Хроники Вечных: Эпиграф. Часть 1

Но этот вечер, который должен был стать очередным его "произведением", венцом его манипулятивной стратегии, стал для него самым сильным ударом по самооценке, самым болезненным унижением в жизни. Моментом, когда его раздутое "Я" с оглушительным треском смешалось с плинтусом, когда все, кого он считал ниже себя, вдруг увидели – а король-то голый.

Он повернул тяжелую позолоченную ручку, предвкушая увидеть затравленный взгляд Эмили и самодовольные ухмылки своих приятелей. Дверь бесшумно отворилась.

И Виктор застыл на пороге, как громом пораженный.

Картина, открывшаяся ему, была полной противоположностью его ожиданиям. Комната была наполнена смехом – громким, искренним, почти истерическим. И центром этого смеха была она. Эмили. Та серая мышка, которую, как он был уверен, он выдрессировал до состояния безвольной куклы, сейчас стояла в центре комнаты, непринужденно опираясь на спинку дорогого кресла, с бокалом шампанского в руке. И это была вовсе не мышка.

Перед ним была дикая, опасная гиена, или, может, язвительная сирена, опьяняющая своей дерзостью. В ее глазах плясали черти, на губах играла ядовито-сладкая улыбка, а вся ее поза излучала уверенность и какой-то новый, раскованный магнетизм. Она была веселая, харизматичная, в сто раз сексуальнее, чем та напряженная статуя, которую он вывел на ковровую дорожку всего полчаса назад. Это был совершенно другой человек.

И она не просто веселилась. Она целенаправленно рушила его власть над его же друзьями, рассказывая им то, чего они никогда не должны были узнать. Она делилась секретами его домашней жизни, его слабостями, его смешными и жалкими привычками.

Виктор услышал обрывок фразы, произнесенной ее звонким, теперь уже насмешливым голосом:

«…а потом он три дня не мог найти вдохновение для новой главы, понимаете? Три дня! Ходил по дому в шелковом халате – том самом, который, он думает, делает его похожим на лорда Байрона, а на деле – на стареющего сутенера, – и декламировал вслух собственные старые тексты, видимо, пытаясь вызвать музу методом самоцитирования. Закончилось тем, что он обвинил кота в краже гениальной идеи и полночи гонялся за ним со шваброй, пытаясь убить. Просто прикиньте – обвинил кота в своей неудаче. А на следующий день говорил мне, что он круче Наполеона!».

Взрыв хохота от его "друзей" – Макса, циничного издателя, и Льва, вечно ищущего выгоды продюсера. Они давились смехом, хлопая себя по коленям.

«Серьезно? Виктор и швабра?» – выдавил Макс сквозь смех.

«О, это еще не все! – Эмили сделала глоток шампанского, ее глаза блеснули. – Вы же знаете, как он гордится своим образом неприступного интеллектуала? Так вот, его любимое чтиво перед сном – это форум анонимных аквариумистов. Он там под ником "ПовелительГуппи69" спорит до хрипоты о правильном корме для неонов. Говорит, это помогает ему переключить мозг. Наверное, с режима "гений" на режим "знаток рыбьих какашек"».

Снова хохот, еще громче прежнего. Лев едва не упал с диванчика.

«А его железная воля и контроль над всем? – продолжала Эмили, понизив голос до заговорщического шепота, и мужчины подались вперед. – Попробуйте спрятать его любимую серебряную ложечку для йогурта. Просто попробуйте. Вы увидите такого альфу, что будете потом психотерапевту рассказывать. Он способен устроить скандал вселенского масштаба из-за ложечки! Представляете, какой сюжет для его следующего глубокого психологического романа – "Трагедия пропавшей ложки"?»

Она сделала паузу, обводя смеющихся мужчин взглядом, в котором читалось презрение, но не к ним, а к тому, кто стоял сейчас невидимый в дверях.

«Или вот еще, про его непревзойденное мастерство соблазнителя, о котором он так любит намекать… Знаете, иногда мне кажется, что он больше возбуждается от вида идеально отсортированных по цвету носков в своем ящике, чем от… ну, вы понимаете. Главное – порядок! Даже в сексе у него все должно быть по полочкам. Буквально. Однажды он прервал секс, чтобы поправить свою картину на стене, которая висела не по фэншую. Очень романтично, скажу я вам. У него падал, когда его портрет смотрел на него под кривым углом».

