Последнее слово

– Мы оба сейчас под большим давлением, и еще ребенок… – Изабелла прерывается, нежно поглаживая живот. – Не уверена, что Элайджа действительно был готов к тому, что на себя берет. – Она вздыхает и снова поднимает на меня взгляд. – Мне жаль, что ты это застала. Мне стыдно.

– О боже, не нужно! – настаиваю я, взмахнув рукой. – Я раньше тоже скандалила с парнями на публике. Однажды это случилось в ресторане, где подавали лобстеров: я решила выбежать, но у меня на шее был завязан их специальный нагрудник, и я не могла снять эту гребаную штуковину. Я все пыталась стянуть его с шеи, параллельно двигаясь задницей к краю нашего столика, а он просто сидел, как и все остальные, кто подслушивал нашу ссору, и в тишине наблюдал, как я борюсь с этим нагрудником. Это было совсем не достойно.

Изабелла усмехается.

– Так тебе удалось его снять?

– Нет, не удалось. В итоге я выбежала из ресторана и до самого дома шла с нагрудником.

Она разражается смехом.

– Это тот парень, про которого ты мне рассказывала? Одержимый зверюшками из шариков? – спрашивает Рэйчел, наливая Изабелле стакан воды из кувшина, несмотря на ее возражения.

– Нет, тот был из школы, – поправляю я. – Парень, с которым я встречалась в шестом классе, хотел стать клоуном, – объясняю я Изабелле.

– Что? – Она смотрит на меня в неверии.

– Он поступил в клоунский колледж и все такое. Милый мальчик, но каждый раз, когда мы тусовались, он делал мне зверюшку из шариков. Вся комната была в них.

– Вау! – Изабелла кивает. – Интересное хобби. А сейчас у тебя есть парень? Извини… – она хмурится, – это не мое дело.

– Не извиняйся! Задавать вопросы во время беседы – нормально, – уверяю я. – Да, есть. Мы встречаемся недолго, но он замечательный. Вообще-то сегодня он готовит мне ужин.

– Он хороший повар?

– Лучше меня. А ты хорошо готовишь?

– Мне это нравится, – говорит Изабелла. – И я очень люблю печь.

– А, так ты пекарь-энтузиаст. Хороший?

– Отличный, – с уверенностью говорит она. – Я пеку лучшее печенье в стране.

Я киваю на ее живот.

– Этот ребенок – счастливчик. Его мама печет лучшее печенье в мире.

– В стране, – поправляет она, усмехаясь. – Мир – это немножко перебор.

– Не-а, – говорю я. – Твой ребенок будет думать, что оно лучшее в мире. И важно только его мнение.

Изабелла тепло улыбается. Она опускает взгляд на живот, выводя на нем круги правой рукой. Наконец она поднимает глаза и делает глубокий вдох.

– Спасибо, Харпер. Думаю, теперь я готова к нашему интервью.

– Да? Отлично. Рэйчел, сколько у нас осталось времени по графику?

Рэйчел проверяет свои часы.

– Твое вышло восемь минут назад.

– Значит, времени полно, – заявляю я, после чего обращаюсь к Изабелле в серьезном тоне. – Надеюсь, ты готова к этим новаторским вопросам.

Она мне ухмыляется.

– Я в нетерпении.

– И правильно. Первый тебя просто потрясет. Спорим, сегодня никто тебя об этом еще не спрашивал?

Она хихикает, ерзает в кресле, чтобы сесть поудобнее, и кладет сцепленные руки на колени. Я тянусь к диктофону и нажимаю кнопку «Запись», прочищая горло.

– Итак, Изабелла Блоссом, что привлекло тебя в этой роли?

* * *

– Харпер, подожди! – окликает меня Рэйчел, и ее голос отражается от стен вестибюля в «Кларидже».

Я поворачиваюсь и вижу, как она бежит ко мне (а на каблуках это настоящий подвиг).

