Боги Вирдвуда

– А что будешь делать ты? – спросил мужчина, и если бы Кахан не отдавал ему все средства к существованию, его внезапный интерес выглядел бы комичным.

– Это тебя не касается, – сказал ему Кахан и зашагал прочь.

– Подожди! – крикнул мужчина, и Кахан остановился. Сделал глубокий вдох, повернулся. – Гараур у тебя на шее – он мой. Он мне потребуется, чтобы пасти короноголовых.

Лесничий улыбнулся: по крайней мере, он сможет одержать одну маленькую победу.

Ну, до тех пор, пока новый владелец фермы не столкнется с реальностями работы на ферме и не уйдет, как и все остальные прежде. Мужчина отступил на шаг, когда увидел выражение лица Кахана, – быть может, понял, что слишком понадеялся на свое везение. Его пугали размеры и уверенность лесничего, хотя он и покидал свой дом.

– Гарауры связаны со своим хозяином. И его зовут Сегур. Если ты заставишь Сегура к тебе подойти, он твой, но если тебе известно хоть что-то о фермерстве, ты должен знать, что это пустые хлопоты. – Он повернулся и зашагал дальше.

Мужчина не стал звать Сегура, только смотрел лесничему вслед. Кахан почувствовал, как напряглись его плечи в ожидании броска копья в спину.

«Они не такие плохие на самом деле», – подумал лесничий.

И недостаточно жестокие для этой земли. Круа – не то место, где можно оставлять за спиной врага. Может быть, мужчина и его семья этого не знали или были поражены тем, как легко им удалось украсть ферму.

– И держись подальше отсюда, – крикнул мужчина ему вслед, – или я пошлю тебя вниз, к Осере!

Все легкое плохо заканчивается – так любили говорить монахи, которые тренировали Кахана в юности. И очень скоро захватчики узнают эту истину.

Он разбил лагерь в лесу. Не в Харнвуде, где было опасно, и, конечно, не в Вирдвуде, среди туче-древ, что касаются неба, где живут странные существа, но также и не в Вудэдже, где новый владелец фермы мог бы его заметить.

Дальше, чем большинство заходит, но не настолько далеко, чтобы это было глупо. Хорошие слова, по которым стоит жить.

Там он сидел и наблюдал.

Он подумал, что шестой части сезона будет достаточно, возможно даже меньше, прежде чем семья поймет, что совсем нелегко жить с земли, которая несколько поколений была холодной. До сих пор никто с этим вызовом не справился. Война унесла так много жизней, что осталось мало опытных людей, и Кахан, не успевший прожить и половины третьего десятка, считался пожилым человеком. Фермерам не удастся долго продержаться, и в конце концов то, что Кахан мог постоянно привозить на рынок часть урожая, к тому же умел, не подвергая себя опасности, ходить по лесу, будет важнее, чем небольшая жертва, которую он отказывался приносить.

Хотя это и был урок, который пыталась усвоить Леорик. Но люди Харна никогда не любили чужаков, а чужаков без клана – еще меньше. В некотором смысле он их жалел.

Война далась им тяжело. Деревня стала самой маленькой за все времена своего существования, однако ей приходилось платить налоги в Харншпиль. Позднее у Харна возникли дополнительные трудности – из леса выходили преступники, форестолы, которые нападали на торговые караваны. И чем сильнее беднела деревня, тем подозрительнее вели себя ее жители. И Кахан стал в их глазах таким чужаком, легкой добычей для напуганных людей.

Несомненно, монахи Тарл-ан-Гига считали, что борьба за существование полезна для Харна; они нуждались в тех, кто был готов отрывать от себя самое необходимое, чтобы кормить их армии или Рэев.

У Кахана не было времени для Тарл-ан-Гига. Круа – земля множества богов, а народ обладал безошибочным умением выбирать худших из них.

В лесу было холодно. Малый сезон, когда растения отдают свой скромный урожай голодным, прошел, и укусы Сурового уже начали пощипывать кожу, превращая землю в камень. Скоро круг ветров замедлится и придет ледяной воздух. На юге Малый сезон называли Ростком, а северный Суровый именовали Изобилием. Так было не всегда, но несколько поколений южан наслаждались процветанием, пока север увядал. И южане удивлялись, почему с севера пришла война.

