Полная версия
– Снотворное… – призналась Эмма. – Сегодня утром… вернее, ночью. Я не могла уснуть. Одно драже.
Она умолчала о том, что снотворное было ее маленьким, запретным спасением уже несколько месяцев, тайком купленным у онлайн-аптеки. Маркус считал его «признаком слабости и идиотизма».
– Какое именно? Дозировка?
Она назвала. Райс записал. Криминалистка тут же направилась в ванную комнату на втором этаже – искать упаковку. Эмма почувствовала новый виток паники. «Найдут ли они ее тайник? Завалявшуюся пустую упаковку?»
Пылесосы загудели в разных концах дома, высасывая пыль, волосы, невидимые частицы ее жизни. Кто-то снимал пыль с подоконников, с книжных полок в кабинете Маркуса. Эмма видела, как один из специалистов осторожно снял с кресла в гостиной плед, которым она укрывалась прошлым вечером, и упаковал его в большой бумажный пакет. «Зачем? Искать следы чего? Ее слюни? Его крови?»
Воспоминания о последних часах перед обнаружением тела упорно ускользали, как скользкие рыбы. Она помнила темноту, тревожный сон, ощущение тяжести при пробуждении. Помнила спуск по лестнице – холод ступеней под босыми ногами. Помнила пустую кухню и странную, гнетущую тишину. Но что было между? Слышала ли она что-то перед тем, как уснуть? Шум? Голоса? Шаги? В голове был лишь белый шум, прерываемый вспышками беззвучных образов: тень на стене? Скрип половицы? Дверь кабинета Маркуса… приоткрыта? Или ей показалось? Чем глубже она копала, тем более зыбкой становилась почва под ногами. Этот туман в памяти был почти физическим, он давил на виски, вызывая легкое головокружение. «Снотворное? Шок? Или что-то еще?»
Первый удар пришел оттуда, откуда его не ждали. Молодой криминалист, работавший у подножия лестницы, аккуратно приподнял уголок защитной пленки, которой было накрыто место, где лежало тело. Он что-то внимательно рассматривал на полу под пленкой с помощью мощной лупы. Потом осторожно, пинцетом, извлек что-то маленькое, блестящее. Он положил находку на кусок чистой белой бумаги, сфотографировал и подозвал лейтенанта Райса.
Райс подошел, наклонился. Его лицо оставалось непроницаемым, но Эмма увидела, как его взгляд на мгновение метнулся в ее сторону – быстрый, как удар кинжала. Он кивнул криминалисту, и тот аккуратно поместил предмет в маленький прозрачный пластиковый конверт, загерметизировал его и написал что-то на этикетке.
Лейтенант Райс медленно подошел к Эмме. В руке он держал тот самый конверт. Внутри, на белом фоне, лежала изящная заколка для волос. Маленький цветок из темного бархата с крошечной жемчужиной в центре, на тонкой металлической ножке. Скромный, винтажный аксессуар.
Эмма узнала ее мгновенно. Это была ее заколка. Одна из немногих вещиц, оставшихся у нее от бабушки. Она очень любила ее, но носила редко – Маркус считал ее «старомодной и жалкой». В последний раз она видела ее… где? Неделю назад? Или больше? Она была уверена, что хранила ее в своей шкатулке с бижутерией на туалетном столике в спальне.
– Вы узнаете этот предмет, миссис Грейвз? – голос Райса был тихим, но каждое слово падало, как камень.
– Да… это… это моя заколка, – прошептала Эмма, чувствуя, как ледяная волна накатывает на нее с головой.
– Где вы обычно ее хранили?
– В… в спальне. В шкатулке.
Райс кивнул, его взгляд был прикован к ее лицу, ловя каждую микрореакцию.
– И когда вы последний раз ее видели? Носили?
– Не помню точно… Неделю, может две назад? Я не носилa ее… давно. «Почему он спрашивает?»
