Боги Вирдвуда

Кахану хотелось выругать Онта за вмешательство. Женщина начала с разговоров, а теперь намеревалась их ограбить.

– Подожди, – сказал Кахан, делая шаг вперед.

И сразу остановился, когда она навела на него лук. Он поднял обе руки.

Он держал посох небрежно, чтобы она не приняла его за оружие.

– Насколько хорошо ты владеешь луком? – спросил Кахан.

Наступило молчание, которое прерывалось только щебетом существ на деревьях; они были такими крошечными, что глаз не мог за ними уследить, а те, что побольше, двигались слишком быстро, и Кахан успевал их заметить лишь мельком.

– Я лучше большинства, – сказала она.

– Хочешь спор?

Крик, вой, шум крыльев.

– Я стреляла по такому количеству целей, что подобные состязания мне наскучили, незнакомец. Теперь я стреляю только по живым мишеням.

– Как ты думаешь, ты сможешь в меня попасть? – спросил он.

Шум крыльев. Щебет. Вой. Смех. Смеялась женщина, сбросившая капюшон.

Кахан увидел вьющиеся волосы, темные, почти черные.

– С закрытыми глазами.

– Я готов поспорить, что ты не сможешь, – сказал он ей. – Я поставлю свою жизнь и все наши товары. – Онт начал протестовать, но остальные заставили его замолчать. – Если ты меня убьешь, мы не станем вам мешать все забрать. Если нет, мы отдадим вам десять процентов наших товаров, а вы позволите нам свободно пройти в Большой Харн и вернуться обратно в Харн.

Она внимательно смотрела на него, вероятно пыталась понять, не страдает ли он от помрачнения рассудка.

– А те, кто с тобой, согласятся? На твою смерть?

Кахан кивнул.

– Ты слышала большого мужчину: «Нас пятеро», – сказал он, – но нетрудно заметить, что нас шестеро. – Он оглянулся на стражей и торговцев. – Они не считают меня своим, у меня на лице нет отметки клана. Меня наняли, чтобы доставить товары в Большой Харн. Если у меня не получится, я в любом случае мертв.

– Тебе следует присоединиться к нам, – ответила она, ее губы изогнулись, и Кахан подумал, что это могла быть настоящая улыбка. – Для нас не имеет значения, кем ты родился, мы ценим только то, кто ты есть.

Он услышал, как кто-то у него за спиной охнул, и на секунду у него появилось искушение принять свободу леса. Но тогда ему пришлось бы довериться форестолам, а он верил им ничуть не больше, чем людям Харна.

– Я никогда ни к кому не присоединялся, – ответил он, – к тому же я дал слово.

Она заморгала, затем кивнула, без малейшей паузы натянула тетиву и выстрелила.

Это был превосходный выстрел.

У Кахана умелые лучники вызывали восхищение. Жители Круа рассказывали легенды о лучниках, коварных, как преступники, и столь же трусливых – ведь они использовали оружие слабых и лишенных чести. Но Кахан знал, что это не так. Лук требовал годы постоянных тренировок. Чтобы стать мастером, нужно было уметь не только прицеливаться, но и развивать силу верхней части тела, чтобы правильно натягивать тетиву.

Женщина потратила на овладение искусством годы.

Она максимально натянула тетиву. Затем на мгновение замерла. Деревянные концы натянутого лука дрожали, когда она прицеливалась, даже на таком небольшом расстоянии. Она не собиралась совершить промах из-за самонадеянности. Затем она спустила тетиву. Так быстро, что глаз не мог уследить за ее движением.

Такую стрелу можно только почувствовать.

Толчок, более сильный, чем любой удар, дерево пронзает плоть, рассекает ее, посылая волны сквозь тело, вызывая разрушения, во много раз превышавшие размеры тонкого, закаленного на огне наконечника.

Все кончено в одно мгновение.

Стрела полетела. Кахан переместил посох. Послышался звук удара дерева о дерево. Стрела с глухим стуком вошла в дерево.

Он не стал проверять, куда угодило древко. Вполне достаточно, что он сумел отразить стрелу. Она посмотрела на него. Ее глаза широко раскрылись от удивления. Затем она прищурились, достала другую стрелу, готовясь сделать новый выстрел.

– Анайя! – раздался крик из подлеска, и лучница опустила лук. – Ты приняла условия спора. Мы держим наше слово.