– Что я забыла? – спрашиваю я, на автомате перепроверяя сумку на плече.

– Нет-нет, ничего, – говорит она. – Я просто хотела поблагодарить тебя за это интервью. Ты правда помогла Изабелле успокоиться, учитывая всю эту историю с Элайджей…

– Рэйчел, не стоит волноваться. Я обещала.

– Я знаю, но все равно хотела сказать тебе спасибо, – настаивает она. – Изабелла тоже.

– Она уже. Передай, что интервью вышло отличное. И не переживай насчет сокращенного времени. Я понимаю, что у тебя еще много людей.

Рэйчел поднимает руки, чтобы остановить меня.

– Она хочет дать тебе эксклюзив о ребенке.

Я хлопаю глазами.

– Что?

– Изабелла Блоссом хочет дать тебе эксклюзив, когда родится ее ребенок, – уточняет Рэйчел. – Ты можешь первой сообщить миру пол и имя, напечатать первые фото и так далее. Она даст тебе эксклюзивные права. Никаких релизов и постов в соцсетях, пока не выйдет твоя статья.

– Ты… ты шутишь.

– Нет.

– Но разве она не хочет отдать эти права журналу, который заплатит ей приличную сумму? Или какому-нибудь ежемесячному глянцу, который устроит ей большую съемку с известным фотографом, приглашенным из ЛА?

Рэйчел трясет головой.

– Она не хочет всего этого. Она хочет, чтобы у тебя, Харпер Дженкинс, был эксклюзив. И она непреклонна.

Я пялюсь на Рэйчел.

– Вау! Не знаю, что и сказать! Такая честь для меня.

– Еще раз спасибо за сегодня, Харпер, и дай мне знать, когда выйдет статья об этом фильме. Пришлешь пдф?

– Конечно, – киваю я.

Она смотрит на часы.

– Мне пора возвращаться. Мы сильно отстаем. Я буду на связи, и до скорой встречи!

Поцеловав меня в щеку на прощание, она бежит к лифту.

– Рэйчел, – зову я, и она, нажав кнопку вызова, поворачивается. – Спасибо.

– Я здесь ни при чем, Харпер, – отвечает она, заходя в лифт. – Это все ты.

Глава четвертая

Во время ужина мне звонит папа.

Я не беру трубку, но Лиам замечает выражение моего лица при виде входящего звонка, мигающего на экране.

– Прости, – говорю я, переворачиваю телефон экраном вниз и отодвигаю его. – Нужно было проверить, вдруг это Шамари. Ты же знаешь агента Одри Эббот? Я все еще жду звонка, чтобы узнать, получилось ли у нее договориться насчет интервью. Скрестим пальцы!

– Да ладно. – Лиам с любопытством наблюдает за мной, пережевывая еду. – Ты нечасто говоришь о родителях.

– Нечего особо говорить.

– Ты ничего не рассказывала ни о них, ни о сестре, – комментирует он, глотая. – О моей семье ты все знаешь.

– Я рассказала достаточно. У меня двое родителей и старшая сестра Джулиет. Вот, пожалуйста.

Он поднимает свой бокал с белым вином, задумчиво его вращая.

– Да, но какие они? Я знаю только то, что они юристы, и все. Каждый раз, когда я у тебя что-нибудь о них спрашиваю, ты меняешь тему.

Я изображаю удивление.

– Правда?

Лиам склоняет голову набок.

– Ты не хочешь о них говорить.

– Я не то чтобы не хочу о них говорить, – вздыхаю я. – Просто… Не знаю. Ладно, может, я не хочу о них говорить.

– Ты рассказала им обо мне? – спрашивает Лиам выжидающе.

Я сомневаюсь и подумываю соврать, но решаю быть честной, чтобы потом не попасться.

– Нет. Но дело не в тебе. Моя семья… Мы не так часто общаемся, так что возможности еще не представилось. – Я беру свой бокал и делаю два больших глотка вина. – Давай сменим тему.