Каждый день в течение Сурового сезона Кахан просыпался под скелетами деревьев, чувствуя себя так, будто серебристый иней, который трещал и ломался у него под ногами, проник в его кости. Он питался лучше, чем во время жизни на ферме, а работал меньше. Сегур радовался, когда ловил землероек и хисти, и приносил Кахану добычу – больше, чем Кахан мог съесть, поэтому ему ничего не оставалось, как соорудить коптильню.

Он сидел возле большого купола, построенного из земли и дерева, из которого медленно поднимался дым. Чувствуя, как его медленно окутывает тепло, Кахан наблюдал за семьей, которая работала на ферме, но оставалась голодной, – и от раздражения они кричали друг на друга. Им было холоднее, чем ему, несмотря на укрытие земляного дома. Их огню не хватало дерева, но они боялись ходить в лес, чтобы добыть топливо. Кахан смотрел, как они ломали маленькое святилище, которое он построил для забытой богини Раньи, чтобы получить дерево для растопки.

Они не поняли, что разрушили святилище – на это были способны немногие, – и не смогли получить много топлива из разломанной крыши, покрытой небольшими кусками дерна. Из всех богов Ранья оставалась единственной, для кого у него нашлось время, и меньше других могла ему помочь – если боги вообще заботились о людях.

Он узнал о Ранье от садовника в монастыре Зорира, мужчины по имени Насим, единственного из всех, наделенного добротой. Едва ли Насим стал бы ругать людей, забравших дерево святилища. Кахан также старался не сердиться на них из-за дерева, однако ему это трудно давалось, ведь осуждение было одной из его самых сильных черт.

Он изо всех сил старался не обращать внимания на людей, занявших его ферму, и жил в Вудэдже собственной жизнью. Да, многие в лесу могли убить, но по большей части они тебя не трогали, если ты не трогал их. В особенности в Вудэдже, где, если ты столкнулся с чем-то более опасным, чем летучие пасти, поедавшие лозу на вершинах деревьев, тебе по-настоящему не повезло.

«Бери только то, что тебе необходимо, не будь жадным, и никто в лесу не потребует от тебя платы». Он смутно помнил эти слова и уже не знал, где их слышал, хотя они несли в себе тепло, и ему нравилось думать, что это призрак семьи, которую он покинул в ранней юности.

Смерть лесничего – смерть Кахана Дю-Нахири – произошла ближе к концу Сурового сезона, когда снова начали подниматься круговые ветры, а лед стал уходить с земли. Иней целовал утреннюю траву и хребты деревьев, превращая лес в изящную филигрань льда. Он слышал жужжание в воздухе – приближался марант. Небо, в котором он летел, было чистым и голубым, и даже жестокий бог Тарл-ан-Гиг остался бы доволен. Он издалека увидел крошечную точку в вышине, одну из небесных повозок, что летали на круговых ветрах и приносили еду в обмен на кожу и дерево.

Марант был небольшим для своего вида: длинное тело, покрытое сине-зеленым мехом, широкая плоская голова с сотнями глаз, смотревших вниз, и другими сотнями – вверх. Тело и крылья имели форму бриллианта, марант медленно ими махал, наполняя воздух шумом летящего зверя. С его брюха свисали ярко-синие флаги Тарл-ан-Гига и Капюшон-Рэя. Среди синих виднелись и зеленые флаги Харншпиля, города Шпилей, столицы округа Харн, а на спине маранта имелась ездовая клетка, сквозь которую не было видно тех, кто в ней находился.

Прошло много лет с тех пор, как Кахан в последний раз видел маранта.

Когда он был молод, полон гнева и скитался по миру, они попадались часто, перевозили войска и товары к месту сражений. Однако маранты летали медленно и становились легкими целями, поэтому многие взрослые особи погибли в начале войны. Он порадовался, увидев маранта; глядя на них, он всегда улыбался, ведь маранты были доброжелательными зверями, а он любил животных. На мгновение ему показалось, что мир возвращается к тому, каким он был перед восходом Капюшон-Рэев, и серьезные изменения, вызванные Тарл-ан-Гигом, еще не произошли.

Эти изменения оказались тяжелыми для всех.

Но когда марант не пролетел мимо, Кахану это понравилось гораздо меньше. Зверь повернул, замедлил полет, а потом приземлился на восемь коротких толстых щупалец перед его фермой.

