Не судьба. Рассказы.

Лариска пожимала плечами, узнавая непримиримый характер Быкова.

– Так знаешь, что он мне на это ответил?

– Да мне-то откуда знать? – скривилась Лариска.

– А он и говорит: «А вот Лорка могла! А вот Лорка всегда спрашивала! Ей ничего не мешало!» – выдал Лёлик. – Да ты бы слышала, каким тоном это было произнесено!

Лариска в голос захохотала, испугав какого-то проходившего по коридору молодого мальчика – сотрудника, с которым раньше никогда не работала.

– А ты что же? – захлёбываясь произнесла Лариска.

– А что я? Я так и ответил: «Только одна Лорка с тобой – дураком и могла общаться!» Он то пишет рапорт на пенсию, то забирает и рвёт.

– А куда он на пенсии-то? – тихо произнесла Лариска, реально понимая, что кроме расследования, вряд ли папа будет что-то делать. И это совершенно не потому, что он ничего не может. Нет, он привык только к уголовным делам, только к той работе, которую он делал, которую любил и, безусловно, знал безупречно.

«Какой же дурацкий характер», – подумала Лариска.

– Да! Ты слушай дальше, как он ещё на старости лет с ума сходит, продолжал Лёлик. – Нацепил какой-то перстень и ходит в нём на работу!

– Какой ещё перстень? – опешила Лариска, слабо представляя себе папу в драгоценностях из пещеры Али-бабы.

– Огромный, из жёлтого металла, как говорится, с крупненьким зелёным камнем.

– Золотой? А камень-то драгоценный?

– Да ты обалдела!? Какой там золотой! Просто жёлтого цвета. Металлический или какой он там. А камень – стекло обыкновенное, но кусок огромный, я тебе скажу.

Лариска слушала и не понимала, что это. Верить Лёлику? Да он не врал, собственно, никогда. А сейчас зачем ему? И всё же как-то это с папой не вязалось. Прошло совсем немного времени, и Быков ушёл на пенсию. Все же уходят. Лариска, долго размышлявшая над тем, что всё-таки с ним случилось, но его так и не встретила. До сегодняшнего дня. Все эти мысли пронеслись в её голове буквально за несколько секунд. Словно знакомая книга, страницы которой она перелистнула в одно мгновение просто для того, чтобы напомнить о прошлом. Она начинала понимать, почему папа так обрадовался, встретив её. Несомненно, он всегда был рад её видеть, как и она его. Но здесь эмоции явно перехлёстывали. Да и с «алкогольным состоянием» его не было это связано. Ему просто не с кем было поговорить. Конечно! Семью он выгнал, что в Ларискиной голове отказывалось хоть как-то уложиться. Родственников в городе, вроде, нет. А если и есть, то в каких они отношениях? Скорее всего, все встали на сторону семьи. Оно и правильно, это ж разумно. Лариска вообще не представляла себе, что папа может вот так запросто пойти в гости к соседям или пригласить их к себе. Как же он живёт? Она машинально следила за руками Быкова, который то засовывал их в карманы своего пальтишки, то надевал старые бледно-коричневого цвета перчатки, закатанные до невыносимого состояния. Перчатки тоже были всё те же. Она пыталась рассмотреть, есть ли на руке перстень. Перстня не было. Может, не носит теперь?

– Лорка, ну что ты остановилась? Пошли потихоньку, – схватил её за руку папа.

– Пошли, – невнятно ответила она. – Пап, а как же ты живёшь один? Разве можно так?

– Вроде одному жить нельзя? – ничуть не колеблясь, ответил Быков. – А я и не один!

Лариска снова тормознула. «Не один! А с кем, позвольте Вас спросить, Валентин Васильевич», – мысленно произнесла она, а в ответ только уставилась на Быкова, не спрашивая ничего. Не хватало, чтобы папа приволок в дом какую-нибудь бабу и пьёт с ней. Лариска молчала, вглядываясь в лицо папы. Конечно, постарел.

– А я с собакой! – весело продолжил он.

