Дожила до понедельника

А о Флайке – это удивительная история… У родителей была собака – мы ее подобрали на улице. И в тот день, когда она умерла, я это почувствовала, находясь в Свердловске, на гастролях с Малым театром. И вечером после спектакля увидела возле гостиницы – сидит моя умершая собака и на меня смотрит. Один к одному, только щенок. У той четыре беленьких носочка, а у этого. Черный, лохматый дворянин типа тибетского терьера. Весь Малый театр его прикрывал, когда заходили в самолет. Я назвала его Ивкой.

Сначала я его спасла, а потом он мне помог. Летом мы с ним отдыхали у родственников под Калугой. Однажды я купалась и загорала на речке, и вдруг увидела, что Ивка куда-то пропал. Я все вокруг осмотрела, наконец, забралась на высоченный песчаный карьер и увидела моего пса, который медленно, пошатываясь, брел в сторону леса. Я крикнула: «Ивка!!!», – но он не отреагировал. Я побежала за ним, догнала, обняла, развернула его к себе. Он посмотрел на меня смутными глазами, потом повернулся и снова побрел к лесу. Я его подхватила, отнесла домой, и через пару часов он умер. Я запросилась в Москву, сказала, что больше не могу здесь оставаться. Приехала в Москву – и мама умерла. А иначе бы я задержалась под Калугой еще недели на две, телеграмма, возможно, и дошла бы, но вот успела бы я на похороны или нет, не известно…

Когда мы с Сашей встретились и сразу все поняли про нас, через месяц нам пришлось расстаться. У него была семья и маленький сын. Я вспомнила, что на чужом горе… А потом наступила пустота. Я танцую, когда мне плохо, но даже танцы не помогали и книги тоже. Мой любимый магазин «Путь к себе» был закрыт, и я поехала на птичий рынок. Там бывает очень грустно, но все равно попадаешь в детство. Вот там мы и встретились с Флаем. Он просто, глядя на меня, вывалился из теплого воротника, в котором его держала хозяйка. Я его поймала, а женщина сказала:

– Теперь он ваш.

У меня не было достаточно денег, чтобы его купить, но она мне отдала щенка за столько, сколько у меня было. Я не знала, что делать с этим головастым существом на крысиных ножках, и поселила его в корзинку, но он так по-мушкетерски оттуда выбирался, что свалил ее и пописал все-таки на полу. А потом я сильно простудилась и почувствовала, что вдруг мне стало легче, и совсем прошла боль в голове. Оказалось, на ней лежал Флаюшка. Он меня лечил.

Даже моя подруга Нина, которая кошатница, так его полюбила, что я даже чуть-чуть заревновала, мне казалось, что она мешает его воспитанию. Балует. Но его невозможно было не любить.

У этой породы отсутствует стоп в отношении еды. Я готовила в деревне кабачки и периодически кусочки падали на пол. Флай съедал. Наконец, я сложила все в кастрюлю и вдруг слышу: и-и, и-и. Стоит этот дирижабль, ноги разъехались в стороны, как распорки, и не может ни сесть, ни лечь. Ну, я понимаю мясо, а тут сырой кабачок!

А однажды я увидела картину: сидит Флай и заворожено смотрит на муху, сидящую на стене. Но муха улетела, а Флайка продолжал сидеть еще три часа у стены. Я испугалась и позвонила ветеринару Баранову, я ему очень верила. Он мне спокойно сказал: «Ваш пес – философ и если муха там была, он считает, что она там будет. Он просто ждет».

Но несмотря на философский склад ума он был все-таки коккер-спаниэль! Однажды мы с ним шли за молоком, дорога знакомая, жарко, тихо. И вдруг он остановился как вкопанный, напрягся, встал в стойку и прыгнул сквозь кусты. Раздался громкий «плюх!», взлетел утиный выводок, и тишина, а потом появление Флайки, мокро глиняного и совершенно ошалевшего. Наверное, так и не понял, что произошло, ведь он уток никогда раньше не видел. Охотничий инстинкт сработал.

А еще он очень хорошо искал грибы, вернее находил, садился и лаял. Особенно ему удавалась охота на шампиньоны. На лугу их видно издалека, и он радостно бежал, а я за ним. Только зачастую мой пробег заканчивался шикарным экземпляром «дедушкиного табака». Перед тем как стать сухим грибом, из которого идет дым-табак, он очень красивый, белый и большой. Я сначала расстаривалась, а потом прочитала, что молодой крепкий «дедушкин табак» тоже съедобен, и придумывала из него необыкновенные блюда. Нам с Флайкой всегда было радостно и интересно. И он был мой любимый.

