Ханская дочь

За два часа до отъезда автобуса на Саракташ Гульзифа, чтобы провести время после того, как они вышли из кафе, повела дочь в близлежащий от автовокзала кинотеатр. Показывали индийский фильм. Гульзифа второй раз смотрела этот фильм, Айгуль впервые. Она вышла из кинотеатра в великолепном настроении от большой индийской любви, их прекрасных ритмичных танцев и своеобразных, пленительных песен. Больше всего Айгуль понравилась роскошь, которая окружала главную героиню. Она была благодарна своей матери за этот прекрасный досуг в большом и шумном городе.

VI

Такое настроение было у Айгуль и на другой день. Она намеревалась тотчас же отправиться в культтовары после занятий в школе. Все шесть уроков она просидела, как на иголках.

– Пуховые платки пользуются большим спросом на базаре, – услышала она голос матери. Она разговаривала с Хамдией апай, которая пришла расспросить о нынешних ценах на пуховые платки.

– Здравствуйте, – поздоровалась с гостьей Айгуль по-башкирски. В передней комнате она повесила осеннее пальто, в средней комнате оставила портфель, а в третью комнату прошла переодеться за ширму, протянутую между печкой и стеной.

– Я думаю съездить на следующей неделе, – говорила соседка. – Много ли продавцов?

– Продавцов много. А покупателей еще больше. Зима на носу, все берут, – говорила мама.

Слушая беседу взрослых, Айгуль молча переоделась, вымыла руки с мылом, пообедала. Роберт пришел из школы вслед за ней. Она поняла, что мама и гостья уже успели посидеть за чашкой чая.

– Мама, дай мне деньги. Я пойду покупать часики, – прервала она мамины с соседкой разговоры.

– Конечно, дочка, иди, сходи. – Гульзифа отсчитала деньги из своего кожаного кошелька.

С трепетом в душе и летящей походкой подходила Айгуль к магазину. Деревянное низкое крыльцо было вымыто уборщицей в обеденный перерыв. Тяжелые входные двери были распахнуты настежь. Она, открыв внутренние двери, наполовину застекленные, прошла по деревянному свежевымытому полу к витрине. На обычном месте часов не оказалось. Айгуль ошеломленно смотрела на пустующее место в витрине. Ее радужное настроение сменилось великим разочарованием. Для верности она спросила продавщицу о наличии в продаже ручных женских часов, заранее зная ее отрицательный ответ. Айгуль, выйдя из магазина, медленно побрела домой. Она сейчас и не подозревала, что в первый раз попала в самую типичную ситуацию, на которую просто обречен любой взрослый человек их огромной страны, и вдвойне обречен из бедной семьи. Когда товар лежит, а денег нет, деньги появились – товара уже нет. В большом городе она, возможно, исправила бы эту ситуацию, но в селе это было невозможно. Сельские магазины страдали хронической скудностью и полным отсутствием выбора товаров. Кроме того, десятилетиями товар поступал в одной и той же упаковке; абзанцы из года в год покупали сахар-рафинад в белой коробочке с синими буквами, чай непременно грузинский, папиросы только "Беломорканал".

На выручку пришел отец. Однажды, когда снег уже лег на землю, в один прекрасный день, в отличном настроении, он запряг в сани почтовую лошадь, дал дочери свой тулуп поверх зимнего пальто и повез в соседнее село Петровку.

Подъехали они в село в обеденное время. Все магазины были закрыты. Отец решил остановиться на час-полтора у своих знакомых. Русские знакомые хорошо знали отца. Они весело приветствовали его, провели в дом, заставили снять тулупы, пальто, усадили за стол, расспрашивая о житье-бытье и делах. Тетя Глаша налила им с дороги горячий борщ, дядя Коля выставил самогон, от которого отец не отказался. Айгуль с удовольствием поела наваристый борщ. С ржаным хлебом еда показалась ей удивительно вкусной. Взрослые пили за встречу, отец и дядя Коля вспоминали свою совместную работу на комбайнах сразу после войны. Айгуль была спокойна, отца пьяным она никогда не видела.

Купленные часы были круглыми, маленькими и изящными. Амир был очень доволен, купив их дочери. Он ценил красоту, считал, раз часы ручные и женские, то и должны быть по женской руке – маленькими. Эти часы оказались почти крошечными, как раз по тонкой девичьей руке. Он был рад, что съездили не зря. Айгуль была не очень довольна: часики были полной противоположностью тем часам, которые выглядели более современно.