– С какой ещё собакой? – спросила Лариска автоматически.

– Лорка, ну, с собакой. Обыкновенной! Во дворе нашёл и привёл домой. Дворянка! – захохотал папа.

Лариска смотрела на Быкова, отказываясь понимать, что происходит. Это же умнейший человек, который расследовал самые разнообразные дела, был специалистом в экономике. Ведь именно он так многому научил её. Научил сразу, на заре, так сказать её довольно длинного следственного пути. У многих она потом училась. У многих можно было чему-то научиться. Но именно про Быкова Лариска всегда говорила, что процентов на восемьдесят своим профессионализмом она обязана ему. Он заложил основы. Остальное – как принцип «снежинки» – нанизывается. Как хорошо, что они встретились и подружились. Да, у него, бесспорно, был сложный характер, который выносили далеко не все. Он «резал правду», как масло. Легко и не заморачиваясь, кто и как на это посмотрит. Мог и накричать, накричать со всей мочи, не церемонясь. Правда к ней это не относилось. Но ведь и она сама так же делала. Он был порядочным, никогда не подводил, всегда выполнял то, что обещал, не врал. Вот эти-то черты есть далеко не у всех. Они всегда значились у Лариски в приоритете. Тот, кто врёт, потом легко предаст. Ведь так и получалось, много раз Лариске пришло с этим столкнуться. Но своим поступком папа перечеркнул все эти замечательные, правильные черты. Разве порядочно было выгнать всех из дома? Конечно, чужая семья – потёмки. Но не настолько же! Когда Лариска чего-то не понимала, она не находила себе места. А как быть здесь? Ведь не понять этого. Никогда. Почему-то дворянская собака, а попросту дворняжка, представлялась ей средних размеров, белого окраса, гладкошерстной – прилизанной такой и грязной, но с добрыми глазами. Хотя, вполне возможно, собака была рыжей или каштановой и кудлатой. Но в совокупности с папой представлялось то, что представлялось. Может, он правда болен? Может ли такой тяжёлый характер привести к таким вот последствиям? Ответов у Лариски не было. Да она ведь не психиатр, чтобы понять, что и к чему.

Они шли дальше, остановку за остановкой. Лариска косилась на Быкова, смеялась, где могла, но продолжала оставаться в ступоре, потому что не понимала. Не понимала, что с ним, не понимала, из-за чего. Ничего не понимала…

– Ой, Лорка, а дочка твоя как? Большая уже?

– Большая. На следующий год в школу пойдёт. А танцами уже сейчас занимается. С пяти лет, – послушно отвечала Лариска.

– А фотографии с собой нет? – живо поинтересовался Быков.

Лариска автоматически вытащила из сумки старый, распоровшийся во многих местах длинный кошелёк. На верхней его части, где кнопка, с внутренней стороны было маленькое прозрачное окошечко, из которого смотрела Машка с белыми тогда кудрями. Кусочек был вырезан из какой-то общей, не очень удачной фотографии. Лариска вытащила фото и протянула папе.

– Красивая! – одобрительно сказал он. – А глаза какие!

Глаза у Машки были серо-голубого цвета, в зависимости от времени суток и погоды, так сказать. Но их необычность была в том, что белки глаз тоже были голубые. Первым это заметил Ларискин дядя и очень тогда удивился. Ну, ведь бывает. Лариска потом иногда так и говорила – «девочка с глазами «гжель».

– А танцы-то, небось, юбки, перья? – разошёлся Быков.

– Нет, пап, народные. Два прихлопа, три притопа, подскок, поворот. На перья не потяну. Дороговато, – засмеялась Лариска. – Да ей нравится. Она снова запихнула «Машку» в кошелёк.

Так и дошли они до Управления. Перейдя дорогу, остановились. Лариска смотрела на Быкова во все глаза, не зная, что сказать. Ему нужно было поворачивать направо на остановку, а ей – пройти несколько метров прямо, чтобы обойти здание Управления и войти в центральный вход.