Райс сделал паузу, создавая гнетущее напряжение. Потом он медленно, подчеркнуто сказал: –Ее нашли. Под телом вашего мужа.
Мир перевернулся. Эмма услышала резкий вдох Клары. Под телом? Невозможно! Она не подходила к нему! Она не теряла заколку! Она не была даже рядом с этим местом сегодня утром! Шкатулка… она была закрыта? Она не проверяла. Могла ли она выпасть? Но как она могла оказаться под Маркусом?
– Этого… этого не может быть! – вырвалось у нее, голос дрожал. – Я не… я не теряла ее! Я не подходила к нему! Она должна быть в спальне!
– Мы проверим шкатулку, – спокойно ответил Райс, не отводя взгляда. Его глаза говорили: – Лжёшь. – Но факт остается фактом. Ваша личная вещь найдена в непосредственной близости от тела, в месте, указывающем на возможный контакт в момент инцидента или непосредственно после него. Это… требует объяснения.
Первая подброшенная улика. Мысль пронзила Эмму, как ток. Кто-то взял ее заколку из шкатулки и подбросил. Кто-то, кто был здесь после падения Маркуса и до приезда полиции. Или… или это сделал он сам? Какая-то извращенная ловушка с того света? Но зачем?
Она почувствовала, как взгляд Клары прожигает ее насквозь – взгляд, полный ненависти и торжествующего: «Я же знала!» Лейтенант Райс аккуратно положил конверт с заколкой в папку. Этот маленький кусочек бархата и металла теперь стал гирей на ее шее.
Туман в памяти сгустился до непроницаемости. Воспоминания о последних часах перед обнаружением тела окончательно распались на ничего не значащие осколки. Что она делала? Куда ходила? Трогала ли она шкатулку? Слышала ли шум падения? Видела ли кого-то? Ответа не было. Только зияющая черная дыра и навязчивый, парализующий вопрос: «Если это не я… то кто? И почему заколка моя?»
Дом гудел от чужих голосов, шагов, жужжания приборов. Он был полон свидетелей – немых, но красноречивых. Пыль на перилах. Отпечатки на дверных ручках. Волосок на пледе. Смытый след на полу. И маленькая бархатная заколка, лежащая как обвинение в прозрачном пакете. Каждый из них смотрел на Эмму, шепча на языке, который она пока не понимала, но страх которого проникал в самую душу. Ловушка, невидимая и смертоносная, только что захлопнула первую щель. И первой щелью в ней была заколка. Конечно! Вот продолжение главы в том же стиле – психологически напряженном, с нарастающим напряжением, акцентом на деталях, восприятии Эммы и атмосфере подозрения. Я продолжу от момента, где закончился текст в файле.
Время растеклось, как вода по полу – бесформенно и холодно. Казалось, каждый звук в доме стал громче, острее. Каждый взгляд – тяжелее. Эмма сидела в кресле, которое раньше ей нравилось за мягкость и уют, а теперь оно держало ее, как наручники. Райс ушел в кабинет Маркуса, Клара – следом, шепча что-то в телефон. Один из криминалистов остался в гостиной, фотографируя что-то на книжной полке. Его вспышки, будто удары, вспыхивали в такт ее пульсу.
Эмма сжала ладони, чтобы не дрожали. «Заколка. Под телом.» Не может быть. Не может быть.
Но она была.
Она не могла больше сидеть.
Встала, не спрашивая разрешения, и медленно пошла к лестнице. Ее спальня. Шкатулка. Она должна убедиться. Убедиться, что заколка действительно исчезла. Что ее не было в доме. Что это не она… нет. Не сейчас. Не так.
– Миссис Грейвз, – окликнул кто-то. – Куда вы?
– В спальню, – ответила она, не оборачиваясь. – Хочу… освежиться.
– Мы сами осмотрим комнату. Подождите.
– Это мой дом, – тихо, но твердо сказала она. – Я имею право подняться наверх.
Мужчина в белом замялся, потом кивнул: – Тогда без прикосновений. И мы за вами.