– Я бы в него попала, – сказала Анайя, которая перестала натягивать тетиву, когда говоривший подошел к ней. Его плащ был смесью зеленого и серого. – Он смошенничал.

– Ставкой была его смерть, а он жив. Ослабь тетиву, сестра. – Новый форестол откинул назад капюшон, показав худощавое лицо и длинные черные волосы. – Мы возьмем сушеного мяса, две шкуры короноголовых, одну вместо летучей пасти. – Он указал на сеть. – Нам они не нужны.

– Но так нечестно по отношению ко мне, – сказал Гарт.

– Решайте между собой, – сказал мужчина, когда форестолы подошли забрать то, что им причиталось, – это не наша забота. – Он оглядел Кахана. С усмешкой посмотрел на посох. – Хороший фокус, никогда не видел ничего подобного. – Он выглядел дружелюбно, но потом его лицо стало серьезным. – Второй раз у тебя не получится. Мы позволим вам свободно пройти до Большого Харна и обратно, но только один раз. – Кахан почувствовал тепло его дыхания, когда мужчина прошептал ему на ухо: – Передай Леорик мои слова. Скажи, что она знает, чего хочет Высокий Сера. И даст это нам, если не желает, чтобы ее деревне пришел конец.

Кахану стало интересно, чего он хочет и стоило ли говорить, что он не собирался возвращаться в Харн, чтобы передать его слова, но подумал, что больше не следовало испытывать удачу.

Когда форестолы ушли и груз распределили так, чтобы снова уравновесить плот, они двинулись дальше.

– Хороший же ты страж, – сказал Онт, потянувший за собой плот, пока Кахан оглядывал лес, пытаясь отыскать следы серых фигур, которые шли за ними.

– Мы сохранили наши жизни, Онт, – сказала Сенгуи, – и бóльшую часть товаров.

– Форестолы тоже уцелели, – сказал Онт, – чтобы доставить нам неприятности в следующий раз. Настоящий страж уничтожил бы угрозу.

Кахан ничего не ответил, полагая, что мясник понял, какую сказал глупость, как только закрыл рот.

В Круа осталось совсем немного живых людей, способных вступить в схватку с форестолами и одержать победу.

Кахан не стал говорить, что являлся одним из этих немногих людей Круа.

В глубине леса

Ты видишь Скиа-Рэй, высокую жрицу Сарадис при всех ее регалиях, в бородатой маске и ослепительно сияющем плаще. Она сидит на троне, и вблизи видны выгравированные на нем сотни пламенеющих, кричащих лиц. И не имеет значения, насколько холодно снаружи, в тронном зале всегда слишком жарко. Огромное количество костров Зорира горят постоянно, и Скиа-Рэй едва прикрывает свою плоть – но тебя учили, что такое возможно лишь внутри своей семьи. Многое из того, что они требуют от тебя, кажется неверным. Но Скиа-Рэи избраны Зориром, поэтому разве может быть неправильным то, что она делает? Тебя все еще смущает она и это место. Она мерцает, ее голос перекрывает другой, шипящий и скрипучий.

Ты думаешь, что это голос твоего капюшона.

Но как такое может быть?

Время еще не пришло.

12

Кахан оставил торговцев в Вудэдже, когда на горизонте появился Большой Харн. Его стены, такие же как у Харна, превосходили их только высотой. Здания внутри главным образом были из дерева, а не глины и сплетенных палок. Большой Харн представлял собой лабиринт узких улиц, дома строили и перестраивали без всякого плана, после того как огонь регулярно уничтожал жизни и средства к существованию. Кроме того, он являлся вратами к равнинам Харна, широким лугам с множеством рощ и оврагов.

Равнины годились для выпаса скота – и не более того.

Но до черной бородавки на грязно-зеленом ландшафте пришлось идти все утро. Кахан наблюдал, как почтовый капитан двигался в сторону города, над ним парил воздушный шар то ли из летучей лозы, то ли летучих пастей, которые уравновешивали массивный груз, в два раза превышавший размеры того, кто его доставлял. Они передвигались огромными прыжками в сторону Большого Харна. Люди также цепочками тянулись к городу, а с юга огромный небесный плот плыл к причальному шпилю. Только сейчас Кахан понял, почему Сенгуи отправилась в это путешествие и так торопилась. Цена на летучие пасти увеличивалась всякий раз, когда прибывали плоты, и им требовалось большое их количество, чтобы заменить больных и умиравших существ.