В январе 2000 года он, наверное, все учуял, но надеялся. Когда мы приехали в деревню, он все время ходил от папиной пустой кровати на крыльцо, где обычно ждал Сашу с рыбалки. Сначала сопровождал меня в лес, мы навещали «наши места», потом просто сидел на крыльце. А однажды спустился с крыльца и упал. Он все понял. И сердце не выдержало.

Самое интересное, что, когда я перестала писать о Флайке, тут же на коленях появился Кеша. Как это объяснить?

***

Вячеслав Тихонов. По-моему, невозможно писать об актере, которого любит вся страна, уж женская половина – точно. И я, хоть и школьницей была, к ней причислялась. После «ЧП» мы все ходили, скрестив средний и указательный пальцы. В этом фильме наш корабль взяли в плен где-то в японо-тайваньском море. И команду принуждали в чем-то признаться, наверное, в том, что они шпионы. Была какая-то политическая подоплека, но это не важно. А Вячеслав Васильевич играл разбитного остроумного моряка, который ради того, чтобы спасти команду, решил сделать вид, будто продался. И всем своим сказал, что если на допросах он скрещивает пальцы, значит, врет. И скрещенными пальцами он держал сигарету, а один моряк этого не увидел и остался за решеткой. Но остальных Вячеслав Васильевич освободил. Я столько раз смотрела фильм, что до сих пор при всем желании не врать, если вру, то скрещиваю пальцы.

На съемках «Доживем до понедельника» мы как-то перевыполнили план, и на ноябрьские праздники часть группы поехала на Валдай в Дом отдыха. Меня взяли, чтобы я привыкала, чувствовала себя своей. А там озеро, рыбалка. И как-то я постучала в номер к Тихонову, уж не помню что просить:

– Вячеслав Васильевич, к вам можно?

А он стоял на четвереньках, весь номер в удочках, лесках, поплавках, блеснах, – все это разложено на столе, на стульях, на полу. И с совершенно детским выражением лица он сказал:

– Ирочка, посмотрите, какая красота.

Я рассказала об этом Нине Евгеньевне Меньшиковой, жене Станислава Иосифовича Ростоцкого, а она воскликнула:

– Господи, их же вдвоем за границу нельзя отпускать, они привозят какой-нибудь сувенир, а все остальное – для рыбной ловли.

И тогда они часами рыбачили. Мы видели на берегу даже не их, а два плаща с капюшонами. Зато вечером ели разваристую картошку с рыбой и пили водку. В первый раз я, помню, зажалась, но Нина Меньшикова объяснила, что у НИХ такой ритуал.

И еще Тихонов с Ростоцким были страстными спартаковскими болельщиками: в день игры ЦСКА – Спартак съемка проходила молниеносно, чтобы успеть на матч. Меня взяли с собой, наверное, чтобы приручить, так как в хоккее я ничего не понимала. Мы сидели во втором ряду, сразу за хоккеистами. Бог мой, в каких же детей они превращались, как болели! А в перерыве мы ходили пить кофе за кулисы вместе с хоккеистами. Там меня познакомили с Александром Рагулиным. Когда я увидела его во всех доспехах, мне показалось, что я гном. И в зависимости от финала матча у Ростоцкого с Тихоновым был праздник или туча.

Вообще, съемки в «Доживем до понедельника» работой никак не назовешь. Было ощущение семьи, в которой все хотят, чтобы было хорошо. И когда сейчас меня спрашивают, как я работала над ролью, я не знаю, что ответить. Я же не могу сказать, что не работала, а только радовалась.

Однажды Ростоцкий сказал, что надо прорепетировать сцену в классе. Для меня, ученицы МХАТа это означало, что проговорим текст, учтем мизансцены и будем готовы к съемке. Но представьте себе учеников, которым не надо ходить в школу, готовить уроки, которые видят любимых артистов (я не в счет, меня они тогда не знали). Я и не заметила, как Ростоцкий запер дверь в класс, в которую я потом рвалась. Я не то, что провела репетицию, я не могла докричаться до своих учеников, так им было вольготно и хорошо. А когда нас открыли, я распласталась на столе и рыдала. Ростоцкий решил, что этот кадр надо взять в фильм. Так я внесла свою лепту.

