Ироды

Но вот и Милина. Чуть больше Хорто и вся распласталась вдоль шоссе, протянувшемуся у самой кромки моря, одетой в камень. Так что можно было спуститься на две-три ступеньки, искупаться и тут же сесть за столик ресторана и роскошно пообедать, что мы и сделали. Побродили по улочкам, полюбовались прекрасным православным храмом, купили карту Греции, кое-какие сувениры, но неизменно ноги приводили нас к морю, от которого невозможно было надолго оторваться.

Обратно идти не хотелось, надо было переждать жару. А тут как раз носатый молодой грек впрыгнул в свою моторку “Анастасию”, которая покачивалась среди множества других лодок, и стал тихо отгребать от берега. Уловив наши завистливые взгляды, он не торопился и явно ждал чего-то. Мы не выдержали, извинились и хитро спросили, как нам добраться до Хорто. Он с готовностью показал на “Анастасию”, подкатил ее к берегу, и вот мы летим по воде с бешеной скоростью, кричим на английском что есть мочи от ощущения счастья: “Да здравствует Греция! Да здравствуют греки! Греция – прекрасная страна!!!” На что он согласно кивал, улыбаясь, и только в конце пути, причалив в Хорто, поинтересовался, не англичане ли мы. От русских такого поведения он явно не ожидал. И когда мы, желая расплатиться, спросили его: “Сколько?”, свое отношение к русским он выразил, решительно ответив: “Никогда!”

Спать в Греции мне казалось преступлением. В шесть часов утра я была уже у моря. Старый рыбак в лодке у берега распутывал из сетей рыбу, которую уже успел наловить, и кидал ее старухе в клеенчатом переднике. То он, то она время от времени обращались ко мне по-гречески. Видя, что я ни бельмеса не понимаю, старик спросил: “Итальяно? Джёман?” Я отвечаю: “Роша”– так они называют Россию. Он спросил с видом знатока: “Роша Украйна?” Я: “Роша Москау”. Они, кивая в знак того, что как же, знают, несколько раз повторили друг другу “Роша Москау”. И пока старуха относила рыбу в дом, лукавый старик сумел на пальцах предложить мне в 10 часов покататься с ним на лодке, и даже показал, куда он меня повезет и как там прекрасно нам будет плавать. Вот это старик!

По поводу жестов еще один случай: вчера вечером проходящему во дворе владельцу гостиницы постоялец безуспешно долго пытался сказать, что у него в номере кончилась туалетная бумага. Что русского, что английского хозяин не понимал. Парню пришлось перейти на выразительный язык жестов, что вызвало всеобщее веселье и долгожданное взаимопонимание.

Мы сидим в ресторане “Амбросиа” и пьем отличное греческое вино Кава 1989 года, закусываем креветками, ягненком, тушенном в лимоне и каком-то соусе, и смотрим на корявые палки молний, врезающиеся в холмы на противоположной стороне залива, поскольку невинный вначале дождь перешел в грозу. Внизу под нами молодые греки веселой стайкой высыпали на волны, и до нас долетают их радостные крики.

Картина перед глазами поминутно меняется. Вот холмы за заливом постепенно одеваются туманом, их контуры тают в дымке, вот их совсем не видно, сплошная сизая пелена над морем, но через минуту-другую край неба впереди светлеет, становится видимой первая гряда холмов, потом вторая, третья, и вот уже полностью прояснились знакомые очертания. Пусть гроза продолжается, и дождь, утихнувший было, принимается жарить вновь и опять затихает и возобновляется, но золотая полоса неба ширится от горизонта, растекается все дальше и дальше. Мудрая природа, умыв и напоив все вокруг, позволит своим неразумным детям выползти из укрытий, подставить горячему солнышку намокшие спины, плечи, головы, обласкает и приголубит всех.