– Ты пойдешь с нами? – спросил Гарт.

Кахан покачал головой:

– Я выполнил свою работу. – Он посмотрел на небесный плот, который безмятежно плыл к городу, а огромные и разноцветные шары теряли форму, когда плотогоны начали выпускать горячий воздух. – Я вернусь в Харн, чтобы получить оставшуюся часть награды.

Конечно, он не собирался этого делать, но если они подумают, что он отправился обратно в деревню, но так до нее и не добрался, то решат, что его схватило какое-то лесное существо или форестолы решили отомстить. Едва ли многие станут сожалеть из-за его гибели.

– Леорик заплатила тебе за то, что ты проводишь нас туда и обратно, – заявил Онт.

Кахан пожал плечами.

– Она заплатила мне за то, чтобы я защитил вас от форестолов, – сказал он. – А они не станут вас тревожить на обратном пути, они дали слово.

– Чего стоит слово преступников? – спросил мясник.

– Ты так хочешь провести время в моей компании?

– Нет, – ответил Онт.

Он совершенно не умел скрывать свои чувства. По его глазам Кахан понял, что Онт что-то задумал. Вероятно, решил сказать Леорик, что Кахан их бросил. И он сам защищал отряд на обратном пути.

– Пойдем, Онт, – сказала Сенгуи. – В Большом Харне суматоха – так бывает, когда плоты причаливают. Я хочу оказаться в торговом зале, а не застрять на площади.

Он смотрел, как они уходят, постепенно уменьшаясь в размерах, пересекая равнину, чтобы присоединиться к длинному потоку людей и повозок, направлявшихся к городу. Потом он вернулся в лес.

Завтра, когда плот пришвартуется, все в городе будут заняты, и он сможет незаметно туда проскользнуть и купить припасы для своего путешествия.

Едва ли в городе кто-то обратит на него внимание, но и никто не обрадуется, встретив его, – ведь он не принадлежал ни к какому клану. Он купит все, что необходимо, покинет город и направится туда, где его никто не знает. Станет бродягой, путешествующим от одного города к другому, будет находить работу, где получится. Может быть, попросится в команду плота и отправится на восток, в сторону Мантуса, где плот поймает попутный ветер и поплывет на юг. Он не хотел идти до Сиирстема: там все еще бушевала война и новые Капюшон-Рэи развернули свои армии во имя Тарл-ан-Гига.

Он мог неплохо заработать в качестве солдата, но посчитал, что ему вряд ли удастся скрыть навыки, которые он получил в юности, что неизбежно приведет его к конфликту с командирами армии или привлечет внимание тех, кто захочет дать ему более высокое звание.

Меньше всего ему хотелось привлекать внимание.

Нет. Не так.

Меньше всего ему хотелось умереть. Он слишком часто видел смерть. И становился ее причиной. Для него сила и смерть были неразрывно связаны. Внимание Рэев неизбежно приводило к гибели, и он с этим покончил. Он больше не будет солдатом. Он лесничий и фермер. А для фермера всегда есть работа.

В Тилте он будет чувствовать себя в безопасности. Люди там доброжелательные, а климат – мягкий. Он постарается избегать Тилтшпиля, где находится слишком много Рэев, и если у него будет убежище, когда гейзеры оживут, жить там будет приятнее, чем на его ферме. А если он не найдет убежище, когда заработают гейзеры? Ну, он и прежде бывал мокрым, и это его не убьет.

Кахан почувствовал что-то теплое у своих ног, посмотрел вниз и увидел Сегура. Теперь, когда жители деревни ушли, гараур вернулся.

– Мы идем на юг, Сегур, через день или два, – тихо сказал он. Гараур забрался к нему на шею. – Только не устраивайся там надолго, Сегур. – Гараур застрекотал, и Кахан почесал его между ушами, что тому ужасно нравилось.

Он крепко спал ночью, его разбудил лишь толчок землетрясения, которое повторялось все чаще.

Утром он оставил Сегура в лесу и, чувствуя, как ветерок холодит шею, направился в Большой Харн, скользя по замерзшей траве за толпой людей, которые направлялись в город, чтобы продать свои товары, расставив их в тени небесных плотов.