Но сначала снимали осеннюю натуру и нашу прогулку с Вячеславом Васильевичем. Мы тогда знакомились, притирались. Он молчаливый, серьезный, сам в себе, но иногда вдруг удивительно шутил, как шампанское. И этим напоминал мне своего героя из «ЧП». А дружиться – значит надо как-то разговаривать. Я, по-моему, кучу глупых вопросов ему задавала. И он очень вежливо, тактично отвечал.

А однажды, перед ноябрьскими праздниками, мы с Тихоновым ехали домой на «Волге», так как студийная машина сломалась, а нам ехать в одну сторону. Он сказал: “Хочешь, я покажу тебе особенную праздничную Москву?” И показал. Ленинские горы, мы там долго стояли. Набережную Кремля. Он знал такие точки, с которых Москва выглядела, как самая нарядная новогодняя елка в детстве.

В конце съемок мы отмечали Славино 40-летие при свечах. Он тоже светился. А потом фильм закрыли. Оказывается, про советскую школу такие картины делать нельзя. Но те, кто закрывал, не знали Ростоцкого. Он ничего не вырезал и не пошел ни на какие компромиссы.

И когда «Доживем до понедельника» все-таки выпустили на экран – я лежала в гипсе, только распечатывала письма, сотни писем. Из них я узнала, что народ нас с Тихоновым поженил. Несмотря на то, что у Вячеслава Васильевича была семья, родилась чудесная дочка Аня, а я вскоре уехала из Советского Союза в свою личную жизнь, все равно я несколько лет оставалась «женой Тихонова». Хотя он для меня всегда был просто очень любимым артистом. На его юбилее в 2003 году я познакомилась с Аней. Она очень много сделала для этого праздника. А после моего выступления, Вячеслав Васильевич сказал мне:

– Ну, зачем ты заставила меня плакать?

Но ведь это прекрасно, если любовь человеческая, несмотря на годы, существует. Первый раз я посмотрела фильм 20 лет спустя, в 1988 году, и то случайно, потому что не могла видеть себя на экране. Мне все хотелось исправить, сделать по-другому. Я ведь театральная актриса и в театре это возможно, а тут сфальшивила или переиграла – уже не исправишь. И вообще, мне мое лицо на экране не нравилось. Телевизора у меня не было, а зачем? Я все время в театре. И вот случай. В течение недели показывали «Доживем до понедельника», «Первую любовь», «Два капитана», «Мартин Иден», «Первые радости» и даже какой-то спектакль. А я как раз свободна. Пошла в магазин и купила черно-белый телевизор. Правда, хотела «Рекорд», но в кредит продавали только махину под названием «Каскад». Как я ни уговаривала до слез, мне вручили это чудовище. Нужную мне неделю он отработал, а все остальное время я его чинила, пока не выбросила. Но, главное, я увидела фильм, к которому у меня к тому времени было очень сложное отношение. С одной стороны обида – ведь снялась, наверное, в двадцати с лишним картинах и столько же сыграла в театре, а все: «Печерникова из «Доживем до понедельника». А с другой стороны, я чувствовала любовь зрителей именно из-за «Доживем до понедельника».

И увидев фильм, я многое поняла. И за что его любят, и что он для меня судьбоносный. И что он добрый, глубокий, смелый для того времени (и не только для того). Так что Ростоцкий с его безумной энергией, синими искрящимися глазами, волей и талантом оказался для меня тоже судьбоносным.

***

Сейчас я абсолютно уверена, что если чего-то очень-очень хочешь, это сбывается. Так умеют хотеть дети – всем своим существом. Со взрослыми сложнее: у них заботы, обязанности, планы, тревоги, страхи и, наверное, много лишней суеты. А дети открыты, доверчивы, бесстрашны и, что характерно, верят в чудеса. И что еще более характерно, эти чудеса сбываются.

Я очень-очень хотела, чтобы мама с папой были всегда, чтобы не было атомной войны, и чтобы я скорее стала взрослой. Тогда я была совсем маленькой.

А потом появились заветные и очень тайные желания:

1.      Волшебная палочка, чтобы превращать и превращаться;

2.      Ковер-самолет, чтобы везде побывать и все увидеть;

3.      Благородный, таинственный корсар, который наказывал бы жестоких и плохих и спасал от смерти добрых и справедливых. Наверное, я мечтала и о том, чтобы он спас меня, ну, конечно, если буду доброй и хорошей.

Ну, вот, получился почти план к сочинению «Ваше представление о счастье». Я, конечно, понимаю, что «счастье – это когда тебя понимают», но все-таки, когда мечта сбывается, это тоже счастье.