Ступени. Те самые ступени, по которым она спускалась утром. Холодные под босыми ногами. Теперь они казались бесконечными. Каждый шаг – как преодоление. Она чувствовала чужой взгляд в спину, тень криминалиста позади.
Ее спальня. Туалетный столик. Шкатулка – деревянная, потертая, с резным узором. Она открыла ее. Внутри – несколько сережек, цепочка, старые пуговицы. И пустое место. То самое. Где должна была лежать заколка.
– Ее нет, – прошептала она, больше себе, чем ему.
– Мы это проверим, – ответил он, делая фото шкатулки. – Но, возможно, это не последняя находка.
Она резко обернулась.
– Что вы имеете в виду?
Он не ответил. Только аккуратно взял шкатулку и положил в пакет для улик.
Клары не было внизу. Лишь Райс стоял в гостиной, листая записи. Он поднял на нее глаза – холодные, точно клинические ножницы.
– Миссис Грейвз, – сказал он, – мы нашли еще кое-что. В вашем саду.
Она замерла.
– Что?
– Следы. Небольшие, женские. И рядом – ваша заколка для волос. Не та, что под телом. Та, которую вы носите обычно.
– Я… я не понимаю.
– Она была спрятана под кустом сирени. Следы ведут к окну вашей спальни. И к задней двери. Выходит, вы выходили ночью. Или кто-то был у вас в доме. И использовал вашу вещь.
– Это невозможно! – голос Эммы дрогнул. – Я не выходила. Я не могла…
– Но следы есть. И заколка – тоже.
Она почувствовала, как пол уходит из-под ног. Новая улика. Еще один камень в стене обвинения.
– Это… это подделка, – выдавила она. – Кто-то хочет меня обвинить.
Райс посмотрел на нее долгим взглядом.
– Возможно. Но пока у нас только факты. И все они указывают на вас.
Время замедлилось. Чем больше они искали, тем больше находили. Еще одна волна допросов. Вопросы о саде. О том, выходила ли она ночью. Был ли кто-то у нее в доме. Не было ли «недавних ссор», не было ли «внезапных перемен в поведении» Маркуса.
Клара, вернувшаяся с какой-то бумагой в руках, бросила на Эмму испепеляющий взгляд.
– Он оставил завещание, – сказала она. – Все идет мне. Ты знала?
Эмма замерла.
– Нет…
– Он написал его месяц назад. Ты не включена. Даже в случае несчастного случая. Только я. И ты это знала. Он тебе сказал.
– Нет! – выкрикнула Эмма. – Я не знала!
Но в этот момент она вспомнила. Маркус, смеющийся, говорящий: «Если что, Клара получит всё. Ты мне никто».
И она поняла: она не просто подозреваемая. Она – идеальная виновная.
Сумерки опустились на дом. Официальный допрос закончился. Но никто не уходил. Полиция оставалась. Клара – тоже. А Эмма стояла у окна, глядя на сирень, под которой нашли «ее» заколку. И впервые за день почувствовала не страх. А злость. Кто-то сделал это. Кто-то убил Маркуса. И кто-то постарался убедить всех, что это – она. Но она знала правду. Или почти знала. Она не убивала. Но кто-то хотел, чтобы она заплатила.
Глава 4: Маска Скорби
Жара стояла неестественная, тяжелая, липкая. Солнце палило безжалостно, превращая черные траурные одежды в душегубки. Воздух над кладбищем дрожал марево, смешивая запах нагретого камня, увядших гвоздик и дорогого парфюма скорбящих. Эмма стояла у свежей могилы, ощущая каждую каплю пота, стекающую по позвоночнику под тяжелым шелком платья – платья, выбранного Кларой («Маркус всегда любил тебя в строгом крое, Эмма»). Она чувствовала себя не участницей траура, а экспонатом на всеобщем обозрении. Центром тяжелой, осуждающей вселенной.