Музыкальные вечера проводились и в деревенском музее. Сюда на концерты почти каждый вечер собирались местные жители, заезжие туристы и участники фестиваля. Большой длинный зал музея не имеет потолка как такового, потолком служит внутренняя поверхность крыши, перетянутая стропилами. Толстые желтоватые балки кажутся отполированными. Рельефные каменные стены внизу на полтора метра обшиты узкой вертикальной доской, покрытой светлым лаком. Белый лакированный пол кажется сделанным из карельской березы. По стенам развешаны картины, выполненные в наивной манере, из которых мне понравилась одна: изображен старый грек без руки, на поводке пасущий в лесу рыжую с белыми пятнами свинью, которая гуляет на задних ногах.

Постепенно нарядные зрители заполнили зал. Хадзиникос извинился, что долго будет говорить по-гречески и по-английски, и меньше по-русски, поскольку русская публика более остальных подготовлена к восприятию классической музыки. Что ж, неплохое начало.

Концерт начался с “Фантазии” Шумана в исполнении американского пианиста. Деревенский рояль звучал прекрасно.

Было удивительно сознавать, что из разных точек земли люди съехались сюда, в небольшую отдаленную от столицы деревню, пришли в этот зал, слушают музыку Шумана. А ведь живут за тысячи километров друг от друга, говорят на разных языках, имеют совершенно различные традиции, уровень жизни, культуры, образования. И вот здесь вместе сидят в маленьком на двести мест зальчике, и эта музыка что-то делает с их душами – ласкает, будоражит, успокаивает, извлекает из памяти множество разнообразных чувств. Меня поразила мысль – выходит, что мы все одно и то же?! В сущности? Получается, что так.

Выступление американской певицы Гаэлин Саборы на меня впечатления не произвело. Может быть оттого, что я все еще находилась под гипнозом удивительного пения нашей певицы Хиблы Герзмава, которое мне удалось послушать в Москве? До того мне еще не приходилось слышать такой поразительный по красоте голос, наслаждаться необыкновенной чистотой интонации, восхищаться профессионализмом, всем тем, что делает певицу прекрасной, любимой, известной. Что же касается американки, то она пела довольно нежно, но даже я могла заметить, что она расходится с пианистом, шумно набирает воздух, что ей совсем не даются низкие ноты. Весь голос булькал в ее больших щеках.

Хотя, впрочем, это я чересчур. Пусть поет женщина. Но милосердная публика терпеливо выдержала затянувшееся пение и аплодировала искренне.

Вечером у скрипачки нашего оркестра отмечали день рождения. Двое парней – трубач Илья и валторнист Миша – нарядились римскими патрициями, в тогах из простыней и в лавровых венках приветствовали нас сдержанным поднятием руки. Правда, у одного патриция вместо руки оказался протез, под который он приспособил детские грабельки и все норовил ими по громкому требованию повеселевшей от возлияний публики почесать имениннице спинку.

Совсем поздно, вернувшись в свою гостиницу, я очень хотела присоединиться к моим соседкам из Голландии, которые беседовали у меня под окном, попивая кофе. Но проклятое косноязычие, вернее, незнание языка, который я много лет “изучала”, не позволило вклиниться в их разговор и дальше худо-бедно изъясняться.

А ведь очень хотелось рассказать им, как мы живем, чтобы они не думали, что у нас ходят медведи по улицам, а все мы носим исключительно шапки-ушанки и тулупы. Хотелось рассказать, что наши ребята – отличные музыканты, веселые и остроумные люди. Что наша Россия – слегка приболевшая матушка, которая, без сомнения, скоро выздоровеет, потому что у нее могучий организм от природы и в ней заложены великие силы. И хотя многие бегут из России, ей от этого хуже не будет. Да, сейчас уровень исполнительского искусства снизился, но это все временно, появятся новые люди, новые таланты, их в России на душу населения больше, чем где бы то ни было. Это абсолютно точно, это проверено.

Но вернемся к Хорто. Греческий альтист Димитрис предложил нашим ребятам сыграть вместе флейтовый квартет Моцарта. Они сели попробовать, и родилось чудо. Все сбежались послушать, даже из соседних домов. Было такое впечатление, что они вместе играли много-много раз. Димитрис сказал, что это чудо сотворила музыка Моцарта, и, конечно же, он был прав. Сами музыканты с удивлением обнаружили, что трехчасовая репетиция пролетела несколькими минутами.