Мужчины уже не просто смеялись, они выли от хохота. Они смотрели на Эмили с восхищением и азартом, как на человека, осмелившегося сказать то, о чем они, возможно, сами боялись даже подумать. Она не просто рассказывала байки – она методично, шутка за шуткой, оскорбляла его мужское эго по самым больным точкам: контроль, гениальность, сексуальность, имидж. Она показывала им не титана Виктора Хорста, а мелочного, смешного, неуверенного в себе человечка в дорогом костюме.

И Виктор стоял в дверях, белый как полотно, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Смех его "друзей", направленный не на его очередную жертву, а на него самого, звучал как похоронный марш по его самолюбию. Его Галатея не просто ожила – она оказалась монстром Франкенштейна, восставшим против своего создателя. И этот монстр был дьявольски обаятелен и смертельно опасен. Вечер переставал быть его триумфом. Он превращался в его публичную казнь.

Удар был настолько точным и болезненным, что Виктор буквально остолбенел. Смех его свиты, который всегда был фоном для его триумфов, теперь бил по нему, как град. Он был настолько сильно унижен, настолько ошеломлен и, да, он вынужден был признать это – настолько сильно боялся этой новой, незнакомой, ядовито-остроумной версии Эмили, что даже испугался сделать шаг вперед. Войти в комнату сейчас означало бы признать свое поражение, стать объектом их общего веселья, которое теперь было направлено не на беззащитную жертву, а на него самого. Его ноги словно приросли к порогу.

И тут Эмили, словно почувствовав его колебания, повернула голову. Ее глаза встретились с его. Насмешливый блеск в них стал еще ярче, улыбка – шире, обнажая идеальные зубы. Она поставила бокал на ближайший столик и плавной, кошачьей походкой направилась прямо к нему. Мужчины в комнате затихли, наблюдая за этой новой сценой разворачивающейся драмы.

«А вот и наш герой вечера! Виктор, дорогой, что же ты стоишь на пороге?» – ее голос звучал сладко, но с едва уловимой издевкой. Она подошла вплотную, вторглась в его личное пространство так смело, как никогда раньше. «Неужели стесняешься? Ну же, заходи, гости ждут».

И, прежде чем он успел среагировать, она взяла его под руку – не как спутница, а скорее, как заботливая воспитательница, ведущая упирающегося ребенка. Она мягко, но настойчиво завела его в комнату, словно маленького мальчика, который боится войти в гостиную, полную взрослых.

Оказавшись внутри, она не отпустила его. Наоборот, она начала кружить вокруг него, как хищница вокруг добычи, ее движения были плавными, эротичными, она касалась его плеча, проводила пальцами по лацкану пиджака, но в этих прикосновениях не было покорности или желания – была лишь игра, демонстрация контроля. И при этом она продолжала говорить, обращаясь то к нему, то к затихшим мужчинам:

«Вот видите, господа? Наш великий писатель немного… растерян. Наверное, ищет вдохновение для новой сцены? Или просто пытается вспомнить, где оставил свою любимую серебряную ложечку?» – она коснулась кончиками пальцев его подбородка, заставляя поднять голову. – «Не волнуйся, милый, я ее нашла. Я отдам тебе ее, мой маленький потеряшка».

«Эмили, прекрати немедленно!» – прошипел Виктор, его голос был низким и угрожающим, но в нем уже слышались нотки паники, а не уверенности. Он попытался вырвать руку, стряхнуть ее прикосновение, вернуть себе контроль над ситуацией и своим телом.

Но Эмили лишь усмехнулась, ее пальцы легко скользнули с его подбородка к губам. «Тш-ш-ш», – прошептала она, приложив один изящный палец к его рту, останавливая дальнейшие протесты. Жест был игривым, эротичным в своей дерзости, но одновременно унизительным, как будто она успокаивала капризного ребенка. «Не надо так нервничать, милый. Мы же просто общаемся».

Она убрала палец, но осталась стоять непозволительно близко, ее глаза не отрывались от его.

«Или тебе не нравится, когда твои… музы… высказывают свое мнение? – она снова обвела взглядом его друзей, которые наблюдали за сценой с нескрываемым интересом. – Помнится, ты говорил, что ценишь в женщинах искру, независимость суждений… пока они не начинают судить тебя, да?»

Макс тихо хмыкнул, Лев прикрыл улыбку ладонью. Они больше не боялись показать свою реакцию.