Из клетки на его спине появился небольшой отряд: восемь воинов и командир. Солдаты были в дешевых доспехах из грубой коры с наростами. Броня у офицера выглядела лучше, но ненамного. Затем появился один из Рэев в доспехах из темно-древа, отполированных до блеска так, что, глядя на него, радовался глаз.

На всех были короткие синие плащи. Четверо солдат несли на длинных шестах большой ящик с куполом размером с человека, и их командир показал, куда его поставить. Все это показалось Кахану странным и тревожным. Он уже видел прежде, как новая армия Капюшон-Рэев с помощью глушаков не позволяла тем, кто использовал капюшоны, показывать свое мастерство и умения. Но Кахан точно знал, что у мужчины, отобравшего у него ферму, не было капюшона.

Если бы существо, которое позволяло Рэям манипулировать элементами, было человеком, Кахан не сомневался, что он бы это понял, – так он знал, что оно находилось внутри Рэя, который командовал войсками, хотя их броню и не украшали сияющие печати из грибного сока, провозглашавшие силу и происхождение.

Рэи были крупнее солдат, они лучше питались, с ними лучше обращались, и они лучше жили. Связанные-капюшоном, как и все Рэи, отличались одинаковой жестокостью.

– Зачем они демонстрируют здесь могущество Рэев, Сегур? – спросил Кахан, почесывая голову гараура.

Тот посмотрел на Кахана, но ничего не ответил. Наверное, считал людей глупыми, полезными лишь благодаря своим умным рукам. И кто мог бы его винить?

Женщина, а не мужчина вышла из дома Кахана и подошла, чтобы встретить солдат. Она вела себя покорно, опускала голову, потому что знала, чего от нее ждут. Рэй что-то сказал.

Женщина покачала головой и указала в сторону Вудэджа.

Они перебросились еще несколькими фразами, после чего Рэй сделал знак командиру, и тот послал солдат в дом. Женщина закричала, он небрежно ударил ее по лицу тыльной стороной ладони, и она упала на пол перед Рэем, держась рукой за щеку. Из дома донеслись новые крики, но Кахан не смог различить слов. Он постарался приблизиться, используя навыки незаметного передвижения человека, выросшего в лесу Круа, стараясь не подниматься выше мертвой растительности у границы деревьев, где молодая поросль боролась с кустарником за свет. Отсюда он смог услышать, что говорили на ферме. Красота жизни в таких спокойных местах состояла в том, что звук разносился далеко во все стороны, а появление такой большой группы людей заставило стихнуть обычно дерзких обитателей Вудэджа.

Мужчину, который отобрал у него ферму, вытащили из дома.

– Оставьте меня в покое! – Его голос стал хриплым от паники. – Я ничего не сделал! Леорик отдала мне ферму! Не трогайте меня!

Когда его тащили, солдаты разошлись в стороны, держа наготове копья. Все вокруг было на виду.

– Пожалуйста, пожалуйста. – Женщина упала на колени, умоляя Рэя. Она схватила его за ногу, и ее руки сжали полированные поножи. – Мы не сделали ничего плохого, мой муж сражался на правильной стороне, за синих, мы ничего плохого не сделали.

– Не трогать Рэя! – закричал командир отряда и обнажил меч, но Рэй поднял руку и остановил его.

– Тихо, женщина, – сказал Рэй, а потом заговорил тише, но в голосе слышалась угроза: – Я не разрешал ко мне прикасаться. – Женщина отпустила ногу, упала лицом на землю, заплакала и принялась просить прощения, а Рэй подошел к ее мужу.

– Мы пришли по приказу Скиа-Рэй из Круа и Высокой Леорик из Харншпиля и принесли черные метки от Тарл-ан-Гига, который размалывает тьму прежних обычаев и выносит тебе приговор. – Рэй схватил его за волосы и потянул голову назад. – У тебя отметки клана, на которые ты не имеешь права. Наказание – смерть.

Услышав это, Кахан похолодел. Он хотел верить, что Рэй с солдатами пришел за мужчиной. Чепуха, ложь, но он всегда умел хорошо лгать себе.

– Я из клана! – закричал мужчина. – Моя мать и отец – все были из клана! И все, кто до них!

Рэй молчал, глядя на мужчину сверху вниз.

– Приговоренный первым делом все отрицает, – сказал он. – Твой приговор – смерть, больше ты не сможешь прятаться.

Он поднял меч. Меч был старым, вырезанным из лучшего сердце-древа, взятого с гигантского туче-древа, пронзающего небо.