VII

Айгуль усердно сидела над домашним заданием по алгебре. Она не любила этот предмет. В пятом классе ей не было равных по математике. Обычно она быстрее всех выполняла задания своего варианта, и первая покидала класс, сдав свою контрольную работу учительнице. С шестого класса математика сменилась алгеброй и не замедлила превратиться для нее в темный лес с ее корнями, дробями и неравенствами. Этот предмет только портил настроение ей в школьной жизни.

Она питала слабость ко всем гуманитарным предметам и тяготилась точными науками, кроме, пожалуй, черчения и геометрии. Она с детства хорошо рисовала и по черчению могла начертить срез любой сложной детали, после чего ее чертеж, до урока Салима Сагитовича, успешно списывался на перемене ее одноклассниками. Геометрия вызывала у нее попеременный интерес. Она прекрасно видела геометрические фигуры и разбиралась в отрезках. К урокам физики она относилась с непостоянным интересом, считая этот предмет годным только для мальчишек, а химию находила совершенно не нужной для себя в дальнейшей жизни. По всем остальным предметам она училась успешно, и учёба давалась ей без особых усилий.

Родители не интересовались учебой детей, но несмотря на это Айгуль вполне самостоятельно, прилежно училась и охотно рассказывала маме о своей учебе и всегда слышала ее одобрение. Это и было стимулом для нее в учебе.

Покончив с заданием по алгебре, Айгуль открыла учебник истории, внимательно и с интересом прочитав заданный параграф, она сочла ненужным готовить подробный пересказ, так как по ее личным прогнозам выходило, что завтра Мухамет Шайхутдинович не поднимет ее на уроке.

При опросе домашнего задания Мухамет Шайхутдинович поднял Айгуль. Она не любила списывать, тем более подглядывать в раскрытый учебник, как это спокойно делала почти на всех уроках невозмутимая Назира, сидящая за спиной Айгуль. Она сказала учителю, что недостаточно готова. Учитель поставил ей в журнал отметку "два". Она почувствовала себя расстроенной и униженной. Однако постаралась сесть на место спокойно и сохранить невозмутимое выражение лица, так как на нее оглядывались сочувственно одноклассники.

На этом уроке Мухамет Шайхутдинович, сделав отступление от новой темы, рассказывал ученикам о венграх. Говорил он без единого жеста, лишь иногда пользуясь своей длинной тонкой указкой.

– Теперь уже учеными доказано, что венгры пришли и обосновались в Западной Европе много веков назад именно с Урала. Многочисленная часть башкир, – неспеша рассказывал он, – покинула Уральские горы и ушла на запад. Венгерский язык очень сильно отличается от других европейских языков, и по звучанию он очень похож на наш башкирский. Учеными выяснено, что некоторые слова в этих двух языках созвучны и означают один и тот же предмет. Например, слово "балта".

Услышав на уроке родное слово, Розалия хихикнула, Лилия толкнула ее локтем. Мухамет Шайхутдинович, замолчав, смотрел на нее и, выждав секунды, продолжил:

– Совсем недавно к нам приезжали ученые. Они измеряли длину лба истинных башкир, сверяли формы носа. – Учитель сделал паузу с усмешкой на губах.

Ученики заулыбались.

– Ну и так далее, – спрятал свою усмешку учитель-гигант. Так что наши предки, жившие на Урале в начале этого тысячелетия, являются и предками современных венгров. Я мог бы вам рассказать о венгерском монахе, который отправился на Восток с одной лишь единственной целью: выяснить об истинных предках венгров… Так он оказался вначале в Узбекистане и лишь потом в Башкортостане, но время урока истекает, и я вас попрошу записать в ваших дневниках домашнее задание.

Учитель назвал параграф, положил на стол указку, без которой никогда не заходил в класс. Урок был закончен.

Нет, никогда Айгуль не скажет что-либо плохое об этом учителе за его беспощадную "двойку!" Он слишком интересен и дает то, что нет в учебнике.

С утра час за часом сменялись уроки и учителя. На большой перемене Айгуль одиноко сидела за своей партой, не присоединяясь ни к какой группе девчонок. Она перебирала в памяти свое сочинение, которое они писали на четвертом уроке. Она была довольна: ей казалось, что сочинение ею написано удачно. Вдруг она вспомнила, что вместо слова "незаконный" в своем сочинении она написала "незаконнорожденный". Она вскочила на ноги. Какой стыд! Как она могла! Начиталась романов, ругала она себя. Какой позор, если ее сочинение прочитает Саида Ахметовна. Айгуль ни на минуту не сомневалась, что слово "незаконнорожденный" что ни на есть самое нецензурное слово, а "незаконный" – литературное.