– Хорошо. – Он набирает немного риса на вилку. – Так что, как тебе Изабелла Блоссом в жизни? Она довольна своим нынешним агентом? И кстати об этом, нужно дать тебе своих визиток. Я сегодня получил весьма многообещающее письмо от музыканта, который начинает набирать популярность в ТикТоке…

Я пытаюсь сосредоточиться на словах Лиама, кивая когда нужно и прикладывая максимум усилий, чтобы выглядеть заинтересованной, но из головы не выходит звонок отца. Рано или поздно придется ему перезвонить, и мысль о том, каким неловким и чопорным будет наш разговор, приводит меня в ужас. Хотелось бы мне, чтобы он просто прислал сообщение или написал в Вотсапе, как нормальный человек, но когда дело доходит до общения, папа предпочитает традиционные методы: обычно он сначала звонит, чтобы договориться о встрече за ужином, а следом отправляет официальное письмо, где подтверждает дату, которую мы только что обсудили.

Если так подумать, наши с ним отношения похожи на отношения коллег, испытывающих взаимную неприязнь, но вынужденных поддерживать связь друг с другом.

– Так… что думаешь?

Вопрос Лиама застает меня врасплох. Я прослушала абсолютно все, что он говорил.

– Насчет чего?

– Насчет статьи о моей компании, – с энтузиазмом напоминает он. – Такой пиар будет просто неоценим. Думаю, получится кучу клиентов привлечь этой удочкой.

– Я не пишу статьи про агентства талантов. Я пишу про… таланты.

– Да, но ты что, меня не слушала? Это как бы будет статья про закадровый процесс! – объясняет он, и его глаза расширяются от энтузиазма, когда он это представляет. – Ты могла бы написать типа большой материал про свеженькие новые агентства, которые представляют артистов, про лапы, которые бешено гребут под водой.

Я глазею на него.

– Что?

– Ну ты поняла! На поверхности утки такие спокойные и расслабленные, а под водой их перепончатые лапы работают как сумасшедшие. Так же и с агентствами талантов. Мы – перепончатые лапы. Артисты – утки. – На мгновение он задумывается. – Мне нравится эта аналогия. Может, поставлю ее на сайт.

Я в таком недоумении, что и слова сказать не могу.

– Ну ты хотя бы подумаешь о статье?

– Эм-м… Да. Ладно, – лгу я. Я слишком устала, чтобы объяснять ему, что этого никогда не произойдет.

– Отлично, – говорит Лиам, допивая свое вино и кивая на мой бокал. – Подлить?

– Нет, спасибо. Завтра трудный день.

– Вот поэтому нужно работать на себя, детка. Я сам выбираю свой график, – говорит он и подмигивает.

Лиам открывает холодильник и достает бутылку вина. Я быстро проверяю телефон: вдруг папа написал, чтобы объяснить, зачем звонил, но новых сообщений нет.

Пока я держу телефон в руке, он вибрирует. Я отвечаю, как только вижу имя на экране; сердце подскакивает к горлу.

– Шамари, привет, – выдаю я с максимально возможной беззаботностью. – Как проходит твой вечер?

– Одри Эббот даст интервью.

Я делаю резкий вдох.

– Нужно устроить все завтра утром, перед ее репетицией. Я пришлю тебе адрес театра, – продолжает Шамари. – Мы как раз договариваемся о времени, так что я дам тебе знать, как только смогу. Я сказала, что фокус будет на ее карьере, а не на том… что случилось. И что вся статья будет посвящена ее работе. Я упомянула, что журналистке можно доверять. Слышала бы ты, что она на это ответила.

Я улыбаюсь про себя.

– Что-то вроде «ни одному журналисту нельзя доверять»?

– Плюс несколько ласковых, ага, – говорит Шамари резко.