И самое страшное, что увидел Виктор в этот момент, было не ее насмешливое лицо, не ее уверенность, а отражение этой уверенности в глазах его так называемых друзей. Это было не просто веселье от удачной шутки. В их взглядах, направленных на Эмили, читалось нечто новое – уважение. Не показное подобострастие, которое они демонстрировали ему, не расчетливый интерес к его очередной игрушке. Она им реально понравилась. Как человек. Как сильная, остроумная женщина, не побоявшаяся бросить вызов самому Виктору Хорсту в его же логове.

Они смеялись над его слабостями, которые она так безжалостно вскрывала, но они и восхищались ее смелостью. Те самые люди, с которыми у него всегда были лишь сложные, сопернические отношения, построенные на выгоде, страхе и взаимном использовании, вдруг испытывали к этой девчонке, к его "Галатее", неподдельное уважение. То, чего он сам от них никогда не добивался и всегда жаждал.

Его начинало душить бессильная злость. Злость от унижения, от потери контроля, но больше всего – от этой несправедливости. Они видели в ней искренность, ум, характер, – чего в нем не видели никогда, или не хотели видеть, или он сам никогда не показывал, прячась за маской циничного гения. Он был для них функцией, источником статуса и возможностей. А она вдруг стала личностью.

Виктор почувствовал, как краска заливает его лицо. Он – Виктор Хорст, властитель дум и женских сердец, автор бестселлеров – стоял посреди комнаты, окруженный смеющимися мужчинами, а дерзкая девчонка, которую он сам выбрал на роль покорной куклы, играла им, как марионеткой. Король был не просто голый – его еще и публично высекли. И сделала это та, кого он меньше всего ожидал.

Ярость, черная и бессильная, захлестнула Виктора. Его мир рушился. Его авторитет, его тщательно выстроенный образ, его контроль – все рассыпалось в прах под насмешливым взглядом этой женщины и одобрительным гулом его же свиты. Слова больше не действовали. Убеждение провалилось. Манипуляция обернулась против него. И тогда, из-за того, что Виктор не мог взять контроль над ситуацией своим словом, он решил использовать то, чего у него было больше, чем у Эмили – физическую силу.

В одно резкое, звериное движение он шагнул вперед и ударил Эмили. Очень сильно. Кулаком. По лицу.

Раздался глухой, отвратительный звук. Эмили отшатнулась, вскрикнув скорее от неожиданности, чем от боли. Она прижала руку к губам, и когда отняла ее, на пальцах и подбородке блеснула кровь. Ее губа была разбита.

«Ты!.. Тварь! Заткнись!» – закричал Виктор, его лицо исказилось от ярости, голос сорвался на визг. Он ожидал увидеть страх, слезы, мольбу о пощаде. Это всегда работало. Физическая боль и угроза обычно возвращали его "кукол" в состояние покорности.

Но Эмили не стала бояться его, как он ожидал. Она выпрямилась, хотя ее слегка шатало. Она медленно, вызывающе облизала кровь с разбитой губы, и ее глаза, до этого полные насмешливого огня, теперь горели чистой, холодной ненавистью, смешанной с прежним презрением.

«Что, Виктор?» – она снова продолжила шутить над ним, ее голос был чуть приглушен из-за травмы, но яда в нем стало только больше. – «Словарный запас иссяк? Перешел на язык жестов? Какой… примитивный диалог. Не достойно автора интеллектуальных бестселлеров».

«Я сказал, заткнись!» – взревел он, чувствуя, как последние остатки самоконтроля испаряются. Ее неустрашимость сводила его с ума. Она не боялась! Она смеялась над ним, истекая кровью!

Он бросился к ней и схватил ее за горло. Его пальцы сомкнулись на ее шее, вдавливая ее в стену. «Заткнись, я сказал!» – прорычал он ей в лицо, его глаза безумно сверкали. – «Заткнись, или я тебя прямо здесь убью, поняла?! Я тебя уничтожу!»

Он сдавил сильнее, ожидая хрипа, мольбы, паники в ее глазах.

Но она даже в его хватке, чувствуя, как воздух с трудом проходит в легкие, продолжала смотреть ему прямо в глаза. Ее окровавленное лицо было близко к его, искаженное не только болью, но и яростной усмешкой. Она шипела ему в лицо шутки, теперь уже не просто насмешливые, а злые, полные сильнейших оскорблений и унижений, выплескивая всю накопленную горечь и ненависть.