Она помчалась в учительскую по длинному коридору искать свою учительницу. Взлетев по широкой деревянной лестнице на второй этаж, очутилась перед дверью учительской комнаты. Войти она не решилась. Она всегда испытывала страх и смущение перед этой комнатой, а в кабинете директора ни разу не была за все восемь прошлых лет учебы. На свое счастье, она увидела Саиду Ахметовну, направлявшуюся в учительскую.

– Саида Ахметовна, вы уже проверили наши сочинения?

– Еще нет.

– А вы не могли бы мне дать мое сочинение обратно?

Саида Ахметовна достала кипу тетрадей девятого класса из своего большого портфеля на молнии и начала перебирать их, ища ее тетрадку. Маникюр ее ногтей отливал розовым перламутром.

– Что-нибудь не так?

– Да… – протянула Айгуль и, взяв свою тетрадку, поблагодарила учительницу. Саида Ахметовна всегда была доброжелательна и современна.

Так и есть! Предложение "Пьер был незаконнорожденным сыном графа Безухова" красовалась на первой странице сочинения. Она не стала переписывать сочинение и возвращать обратно. Первое свое творение, она дома выкинула листки в печку, прямо на раскаленные угли. Попав на них, они, моментально вспыхнув желтым пламенем, тут же, на красном фоне углей, превратились в серый пепел. Взметнув, они исчезли в печной трубе.

Глава XI

I

С могучих тополей, росших в необъятном дворе Карабулата агая, слетал белый пух, возвещая о наступлении настоящего лета. И в начале лета Айгуль стала проходить летнюю трудовую практику за девятый класс.

– Вставай! Уже шесть утра, как ты и просила, – разбудила ее тихо мать.

Натянув летнее домашнее платье, Айгуль вышла из тихого, объятого сном теплого дома во двор. Светило яркое солнце, но в столь ранний час оно еще не грело. Было прохладно. Она умылась теплой водой из умывальника.

Гульзифа баловала всех своих детей. По утрам в умывальнике круглый год всегда была только теплая вода. Она не разрешала детям чистить зубы и умываться холодной водой. Айгуль росла изнеженной. Сделав себе прическу, она зашла на кухню.

– Мама, я хочу парного молока.

– Принеси банку, я налью тебе.

Айгуль достала из комода сухую поллитровую банку.

Накрыв банку белой марлей, Гульзифа процедила в нее молоко. Айгуль пила вкусное теплое молоко прямо из банки, не доставая чашечки.

Зайдя в огород, во всю длину которого была протянута бельевая веревка, она потрогала платье, в котором она ходила на работу. Оно не высохло за ночь. На траве лежала роса. Сняв платье с прищепок, она отправилась в дом погладить его и надеясь также, что оно заодно и подсохнет под горячим утюгом. Это было ее единственное летнее платье, да и то доставшееся от Зайнаб. Каждый день, придя с отработки, она стирала его и утром, проснувшись, надевала. Вчера же она стирала его прямо перед сном, на ночь.

– Мама, я ухожу, – предупредила она после завтрака.

Она накинула кофту.

– Повяжи платок, – сказала Гульзифа.

– Мне не холодно, – не послушалась Айгуль. Она застегнула часы на запястье и сунула в рот деревенскую черную серку – жвачку.

– Голову застудишь.

Мама всегда твердила, чтобы голова и ноги были в тепле. Она была уверена, что все болезни идут через охлаждение ног.

К ее словам, заботам дети не прислушивались и ходили, кому как нравится.

– Повзрослеете, узнаете сами, вспомните, – только и оставалось говорить маме.

Айгуль вообще не любила платков. Девушка, повязавшая на голову платок, была для нее безнадежно старомодной и неисправимо деревенской. Кроме этого, она никогда не грызла семечек, это было чисто деревенское пристрастие, которое она презирала. А вот жвачку, сделанную из березовой коры и на сметане, обожала. Каждое лето к ним заглядывала одна высокая и прямая бабушка из далекого села, со стороны Утягула. В ее алюминиевом бидоне с холодной родниковой водой на донышке лежали черные плитки жвачки. Она продавала их штуку по пять копеек. Кроме этого, мама после покупки угощала ее чаем, так как эта бабушка, привозящая к ним свои жвачки, обычно приходила, замученная жаждой от дороги и ходьбы.