– Шамари, это… это потрясающая новость, – взволнованно бормочу я, с трудом осмеливаясь поверить, что это правда происходит. – Ее первое интервью за пятнадцать лет! Я знала, что ты сможешь ее убедить. Ты – чудо.

– Обложка журнала, да?

– Даю слово, – обещаю я.

– Тогда до завтра.

– До завтра.

– О, и… Харпер?

– Да?

– Не облажайся.

* * *

Не хотела бы я играть с Одри Эббот в покер.

С момента, как я вхожу в комнату, я понимаю, что она – тот еще крепкий орешек. Я ожидала, что меня встретят хмурым или хотя бы недоверчивым взглядом, но ее невозможно прочесть – она ничем не выдает себя, у нее пустое выражение лица.

Интервью проходит в студии в Центральном Лондоне, где проводятся репетиции предстоящего спектакля. Я договорилась о встрече за сорок пять минут до того, как Одри нужно будет прогонять свои сцены, – звучит как вечность, но, учитывая приветствия и время на то, чтобы достучаться до актера, это совсем не много.

Шамари встретила меня у входа в студию и провела в комнату, где уже ждала Одри – она сидела за столом и читала сценарий. Собранная, элегантная и безупречная, Одри Эббот такая же завораживающая и властная в жизни, как я себе и представляла. У нее короткая стильная стрижка пикси, орехово-зеленые глаза, тонкие черты лица и тонкие губы – лучше всего ей всегда удавались непонятые и колючие героини, к которым зрители постепенно привязывались, пока она тщательно раскрывала их уязвимые места и показывала человечные стороны.

– Одри, это Харпер Дженкинс, – представляет меня Шамари. – Харпер, это Одри Эббот.

– Приятно познакомиться, мисс Эббот, – говорю я, протягивая руку.

Закрыв сценарий, Одри берет мою руку и крепко ее пожимает, хотя все еще молчит. Она изучает меня, пока я придвигаю стул напротив нее и начинаю доставать из сумки необходимые вещи.

Шамари предлагает кофе, и я соглашаюсь, а Одри просит зеленый чай. Я замечаю, что Шамари колеблется, прежде чем выйти из комнаты, как будто вдруг начинает сомневаться, стоит ли оставлять нас одних даже ненадолго.

– Мы не начнем, пока ты не вернешься, – убеждаю я.

Она улыбается мне с благодарностью и поспешно выходит, захлопнув за собой дверь.

– Вы не против, если я использую вот это? – спрашиваю я, показывая на диктофон.

– Нет, все нормально, – отвечает Одри своим чистым и контролируемым голосом.

– Отлично, спасибо. Я не начну запись, пока не вернется Шамари и вы не почувствуете, что готовы и вам комфортно, – информирую я.

– Хорошо, – отвечает она.

Наступает тишина, и под пристальным взглядом Одри я скрещиваю ноги, потом расцепляю их и опять скрещиваю.

– Я должна поблагодарить вас за то, что согласились сегодня со мной поговорить, – наконец выдаю я. – Для меня большая честь быть человеком, который отдаст должное вашему возвращению на сцену.

Она вскидывает бровь.

– Вы считаете, что этому нужно отдавать должное?

– Вы что, шутите? Людям снесет крышу от радости!

Наверное, выражение слишком неформальное для использования в профессиональной обстановке, но Одри, похоже, находит его забавным – что ж, значит, выбираем непринужденность.

– Шамари описывает вас как журналистку «с добрым сердцем». – Она откидывается назад и складывает руки. – Как по мне, это парадокс.

Я улыбаюсь. Я была к этому готова.

– Вы считаете, что журналисты, которые пишут о публичных личностях, – сущее зло? – спрашиваю я.

– Я считаю, что журналисты, которые пишут о публичных личностях, склонны к садизму, – объясняет она. – Это продает.

– Ведь киноиндустрии об этом хорошо известно, – парирую я.