Лариска обхватила Быкова, улыбнулась и сказала: «Пап, а ты приходи к нам, ко мне. Позвонишь из бюро пропусков, я тебя встречу. По всем знакомым проведу».

– Ой, Лорка, спасибо тебе большое за приглашение, – заулыбался Быков и тоже её обнял. Он явно был в настроении. И только потому, что встретил её.

Так они и расстались. Лариска долго смотрела папе вслед, как он какой-то бравирующей походкой направился на остановку. Шёл, как и всю дорогу, не смотря под ноги. На нём же резиновые сапоги! Зрелище было так себе, и у неё как-то сами собой выступили слёзы. Отвернувшись, Лариска побрела на работу, понимая, что папа никогда не придёт в Управление. Да и увидятся ли они вообще? Хотя, казалось, что здесь такого? Ведь всё – временно. Сегодня он вот такой. А завтра ведь может всё измениться. Папа пострижётся, чисто побреется, наденет всё чистое, а может даже и новое, да и придёт к ней. Лариска вздохнула и потянула за ручку входной двери. Она медленно поднималась по лестнице на свой третий этаж, машинально отвечая на приветствия людей, спускавшихся вниз, не всегда даже понимая, кто с ней поздоровался. На лифте Лариска, как правило, не ездила. Разве что – за компанию.

Дотащившись до кабинета Волгиной, не заходя к себе, она толкнула дверь и тут же начала снимать пальто.

– Что-то на тебе лица нет. Карточки, что ли, не подписали? – недоумённой спросила Ольга.

– Мне Сергеич карточки не подписал? – пожала плечами Лариска и вопросительно посмотрела на Волгину.

– Да вот и я думаю, что такого быть не может. А что тогда?

– Сейчас в информцентр спущусь, отдам. Вернусь, – расскажу.

Буквально через несколько минут Лариска вновь распахнула дверь Ольгиного кабинета. Там уже сидела Чередникова, приехавшая по своим делам к Зайцеву.

– Наташ, я видела Быкова, – не здороваясь, выдала Лариска.

– Привет! Ну, так это же здорово! Сто лет его не видела, – ответила Наталья.

– Наташа! Ты бы его видела…

– А что с ним не так?

– Да всё с ним не так! Наташ, от него перегаром за версту разит. Одежда вся старая, которая ещё в восьмидесятых была. Да это ладно. Откуда у него деньги на гардероб? Да и были бы – не потратил. Но она вся грязная. Сам в резиновых сапогах, брюки какие-то, больше на летние тянут, в них заправлены, – вываливала Лариска.

– Да что это с ним? Лор, он не пил у нас вроде, – протянула Наталья.

– Наташ, он и не курил у нас, если ты помнишь.

Наталья озадаченно смотрела на неё, и Лариска продолжила.

– Так это ещё не всё. Он из дома всех своих выгнал. Сам мне сказал, – продолжила Лариска.

– Как это?

– Ну, вот так. Жену, сына, который женился, значит – и жену его, и внука, который успел родиться, взял и спровадил. Сказал, что у тёщи им лучше, а он будет жить в своей квартире.

– Да он что, с ума сошёл? – растерянно, повторяя по несколько раз, отвечала Наталья.

– Я примерно так и сказала. А живёт он с собакой. На мусорке подобрал и приволок домой. Наташ, как он был рад мне! – не останавливалась Лариска.

– Ну, тебе-то, разумеется, рад. Он же всегда тебя любил. Ты ж эталоном следствия была для него.

– Да не в этом дело! После всех его выходок я поняла, что ему и поговорить не с кем. Понимаешь – вообще. Разве что с собакой. Вот она только не отвечает.

– Ларис, так это папа что ли? – наконец вставила вопрос Ольга. Разумеется, она и раньше много слышала о Быкове. Но вот как раз после последнего Ларискиного дела, где пришлось читать между строк, образ папы вырисовывался как нельзя с наилучшей стороны. А здесь такое…

– Да папа, конечно, – ответила Ольге Лариска. Её тон стал заметно тише.