Острый как лед.

– Это не моя ферма! – закричал мужчина.

Меч остался поднятым вверх.

– Неужели?

– Пожалуйста. – Он рыдал, слезы градом катились по его лицу. – Пожалуйста, Рэй. Мне дала эту ферму Леорик из Харна и тамошний жрец.

– А где предыдущий владелец?

– Ушел в лес.

Наступила пауза, Рэй пожал плечами.

– Удобно, – сказал он, – слишком удобно.

Мужчина продолжал умолять, но меч опустился. Он умер.

Тишина. Только шелест флагов и шипение маранта.

Потом закричала женщина; она оставалась распростертой на земле и боялась поднять взгляд, но уже не могла сдерживать горе.

– Рэй, – сказал командир отряда, не обращая внимания на крики и труп, кровь которого лилась на землю, – в доме ребенок. Что мы будем с ним делать?

– Этот колодец отравлен, – сказал Рэй. – Ничего хорошего от него не будет.

Женщина снова закричала, вскочила на ноги и побежала к дому. У нее не было ни одного шанса. Рэй зарубил ее, держа меч двумя руками, вложив в удар больше силы, чем требовалось. Со своего места Кахан видел, как Рэй поднял забрало, улыбнулся и вытер меч об одежду женщины. Два солдата вошли в дом, и Кахан едва не поднялся на ноги и не побежал, чтобы попытаться их остановить, потому что он знал, что они собирались сделать. Но он был один, и только посох в руках. Что пользы в еще одной смерти?

Ну, они хотя бы сделали все быстро. Никто не страдал.

Когда на ферме наступила тишина, они сорвали разноцветные флаги и повесили на доме маленькие синие и зеленые флажки, чтобы все знали – здесь действует власть Капюшон-Рэев.

Кахан смотрел, как они погрузили глушак и поднялись на маранта, один солдат за другим.

– Это оказалось гораздо проще, чем я думал, – сказал один из солдат.

Марант взлетел и описал большой круг в воздухе. Лесничий оставался на прежнем месте, сохраняя полную неподвижность, – он знал, как трудно разглядеть одного человека среди кустарника, если он не шевелится. Когда тень маранта пронеслась мимо, он еще некоторое время смотрел, как тот летел в голубом небе в сторону Большого Харна и Харншпиля за ним. Потом перевел взгляд на свой дом, теперь с темными флагами, словно обрызганный старой, засохшей кровью.

Затем раздался голос, обращавшийся только к нему, никто другой не мог его услышать:

– Ты нуждаешься во мне.

Он не ответил.

2

В тот день и на следующий он не вернулся на ферму.

Кахан дождался, пока жители Харна найдут тела, на что им потребовалось даже не четыре дня и не восемь, а два раза по восемь. Потом жители деревни ждали еще четыре дня, опасаясь, что снова появится армия Высокой Леорик из далекого Харншпиля.

Наконец они забрали тела и сняли флаги предупреждения. Кахан опасался, что они унесут с фермы все ценное, но они не стали. Он наблюдал за их монахом, Тасснигом, который был в грязной белой рубашке и шляпе, сделанной из сучьев, сплетенных в форме, напоминавшей восьмиконечную звезду Ифтал, если прищуриться. Тассниг объявил ферму прóклятой землей, где рыщут темные призраки Осере, за что Кахан испытал благодарность – теперь оттуда никто не мог ничего украсть.

Кахан опасался, что Тассниг подожжет дом, но монах не стал, вероятно поленился, к тому же земляные дома плохо горели. Кахан подождал еще неделю, потом позвал Сегура, и они вернулись.

Он порадовался, что предыдущие владельцы почти ничего не испортили, главным образом из-за того, что вообще мало что сделали.

У него ушла неделя на то, чтобы привести дом в порядок, смыть следы крови и сделать его таким, как ему нравилось. Сегур большую часть времени принюхивался и рычал: ему не нравились незнакомые запахи. Кахан подумывал о том, чтобы построить новое святилище для Раньи, но отказался от этой мысли. У него имелось еще одно, лучше спрятанное, а Рэи вполне могли вернуться.

В последний день уборки он нашел маленькую деревянную игрушку, изображавшую короноголового; должно быть, она принадлежала кому-то из детей. Кахан сидел и долго на нее смотрел, поворачивая в больших грубых руках.