Уголки ее губ подрагивают, но она подавляет улыбку. Затем делает глубокий вдох, выпячивает подбородок и заговаривает.

– Вы спросите меня о том, что произошло? – холодно заявляет Одри, будто бросая мне вызов. – Когда все пошло наперекосяк? Ваши читатели хотят знать именно об этом, разве не так? Мой провал заставляет их чувствовать себя лучше.

– Похоже, ваша проблема заключается в читателях, а не в журналистах?

Она поджимает губы, услышав мой быстрый ответ. Я пожимаю плечами и продолжаю:

– Как вам захочется. Мы все знаем, что случилось шестнадцать лет назад. Если вы хотите поговорить о том, почему это случилось, что к этому привело и как вы себя чувствовали, – пожалуйста. Шамари сказала мне, что вы бы хотели сфокусироваться на своей актерской карьере, так что я здесь за этим.

– И вы не расстроитесь, если сегодня уйдете отсюда без инсайдерской информации? – Она выплевывает эти слова. – С большой радостью напишете статью без упоминания об этом?

– Да.

– Я вам не верю.

Я знаю, что она пытается задеть меня, но не поддаюсь.

– Вы можете верить во что хотите.

– Вы серьезно заявляете, что напишете статью обо мне, не упомянув тот печально известный и знаменательный инцидент?

– Этот инцидент – единственное, что о вас известно? – резко спрашиваю я. – Есть сильные подозрения, что нет, так что я уверена: у меня будет много другого материала, на котором можно сконцентрироваться.

– Это скандал. А журналисты любят рассказывать хорошие истории.

– Только если они правдивые, иначе мы бы подались в литературу. Или, может, в кино.

Одри делает паузу.

– Вас ничем не смутить, Харпер, не так ли?

– Здесь вы ошибаетесь. Некоторое время назад мне нужно было написать статью про Музей мадам Тюссо. Вы там были? Я до смерти испугалась. Не знаю, кто вообще в здравом уме согласится, чтобы ему сделали восковую копию.

– Я есть в Мадам Тюссо.

– Я знаю.

Вопреки самой себе она смеется; в уголках ее рта образуются морщинки от удовольствия, а глаза становятся ярче. Все ее лицо меняется. Я начинаю смеяться вместе с ней.

В комнату вбегает Шамари с подставкой для горячих напитков.

– Простите, что так долго! Здесь на кухне не работает чайник, так что мне пришлось сбегать через дорогу. Вот… – Она передает кофе мне и чай – Одри, а потом садится на стул в углу комнаты со своим кофе. – Хорошо, можем начинать, если вы обе готовы.

– Я готова, а вы? – спрашиваю я Одри.

– Да, – тепло отвечает она и одаривает меня легкой, расслабленной улыбкой, которая – я уверена – удивляет Шамари. – Спустя все это время я наконец готова.

* * *

Инцидент с Одри Эббот произошел в ресторане в Мейфэре[9].

Она была известной голливудской звездой, признанной, выдающейся и высоко ценимой актрисой – никто не ожидал, что она может оступиться, поэтому, когда это все же произошло, случай был задокументирован и проанализирован в агрессивной, почти оскорбительной манере. Как будто она подвела не только себя, но и всех нас.

И, как происходит с любой женщиной в такой ситуации, таблоиды наслаждались ее грехопадением.

Все началось, когда Одри влюбилась в Хэнка Лейна, известного панк-рокера и сына лос-анджелесского миллиардера, построившего состояние на недвижимости. Они поженились после четырех месяцев отношений. Это был ее третий брак: сначала она вышла замуж за свою первую любовь, потом за кинорежиссера, который бросил ее ради актрисы с главной роли в своем последнем фильме, – и, хотя Хэнк был гораздо моложе, она по уши влюбилась в него. Он был авантюрным, спонтанным и эксцентричным – абсолютная противоположность любого, с кем она публично состояла в отношениях.