Начну по порядку. «Превращать и превращаться» – это, наверное, стать актрисой. Путь созревания был долгим, но в результате я оказалась в драмкружке Дома пионеров и там произошло самое главное – Встреча, которая изменила меня, все вокруг и мою дальнейшую жизнь.

Мы с подружкой пришли и прочитали стихотворение. Нас приняли, но в младшую группу, потому что руководитель кружка Екатерина Алексеевна Соколова очень серьезно относилась к своему делу, она считала, что это театр. В старшей группе у нее были воспитанники, которые уже многие годы были с ней. И я, четырнадцатилетняя, оказалась среди ребят, которым по 8-9 лет. И целый год играла насекомых и баб-ёг.

На Новый год мы показывали спектакль в кинотеатре «Ударник». И я в образе бабы-яги говорила: «Гори, гори, зарево, варись, варись, варево!» Потом играла колдунью в «Коте в сапогах» и Лизу в «Горе от ума».

Екатерина Алексеевна – ученица Мейерхольда, бывшая актриса (она даже репетировала в «Лесе», когда болела Райх), беззаветно любившая МХАТ и его студии, а потом так же беззаветно полюбившая нас, драмкружковцев. Это был целый мир, который она сотворила для детей. Дети вырастали, но все равно возвращались в кружок: старшему драмкружковцу Боре было под тридцать, Юра с Таней поженились… Екатерины Алексеевны давно нет, но она успела вложить в нас любовь, уважением и большое чувство ответственности к профессии актера. Это было время удивительных открытий. Например, я думала, что быть актрисой – это играть интересные роли, носить шикарные костюмы, сниматься в кино, быть известной, разъезжать по всему свету. Совсем нет. Оказывается, быть актрисой – это посвятить свою жизнь театру. Так она говорила. Роль надо не сыграть, а прожить, то есть вложить что-то свое, выстраданное. Только тогда в других душах может что-то откликнуться, измениться.

Однажды Екатерина Алексеевна оставила меня после занятий и дала том Островского с закладкой. Книга была зеленая, а закладка белая. Оказалось, что девочка в старшей группе, где репетировали «Шутники», влюбилась и стала прогуливать репетиции, срывала прогоны. Начался мой срочный ввод в спектакль (с тех пор срочные вводы преследовали меня всю жизнь). И с температурой 39, потому что накануне простудилась, я сыграла премьеру.

Родителей не было, они уехали в командировку в Индию, на спектакле были тетя Шура, которая жила с нами, и моя сестра Галина. Они плакали и улыбались. Все плакали. Екатерина Алексеевна подошла ко мне после спектакля, поцеловала и благословила на актерство. Причем именно во МХАТ. Я понятия не имела, что поступают сразу во все театральные училища. Пошла только в школу-студию.

***

Дорогой, уважаемый, любимый Иннокентий Михайлович! Если бы Вы знали, как я ждала нашей первой встречи, как волновалась. Ведь я уже знала, что мы вместе будем сниматься в фильме “Первая любовь” по Тургеневу. Как я готовилась! И вот нас познакомили и посадили в “рафик”, чтобы ехать на конную тренировку. На данный момент и, как оказалось потом, на длительный срок другой машины не было. И в этом гремящем, трясущемся автомобиле ОНО и произошло. Я попыталась наладить контакт, но в Вас, наверное, вселился бес – Вы так ерничали, что у меня вся храбрость пропала, мысли запутались и слова. И я замолчала надолго. Только думала уже о том, что провалю роль, испорчу фильм или даже, что меня заменят другой актрисой, так как про любовь с этим человеком я сыграть не смогу. Конец всему.

Во время конных тренировок вы все время говорили: хочу ехать впереди. А тренер объяснял, что ваш конь ведомый, а у меня – ведущий, и не может ведомый ехать впереди.

– Так поменяйте мне.

– Но у нее должен быть белый конь. Не могу я поменять, это режиссерское решение.

Эти дни были бы просто пыткой, если б не мой конь Гиацинт и наш тренер. И потом уже, когда мы подружились, я спросила:

– А чего вы были такой противный тогда?

И вы со смехом рассказали, что стеснялись своего вида в тренировочных брюках, синих таких, тонких, вам казалось, что у вас на боках есть жирок и во время езды он трясется, а я это вижу.