Толпа была плотной. Коллеги Маркуса в безупречных костюмах, деловые партнеры с каменными лицами, дальние родственники, которых она видела раз в жизни на их свадьбе, друзья… его друзья. Все они образовывали живой, дышащий стеной полукруг, и их взгляды – острые, оценивающие, полные немого вопроса – жалости и скрытого подозрения – впивались в нее со всех сторон. Жалость – к бедной вдове, потерявшей такого блестящего мужа. Подозрение – к женщине, на которой лежала тень невысказанного обвинения. Шепотки, приглушенные платки, быстро отведенные глаза, когда она машинально поворачивала голову – все это создавало невыносимый фон.
«Невероятная потеря… Талант, гений…»
«Как она держится? Наверное, шок…»
«Страшно подумать, что он умер дома…»
«Говорят, полиция еще не исключила… знаешь…»
Обрывки фраз долетали до нее, как уколы булавками. Все восхваляли его. Священник говорил о «сияющем примере успеха, порядочности и силы». Старший партнер по фирме, Грэм Стоун (его холодные глаза скользнули по Эмме, задержавшись на мгновение дольше необходимого), вспоминал о «непревзойденном стратегическом уме и преданности делу». Даже старый университетский друг растроганно рассказывал о «безграничном чувстве юмора и верности друзьям». Эмма слушала, и каждая похвала обжигала, как ложь. Где были эти люди, когда он кричал на нее, унижал, ломая ее дух? Где был их «блестящий пример», когда он запирал ее в комнате за опоздание на пять минут? Мир оплакивал монстра, обернутого в глянцевую обертку гения, и она была вынуждена стоять здесь и молчать, играя роль убитой горем вдовы. Маска из приличествующей случаю скорби приросла к ее лицу, тяжелая и невыносимая. Она боялась, что если пошевелится, маска треснет, и все увидят то, что прячется под ней: страх, растерянность, и самое страшное – то самое запретное облегчение, пульсирующее где-то глубоко внизу живота, как черная, ядовитая луковица.
И вот настал ее черед. Небольшая пауза, и к микрофону плавно подошла Клара. Она была воплощением элегантной скорби: черное платье-футляр, безупречный макияж, лишь легкая бледность и чуть покрасневшие глаза выдавали напряжение. Но эти глаза… Они были сухими и острыми, как лезвия. Она взяла микрофон, взгляд ее скользнул по толпе, задержался на Эмме – долгим, пронизывающим взглядом, полным не скорби, а холодной оценки.
– Маркус… – начала она, голос дрогнул с идеально выверенной дрожью, заставив толпу замереть. – Брат. Друг. Опора… – она сделала паузу, собираясь с силами, будто борясь с волной эмоций. Эмма почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она знала эту игру. Клара была мастером спектакля. – Он был человеком исключительной силы, – продолжила Клара, голос окреп, став звучным и несущимся над могилами. – Силы духа, воли, убежденности. Он не терпел фальши, слабости, предательства. Он строил свою жизнь, свой бизнес, свою семью на принципах честности и абсолютной преданности. Он отдавал себя без остатка… тем, кого любил.
Последние слова прозвучали с особым ударением. Клара снова посмотрела на Эмму. Двусмысленность висела в воздухе, густая и ядовитая.
