Полная версия
Егор Баландин
Голос в пшенице
ГОЛОС В ПШЕНИЦЕ
***
Спи, мой цветочек, в ладонях рассвета
Пшеница качает качели из снов.
Хранит тебя небо синего цвета,
В нём проплывает кораблик ветров.
Слышишь, как зреют под звёздами песни?
Веточка сна к тебе тянется вновь.
В сказочном свете, в просторе небесном
С тобою надежда всегда и любовь…
***
СЫН – 1
– Папа, а почему деревья шумят?
– Это не деревья, сынок. Это души людей, которых уже нет, пытаются поговорить с нами.
– И что нам хочет сказать мама?
Я помню этот разговор, словно он произошёл вчера, хотя тогда мне было всего шесть лет. Мы с отцом шли по этому лесу тринадцать лет назад, всего через сорок дней после похорон моей матери, его жены. В тот день лес был полон жизни: птицы щебетали, ветер играл с листвой, но в нашем мире царила тишина, нависшая над нами тяжёлым горем.
Он ничего не ответил, лишь отвернулся, прикрыв лицо рукой. Я помню, как его плечи слегка дрогнули, и мне тоже захотелось заплакать. Остаток пути мы прошли в молчании.
Каждый шаг по влажной земле отзывался эхом в моём сердце. Лес вокруг нас был свидетелем нашей утраты. Я смотрел на деревья, на их крепкие и высокие стволы, и в их листве я искал ответ на вопрос, который не давал мне покоя. Что сказала бы мама, если бы она была рядом?
Я почти не помнил мать. Скорее всего, это было связано с тем, что в нашем доме не осталось ни одной её фотографии. После смерти жены отец собрал все снимки, сделанные на старенький «ЗЕНИТ-М», и вышел на задний двор. Я наблюдал за ним из окна чердака, куда он отвёл меня и запер, словно боялся, что шестилетний сын может ему чем-то помешать.
Он поместил все имеющиеся вещи, напоминавшие о ней, в металлический бак, и, щедро налив туда бензина, ни секунду не колебался, когда поднёс зажжённую спичку. Пламя вспыхнуло, и я видел, как его языки пестрят оранжевым и зелёным цветом от фотобумаги, превращая её в пепел. В тот момент мне казалось, что это какая-то игра, как будто он делает что-то тайное и секретное, о чём ребёнку ещё рано знать, но я не понимал, что на самом деле он сжигает не только фотографии, но и последние остатки своей любви, оставляя лишь пустоту.
Сейчас, оглядываясь назад, я осознаю, что произошло. В тот день я не задавал вопросов, не искал объяснений. Я просто сидел в тишине, наблюдая, как огонь танцует на прахе моих воспоминаний, и думал, что так и должно выглядеть прощание. Когда я вспоминаю тот момент, в сердце зреет мерзкая горечь. Я понимаю, что отец пытался избавиться от боли, но в итоге лишь создал новую – вакуум, который ничем уже не заполнить.
Если вы спросите меня о том, как умерла мама, то, честно говоря, мне не о чем рассказать. Она просто однажды исчезла из нашей жизни. Вспоминать о женщине, подарившей мне жизнь, похоже на чтение книги, сюжет которой вертится в голове, но детали покрыты мягкой пеленой забвения. Я совсем не помню, как мы жили втроём, но после трагического события остались лишь мы с отцом.
Сейчас, когда я пытаюсь восстановить образы, они кажутся смутными и далёкими. Я помню её смех, который, как солнечный свет, наполнял наш дом, но не могу вспомнить, как она выглядела. Может, я вообще всё это выдумал. Воспоминания о ней – это ближе к ощущениям, нежели к конкретным моментам. Я знаю, что она любила меня, но как именно это было – я не могу сказать.
После её ухода всё изменилось. Отец стал другим. Мы больше не были семьёй в типичном понимании этого слова, а стали просто двумя существами, которые делили одно пространство, но не могли понять друг друга. Я часто думал о том, каково это – иметь мать, и, возможно, именно это чувство стало основой моего одиночества. Моей силы.
Всю жизнь я прожил в этом доме, который стал для меня скорее укрытием. Через год после кончины матери я пошёл учиться. В нашей деревне, где население едва достигало ста пятидесяти человек, не было ни одной школы, что совершенно неудивительно. Поэтому бóльшую часть моего детства я провёл в школе соседнего села, где учились всего четыре других ребёнка разного возраста.