Выбравшись из леса, Кахан поплотнее запахнул шерстяную куртку – круговые ветра оставались холодными и пронизывающими – и зашагал вперед, опираясь на посох. По пути в Большой Харн он встретил совсем мало людей. Многие были уже в городе, а те, кто туда направлялся, не проявляли к нему интереса. Он остановился, чтобы понаблюдать еще за одним почтовым капитаном, одетым в зеленое и передвигавшимся по дороге огромными прыжками под треск шаров летающей лозы. Они двигались гораздо быстрее, чем получалось у Кахана.

Быстрое движение капитана привлекло его внимание к городу. Он увидел шар, который уже частично миновал ворота, – и ему стало интересно, что это такое. По мере того как Кахан к нему приближался, шар увеличивался в размерах, и он увидел под ним небольшой плот. Когда Кахан подошел, плот двигался ему навстречу, его тянула веревка, натянутая через глубокую расселину. Она была не такой уж широкой, но перепрыгнуть через нее мог только почтовый капитан.

– Три лучины за перевоз, – сказала плотогон, останавливая свое суденышко у края расселины, из которой посыпалась земля.

Кахан услышал, как камни застучали по дереву плота.

– Когда она здесь появилась? – спросил Кахан.

– Недостаточно давно, чтобы успели построить мост, – ответила она. Женщина была очень старой, морщинистое лицо частично скрывала коническая желтая шляпа. – Я двигаюсь вместе с ними. После землетрясения всегда появляются новые дыры.

– Три лучины слишком много, чтобы пересечь такую маленькую расселину, – сказал он, заглянув вниз.

В темноте, из-за обмана зрения, возникало ощущение, будто там мерцали огоньки.

– Ты можешь обойти, – сказала она, и ее голос потрескивал, как плот. – Но у тебя уйдет на это целый день. И нет никаких гарантий, что не будет нового землетрясения.

– А ты никогда не задумывалась, что там, внизу? – спросил он, вытаскивая монеты из кармана.

Она покачала головой.

– Какие-то люди приходили с веревками в начале прошлой восьмерки, говорили, что хотят посмотреть.

– И что они нашли? – спросил он, шагнув на плот и почувствовав, как тот покачнулся.

Она пожала плечами.

– Не знаю. Глупцы не вернулись. Думаю, их забрали Осере.

Она потянула за веревку, и они поплыли через расселину.

Кахан заглянул в мерцавшие глубины, размышляя о том, действительно ли там жили существа, когда-то поработившие людей и сражавшиеся с богами. Однако ему не пришлось долго над этим раздумывать, путешествие получилось коротким.

Кахан ожидал, что стражи остановят его, когда он проходил через ворота Большого Харна. Но для них не имело значения, что он был без клана: всего лишь еще одно лицо среди многих. Над воротами висел колокол комендантского часа с изображенной на фарфоровых боках фигурой просящего милостыню нищего. Колокол звонил, заставляя бродяг покинуть улицы, когда заканчивалась вторая восьмерка, но Кахан не собирался становиться бродягой.

У него имелись деньги, и он мог заплатить за комнату, хотя это будет немало ему стоить, пока небесный плот находится в городе. Тем не менее он собирался провести здесь всего одну ночь, купить все, что нужно для путешествия, и уйти.

Сверху послышались крики плотогонов. Плот был больше города и накрыл тенью большую его часть. Три огромных мачты шли вниз, одна вертикально, две другие – под углом, их связывала паутина веревок, по которым перемещалась команда, словно это было естественное место их обитания. Вдоль корпуса шли сети с летучими пастями, сотни и сотни – их положение фиксировала сеть. Верхняя часть плота полностью предназначалась для грузов, кают для путешественников и горелок для шаров.

Над грузом висели громадные шары, которые надували во время полета, но сейчас воздух из них выпустили. Вниз спускались веревки, и по ним скользили грузы, чей вес уравновешивался прикрепленными пастями. С другой стороны пассажиры направлялись по трапу к башне с канатом. В отличие от города, где повсюду висели синие флаги Тарл-ан-Гига и зеленые – Харна, на плоту флаги принадлежности отсутствовали, хотя он был выкрашен в разные яркие цвета.