– Ничего себе, – только и могла сказать Ольга, которая о Быкове была наслышана исключительно с Ларискиных слов, но сама его никогда не видела. Но Лорке доверять можно, как себе. Поэтому никаких сомнений не было. Тем более последнее дело закрепило нарисованный ею образ. Образ, конечно, положительный.

Лариска опустилась на стул и пересказала то, о чём год назад ей говорил Лёлик. Об отношении папы к молодым сотрудникам, о том, как он собирался на пенсию или не собирался, а, главное, – о перстне с большим зелёным камнем, как представлялось Лариске, – из бутылочного стекла. Ну, так Лёлик описал.

– Да…, – протянула Наталья. – Ты что-то не рассказывала.

– Ты же редко бываешь. Забыла я просто.

– Да понятно, что не хотел он на пенсию, – задумавшись, сказала Наталья.

– Привык к нашей работе, в другой себя даже не представлял. Приспосабливаться к чему-то ещё не захотел. Характер тот ещё. Дома всех умудрился с ума свести, – грустно сказала Лариска. – Ладно, я к себе. Обедать приду. Это уже Ольге было сказано.

– А я с вами сегодня останусь. Людмила пусть у меня поруководит. Значит, Людка уехала в «малолеточный» отдел.

Быстро пронёсся слякотный ветреный март. Наступил апрель. Да и там всё быстро – сирень, тюльпаны, ландыши, Ольгин день рождения. Потом началось лето, навалились дела. Да какие! Что по объёму, что по содержанию. Лариска буквально жила на работе. Но дела были не только сложные, но и интересные. Впрочем, это, как говорится, совсем другая история. Так и наступила осень. Лето перелистнула, даже не заметив. Хотя, такую жару, когда в таявший на солнце асфальт проваливались шпильки, когда в кабинете просто невозможно было дышать, а там ведь нужно было ещё и работать, да как работать…В этом году отпуск у Лариски с августа плавно перекочевал на вторую половину октября.

На работу она вышла в конце ноября. Практически сразу после её выхода, хотя, возможно, это было в декабре, когда они с Людмилой и Ольгой потягивали в обед кофе, в кабинет вошла Чередникова, которая, обращаясь к Лариске, с порога заявила: «Лор, я видела Северного». Он стал начальником их бывшего с Натальей отдела после того, как Соснов ушёл в Управление. До этого был начальником уголовного розыска. Особой симпатии у Лариски не вызывал. Она пожала плечами и непонимающе уставилась на Чередникову, думая, чем тот может её вообще заинтересовать.

– Быков умер, – тем временем произнесла Наталья.

– Когда умер? А нам почему не сказали? Что я, не пошла бы разве на похороны? -каким-то шестым чувством понимая, что папу уже похоронили, возмущённо произнесла Лариска.

– Да он давно уже умер, – продолжала Наталья. – Северный же тоже где-то рядом с ним в «милицейских» домах живёт. А, может, вообще в одном доме.

Из рассказа Чередниковой, которая, соответственно, знала всё со слов Северного, Быков умер примерно полгода назад.

«То есть практически сразу после того, как мы встретились, – подумала Лариска. – И тут мне повезло».

– А от чего он умер? – спросила она, – не знаешь?

– Да как бы никто не знает от чего. Никто в отделе и не знал, что умер. Узнали то ли через месяц, то ли ещё позже. Сашка (Северный, то есть) сказал, что Быков, после того, как ушёл на пенсию, стал выпивать. Да что там, – пить. Ходил по двору с какой-то собакой. Жена ему, что ли рассказывала.

– Ну да, всё правильно. Я же вам говорила, – смотря во все глаза на Наталью, ответила Лариска. Девчонки сидели молча.

– Но вот что интересно, – продолжала тем временем Чередникова. – Со слов Северного нашли его одного в квартире. Он сидел уже мёртвый за столом. Голову на него положил. На столе – еда всякая была нехитрая. А собака его лежала мёртвая на полу. Версия была такая, что он отравил сначала собаку, а потом отравился сам.