– Он верил в порядок, в контроль, в то, что все должно быть на своих местах, – голос Клары приобрел металлический оттенок. – Его смерть… такая внезапная, такая нелепая… в его собственном доме, месте, которое должно было быть крепостью… Это не просто трагедия. Это нарушение всех его принципов. Всего, за что он стоял. – Она снова сделала паузу, давая словам осесть. Эмма чувствовала, как взгляды толпы становятся тяжелее, острее. Клара мастерски направляла их. – Маркус был скалой, – голос Клары внезапно сорвался, в нем появились настоящие, хриплые нотки боли, заставившие нескольких женщин всхлипнуть. – Скалой, о которую разбивались волны непонимания и зависти. И теперь… теперь его нет. И мы остались…
Она не договорила, опустив голову, будто подавленная горем. Слеза – единственная, идеальная, блеснувшая на реснице – скатилась по щеке. Аплодисментов не было, только гулкое, сочувственное молчание. Но эффект был достигнут. Она показала себя истинной скорбящей, хранительницей его наследия. А Эмма… Эмма стояла как статуя, сжимая в руках крошечный, мокрый от пота платок. Она видела, как некоторые гости переглядывались, кивая в ее сторону с выражением, говорившим: «Бедняжка Клара, как ей тяжело, и как та холодна…»
После церемонии начался кошмар личных соболезнований. Каждое рукопожатие, каждый поцелуй в щеку, каждое «Держись, дорогая» или «Если что-то нужно…» ощущалось как посягательство. Взгляды выискивали следы слез на ее лице (их не было – слезы не шли, только ледяная пустота и тошнота) или признаки нервозности. Один из коллег Маркуса, толстый мужчина с потными ладонями, слишком долго жал ее руку, шепча: «Ужасно… Просто ужасно… И таким образом… В собственном доме! Вы должны быть сильной, Эмма». Его глаза, маленькие и заплывшие, сверлили ее с ненатуральным сочувствием. Молодая женщина, чьего имени Эмма не помнила, обняла ее липким объятием, прошептав прямо в ухо: «Я всегда восхищалась, как ты с ним справлялась, дорогая. Он был… сложным. Теперь ты свободна». И тут же отпрянула, испуганная собственной прямотой, покраснев.
Первая паническая атака подкралась незаметно. Сначала просто стало душно. Невыносимо душно. Черное платье врезалось в горло. Потом гул голосов слился в сплошной, нарастающий грохот, в котором она уже не различала слов – только осуждающий гнев. Сердце забилось с бешеной скоростью, колотясь где-то в горле. Воздух перестал поступать в легкие, будто кто-то сдавил грудную клетку стальным обручем. Перед глазами поплыли черные и красные пятна. Она почувствовала, как земля уходит из-под ног.
«Надо уйти. Сейчас же. Или умру.»
С трудом борясь с накатывающей волной дезориентации, Эмма пробормотала что-то невнятное стоявшей рядом тетке Маркуса и, не глядя по сторонам, пошла, почти побежала прочь от могилы, от толпы, от взглядов. Шла наугад, спотыкаясь о неровности земли, чувствуя, как лица сливаются в безликое месиво. Единственной мыслью было найти убежище. Туалет. Холодный, кафельный, безлюдный туалет в здании администрации кладбища.
Она ворвалась в крошечную кабинку, щелкнула засовом и прислонилась спиной к холодной двери, скользя вниз, пока не села на пол. Дрожь охватила все тело, зубы стучали. Она судорожно хватала ртом воздух, но он не шел, застревая где-то в горле. В ушах звенело. Перед глазами мелькали образы: искаженное лицо Маркуса у лестницы, заколка в прозрачном пакете, ледяные глаза Клары у микрофона, сотни осуждающих глаз… И сквозь весь этот хаос пробивался один ясный, жуткий звук: ее собственное, сдавленное, безумное фырканье – попытка вдохнуть, больше похожая на предсмертный хрип.
«Умираю. Сейчас умру. И все подумают, что это вина… или сознание… или что я сошла с ума…»
Она сжала голову руками, пытаясь выдавить из себя этот звук, выдавить панику. Холод кафеля под босыми ногами (она сбросила неудобные туфли) был единственной реальной опорой. Она сосредоточилась на нем, на шероховатости двери за спиной, пытаясь цепляться за ощущения. Медленно, мучительно медленно, грохот в ушах начал стихать. Пятна перед глазами бледнели. Судорожные вдохи стали глубже, хоть и все еще прерывистыми. Дрожь не прекращалась, но уже не была такой всепоглощающей.