«Убьешь?.. Ха… Попробуй…» – прохрипела она, задыхаясь. – «Хоть… что-то… сделаешь… по-настоящему… а не… твои… жалкие… игры…». Ее взгляд был диким, неукротимым. Словно зверь, загнанный в угол, она не боялась показывать врагу, что не боится его, что будет кусаться до последнего вздоха. «Трус… Импотент… Не только… в постели… но и… в жизни…». – каждое слово было вырвано с усилием, но било точно в цель.

Виктор тряс ее, его лицо побагровело от ярости и напряжения. Он был полностью поглощен этой схваткой, этой битвой воль, где он так унизительно проигрывал, несмотря на свое физическое превосходство.

И в этот самый момент, в дверях Золотой VIP-комнаты, журналист из желтой прессы, тот самый, которому Виктор обещал сенсацию, невероятно сильно обрадовался. Его глаза горели азартом, руки слегка подрагивали от возбуждения, когда он незаметно поднял телефон, включив запись. Ведь Виктор не соврал! Он действительно не дал ему скучать и устроил шоу! Такое шоу, о котором будут писать все таблоиды мира!

Виктор был настолько поглощен своей яростью, настолько ослеплен унижением и жаждой заставить Эмили замолчать, что даже не заметил очевидного: тяжелая дубовая дверь в комнату так и осталась открытой после того, как Эмили ввела его внутрь. И за этой дверью стоял не только ухмыляющийся репортер. За ним виднелись бледные, шокированные лица других гостей, случайно оказавшихся рядом.

Все они видели это представление. Представление, которое никогда не должно было стать достоянием публики. Сцену, которая не должна была стать частью его тщательно срежиссированной книги, но теперь неотвратимо становилась ее самой скандальной, самой уродливой главой. Глава о падении голого короля.

Секунда растянулась в вечность. Осознание ударило Виктора сильнее, чем он ударил Эмили. Открытая дверь. Журналист. Шокированные лица гостей. Смех его "друзей". Это унижение… все увидели. Не просто увидели – засняли. Запомнили. Его падение, его ярость, его насилие – все это стало публичным достоянием.

Он впал в шок. Настоящий, парализующий шок. Мозг отказывался обрабатывать реальность. В его спланированной жизни, где он всегда контролировал повествование, таких ситуаций он никогда не испытывал. Он был автором, а не персонажем фарса. Он дергал за ниточки, а не висел на них, беспомощно дергаясь под чужими взглядами. Рука, только что сжимавшая горло Эмили, безвольно повисла. Он застыл, глядя в пустоту расширенными глазами, лицо – маска ужаса и растерянности.

И тут его друзья – Макс и Лев – засмеялись. Не просто хохотнули, а взорвались истеричным, почти безумным смехом. Это был смех не над шуткой, а над абсурдом, над крушением титана, над тем выражением лица, которое сейчас было у Виктора – лицом человека, у которого только что вырвали позвоночник на глазах у толпы. Они смеялись, давясь и всхлипывая, а потом, не говоря ни слова, развернулись и быстро, почти убегая, ушли из комнаты, бросив своего "короля" на растерзание.

А вслед за ними, вырвавшись из ослабевшей хватки Виктора, вышла Эмили. С окровавленной губой, с горящими яростью и триумфом глазами, она шагнула из полумрака VIP-комнаты в освещенное пространство зала. И мгновенно начала забирать на себя все внимание. Точь-в-точь, как и хотел Виктор, устраивая этот вечер. Но только он не думал, что она станет сверкать ярче его, затмевая его своим скандальным, опасным сиянием.

Она не стала плакать или убегать. Вместо этого она превратилась в диву трагикомедии. Она очень красиво, словно модель на подиуме, прошлась мимо ошеломленных журналистов и гостей, демонстративно касаясь разбитой губы. Потом, к всеобщему изумлению, легко залезла на один из столов, оказавшись на возвышении. И продолжила рассказывать факты из его личной жизни, но теперь под новым, гениально-язвительным соусом:

«Дамы и господа! – ее голос звенел, перекрывая гул толпы. – Вы все знаете Виктора Хорста как гения, как мастера слова! Но знаете ли вы, насколько он гений? Насколько его преданность искусству не знает границ?».

Она сделала паузу, обводя всех взглядом. Журналисты уже вовсю снимали.