Одри начала попадать в заголовки, когда люди застали ее выбегающей из клуба и пьяной; пошли слухи, что «источник, близкий к звезде» видел, как она «нюхала подозрительное вещество на вечеринке» (конечно, доказательств не было). Она стала одеваться ярко и вызывающе и больше экспериментировать с макияжем. Вскоре репортеры написали, что, «по словам ее друзей», они с Хэнком поженились слишком быстро, их публичные ссоры были «до неприличия громкими, если верить свидетелям», и она «скатывалась в никуда».

Одри все чаще преследовали папарацци, ей приписывали «паранойю и тревогу», и Хэнк начал терять к ней интерес. Когда она обвинила его в измене, он сказал, что она бредит и чересчур его контролирует. Затем всплыла фотография, где Хэнк целуется в ночном клубе в Баттерси[10] с другой женщиной, актрисой, сыгравшей дочь Одри в ее последнем фильме. После этого пошли слухи, что он встречается с моделью, которая в том году открывала шоу «Версаче» на Лондонской неделе моды.

И вот в один день, смешав слишком много алкоголя с таблетками, которые она тогда принимала, Одри Эббот появилась в модном ресторане в Мейфэре – она узнала, что Хэнк наслаждается там сконами и танцовщицей из своего последнего клипа, слизывающей крем с его пальцев.

Папарацци уже ждали снаружи.

Сначала между Одри и Хэнком произошла бурная ссора. Потом, по словам свидетелей, она подняла бутылку шампанского и замахнулась на Хэнка; официанты тут же закричали, чтобы все на всякий случай пригнулись. Тогда Одри разрыдалась и разбила бутылку об пол, а все гости вскрикнули от ужаса и волнения.

Пока Хэнк орал, что «разведется с этой сумасшедшей сучкой», она попыталась дать ему пощечину, но он увернулся и придержал ее руку. Она ухватила в кулак скатерть и дернула. Полетело все: подставка для торта, сконы, макаруны, канапе, чайник, чашки и блюдца, посуда и столовые приборы.

Шум, по словам свидетелей, «был оглушающий».

Тогда Одри вылетела из ресторана, посылая всех папарацци; и когда один фотограф поднес камеру так близко к ее лицу, что задел солнцезащитные очки, она оттолкнула его – камера вылетела из его рук, а объектив, упав на землю, треснул. (Фотограф обвинил ее в «жестоком нападении», и она уладила дело без суда, по слухам, за шестизначную сумму.)

В тот день папарацци последовали за ней домой: там она схватила клюшку для гольфа и разгромила «Феррари» Хэнка. В поп-культуре эти фотографии приобрели статус чуть ли не легендарных: оскорбленная женщина с замутненным взглядом крушит машину молодого сердцееда.

Хэнк написал об Инциденте песню, и она сразу же возглавила все чарты. «Корреспонденс» назвали его «лирическим музыкальным гением». Джонатан Клифф из «Экспрешн» написал, что песня «вдохновенная». В последующие годы Хэнк выпустил еще несколько успешных альбомов, взялся за ум и появился на каком-то американском шоу а-ля «Холостяк», по завершении которого недолго провстречался с победительницей, но в итоге женился на участнице, занявшей второе место, и у них родилось двое детей. Он запустил производство безалкогольной альтернативы джина и выпустил детскую книжку про мальчика, который мечтает стать рок-звездой. Она стала бестселлером.

А Одри Эббот исчезла из поля зрения общественности.

С появлением соцсетей фотография, на которой она крушит машину, а по щекам у нее течет тушь, из легендарного изображения превратилась в легко адаптируемый мем. Но за последнее время все это переосмыслили, и Одри стали считать жертвой эпохи, которая не прощала женщин, если те вели себя импульсивно.