В щель под дверью она увидела тень – чьи-то ноги в черных туфлях остановились снаружи. Может, администратор? Или кто-то из гостей? Или… полиция? Паника едва не накрыла снова. Она замерла, затаив дыхание, прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить хрип. Тень постояла несколько бесконечных секунд и медленно отошла.
Эмма осталась сидеть на холодном полу кабинки кладбищенского туалета. Слезы наконец хлынули – тихие, бесшумные, горькие потоки, оставляющие черные дорожки туши на щеках. Она плакала не по Маркусу. Она плакала от ужаса, от одиночества, от ощущения, что мир превратился в огромную, враждебную ловушку, где каждый взгляд – обвинение, каждое слово – кинжал, а ее собственная жизнь – улика против нее самой. Маска скорби лежала где-то там, на могиле, разбитая вдребезги. Осталась только загнанная, дрожащая женщина, сидящая на полу в темноте, с размазанной тушью и разбитым сердцем, в котором пульсировал невыносимый вопрос: «Кто подбросил заколку? Кто шепчет полиции? Кто следующий наденет маску друга, чтобы вонзить нож?»
За дверью слышались шаги, голоса, приглушенный смех – жизнь продолжалась. Но для Эммы за этой дверью оставался только суд. И она не знала, как ей его пережить.
Холод кафеля под босыми ногами и металла под лбом постепенно проникал сквозь туман паники. Хлюпанье в горле сменилось прерывистыми, но уже более глубокими вдохами. Звон в ушах отступил, оставив после себя гулкую, болезненную тишину, нарушаемую лишь далекими, приглушенными звуками с кладбища – обрывками слов, скрипом уезжающих машин. Тень в щели под дверью исчезла, но ощущение, что за ней наблюдают, не покидало. Оно впилось в спину ледяной иглой.
Эмма осторожно подняла голову. В крошечном пространстве кабинки пахло хлоркой, сыростью и ее собственным страхом. Она посмотрела на свои руки – они все еще дрожали, но уже не так бесконтрольно. Ладони были мокрыми от пота и слез, в них впились полумесяцы от ногтей. Маска была сорвана. Косметика расползлась по лицу грязными дорожками, ресницы слиплись, губы дрожали. Она была разоблачена. Не перед полицией, а перед самой собой. И перед тем, кто стоял за дверью.
Собрав остатки сил, Эмма поднялась. Ноги ватные, голова кружилась. Она ополоснула лицо ледяной водой из крана над ржавой раковиной. Вода была неприятно пахнущей, но она смыла часть грязи и слез, оставив кожу стянутой и уязвимой. В мутном зеркале отразилось чужое лицо – измученное, с красными, опухшими глазами и пустым взглядом. Лицо женщины, которую публично затравили, и которая сломалась. Лицо, которое теперь все запомнят.
Она нашла свои туфли, стоявшие у двери кабинки как обвинители. Надевая их, заметила, что чулок на левой ноге порван у колена – вероятно, когда она спотыкалась, убегая. Еще одна деталь беспорядка, слабости. Еще одна улика ее паники.
Выбравшись из зловонного убежища, Эмма столкнулась с новым унижением. В узком коридорчике у раковины стояла София, их горничная. Молодая девушка смотрела на хозяйку широко раскрытыми, испуганными глазами, в которых читался немой вопрос и… жалость, смешанная с неловкостью. В руках она сжимала маленькую черную сумочку Эммы – видимо, та выронила ее в бегстве.
– Миссис Грейвз… – зашептала София, протягивая сумочку. – Вы… вы обронили. Мисс Клара… она послала меня проверить… все ли с вами в порядке? – Голос дрожал. Она видела. Видела позорный побег, слышала, наверное, хрипы за дверью. И теперь докладывала ей.
Эмма молча взяла сумочку. Каждое слово девушки было ударом. «Клара послала. Клара знает.»
– Спасибо, София, – выдавила она, стараясь придать голосу твердости, но он все равно звучал хрипло и надтреснуто. – Я… просто стало плохо. Душно.
София кивнула, слишком быстро, избегая встречи взглядом.