«Вот, например! – она указала пальцем в сторону застывшего Виктора, который наконец начал выходить из ступора, но пока мог лишь беспомощно смотреть на нее. – Этот человек способен три дня не выходить из своей шелковой пижамы, питаясь только крекерами, потому что его посетило вдохновение! Ходить и вонять потом и мочей. Лезть целоваться с немытыми зубами и пахнущим ртом. Ну, или потому что он снова поссорился с котом из-за кражи интеллектуальной собственности! Смотрите, какой у нас Виктор крутой человек, он гений! Его преданность работе просто поражает! Даже бытовые мелочи подчинены великому замыслу!».

Несколько нервных смешков из толпы. Виктор шагнул вперед, его лицо снова начало наливаться краской, теперь уже от ярости и унижения.

«Эмили, прекрати этот цирк! Спустись немедленно! – он попытался вернуть себе властный тон, интеллектуально заткнуть ее унижениями. – Ты выставляешь себя посмешищем! Жалкая попытка привлечь внимание, используя грязь и выдумки!».

Эмили парировала мгновенно, даже не дрогнув. Она повернулась к нему на столе, изящно изогнувшись.

«Грязь? Выдумки? Виктор, дорогой, это не грязь, это – текстура! Это глубина твоего образа! – она использовала те же факты из личной жизни, но обернула их в ядовитую похвалу. – Разве не гениально – спорить до хрипоты на форуме аквариумистов под ником "ПовелительГуппи69"? Это же показывает многогранность твоей натуры! Умение погружаться в любую тему с головой! Не каждый творец способен на такую самоотдачу в изучении… кхм… жизни простейших. Вот такой у нас Виктор гений! Разносторонний!».

Снова смех, теперь уже более уверенный. Люди начинали понимать игру.

«Ты несешь чушь! – взвился Виктор. – Твои примитивные мозги не способны понять истинной природы творчества! Ты просто мстительная…».

«Мстительная? – Эмили приложила руку к сердцу, ее глаза расширились в пародийном ужасе. – Нет, Виктор, я восхищенная! Я просто пытаюсь донести до публики твою истинную суть! Например, твою невероятную сексуальность! Его друзьям, которым он позволил меня щупать, я рассказала про ложечку – она снова обратилась к толпе. – Вы думаете, это мелочность? Нет! Это страсть! Это вулкан эмоций, который может извергнуться из-за… йогурта! Это доказывает, какой огонь горит в его душе! Он не боится быть настоящим, даже когда это выглядит… эксцентрично! Вот такой у нас Виктор гений! Непредсказуемый! Эмоциональный!».

Она спрыгнула со стола с грацией кошки, приземлившись прямо перед ним. Кровь на ее губе подсохла темной корочкой, что придавало ее лицу еще более драматичный и вызывающий вид.

«Так что не надо меня затыкать, Виктор. Я лишь твой самый преданный биограф. Рассказываю миру о твоем величии… во всех его проявлениях. Поэтому, жду от тебя слова благодарности, мой милый Хорстик».

Она улыбнулась ему самой ядовитой, самой победительной улыбкой. И Виктор понял, что проиграл. Он не мог перекричать ее, не мог переспорить ее – она превратила его же оружие, его же тайны, его же унижения в свой собственный, извращенный триумф.

Виктор стоял как громом пораженный, совершенно дезориентированный. Его мир перевернулся. Он был в центре внимания, как и хотел, но это было внимание толпы, собравшейся поглазеть на публичную казнь его репутации. И палачом была она.

Эмили, словно почувствовав его ментальный паралич, не остановилась. Наоборот, она вошла в раж. С той же хищной грацией она начала кружиться вокруг него, как темная балерина в центре сцены, которой стал этот зал. Ее движения были плавными, завораживающими и одновременно пугающими. Она не просто ходила – она играла с пространством вокруг него, то приближаясь почти вплотную, то отступая на пару шагов.

И она начала делать перед ним выпады, которые можно было бы назвать сексуальными, если бы не контекст и ледяное презрение в ее глазах. Она медленно проводила рукой по своему бедру, глядя ему прямо в глаза. Она наклонялась к нему так близко, что он чувствовал тепло ее дыхания, смешанное с металлическим привкусом крови на ее губах. Она трогала его – легкое, почти невесомое касание пальцев к его плечу, скольжение кончиками пальцев по его руке, когда он инстинктивно отдергивал ее.