Дойдя до центра села, она спустилась в Шартугай. Нет, она не перешла на другую улицу. Улица была та же – главная, но от центра и до Сусак-Тау она и все прилегающие к ней улочки и переулки назывались абзанцами собирательным словом – Шартугай.

Когда-то нынешний центр Абзана был окраиной села, и между Абзаном и деревней Ниязгул лежали густые тугаи. Со временем Абзан разросся до самого Ниязгула, и теперь их разделяла река Ассель и соединял деревянный мост у подножия высокого, крутого, нависшего в своем величии над маленькой речкой Сусак-тау.

У Айгуль затрепетало сердце, когда она приближалась к дому Булата. До этого она невозмутимо шла, медленно жуя свою серку – жвачку, чувствуя вкус свежих сливок. Она знала, что Булата сейчас нет дома, в Уфе он сдавал экзамены за первый курс в авиационном институте. Она почувствовала отчаяние, тоску от своей безответной любви. На взаимность не осталось никаких надежд. Да она и знала, что взаимность не могла и не может быть, потому что ее любовь была лишь в ее сердце и мыслях. Ее уста всегда были плотно сомкнуты, когда разговор шел о сердечных делах.

– Привет, Наиля!

Она еще издалека увидела свою одноклассницу. Наиля поджидала ее, сидя на скамейке возле синих ворот своего дома. Здесь жил сам председатель колхоза "Путь Ленина" и Наиля была его дочерью.

– Хочешь? – Наиля держала в руках два кулька семечек и один протянула ей. Айгуль засмеялась, взяв угощение: "Спасибо".

– Кто жарил?

– Я сама, на газовой плитке.

Теперь Айгуль некуда было девать свою жвачку. Наиля быстро решила проблему. Забежав домой, она вынесла фольгу – внутреннюю обертку от коробки с грузинским чаем.

Они медленно двинулись по улице, грызя семечки. Наиля была не из тех девушек, которые сразу же принимались тараторить, едва увидев подругу. Айгуль уважала ее за такой характер. Ее ненавязчивое присутствие помогало постепенно отвлечься от своей грусти.

Навстречу им по безлюдной улице шел директор школы.

– Каждый день встречаем его на одном и том же месте, – нарушила молчание Наиля.

– Он очень пунктуален, и мы тоже с тобой выходим в одно и то же время, – ответила Айгуль и прикрыла рукой свой белый кулек с семечками. Наиля сунула свой кулек в карман удобного красивого летнего платья.

– Здравствуйте! – подчеркнуто вежливо поздоровалась Наиля, как и подобает примерной ученице и пятерочнице.

– Здравствуйте! – с легким волнением выдохнула Айгуль. Здороваясь, она смотрела на Фарита Забировича, пытаясь узнать, что стоит за выражением его лица. Грозный взгляд сверкнул из-под очков в тонкой оправе. Губы его были сурово сжаты. Но ответное приветствие девочки все же услышали.

Директор школы был одет по-летнему, без пиджака, в удобной рубашке с короткими рукавами и навыпуск. Айгуль привыкла его видеть, когда он в строгом темном костюме и при галстуке распекал учеников на школьной линейке, которые проводились по субботам на большой двадцатиминутной перемене. На летних каникулах, без своих учеников, директор позволил вольный стиль в одежде, а строгость осталась.

Подруги прошли через село и, перейдя мост, оказались в деревне Ниязгул. Здесь улица была также безлюдна: дети спали, хозяйки, подоив и выгнав скотину в стадо за деревню, хлопотали в своих летних кухнях. Ниязгульский магазин был закрыт, четырехлетняя башкирская школа ничем не отличалась от других домов. Разве что стояла без двора и лишь транспаранты и лозунг на красном выцветшем полотне убеждали прохожего, что здесь учатся.

За деревней им предстоял подъем на чередующиеся низкие холмы, а затем и на покатую гору. За этой низкой горой лежали руины русской деревни Саплаяк. Рядом с заброшенной деревней раскинулся широкий колхозный огород бахчевых культур и овощей. Там и проходили свою трудовую летнюю практику девятиклассники.

К девяти часам зеленый огород разукрасился светлыми летними платьями девушек. Парни подъезжали на своих велосипедах, подсаживая на багажник друзей без транспорта.