Вечером того же дня в деревенском театре при большом стечении народу состоялся очередной концерт. Программа включала музыку Нильсона “Гелиос” в исполнении российско-греческого оркестра, концерт для двух гитар и камерного оркестра Вивальди, романсы Рахманинова в исполнении греческой певицы, концерт Мендельсона, который с нашим оркестром играла 14-летняя армянская скрипачка. Завершился концерт 1-й симфонией Сибелиуса в исполнении составного российско-греческого оркестра.

На мой взгляд, лучше всего прозвучали русские романсы, хотя на фоне стрекотания цикад, шелеста листвы и шуршания ветра сопрано звучит несколько необычно. Но публика отдала свои симпатии оркестру и юной скрипачке. Сами оркестранты своим исполнением остались недовольны, но известно, что настоящие музыканты бывают иногда излишне требовательны к себе. Хорошее вино в ночном ресторанчике слегка исправило упавшее было настроение, а греческие блюда с большим количеством перца вообще переключили внимание от этой темы.

Удивительные закаты в Греции. Желтое, красноватое, алое и изумрудное море, фиолетовое, пепельно-синее небо и стремительно падающий, быстро меняющий очертания по нижнему краю оранжевый с синевой потухший диск солнца. Добавьте сюда кружева аспарагуса, растущего здесь кудрявым деревом, через которые смотришь на эту картину, и вы поймете, что если бы вся прелесть Греции заключалась только в этом, то и тогда стоило бы ехать за тридевять земель, чтобы не пропустить эти мгновения.

Понятно, что повсюду на земле можно увидеть не менее прекрасные закаты и восходы нашего солнца, не одной Греции оно светит, но для северян южное очарование такого вечера подсознательно окрашено всплывающими из памяти стихами, живописными полотнами, музыкой, волшебными сказками, собираемыми как бы просто так, про запас, до поры нашим чутким восприятием жизни, и лишь теперь, на отдыхе, когда голова и душа не обременены будничными заботами, силою приятных обстоятельств отодвинутыми на задний план, на потом, глаза отрываются от земли под ногами, душа распрямляется, выставляя на поверхность то огромное знание, которое копилось на протяжении жизни, навстречу морю, закату, этому чудному вечеру и ночному небу.

Поначалу в Хорто вызывало беспокойство то обстоятельство, что там по утрам в рупор произносят какое-то объявление или предупреждают о чем-то, да так громко и строго, как будто везут контейнеры с ядерным топливом и просят всех разойтись по домам подобру-поздорову. Оказалось, немного не то. Это торговцы арбузами на своих машинах, в основном хондах и сузуках, проезжая по деревне, объявляют о своем товаре. Так же хозяева развозят лук, картофель и другие овощи и фрукты. Вот тебе и ядерное топливо.

Занятия по мастер-классу струнного квартета вела мадам Морган из Франции. Замечания она делала только на французском языке. Димитрис же переводил их нашим ребятам на английский. А если у них возникали какие-то вопросы, перевод происходил в обратном направлении. Но жесты, мимика, экспрессия и обаяние мадам Морган делали порой перевод ненужным.

Мне, однако, показалось странным, что она не знает английского языка, хотя, быть может, это принципиально. Ведь французы ревниво оберегают свой язык, свою культуру от надвигающегося американского поп-монстра.

Мадам осталась очень довольна игрой наших ребят и предложила им сыграть этот квартет на одном из фестивальных концертов, что они и проделали в один из вечеров с большим успехом, повторив этот квартет на бис.

Удалось мне побывать на репетиции исполняемого совместно с греками концерта для трубы и струнных Торелли. Странное на взгляд новичка сочетание инструментов оказалось удивительно приятным. Мягкий, нежный голос трубы гармонично ложился на бархатные звуки виолончели, альта и скрипки. Хотелось слушать еще и еще, но нас ждали автобусы, и надо было всем срочно отправляться в город Волос, где должен состояться концерт. Ребята шутили, что, когда приедут русские, Волос встанет дыбом.