Эти плоты были независимы от Круа, они считались маленькими княжествами и находились под управлением семей, которые в течение поколений работали с кругом ветров. В прошлом Кахан путешествовал на небесных плотах; тогда он и узнал, что семьи были замкнутыми и изолированными, однако всегда держали свое слово.

Он остановился на городской площади, где один из Рэев Большого Харна жонглировал огнем. Что совсем несложно для того, кто обладает капюшоном, но производит впечатление на обычных прохожих. Однако Рэй демонстрировал настоящее искусство – колеса огня и яркие цветные вспышки оказывали на зрителей гипнотическое воздействие. Он закончил представление взрывом, который обычно вызывал восхищенные крики, но сейчас небесный плот притягивал взгляды большинства. Когда представление закончилось, послышались не слишком дружные аплодисменты, бóльшую их часть организовала женщина, которая, как Кахан понял, являлась служанкой Рэев.

Прибытие небесного плота обычно совпадало с праздником Рахини, Сурового Судьи. Теперь он превратился в очередной праздник Тарл-ан-Гига. На центральной площади грязные монахи со шрамами от ожогов, в одежде, испачканной углем, танцевали и пели вокруг погребальных костров с фигурами осужденных, привязанными к шестам над ними. К счастью, фигуры были из тряпок, а не плоти. Кахан с трудом переносил казни, в особенности сожжения. Даже фальшивые костры вызывали у него горький привкус во рту.

Он свернул с главной площади, прошел мимо вербовщика, который воспевал военную славу и рассказывал городу, что самые сильные станут богатыми, если примут участие в последних сражениях на юге. Он попытался обратить на себя внимание Кахана, его размеры всегда привлекали вербовщиков, он кричал о Капюшон-Рэях, исполнивших пророчество и объявивших о приходе тепла и изобилия на север. Через двадцать лет после восстания Капюшон-Рэев и десять после того, как они захватили великие шпили Тилта, война все еще бушевала. Кахан не заметил изобилия и не почувствовал тепла. Но вербовщик продавал информацию, сообщая новости тем, кто не следовал новым обычаям.

Он не хотел иметь с ним ничего общего.

Кахан уже давно понял, что в самых паршивых местах задавали меньше всего вопросов, поэтому искал такое и нашел, рядом со стеной Большого Харна.

Старое здание с питейным заведением внизу и тем, что имело смехотворное название «комнаты» – кровати, разделенные тонкими стенами из прутьев, – на втором этаже. Здесь было шумно, толпились грязные люди, и их запах ударил в него сильнее, чем жуткий шум. Он не вызвал у них никакого интереса, а его не занимали эти люди, что вполне его устраивало.

В задней части комнаты находилась дверь, из-за нее доносился еще более сильный шум. Ноги сами понесли Кахана в ту сторону, словно там находилась дорога, по которой ему следовало идти.

Любопытство всегда приносило ему неприятности.

В задней комнате – она оказалась больше, чем весь дом Леорик в Харне, – он услышал болтовню гарауров, но не увидел их. Комнату наполняли смех и пьяная радость, а также чувствовался запах крови, который ему не нравился, во всяком случае в таком месте. Это был запах охоты, а ему не место в городе, где люди прячутся за каменными стенами.

Слишком поздно он сообразил, что попал на кровавое развлечение в бойцовский дом. Он попытался отступить, но толпа ему не давала, толкая вперед, к большой ивовой клетке.

В клетке, дрожащий и напуганный, сидел корнинг. Кахан замер на месте, глядя на него.

Для него великий, медлительный и слоистый лес Круа являлся живым существом, а не просто зелеными листьями и могучими стволами. Лес обладал мыслями и желаниями, которые проявлялись самыми странными и пугающими способами для жителей городов. Странными и пугающими довольно часто также и для него, но по-своему он понимал и уважал их за это.

Иногда деревья забирали какое-то существо, делали его своим и изменяли так, что оно становилось похожим на людей, – так рождались корнинги. Была ли это попытка войти в контакт с жителями Круа или способ сразиться с ними, Кахан так и не сумел понять. Корнинги впадали в ярость, если их загоняли в угол, но обычно были робкими. Как правило, ему удавалось заметить только поросшую редким мехом руку или ногу, исчезнувшую в чаще.

Корнингам не место в городе, они не должны здесь находиться.