Здесь Наиля и Айгуль расставались. Наиля находила свою подругу Загиду, а Айгуль, не имея в классе близкой подруги, присоединялась к любой группе девчонок без разбора. В конце концов она часто оставалась одна – медленно, сама по себе носила воду и поливала лунки с нежными слабыми ростками. Она не выдерживала темпа работы, хотя была такой же деревенской девчонкой. Она удивлялась выносливости девушек. Они работали с азартом, почти бегом таская ведра с водой, подзадоривая друг друга и отчаянно кокетничая с парнями. А среди парней особенно отличался Муртаза. Шутки и парирующие ответы девчонкам не сходили с его уст, и девчонки заливались смехом, а парни сдержанно улыбались. Такой некрасивый, а умеет обращать на себя внимание девушек, думала Айгуль, и что они в нем находят? Простушки!

Женщины-колхозницы, приготовив им обед, приглашая их, махали рукой. Со своими котлами они расположились между колхозным огородом и речушкой, под тенью деревьев, растущих по берегу. Здесь стоял длинный, сколоченный из досок и вбитый ножками-столбами в землю стол. Оставив ведра возле лунок, девушки и парни пошли на обед. Спускаясь к берегу, Айгуль видела по ту сторону речки развалины заброшенной деревушки.

Колхоз кормил своих помощников сытными обедами, не жалея мяса, хлеба, молока. За обедом Айгуль была занята своими воспоминаниями. Она помнила русских жителей этой деревни. По воскресеньям, зимой, когда выдавался ясный солнечный день и слегка пощипывал морозец, они приезжали на Абзанский базар в центр села, где стояли торговые прилавки на открытой площади. Торговали они квашеной капустой, солеными помидорами и огурцами и другими продуктами. Иногда в торговый ряд с краю вставала и она. Мать с вечера, поджарив семечки и наполнив маленькое цинковое блестящее ведерко, утром воткнув в середину семечек стакан, отправляла ее, свою самую маленькую и наивную дочурку продавать семечки. Айгуль сейчас и не помнит, стыдилась ли она этого, но хорошо запомнила, что мамины семечки всем нравились. Они были черные, блестящие и крупные, раскупали их быстро. И ей очень нравилось приносить маме такие же блестящие, но светлые маленькие и крупные монеты… Теперь их жизнь стала намного лучше… Деревянные прилавки сельского рынка почему-то разобрали, саплаякцы больше не приезжали.

После обеда им полагался отдых, до вечера было далеко, все расположились на траве в тени деревьев. Айгуль вдруг охватило жгучее любопытство, и она начала подговаривать подруг пойти посмотреть оставленную деревню. Уговаривать долго не пришлось.

Юности не свойственно долго размышлять, желающие повскакали с мест.

Визжа и цепляясь за кусты, девочки перешли речушку по корявому бревну, небрежно брошенному через нее.

Любопытство Айгуль вмиг сменилось странным ощущением. Ей стало не по себе, когда она вступила в покинутую деревню. По обеим сторонам одной единственной улицы безмолвствовали раскрученные основания разобранных домов, белея камнями. Места, где раньше стояли сараи для скота, заросли бурьяном, в огородах буйствовал сорняк. Но больше всего ее поразила улица. Теперь, когда люди оставили эти места, ее уже не топтали ноги, здесь не играла многочисленная детвора, но ней не возвращалось по вечерам стадо. Некогда пыльная и серая улица теперь простиралась длинной зеленой дорожкой. Она ровно заросла мелкой кудрявой гусиной травкой, и лишь две узкие полоски голой земли, удаленные друг от друга ровно на столько, на сколько отстоят друг от друга колеса грузовой машины, еле проглядывались в этой пушистой нетронутой зелени.

II

Домой девушки возвращались все вместе – весёлой шумной стайкой. Они шли пешком два с небольшим километра, взбираясь на холмы и спускаясь с них, а потом им приходилось глотать пыль от проезжающих машин на улице Ниязгул и на длинной улице Абзана.

Айсылу с практикой повезло. В Ниязгуле она уже попрощалась, ее дом был здесь. Зайдя в Абзан, заворачивала к себе и ее подруга Мавлюда. В Шартугае прощалась со всеми Назира и Лилия. Ближе к центру оставалась Наиля. Дом Загиды находился в самом центре села. Дальше шли Розалия, Гульсара и Айгуль. Дойдя до сельсовета, Айгуль сворачивала к себе домой в сторону интерната. Двум подружкам предстояло пройти село до конца, чуть не доходя до мельницы.