Была ли тут его вина? Если бы он вмешался, то умер бы.

Мы не стали бы.

Он игнорировал голос. То был призрак другой жизни, другой личности. Кого-то умершего, кому и следовало таковым оставаться.

Он отнес деревянную игрушку в лес и похоронил в маленькой, укрытой от посторонних глаз роще, которую посадил сам и посвятил Ранье, леди потерянных. Он не сомневался, что семья почитала более свирепых богов, Тарл-ан-Гига или даже Чайи, хотя сомневался, что они признались бы в этом на севере. В этих богах Кахан не находил правды и не верил, что она в них была. Его вырастили в почитании Зорира, огненного бога, и ему говорили, что он являлся единственным истинным богом.

Еще одна ложь.

Когда он путешествовал по Круа, продавая свой гнев, он слышал, как молились монахи Чайи и Тарл-ан-Гига. То, что они говорили, не сильно отличалось от проповедей монахов Зорира. Имена менялись, в историях возникали незначительные различия, но конец всегда оставался тем же. Кланяйся и отдавай себя, или тебе будет отказано в Звездной Тропе и после смерти ты не попадешь в рай. Он опустился на колени перед святилищем Раньи, грубой пирамидой из собранного в лесу дерева, украшенной разноцветными флажками, и положил игрушку внутрь.

Это было лучшее, что он мог сделать для ребенка.

Кахан надеялся, что ребенок проснется в лучших землях, чем эти. Не первая жизнь, упокоенная в роще, но, вероятно, в большей степени, чем другие, заслужившая милосердия.

Затем он направился обратно на ферму, чтобы окончательно навести там порядок. Поля требовалось вспахать. Семья посадила овощи с корнями, которые, как он и предупреждал, сгнили в земле – теперь они годились только на компост для посадок следующего года. Кахан опасался, что найдет в них следы синих вен, но земля выглядела чистой. Пруд высох. Он надеялся, что они просто позволили водной лозе из Вудэджа высохнуть, но если они ее уничтожили, то ему придется приложить немало сил, чтобы все исправить, не только вырастить ее, чтобы она стала достаточно толстой и пруд оставался полным, но и защитить от короноголовых, которые охотно сжуют лозу, чтобы напиться воды, ленясь пройти немного дальше до пруда. Они были глупыми, упрямыми животными, но давали ему средства к существованию.

Жители Харна называли его Лесничим, потому что он не боялся леса, но правда состояла в том, что он был фермером. Короноголовые приносили ему достаточно денег, чтобы выжить в месяцы Сурового сезона, не покидая фермы, на которой он родился, и жить за пределами леса. И хотя он знал лес и его нравы, тот далеко не всегда оставался гостеприимным.

Он свистнул Сегуру и зашагал с посохом в руке на поиски своих животных, которые разбрелись.

Пока он искал, ему пришлось оттеснить в заднюю часть разума голос существа, живущего у него под кожей.

Солдаты приходили за тобой, Кахан Дю-Нахири.

Неужели? Никто не спрашивал имена. Просто до тех, кто правил в Большом Харне или Харншпиле, могли дойти разговоры, что некто беcклановый владеет имуществом. Им такое совсем не понравилось бы. Да и вообще Кахана не удивило бы, если бы монах из Харна, Тассниг, рассказывал самые разные истории про всякого, кто, как он думал, угрожал ему или Тарл-ан-Гигу. Кахан сплюнул. Рэи отличались жестокостью, они удерживали власть не только с помощью своих капюшонов, но и разделяя людей, и многие были слишком глупы, чтобы это понимать.

Кахан слышал от знающих людей, что чем больше капюшон кормили, тем более жестоким становился тот, кто его использовал. Но правда состояла в том, что жители Круа с самого начала были жестокими и, возможно, заслужили Рэев и того, что те принесли с собой.

Он сделал глубокий вдох и постарался заставить замолчать существо, сидевшее у него под кожей. Мужчина, забравший его ферму, мертв. И даже если они искали Кахана, Рэи будут считать задачу выполненной. Он мог спокойно продолжать здесь жить.

Еще одна ложь из множества, произнесенных самому себе.

Он знал, что семья, которая отобрала у него ферму, убила одного из его короноголовых в пищу, что вызвало у него раздражение, хотя он ничего не мог изменить. Кахан считал животных слишком ценными, чтобы их есть, в особенности когда лес и поля были полны хисти, изящными ранири и землеройками, которых он ловил силками. Кроме того, его страшно разозлило то, что им не хватило умения, чтобы закоптить или засолить мясо и так его сохранить. Они съели лучшие куски, а остальное испортилось.