Каждое утро я отправлялся в путь, преодолевая несколько километров по извивающейся дороге, окружённой полями и лесами. Школа была маленькой, с одним классом и одной учительницей, но дорога до неё была для меня настоящим приключением. Я прыгал по камням, как по кочкам в болоте, представляя, что один неверный шаг – и я утону. Иногда останавливался, чтобы разглядывать жуков или расшевелить палкой мох на пнях. Каждый день я придумывал себе новую игру – то был разведчиком, то охотником, то исследователем неизведанных земель. Но всегда был один.
Не могу сказать, что мы с одноклассниками были особенно близки, но выбора, с кем общаться, у нас, впрочем, не было. Коля был моим ровесником, и хоть мы с ним временами и делили игры и радости младшего школьного возраста, настоящей дружбы между нами не сложилось. Иван, на два года старше, всегда казался мне взрослым и серьёзным, а Маша, ученица пятого класса, была полна мечтаний, которые, увы, я не мог разделить. Дима, самый старший из нас, учился в восьмом классе и часто игнорировал остальных детей, полностью погружаясь в собственные заботы.
Учительницу звали Елена Владимировна, и ей было около семидесяти. Она была строгой, но доброй и отзывчивой, и, несмотря на свой возраст, продолжала вести уроки с удивительной энергией. Я помню, как она с гордостью рассказывала нам о своих юных годах, о том, как всю жизнь мечтала стать учителем, и как каждый из нас мог достичь своих целей, если приложит достаточное количество усилий.
Но тем не менее в классе преобладала атмосфера отчуждения. Мы были как острова, окружённые морем одиночества. Честнее будет сказать, это я был тем самым островом – со своими тайнами и страхами. И хотя мы проводили время вместе, настоящей близости так и не сложилось. Я часто мечтал о том, чтобы кто-то из них стал моим другом, с которым можно было бы делиться мыслями и переживаниями, но вместо этого оставался в тени своих воспоминаний о матери и под крылом и властью своего отца, не замечающего, как мне не хватает тепла и поддержки.
Если вы хоть раз были в деревне ребёнком, то должны понимать – это скука смертная. Каждый день похож на предыдущий, и бесконечное число повторяющихся дел давит на тебя тяжёлым бременем. Огород требует постоянного внимания: если его оставить без заботы, он быстро покроется сорняками, и все усилия, потраченные на посадку картофеля, кукурузы, гороха и плодовых деревьев, окажутся напрасными. Куры, которые должны были приносить нам яйца, будут голодать, если не покормить их вовремя, а печь без ежедневной чистки станет непригодной для использования, и тогда нам придётся есть холодную еду.
Время от времени я ловил себя на мысли, что мечтаю вырваться из этого замкнутого круга, но, увы, мои обязанности не оставляли мне выбора. Каждое утро я просыпался с мыслью, что нужно сделать: полить растения, накормить животных, навести порядок в доме и в сарае. Эти рутинные дела стали частью моего существования, и я чувствовал, как они поглощают меня, как лишают энергии подобно чёрной дыре, из которой нет выхода.
Но, несмотря на мои детские страдания, я знал, что отец любил меня. Любил по-своему – сложно и противоречиво. Он часто поднимал на меня руку, а его извечное молчание порой было более гнетущим, чем любые слова. Но на нашем столе всегда были свежие овощи и мясо, а по утрам я наслаждался стаканом парного молока и тёплым хлебом со сливочным маслом. Это был его способ заботы. Он не умел выражать свои чувства иначе.
Честно говоря, я ни разу не видел, как отец с кем-то общался. Он был замкнутым человеком, и его мир ограничивался работой и домом. Я знал, что он занимался торговлей – продавал на маленьком рынке в городе всё, что удалось вырастить на нашем огороде. Но к нам никто не заходил, и я до сих пор не понимал почему.
Каждое утро он садился в нашу старую «Ниву» болотного цвета и уезжал до самого вечера, оставляя меня наедине со школьными заданиями и домашними делами. Я смотрел, как машина набирает скорость, и в сердце зрело смешанное чувство: гордость за его трудолюбие и тоска по тому, что он никогда не был рядом, чтобы поговорить, поделиться мыслями или просто обнять. В его отсутствие одиночество пустило в меня свои корни, стало тенью, которая никогда не покидала.