И вот наступил первый съемочный день. На мне костюм амазонки (похоже на картину Крамского «Незнакомка»), безумно красивый, только проблема в головном уборе – по моде того времени на голове должен быть цилиндр, обвязанный длинным-длинным газовым шарфом, который во время скачки обязан красиво развеваться, а из-под цилиндра вдоль лица – свисать локоны. Но так как цилиндр плохо держался во время езды, мои длинные волосы завязали в узел и пришпилили к нему, а локоны – уже отдельно – прикрепили к полям цилиндра. Конструкция сложная. Поэтому в ожидании определенного режима – это особое положение солнца и самое выгодное освещение, гример попросила меня «не скакать и не прыгать», а встать в тень под деревом и, не дай бог, зацепиться за ветку, иначе я сорву целый день съемок. Ведь восстанавливать это все – минимум час, а режим, которого мы ждали, очень короток, как закат. И я послушно встала под деревом и наблюдала, как группа готовится к съемке. Смоктуновского также устроили где-то в тени. И вдруг я чувствую, что меня кто-то дергает за трехметровый шарф. Но так как вся группа у меня на глазах, кроме Иннокентия Михайловича, я и сказала:

– Иннокентий Михайлович, осторожно, Вы, кажется, наступили мне на шарф.

Тишина. Вдруг еще раз дерг, но очень сильно. Я закричала:

– Иннокентий Михайлович! Мой шарф!

А повернуться не могу, так как боюсь вообще все разрушить. И вдруг из-за кустов появляется Смоктуновский. Сначала выражение лица у него становится странным, а потом он начинает хохотать так, что заваливается за куст. Конечно, я обернулась. В метре от меня оказалась огромная голова лося с рогами, как дерево, который мирно и доброжелательно жевал мой алый шарф. Естественно, и шарф, и цилиндр с локонами остались где-то там, а меня просто смело. Вернее, мы с лосем оба испугались и разбежались в разные стороны. Слава богу, успели вовремя все восстановить, и первая съемка состоялась. После этого казуса мы с Иннокентием Михайловичем подружились. И он признался, почему так ерничал в первые дни. Оказывается, стеснялся своего обтягивающего костюма.

Однажды Смоктуновского привезли на съемку с Питерского поезда. А снимали долго – полторы смены. И когда закончили, оказалось, что поесть в своей гостинице он уже не успеет. Тогда я позвонила родителям, все объяснила и пригласила его к нам на обед-ужин. Дома накрыли стол в честь голодного Иннокентия Михайловича – с особенной папиной селедкой и графинчиком водки. Папа готовил селедку просто, но очень вкусно. И не успели мы к ней притронуться, как Смоктуновский почти всю съел. Сидит и приговаривает: мне так стыдно, так стыдно…

И потом, уже после «Первой любви», когда он был в подвешенном состоянии – вроде еще в Ленинграде и в то же время в Москве, – иногда раздавался звонок:

– Это Кеша, я приехал.

– Селедочка есть.

– Водочка при мне.

Это стало нашим паролем. Я ходила к нему на съемки «Чайковского», то есть наша дружба не меркла. Иногда из гостиницы он звонил и просил поставить пластинку, маленькую такую, с французской песней, не помню, кто пел. Я ставила и клала рядом телефонную трубку. Он слушал, благодарил и просил еще раз. Я опять ставила, он говорил:

– Спасибо, все в порядке.

Однажды я шла в театр им. Маяковского, где тогда работала, играть «Два товарища» и у входа увидела Иннокентия Михайловича в шляпе, похожей на поганку, о чем я ему незамедлительно сообщила. А он в ответ закружил меня в вальсе прямо на тротуаре на глазах у зрителей, собиравшихся на спектакль. После вальса нам аплодировали.

Прошло время. Иннокентий Михайлович переехал в Москву, играл в Малом театре в спектакле «Царь Федор Иоанович», на который я несколько раз пробиралась инкогнито, он об этом не знал. И вдруг звонок:

– Ира, ты ведь мхатовка, мне нужна твоя помощь.

– Чем могу – помогу. А в чем дело?

– Меня приглашают на сбор труппы во МХАТ, мне нужна поддержка – ты же всех там знаешь.

Мы договорились встретиться внутри, сразу при входе. Я пришла заранее. И вдруг навстречу мне улыбка, как в «Берегись автомобиля». И мы пошли. Он очень крепко держал меня за руку. Я со всеми здоровалась, очень радовалась и только спустя некоторое время заметила, что Иннокентий Михайлович одет в шерстяной спортивный костюм и кеды, а коленки у брюк потрясающе вытянуты. Так мы и ходили по МХАТу, скованные цепью, – он не разжимал свою железную хватку. Такая вот странная дружба. Я соучастница его странностей.