Не под запись Одри рассказывает мне, что сразу после произошедшего ей было очень больно и она ощущала себя такой униженной, потерянной и незначительной, что ей хотелось исчезнуть. Нет ничего хуже чувства, говорит она, чем когда ты считаешь, что тебя ненавидит весь мир. Из-за этого ты боишься покидать дом, ходить в магазины или с кем-то разговаривать, не скрывая лица.

В конце концов она обратилась за помощью и снова начала чувствовать себя целостной. Дружеские отношения, которые сохранились в тот период ее жизни, только укрепились. Всепоглощающее чувство стыда начало исчезать. Она инвестировала в бизнес, стала пассивным партнером в продаже различных популярных предметов быта. Она начала писать мемуары. В зависимости от того, как пройдет это возвращение в театральный мир, она думает попробовать себя в качестве режиссера-постановщика, о чем всегда мечтала. Сейчас она счастливее, более принимающая, более любящая… Она простила Хэнка. Она простила себя.

– Мне бы хотелось вернуться в прошлое, обнять ту женщину, которой я была, и защитить ее, – говорит она, а затем задумчиво добавляет: – Я больше не боюсь того, что произошло. Оглядываясь назад, я понимаю, какой путь прошла.

Под запись же Одри рассказывает, что согласилась играть в этом спектакле, потому что он о страстной, безрассудной, терзаемой женщине со страшными секретами – она понимает эту героиню и надеется отдать ей должное. Намеренная жить здесь и сейчас, Одри Эббот не станет зацикливаться на сожалениях.

– У всех бывают плохие дни, – говорит она с лукавой улыбкой. – Как и все, что я делаю, мой был особенно впечатляющим.

* * *

– Космо, вы должны меня выслушать, – умоляю я в отчаянии. – Это же Одри Эббот. Та самая Одри Эббот. Она должна быть темой выпуска.

Космо закладывает руки за голову и откидывается в своем офисном кресле.

– Я уже решил, что на обложке будет Дон Блеск, Харпер.

– Если вы решите скрыть историю возвращения Одри Эббот за историей скучного бизнесмена, вся индустрия посчитает, что вы сошли с ума. – Я потираю виски и делаю глубокий вдох. – Космо, это очень важно, и шестьдесят один процент нашей аудитории – женщины.

– Именно. – Он пожимает плечами. – Они захотят посмотреть на что-нибудь приятное на обложке. Дон Блеск – симпатичный парень.

– Что-нибудь приятное – это хорошо, но они лучше почитают о женщине, на которую равнялись и которая после того, как ее растерзала пресса, вернулась на сцену и стала еще сильнее! Поверьте мне, Космо, эта история – то, что нам нужно.

Он хмурит брови, как будто раздумывает над этим, и я продолжаю с проблеском надежды:

– Она впервые с две тысячи седьмого поговорила с журналистом. Люди будут это обсуждать, это станет трендом в соцсетях. Одри Эббот возвращается.

Космо почесывает подбородок, а затем протяжно вздыхает.

– Прости, Харпер, но ответ отрицательный. У меня уже есть классный заголовок – «Будущее с Блеском». Этот материал – беспроигрышный хит, готовый уйти в печать, и у меня нет никакого желания…

– Космо, у нас проблема!

В кабинет Космо вбегает Ракхи со сведенными от беспокойства бровями.

– Простите, что прерываю вашу встречу, Харпер, но это срочно, – задыхаясь, говорит она и поворачивается к Космо. – Мы не сможем выпустить интервью с Доном Блеском на этой неделе.

– Что? – шипит Космо.

– Похоже, он нам солгал.

– Кто? – требует Космо. – Кто нам солгал?

– Дон Блеск! Его слова и статистика c некоторых его бизнес-предприятий не совсем совпадают, – объясняет Ракхи. – Нам понадобится больше времени, чтобы специалисты провели фактчекинг и сверили все с его юристами. Они сказали, что сейчас на износ работают над одним делом – кажется, недовольный сотрудник подал на него в суд, – но они смогут все посмотреть на выходных.