От этого он окончательно терял разум. Его мозг не мог соединить унизительные слова, звучавшие из ее уст, с этими провокационными жестами. Он не понимал, что происходит. Это была какая-то извращенная пытка, где агрессия смешивалась с подобием флирта, где унижение подавалось под соусом едва ли не интимной близости. Он чувствовал, как его щеки горят, как путаются мысли. Он хотел оттолкнуть ее, ударить снова, убежать – но не мог сделать ничего, скованный шоком и этим странным, парализующим спектаклем.

А Эмили продолжала говорить, и ее слова становились все жестче, все безжалостнее, впиваясь в самые больные точки его эго.

«Смотрите все! – она сделала пируэт, остановившись прямо перед ним и проведя пальцем по линии его челюсти. Он вздрогнул. – Наш Маэстро так глубоко погружен в творческий процесс, что иногда… путает реальность и свои грандиозные фантазии! Помните, как он описывал свою героиню, покоряющую мир одним взглядом? Кажется, он решил, что и в жизни достаточно просто нахмурить брови, чтобы все пали ниц!» – она рассмеялась низким, гортанным смехом. – «Оказывается, нет! Иногда нужно… что-то еще. Может, талант? Вот такой у нас Виктор гений! Живет в мире своих иллюзий!».

Она снова обошла его, теперь заходя со спины и прошептав ему на ухо так, чтобы слышали только ближайшие: «А его "коллекция" муз? О, он так гордится ею! Говорит, каждая – источник вдохновения. Правда, источник обычно иссякает, как только муза начинает иметь собственное мнение… или, не дай бог, просит вернуть долг. Но это же ради искусства, правда? Гениям нужны жертвы! Особенно чужие. Какой у нас Виктор… любвеобильный гений! Ценитель красоты… одноразового использования».

Виктор замычал что-то нечленораздельное, попытался повернуться, но она легко увернулась, снова оказавшись перед ним. Она присела перед ним на корточки, заглядывая снизу вверх, пародируя обожание, но ее глаза были холодны как сталь.

«А помнишь, Виктор, как ты рассказывал мне о покорении неприступных вершин? О том, как важна мужская сила, доминация? – она подняла руку и медленно, издевательски погладила его по бедру. Он отшатнулся, как от огня. – Судя по сегодняшнему… перформансу… твоя сила, кажется, проявляется только там, где ты уверен в безнаказанности. На женщин кулаками? Это так… мужественно! Так… доминантно! Наверное, компенсируешь свой маленький член и импотенцию? Маленькие секреты большого писателя? Вот такой у нас Виктор гений! Умеет сублимировать… неудачи в кулаки!».

Ее голос сочился ядом, каждое слово было выверено, чтобы ударить как можно больнее. Она использовала его же риторику, его же хвастовство, его же тайные страхи и комплексы, выворачивая их наизнанку и выставляя на всеобщее обозрение под маской восхищения его "гениальностью".

Виктор стоял посреди зала, окруженный молчаливой толпой и вспышками камер, совершенно раздавленный. Он больше не пытался говорить. Он просто смотрел на Эмили с ужасом и бессильной ненавистью, пока она танцевала свой страшный, победный танец на руинах его тщательно выстроенного мира.

Виктор стоял оглушенный посреди хаоса, который сам же и спровоцировал. Ярость Эмили, ее унизительный перформанс, смех его бывших друзей, шепот толпы – все слилось в оглушающий белый шум. Он был настолько зол и настолько не понимал, что происходит, что даже не заметил момента, когда Эмили, завершив свой ядовитый бенефис, выскользнула из зала на улицу.

Когда он наконец вынырнул из внутреннего состояния, где был раздавлен, унижен и лихорадочно искал варианты, что делать, он вернулся в жестокую реальность. Осколки фраз доносились со всех сторон: «…полный провал…», «…какой скандал…», «…Хорст себя похоронил…», «…кто теперь купит его книгу?». Осознание того, что его тщательно выстроенная карьера, его новая работа стояла на грани провала из-за этой девчонки, ударило с новой силой.

Теперь ему стало по-настоящему плевать на все. На репутацию, на книгу, на свидетелей, на камеры. Внутри клокотала только одна мысль: отомстить. Заставить ее пожалеть о каждом слове, о каждом взгляде, о каждой секунде этого кошмара. Он хотел, чтобы Эмили пожалела об этих словах, и он сделает это прямо сейчас, даже под линзами камер, если понадобится. Пусть видят. Пусть боятся.