Сейчас я шёл по той самой тропе, что и тогда.
Остановившись на мгновение, чтобы перевести дух, я взглянул на летнее небо, затянутое облаками, и в памяти всплыл тот день, когда мы с отцом впервые отправились в лес за грибами. Мне было всего восемь, и я с восторгом собирал яркие красные мухоморы.
Отец улыбался. Было видно, что ему чуждо это чувство. Но его глаза сверкали, когда он смотрел на меня, и в тот момент я не мог до конца поверить, что он действительно был счастлив. Это был единственный раз в жизни, когда на его лице отразились хоть какие-то светлые эмоции.
Отец сказал: «Мы же не лоси, чтобы есть мухоморы», и меня это рассмешило до боли в животе. Я хотел, чтобы этот день никогда не заканчивался, чтобы время остановилось, и мы могли бы навсегда остаться в этом мгновении счастья. Но, как и все хорошие вещи в этом мире, этот день закончился, и я остался с горьким осознанием, что такие моменты были редкостью в нашей жизни.
Вернее, это был единственный такой момент.
Я подошёл к небольшому ручью, около которого мы сидели после смерти матери. Вода текла, как и прежде, холодным и безразличным потоком, совершенно забыв о горе, которое она наблюдала десяток лет назад. Я присел на берег, и, глядя на своё отражение в воде, увидел не только себя, но и силуэт отца, стоя́щего позади меня. Обернувшись, я понял, что это всего лишь игра воображения, но на мгновение мне показалось, что он рядом.
Подняв камень, лежащий у воды, я задумался о том, насколько этот кусок щебня похож на меня. Камень был гладким, приятным на ощупь, и я чувствовал, как его форма идеально ложится в мою руку. Тысячи лет работы воды сделали его идеальным, почти глянцевым, и я задумался о том, сколько времени мне потребуется, чтобы стать таким же – спокойным и безмятежным. Но, присмотревшись внимательнее, я заметил углубления и пару шероховатостей на его поверхности.
Я был как этот камень – снаружи всё казалось в порядке, но внутри скрывались шрамы, которые не были видны остальным. Эти незримые раны были результатом пережитых потерь и страданий, и я понимал, что они делают меня тем, кто я есть. Улыбнувшись собственной метафоре, я символично кинул камень в реку, наблюдая, как он исчезает в холодной воде, оставляя за собой лишь круги на поверхности. Это было прощанием с частью себя, с тем, что больше не нужно держать внутри.
Я поднялся и побрёл дальше, вглубь леса.
Даже сейчас, когда я тащил тело отца сквозь непроходимую лесную чащу, я думал о глубине своих чувств к нему. В каждом шаге, в каждом усилии, которое я прилагал, ощущалась эта любовь – сложная, неоднозначная, но настоящая. Он так много дал мне, и совершенно неважно, осознанно он это делал или нет. Я стал таким, какой я есть, только благодаря ему.
Ни матери, которую я совсем не знал, ни одноклассникам-друзьям, которые никогда не были мне настоящими друзьями, ни Елене Владимировне, пытающейся вбить в мою голову ненужные мне знания, не удалось оставить в моей душе такого следа. Я был тем, кто я есть, только благодаря отцу – его жестокой любви, его молчанию и заботе, его страхам и контролю.
Каждый раз, вспоминая о нём, я видел не только его недостатки, но и те моменты, когда он пытался быть лучшим, когда его глаза светились гордостью за меня. Я понимал, что он был не идеален, но именно в этом и заключалась его сущность. Он оставил мне не только воспоминания, но и уроки, которые я буду нести с собой, даже когда его не стало.
Тело отца волочилось за мной в мешке на брезенте, цепляясь за корни и сучья. Воздух был пропитан сыростью: зима уже ушла, однако весна ещё не вступила в свои права. Под ногами чавкала земля и трескался редкий хрупкий лёд, а порой я проваливался в грязь по щиколотку. Руки горели от натёртостей, кожа на пальцах лопалась, оставляя тонкие трещины. Я оглянулся – отец лежал неподвижно. На секунду я замер, и перед глазами вспыхнул образ: однажды он подкинул меня вверх на руках, а я, смеясь, схватил за сучок и сдёрнул с него почку. Тогда он сказал: «Ты похож на бельчонка». И теперь я снова в лесу. Только уже не белка, а волк, тащащий мёртвое тело туда, где никто не спросит: зачем.
