

– Я не понял ровным счетом ничего, – тоже шепотом ответил ей Боссе.

– С большим удовольствием представляю вам одну из самых влиятельных фигур фармацевтической промышленности мира доктора Бернарда Торелла, управляющего директора фармацевтической компании «Меди-Тек», прибывшего к нам из штаб-квартиры компании в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, – сказал Сёрен Хаммарстен.

Сидевший рядом с ним Эрнст Эрикссон откинулся на спинку стула и демонстративно сложил руки на груди. Бернард Торелл благосклонно кивнул аудитории, а Сёрен Хаммарстен почти физически излучал радость и подобострастие.

– Мы рады объявить, что «Меди-Тек» только что заключил соглашение о сотрудничестве с Каролинским институтом, – сказал он. – Это в высшей степени важная и многообещающая программа, рассчитанная на несколько ближайших лет. Бернард?

Профессор отступил назад, уступая место молодому коллеге.

– Я хотел бы начать с того, – заговорил Бернард Торелл низким мелодичным голосом, – что меня до глубины души потрясла смерть Каролины.

От снисходительной улыбки не осталось и следа.

– Каролина была моим первым наставником в мире науки. Могу лишь пожелать всем такого начала трудовой карьеры. Я до конца дней буду благодарен Каролинскому институту, без которого моя жизнь в науке была бы просто немыслима.

Сёрена Хаммарстена, очевидно, глубоко тронули эти слова, но было видно, что Эрнст Эрикссон испытывает страшную неловкость.

– Куда они клонят? – шепотом спросил Боссе.

– Мой послужной список и мои рекомендации, вероятно, способствовали тому, что «Меди-Тек» выбрал Каролинский институт для партнерства, но это ни в коей мере не было решающим фактором, – сказал Бернард Торелл и выдержал театральную паузу.

В зале наступила мертвая тишина. Бернард Торелл что-то шепнул Сёрену Хаммарстену, и Аннике показалось, что все журналисты наклонились в сторону президиума.