Приехали вечером, когда Волос был весь в огнях. Уютный небольшой театр еле уместил на своей сцене пятьдесят музыкантов. Концерт начался вступительным словом Хадзиникоса и прошел успешно: музыка Сибелиуса и исполнение понравились слушателям. Хадзиникосу и музыкантам долго аплодировали. Дирижер был очень доволен таким вниманием соотечественников, благодарно кланялся и излучал счастье.

Но вот настала пора уезжать, фестиваль окончился. Последняя ночь в Хорто. Никто не спит. Греки с нашими ребятами обмениваются адресами, бродят по деревне, заглядывают во все ресторанчики, прощаются.

В семь часов утра автобус на Афины. Лица едет с нами. Погрузили вещи, инструменты и – в путь. Взгляд старается все увидеть, запомнить.

Ударник Максим вышел к водителю, повернулся к нам и сказал благодарное слово всем музыкантам, грекам, нашим спонсорам, которые организовали этот фестиваль. Дело кончилось объятиями и поцелуями.

А мы все едем и едем… Несколько раз мы видели Хорто, когда автобус менял направление, набирая высоту на холмах. Сначала это были его последние дома, потом нам представилась почти вся деревня, утопающая в зелени, и в последний раз мы увидели между огромными холмами маленький треугольничек домиков, прилепившийся длинным основанием к берегу залива. Печаль расставания смешалась с радостными впечатлениями проведенного в Хорто времени, и было непросто это пережить.

За окнами пшеничные поля на срезанных вершинах холмов, бесконечные оливковые рощи, огороды, и так почти шесть часов езды.

Пригороды Афин встретили нас прекрасными коттеджами. Лица села к микрофону и объясняла нам по ходу, где что. Вот стадион, где в 1896 году возобновились Олимпийские игры, вот здание парламента, вот университет, где наша Лица учится на юридическом факультете.

Разместили нас в двухместных номерах гостиницы “Декарт”. Было воскресенье, 14 часов. Завтра утром улетаем в Москву. Наша задача попасть в Акрополь, который сегодня закрывается в 15 часов. И мы с этой задачей справились. Бегом вверх по афинским улицам, бегом мимо километрового вещевого рынка, где в сутолоке людей и машин можно было легко затеряться. Все выше, выше, сердце уже стучит где-то в горле. Но как только увидела огромные колонны Парфенона, как только ступила на священные камни Акрополя, отполированные миллионами ног, забылось и то, что невозможно дышать от беготни и жары, что блузка прилипла к спине, и что пот в три ручья, и что ноги до крови стерты пылью, попавшей в босоножки, и что некуда спрятаться от солнца.

Успели только ахнуть – вот они, кариатиды! – посмотреть на открывающийся отсюда вид на город, постоять в тени древних колонн, как резкие свистки служителей погнали нас вон к выходу, не давая отдышаться, подумать, проникнуть мысленно в толщу веков. Увы, пришлось оставить все это на потом. А сейчас вместе с тысячами других туристов, старых и молодых, белых, черных и желтых, в шортах, рясах, сутанах, туниках, сарафанах, с детьми, внуками, вместе со всей этой пестрой массой нехотя перетекать от площадки к площадке вниз, подгоняясь пронзительными свистками вежливого персонала: “Пожалуйте на выход, господа”.

Остаток дня пролетел быстро. Купила себе шубу, ажурную, как бы связанную крючком клеенчатую скатерть, сувениры.

Вечером улица Плутарха – огромная крутая лестница – привела нас к фуникулеру, который еще дальше взбирался почти вертикально, и мы поднялись, наконец, на смотровую площадку самой высокой точки Афин. Трудно передать, что открылось нашему взору: огромный город где-то внизу, весь в мерцающих разноцветных огнях, обозначающих проспекты, улицы, площади, потоки машин. И так во все стороны. А мы, внезапно онемевшие, стоим наверху и с поднебесной высоты смотрим на таинственное, непостижимое творение рук человеческих.