С каждым шагом я чувствовал его присутствие. Он шептал мне на ухо, что я должен быть сильным, что я должен продолжать идти вперёд. И в этот момент среди зарослей я осознал, что его дух будет жить во мне.
Всегда.
Сегодня я шёл хоронить своего отца.
СЫН – 2
– Ты сегодня опоздал. Скажи, с чем это связано?
– По пути я встретил собаку, которая вцепилась в мой портфель и не хотела отпускать.
– Но почему на нём нет следов зубов?
Я никогда не умел врать. В тот день, когда меня впервые уличили во лжи, я резко встал со своего места и выбежал на улицу в поиске спасения от собственных слов. Страх сковал меня металлическими цепями. Во рту пересохло, щёки горели, словно обожжённые, руки дрожали, а ноги стали ватными, и совсем меня не слушались. Я мчался от школы, оставляя позади смех и вопли одноклассников, в сторону пшеничного поля, где золотые колосья звали меня к себе, обещая укрытие и покой.
Свет, исходивший от открытого простора, был таким ярким и тёплым, что казалось, он способен меня успокоить и защитить от этого жестокого мира. Я пробежал мимо знакомых деревьев, которые смотрели на меня с осуждением, и вскоре оказался среди бескрайних рядов пшеницы.
В тот день я впервые заплакал. Мне было жалко себя. Мои влажные ладони несколько минут тёрли глаза, тщетно пытаясь остановить слёзы. Я понимал, что никто не придёт на помощь, а отец, как только узнает правду, сразу начнёт ругаться и, скорее всего, накажет меня, как только я вернусь домой. Мысли о предстоящем разговоре с ним вызывали в душе холодный ужас.
Но больше всего меня пугала перспектива возвращения в класс. Одноклассники, ставшие свидетелями моего позора и наглой лжи, ещё долго будут смеяться и показывать на меня пальцем, запомнив этот момент на всю жизнь. Я представлял, как они придумают мне уничижительное прозвище, которое будет преследовать меня, и каждый раз напоминать об этом досадном инциденте.
Но я не мог сказать правду.
Я отлично помнил, где находилась могила моей матери. Это место было запечатано в моём сознании. Теперь мне стало очевидно, что, когда мы хоронили маму, отец намеренно вёл меня обходными тропами, запутывая путь. Он хотел, чтобы я не знал, где это место. То ли он боялся, что воспоминания о ней будут слишком тяжёлыми для меня, то ли у него были свои причины, это совершенно неважно. Важно, что его желание скрыть правду отдалило меня от человека, который называл себя моим отцом.
Немного повзрослев, я начал искать лазейки во времени, чтобы пробраться в лес. Я думал, что если проснуться раньше и завершить все необходимые дела ещё до восхода солнца, то смогу выиграть час, а то и полтора для своего «секретного» расследования. И действительно, так и вышло – отец так и не догадался, почему мне так нравилось вставать до рассвета. Он уезжал на «Ниве», когда все дела по дому были завершены, и, возможно, даже гордился мной, считая, что я стал более взрослым ответственным.
А может, он знал, что я что-то утаиваю.
Несколько моих неудачных «вылазок» не принесли успеха – я лишь бродил по кромке леса, шагами измеряя расстояния от дерева к дереву, постоянно опасаясь, что в любой момент отец может неожиданно заявиться домой и не обнаружить меня. Более того, то ли специально, то ли случайно, у меня никогда не было часов. Единственный способ понять время, находясь вне дома, заключался в наблюдении за положением солнца. Я вытягивал руку и поднимал большой палец, отмечая, как небесное светило поднимается на длину этого пальца примерно каждый час. Этот способ измерения времени я придумал сам. Ещё одна причина, почему я так любил ясную погоду.
Однажды мой очередной утренний поход в лес чуть не обернулся полным провалом. Я почему-то решил, что уже достаточно выучил все деревья на входе в чащу, и для меня не составит труда зайти чуть дальше. Эта было ошибкой.