Когда-то в студенческие каникулы я поехала в Ленинград и узнала, что в БДТ идет «Идиот». Тогда можно было купить входной билет за 40 копеек. Я вошла и стояла на самом верху. Посмотрела два спектакля. А потом приехала еще на два. Недавно я где-то прочитала, что у него были очень неровные спектакли, но меня потрясли все четыре. И, естественно, наши творческие разговоры с ним я сводила на «Идиота». А самое интересное, что он тут же заводился, волновался и говорил, говорил…

Он сказал однажды, что Учитель, то есть Товстоногов, ставит спектакли-полотна, а с актерами занимается Роза Сирота. Прорабатывает роли как сорежиссер. После одной фразы Иннокентия Михайловича: «Если б после нашей «тропиночки» меня подвесили на люстру, я бы все равно был князь Мышкин», – я начала расспрашивать, что за «тропиночка». Ведь я окончила студию МХАТ и систему Станиславского изучала. Преподавали ее удивительные мастера и очень серьезно преподавали. А в том, что он рассказывал, было нечто особенное, другое, может быть женское, а как я знаю, логика мужчины и женщины разная и не только логика.

Короче, я узнала совсем новое. Правда, пытала я Иннокентия Михайловича очень долго, но что-то протоптала по «тропиночке». А чтобы было понятно, «тропиночка» – это не слова, не движения, а совсем другое. То, что происходит внутри персонажа. Ведь у каждого человека есть внешняя жизнь и внутренняя. Актер трогает только чем-то внутренним (конечно, кроме комедии). Это закон сцены. Премьерный спектакль срывать нельзя, зрители не виноваты, а у тебя температура под сорок, надо играть. До спектакля ничего не помнишь, потом выходишь на сцену, играешь, а потом из зала получаешь такую энергию, что можешь сыграть еще пару спектаклей и никакой температуры. Что это? Их «тропиночка».

***

Мой холм. Вот так я почему-то восприняла его впервые, когда увидела: огромный холм, столетние липы, сирень и три дома наверху, внизу – луга и лес (правда, потом нашелся и четвертый дом, заросший и заброшенный). Мечта! Именно такое место я искала. Но когда я мечтаю – я много придумываю, а здесь уже больше десяти лет, не надо придумывать, только смотреть и видеть.

Каждый вечер закат такой, которого никогда в жизни не было. Или четырехэтажный туман (потому что «сверху видно все») или вдруг такой туманище, что на крыльце не видно собственную руку. А то вдруг из-за леса луна красная и в полнеба, даже сначала страшно, потому что не понимаешь, что это: пожар? Война? НЛО? Или в конце концов – конец света? А просто Луна. Или такой звездопад, что автоматически закрываешь голову руками. Но это ночь…

А днем, вместо того чтобы что-то делать, а делать надо и много, сидишь на своем олимпе и крутишь головой, потому что на 360 градусов – красота, которая каждую минуту меняется. Даже погода здесь персональная: вокруг ливни, а у нас на холме – засуха, или наоборот – хочется солнышка, и оно везде на огромном небе, а у нас – многодневный дождь. Воистину волшебный холм! Или, как сказал мой папа, вихревые потоки. Да какая разница! А однажды вдруг появились сразу три радуги. Но пока я млела от красоты, а потом бегала за фотоаппаратом, на фотографии осталось только полторы радуги прямо над домом, но все равно потрясающе. Писать об этом можно бесконечно, но, как всегда, есть и другая сторона медали.

Да, я искала безлюдное дикое место и нашла, но я же дачница, а есть люди, которые живут постоянно в этих умирающих деревнях. Не хочется о грустном, но очень больно и потому пишу. Молодежь уезжает, а старики никогда. Среднее поколение, привыкшее вкалывать за трудодни, потеряло их вместе с колхозами и совхозами и само потерялось. Мужики – сильные, красивые, всё умеющие – стали спиваться, и чтобы хоть как-то выжить женщины взвалили на свои плечи подсобное хозяйство. Мне нравится, что нет суеты, безлюдье, бездорожье, но за нашим холмом под названием Калинино есть еще две деревни, а потом только леса. Так вот, зимой старики из этих деревень, чтобы купить в магазине (единственном на все деревни) хотя бы хлеб, должны два-четыре километра добираться на лыжах, а иначе – разве что на дельтаплане.