Тот, что сейчас сидел в клетке, прежде был гарауром. На первый взгляд он походил на человека – нечто среднее между взрослым и ребенком. Если посмотреть более внимательно, становилось очевидно, что он совсем не похож на человека: глаза, умные, широкие и такие испуганные, были слишком большими, зубы во рту слишком острыми, нос слишком маленьким, а уши слишком длинными и заостренными. Тело, покрытое мягким мехом, слишком вытянутым и толстым.

Корнинг находился в полнейшем ужасе. Он свернулся в клубок в центре клетки, стараясь держаться как можно дальше от толпы. На полу вокруг него лежали мертвые гарауры. Кахан насчитал восемь и скорбел о каждом, ведь они были добрыми и благородными животными. Он уже видел нечто подобное, когда корнингов натравливали на существ, которыми они когда-то являлись, и делали ставки на победу.

Когда-то такие вещи были совершенно невозможными, слишком многие боги вышли из леса, и их существам поклонялись. Те, кто не поклонялся, все же опасались мести Лесных Аристократов, величайших лесных духов. Но у Тарл-ан-Гига не оставалось времени для леса и его богов или любых других божеств. И подобная жестокость становилась все более распространенной – одна из причин, по которой Кахан старался держаться как можно дальше от городов.

– Сразу четыре, следующий заход! – послышался голос хозяина клетки.

Он стоял на ящике, чтобы видеть толпу.

– Как вы думаете, он долго продержится? Как долго? Выживет ли он?

Выжить чаще всего означает уйти от жестокости. Но жизнь ли это?

Так ему говорил садовник.

Сарадис, Скиа-Рэй Зорира, утверждала, что жестокость неизбежна, так устроена жизнь. Но старый садовник сказал ему, что жестокость – это выбор, и если ты хочешь жить легко, то должен быть готов пропускать жестокость мира мимо себя, однако, поступая так, ты принимаешь ее в себя. А значит, становишься ее частью. Кахан узнал все о жестокости от кулаков наставников Зорира, которые считали, что ему ее не хватало, и Кахану это совсем не понравилось.

«Истинная сила, – говорил садовник, – состоит в том, чтобы противостоять жестокости». Однако Кахан не хотел внимания, которое привлекло бы такое противостояние.

Выжить чаще всего означает уйти от жестокости. Но жизнь ли это?

– Пусть тебя заберут Осере, Насим, – сказал он.

Где-то глубоко внутри Кахан понимал, что ему следовало проклинать не садовника, а себя. Он поддерживал медленное тление угольков вины из-за тех, кто умер на его ферме, – маленький, терзавший его зверек. Угольки разгорались в нем ярче и ярче с того момента, как он нашел детскую игрушку в своем доме. Он позволил жестокости пройти мимо – и сохранил свою жизнь. Здесь, сейчас, знал он правду о причинах или нет, он не мог допустить повторения.

Он пробрался сквозь толпу к хозяину клетки: маленькому, молодому, с испачканной вокруг отметок клана кожей. Как и большинство молодых людей из больших городов, он не носил толстого грима. У него не хватало трех зубов, а те, что остались, потемнели от жевания наркотических корней.

– Сколько? – крикнул ему Кахан, перекричав тех, кто делал ставки.

– Можешь ставить, сколько пожелаешь, бесклановый, – сказал он. Грязные тела толкали Кахана, и его тошнило от их вони. Голова у него кружилась. – Твои деньги ничуть не хуже любых других. Но делай ставку быстро, мы скоро выпустим гарауров.

– Нет, я не собираюсь делать ставку, – сказал он, – я хочу купить корнинга.

Хозяин клетки перестал жевать – он так сильно удивился, что никак не мог прийти в себя. Казалось, его покинули все мысли. Он даже не мог забрать деньги, которые ему протягивали возбужденные люди.

– Купить его? – Шум вокруг стал стихать, словно умер круговой ветер и лесные деревья вдруг перестали раскачиваться. Он посмотрел на Кахана, словно тот возник перед ним каким-то волшебным образом. – Но он источник всех моих доходов, бесклановый.

Лесничий наклонился к нему и заговорил шепотом:

– И что тебе удается получить от этих людей – мелкие монетки? Не более чем щепки. Сколько боев сможет провести это существо – один или два? Я дам тебе десять кругляков. – Глаза хозяина-клетки широко раскрылись, а сам Кахан ощутил потрясение от своих слов.