Я понял, что заблудился спустя четыре больших пальца. Солнце еле выглядывало из-за деревьев, и я с трудом мог определить, с какой стороны леса я вошёл. Я был настолько уверен в своей памяти, что лес на пару с солнцем решили меня проучить.
Я побежал. В голове крутилась мысль, что если двигаться строго в одном направлении, то я легко выйду из лесной чащи. Но я вообще не учёл её масштабы. Когда шаги стали даваться с трудом, я осознал, что, несмотря на всю мою решимость, лес не собирался отпускать меня. Деревья, словно живые существа, стояли на страже, преграждая путь к свободе.
Нужно было срочно понять, куда идти. Я пытался вспомнить, где находилось солнце, когда входил в лес. Кажется, тогда оно было справа, значит, теперь должно быть слева. Но деревья, словно нарочно, скрывали небо, как будто пытаясь удержать меня здесь навсегда, в этом бескрайнем, зелёном лабиринте.
Я осмотрелся и заметил небольшую поляну, которую я позже назвал «проплешиной леса». Она оказалась для меня спасительной находкой. Встав в её центре, я развернулся в нужную сторону и вновь начал бежать. По ощущениям, я мчался «полпальца», и, наконец, после нескольких долгих и мучительных минут, вышел на знакомую тропу. Сердце забилось быстрее от радости и облегчения, когда я понял, что скоро окажусь дома.
Кроссовки были покрыты землёй, а руки и лицо – царапинами. Вбежав домой, я бросил взгляд на часы – 11:15. Уроки начались три часа назад, и я сильно опаздывал. Быстро схватив портфель, я поспешил в школу. Спустя всего двадцать минут я оказался втянут в один из самых неприятных разговоров в своей жизни – разговор, который навсегда останется в моей памяти. Остальное вы уже знаете.
После этого вопиющего случая «детективной» некомпетентности, я наконец-то понял: мне необходима карта. План местности, который мог бы помочь мне ориентироваться и не теряться среди лабиринтов обстоятельств и недоразумений. В этот момент мне предстояло задействовать все интеллектуальные способности, доступные девятилетнему ребёнку. Я столкнулся с двумя серьёзными проблемами.
Первая трудность заключалась в том, что карта, которую я собирался нарисовать, должна была быть огромной, и для этого мне требовалось много бумаги. Однако, к сожалению, дома такого совсем не было. Я обыскал все уголки, но нашёл лишь старые газеты, которые совершенно не подходили для этой важной миссии. Их тонкая, полупрозрачная бумага не выдерживала бы нажатия ручки, а напечатанный на них текст мог в самый неподходящий момент запутать меня. Я представлял, как в процессе работы слова и изображения будут переплетаться. Мне был необходим чистый лист. Вернее, листы.
Самым очевидным решением, которое первым пришло мне в голову, было вырвать страницу из тетради. Однако я мгновенно отбросил эту мысль, осознавая, насколько рискованным может оказаться такое действие. Быть пойманным – это то, чего я остерегался больше всего. Второй раз врать не хотелось, и я понимал, что мне нужна была чистая, «незарегистрированная» тетрадь.
Сейчас, оглядываясь назад, я вспоминаю, как в тот момент чувствовал себя настоящим секретным агентом, погруженным в мир тайн и интриг. Волнение и адреналин переполняли меня, когда я искал способ осуществить задуманное. Я представлял себя в роли шпиона, которому необходимо скрыть свои следы и сохранить секреты в безопасности.
Дождавшись, когда уроки, наконец, закончатся, я не направился домой. Все видели, как я, привычным маршрутом, шагаю по дороге, и с лёгким смехом окликали меня: «Сказочник!» – новое прозвище, которое прилипло ко мне, словно ярлык на одежде. Но в тот момент меня это совершенно не волновало. Напротив, я хотел, чтобы они заметили, как я ухожу.
Я прошёл несколько сотен метров и, достигнув поворота, укрылся в зарослях рогоза. Здесь, среди густой зелени, я был в безопасности, и никто не мог меня обнаружить, в то время как я наблюдал за всем, что происходило вокруг. Вот Коля прошагал мимо, не подозревая о моём присутствии, а за ним следом – Маша с Димой, о чём-то переговариваясь. Спустя пятнадцать минут по той же дороге прошла Елена Владимировна.
Путь открыт.