Придя домой, Айгуль сразу же умылась. От жаркого солнца вода в чугунном умывальнике была теплой. Тут же расчесав перед зеркалом волосы, она привела в порядок прическу, растрепавшуюся от долгой ходьбы. Переодевшись дома в домашнее платье и взяв ножное полотенце, она зашла в огород. Рядом с колонкой на траве стояли под солнцем тазы, ведра и бочка с водой для вечернего полива. Ей было приятно мыть ноги в нагретой за день солнцем воде. Не церемонясь, Айгуль тут же на густую траву возле колонки вылила воду, сполоснула таз и опять набрала воду. Мать непременно отругала бы ее, увидев, где она моет ноги, куда выливает воду. Освежившись, Айгуль зашла на летнюю кухню. Взяв белую эмалированную тарелку и деревянную ложку, она откинула крышку кастрюли, которая стояла на холодной черной земле и набрала холодного катыка. Белый густой катык был слишком кислым.

– Есть невозможно, очень кислый, – сказала она вошедшей маме.

– Добавь молока и сливок.

– Я не умею.

– Дай, я тебе сама сделаю.

– Где все? Никого не видно.

– У всех свои дела.

Поев катыка со сливками, Айгуль нашла маму в саду.

Гульзифа ухаживала за яблонями. Полдень был далеко позади, но до вечерних хлопот, связанных с ужином, дойкой коровы и обязательной поливкой огорода, было время, и она посвящала время своему любимому детищу фруктово-ягодному саду, который она разбила своими руками.

– Мама, почему из Саплаяка ушли люди?

– Видимо, трудно было жить людям без магазинов, без клуба, – ответила Гульзифа, обкладывая огромную лунку под яблоней кирпичами и камнями. – Иди-ка, доченька, принеси мне два ведра воды.

Айгуль взяла старые садовые ведра, вышла из сада и зашла напротив в огород, где стояла колонка. Легко накачав воды, которая шла мощной струей из-под земли по трубе, она понесла воду. Поставив ведра, она прошла к грядке и сорвала две редиски. Спросив мать, не нужно ли ей еще принести воды, она отправилась к умывальнику, где стояло ведро с чистой водой. В ковшике она вымыла свои редиски и надкусила одну.

– Айгуль, доченька, подойди-ка сюда. Помоги немного, – отец окликал ее с переулка. Через этот переулок редко кто ходил, и семья Раймановых считала его своей территорией. Здесь начинались владения отца. Он выстроил в конце переулка туалет, ставил в переулок косилку, согребалку и сваливал дрова. Тут же пилили и кололи их на зиму. Переулок был запущен, всюду валялись щепки, ближе к реке, вдоль забора, росла высокая крапива.

– Что, папа? – спросила Айгуль, проходя в открытую калитку.

– Давай немного попилим, – попросил отец.

Не застав сыновей, он обратился к дочери.

– Разве летом поймаешь хвост Роберта и Арслана? – сетовал он, кладя тонкое сухое бревно на деревянные козлы. Рядом стоял огромный круглый чурбан с воткнутым в него топором. Он готовил дрова для бани и кухни. Айгуль взялась одной рукой за ручку пилы, а второй за тонкий стальной лист пилы. Отец пилил одной рукой, крепко придерживая другой бревно.

– Пап, почему в Саплаяке люди больше не живут?

– Он в стороне от больших дорог стоял. Электричества нет, с керосиновой лампой жили люди, радио тоже не было у них. За всем надо ехать в другое село. Поэтому все, видимо, и начали его покидать. Это вам хорошо: и свет есть, и телевизор, школа рядом, автобус летом, если хочешь куда-нибудь поехать.

Вечер был скучным. В клубе должны были показывать советский фильм киностудии "Мосфильм", которые для Айгуль были скучны. Она предпочитала ходить только на иностранные. Другая жизнь, другие отношения между людьми и только одна тема – любовь. В клуб она не пошла, и день закончился для нее весьма прозаически: дойкой коровы. По привычке отпив стакан парного молока, она зашла домой. В просторной веранде у стола стоял Галим агай. С сигаретой в зубах, щурясь от сизого дыма, он чистил кисти. Рядом стоял мольберт. Он всерьез увлекался живописью. В Москве он работал художником.