Интересно, где эти люди выросли? Вне всякого сомнения, на разваливавшихся вершинах города шпилей, среди бедняков, где не требовались навыки жизни в лесу. Они больше не убивали короноголовых, скорее всего из-за того, что их было нелегко поймать, как только они узнавали, что им могут причинить вред. У него возникло подозрение по поводу того, которого они взяли, и это его опечалило. Даже короноголовые, упрямые и часто глупые, обладали личностями, и у Кахана имелись любимчики.

Насим, хороший человек, который ухаживал за садом людей, считавших себя мудрыми, когда-то сказал лесничему, что только глупцы ищут неприятностей. Во всем монастыре огненного бога сад Насима оказался единственным местом, где он нашел настоящую мудрость. Поэтому Кахан постарался не быть глупцом и не стал печалиться из-за гибели своего любимого и самого полезного животного, не убедившись сначала, что убили именно его.

Он нашел два трупа короноголовых, первый на границе Вудэджа. Он попал в силок-лозу и не смог освободиться, продолжая сопротивляться, и шипы все глубже входили в его плоть. Не самая приятная смерть, но она случилась довольно давно, так что по большей части остались только кости. Кахан собрал их в сумку, чтобы потом растолочь в костяной порошок для роста урожая, а рога можно было использовать самыми разными способами. Второй мертвый короноголовый лежал рядом с поляной у фермы, от него остались не только кости, но мясо успело испортиться, и им питались разноцветные грибы. Кахан запомнил место, чтобы вернуться сюда позднее.

Остальная часть стада сбежала в лес, и Кахан никогда бы их не нашел без Сегура: гараур был незаменим, когда дело доходило до короноголовых. Он всегда мог их найти и неизменно получал удовольствие, навязывая им свою волю. Когда Сегур собрал их вместе и погнал в сторону фермы, Кахан со вздохом сообразил, что он оказался прав относительного убитого животного. Семья съела единственного самца. Он всегда был более дружелюбным, чем самки, и для тех, кто не умел обращаться с животными, становился самой походящей жертвой. Кахан проклял мужчину и его жену, мысленно послав их к Осере за то, что они оказались такими близорукими. Теперь ему придется отправиться в Харн. Если он не найдет замену для самца, не появится молодняка, когда придет Малый сезон. А визит в Харн означал, что он будет вынужден потратить день на стрижку оставшихся короноголовых, чтобы собрать шерсть на продажу.

Однако, если кто-то из Харна расскажет Рэям о том, что он появлялся в деревне, солдаты могут вернуться. Впрочем, это уже не будет иметь значения, ведь без самца короноголовых ему все равно конец.

Он подстриг короноголовых. Кахан занимался этим до сумерек второй восьмерки, и это принесло ему лишь разочарование. Шерсть получилась плохого качества: животные провели слишком много времени в лесу, и сучки с ветками, колючки и шипы испортили шерсть. Будь сейчас сезон сброса шкур, он мог бы их продать.

Собрав шерсть, Кахан связал ее при помощи парящей лозы в тюк, который поднимался над землей до уровня его головы. Идти в Харн было уже поздно, поэтому он закрепил тюк и отправился спать.

Утром он привязал тюк шерсти к поясу и зашагал через Вудэдж в сторону Харна. Это была не слишком далекая прогулка; свет едва двигался по небу, но тюк постоянно задевал за ветви деревьев, а запах шерсти привлекал кусачих летающих насекомых, которые обычно нападали на короноголовых. Сегур с радостным видом щелкал зубами, но все это делало путешествие неприятным, и у Кахана испортилось настроение, когда он, наконец, увидел за деревьями деревню.

Многие считали, что он редко бывал в хорошем настроении.

Харн окружали деревянные стены, построенные из срубленных и расщепленных на части стволов, в два раза превосходивших рост человека. А перед стеной по кругу располагались направленные наружу колья.

Частокол казался опасным, но колья стояли слишком далеко друг от друга, чтобы служить защитой, а вблизи становилось очевидно, что дерево почти полностью сгнило. У западного края поляны находилась ферма летучих пастей, которых держали в огромных сетях, сплетенных из лозы.