Я вернулся к школе, которая, как и следовало ожидать, была заперта. Не знаю, зачем, но я дважды дёрнул за ручку входную дверь, хотя результат был мне известен. После этого я обошёл здание и нашёл форточку, как всегда, оставленную открытой для проветривания.
Вряд ли кто-то когда-либо пытался ограбить школу, так что можете считать меня первопроходцем в этом деле. С атлетизмом борца сумо я забрался на подоконник и попытался влезть в узкую щель, которая, казалось, не хотела меня впускать. Старые деревянные рамы оставили на моих руках несколько глубоких заноз. Я посчитал это достойной платой за несанкционированное проникновение.
Оказавшись внутри, я без труда отыскал шкаф Елены Владимировны. Там, помимо нескольких мягких игрушек – что, как мне показалось, было довольно странно для семидесятилетней женщины, – находилась лишь небольшая канцелярия: пачка незаточенных карандашей, две синих авторучки и стопка тетрадей в клетку. Я выбрал один карандаш и одну тетрадь. Хотелось бы взять больше, но мысль, что пропажа может вскрыться, пугала меня до чёртиков. Я понимал, что рисковать было неразумно, и, оставив остальное на месте, быстро покинул кабинет.
Выбравшись из школы тем же путём, что и попал сюда, я вновь расплатился за свои приключения тремя занозами. Устремившись в сторону дома, я взглянул на небо и осознал, что потерял счёт времени – оно было затянуто плотным покрывалом облаков и скрывало от меня солнце. Срочно нужно было добраться домой, чтобы успеть сделать всё необходимое до приезда отца.
К слову, я не успел накосить достаточное количество травы, и за это был наказан отцом. Отпечаток металлической бляшки его ремня, принадлежавшего офицеру морского флота, около месяца оставался на моей заднице, напоминая о том, что за неисполнение обязанностей следует расплата.
Но я знал, что это жертва того стоила.
Пришло время для настоящей работы.
Второе, о чём я задумался перед началом составления карты, – это место для её создания и хранения. Дом, разумеется, не подходил. Если станет известно, что я каждое утро хожу в лес в поисках могилы матери, вся моя работа окажется напрасной. Дело было не только в возможном наказании, но и в том, что карта может быть уничтожена отцом в одно мгновение.
Я решил, что тетрадь с планом должна находиться где-то поблизости от леса, но не на тропе – там её могут случайно обнаружить грибники с собаками. Мне нужно было найти укромное место, где никто не сможет наткнуться на мои тайные записи, и я начал обдумывать, в каком именно месте можно спрятать этот важнейший для меня артефакт.
Три утра подряд я отправлялся в лес в поисках идеального укрытия для своей тайной «заначки». В моём воображении это место было не только надёжным укрытием карты, но и вре́менным рабочим пространством, где я смогу создавать свои записи, запечатлевая на ней все тонкости этой густой чащи.
Если идти по тропе, то слева, сквозь густые заросли борщевика, в двухстах метрах простиралась линия электропередач. На одной из бетонных опор красовались несколько нецензурных надписей, смысл которых из-за моего воспитания я не могу вам передать. Кто оставил эти слова, осталось загадкой, но было очевидно одно – здесь давно не ступала нога человека.
Удивительно, но вокруг огромного столба, который снабжал электроэнергией всю деревню, в радиусе трёх метров не было ни единого куста или дерева – лишь несколько стеблей невысокой травы. Более того, отсюда отчётливо слышались все звуки с тропы, а если приподняться на носочки, открывался великолепный вид на вход в деревню. Это место казалось идеальным – укромным и в то же время стратегически удобным, словно созданным специально для того, чтобы скрыть мою тайну.
Я был так воодушевлён предстоящей работой, что совершенно забыл о школе. Ничего страшного, сегодня я пропущу занятия. Тем более что след на заднице уже зажил – непорядок.
С того дня я начал свою работу. Вырвав несколько листов бумаги и сложив их друг к другом, я создал огромный несклеенный ватман. Методично и не спеша, я аккуратно вырисовывал контуры близлежащих деревьев, точно зная расстояние в шагах между ними. Начало было положено, и волнение от творческого процесса наполняло меня энергией.
К слову, в тот день отец не притронулся ко мне. Как обычно, он ничего не спрашивал, а я, в свою очередь, ничего ему не отвечал.