– Да, миссис. Очень жарко. Машина… машина ждет. Мисс Клара велела отвезти вас домой. Она… она останется, чтобы поблагодарить гостей. – В подтексте явно читалось: «Чтобы замять скандал твоего исчезновения.»
Возвращение к ожидавшему лимузину было крестным путем. Небольшая группа запоздавших гостей еще стояла у своих машин. Их разговоры стихли, когда Эмма появилась в сопровождении Софии. Взгляды – тяжелые, оценивающие – скользили по ее помятому платью, размазанной косметике, порванному чулку. Кто-то отвернулся, кто-то прошептал что-то соседу. Эмма шла, глядя прямо перед собой, чувствуя, как жар стыда снова заливает лицо. Она была живым напоминанием о хаосе, нарушившем их чинный ритуал прощания с «идеалом».
Дверь лимузина открыл водитель, старый Томас, работавший на Маркуса годами. Его обычно невозмутимое лицо было непроницаемо, но в глазах Эмма прочла неодобрение. Он молча отступил, пропуская ее внутрь. Запах дорогой кожи и освежителя воздуха в салоне показался ей удушающим после кладбищенской вони и туалетного хлорки.
Она ожидала, что поедет одна. Но нет. На противоположном сиденье, как черная статуя скорби, сидела Клара. Она уже была здесь. Ждала.
Дверь закрылась, заглушив внешний мир. Машина тронулась плавно. Тишина внутри стала густой, тягучей, как смола. Клара не смотрела на Эмму. Она смотрела в окно, ее профиль был безупречен и холоден. Лишь легкое подрагивание сжатой на коленях руки выдавало напряжение.
– Ну что, – наконец прозвучал голос Клары, ровный, без интонаций, режущий тишину как лезвие. – Надеюсь, тебе стало лучше после… передышки?
Эмма промолчала. Что можно было ответить?
Клара медленно повернула голову. Ее глаза, голубые и бездонные, установились на Эмме. В них не было ни капли тепла или сочувствия. Только ледяной анализ и… удовлетворение?
– Это было крайне… неуместно, Эмма. Люди говорили. Шептались. Маркус… – она сделала паузу, подчеркивая имя, – …заслуживал достойных, собранных проводов. А не истерики на задворках кладбища, – каждое слово падало, как камень.
– Мне… мне стало плохо, Клара, – прошептала Эмма, глядя в свои дрожащие руки. – Я не смогла…
– Плохо? – Клара слегка приподняла бровь. – Да, я видела. Видела, как ты бежишь, как будто за тобой гнались демоны. Очень драматично. И очень показательно, – она откинулась на спинку сиденья, ее взгляд скользнул по порванному чулку, по остаткам косметики. – Ты понимаешь, как это выглядит? На фоне… всего? Полиция задает вопросы, Эмма. Много вопросов. И такое поведение… – она жестом обозначила весь ее вид, – …оно не говорит в твою пользу. Оно кричит о чувстве вины или о сломе. И то, и другое сейчас крайне нежелательно.
Эмма почувствовала, как снова сжимается горло. Клара не просто осуждала. Она констатировала факты, вбивая их ей в сознание. Она связывала ее паническую атаку с подозрениями полиции. Делала ее слабость – доказательством возможной вины.
– Я не виновата, Клара, – выдохнула Эмма, понимая, насколько беспомощно это звучит.
Клара усмехнулась – коротко, беззвучно.
– Виновата? Кто говорит о вине? Пока – только полиция своими намеками. И… ты своим состоянием. – Она выдержала паузу. – Маркус был сильным. Он требовал силы от окружающих. Тебе нужно взять себя в руки, Эмма. Ради его памяти. Ради… твоей же репутации. Следующий шаг полиции может быть куда менее деликатным, чем вопросы лейтенанта Райса. И уж поверь, – ее голос стал тише, но от этого только опаснее, – я сделаю все, чтобы честь семьи и память брата были защищены. Всеми доступными средствами.