Последнее утро в Греции. Собираемся, грузим вещи в автобус, укладываем инструменты. Лица здесь. Фотографируется со всеми, ее целуют, обмениваются адресами, звучат последние прощальные фразы. Я сижу в автобусе. Мне из окна видно, как Лица еле сдерживает слезы, улыбается, по ее лицу время от времени пробегает то ли тень, то ли судорога. Увидев в автобусе кого-то еще, она вновь вспыхивает, что-то кричит, машет рукой, делает какие-то знаки… Отвернувшись от всех, я вытираю мокрые глаза.

1994 год

За двумя морями

В июле 1997 года путевку в Египет я купила в турфирме в самом центре Москвы у приветливой девушки, которая на мой вопрос о классе отеля ответила: “Звездочек где-то между тремя и четырьмью”. Удивившись новой категории отеля, но удовлетворившись ценой путевки, я отправилась в Египет.

В самолете Москва—Хургада в салоне для некурящих было полно детей. Одиннадцатилетнему парнишке, сидящему прямо за мной, весь полет было плохо, его тошнило. По радио объявили, что нужен врач. Мать у всех просит активированный уголь. Мой молодой сосед сострил: “Тут надо шахтера вызывать, а не врача”. Сам он хирург-офтальмолог, однако сейчас работает по сбыту автомобильных запчастей. Жалеет о том, что не удалась врачебная деятельность, но ему с семьей на зарплату 200 тысяч рублей не прожить.

Летели 4,5 часа, плавно приземлились. Несмотря на сильный ветер, раздувающий юбку парусом, прямо на трапе пахнуло жаром, температура плюс 34 градуса. В аэровокзале формальности сведены до минимума: заполнила карточку прибывшего, в паспорт наклеили визовую марку, шлепнули рядом печать и пропустили в зал, где выдают багаж. Таких чемоданов, как у меня, на конвейере крутилось несколько, и лишь то, что я предварительно начертила фломастером под ручкой большую букву “Л”, помогло мне избежать неприятности – схватить чужие вещи.

Из прохладного аэровокзала уходить в жару не хотелось. Кое-как добежала до микроавтобуса с кондиционером. Практичный гид-египтянин по имени Мустафа на ломаном русском языке сразу выдал самые, по его мнению, необходимые нам сведения: курс доллара – 3,39 египетских фунта, один грамм серебра стоит 1-2 фунта, золота – 10-12 долларов.

Город Хургада молодой, ему всего 20 или 12 лет – точно не разобрала, еще не привыкла к акценту нашего Сусанина. Прежде это был рыбацкий поселок, здесь также жили британцы, которые искали нефть в этих местах. Сейчас город протянулся более чем на 20 километров вдоль моря. Население – 200 тысяч человек.

В Хургаде дождей не бывает. Иногда небо нахмурится, проплывут облака, тем дело и кончится. В прошлом году один раз шел дождь – город понес огромные убытки. В 20 километрах к северу находится самая большая каменоломня Египта, где во времена владычества римлян добывали ценный камень порфир.

Теперь египтяне здесь, в голой пустыне, стали строить отели, шикарные и простенькие, для привлечения туристов с разными кошельками. Большинство неприхотливых россиян, выбравших для зарубежной поездки Египет, откликнулись именно на отели типа между “тремя и четырьмью” звездочками. Поначалу им было уже достаточно того, что это Африка, что жара под пятьдесят, что выйди из отеля – и вот оно, море, с теплой прозрачной водой, что кругом иностранцы. Это потом они будут возмущаться, если им вовремя не поменяют полотенца или постельное белье, будут требовать встречи с хозяином и отстаивать свои права.

Дорога к отелю ужаснула, настроение упало: никакого города, кругом большая стройка, вдоль дороги кучи строительного и бытового мусора, постоянно дующий сильный ветер гоняет пластиковые бутылки, пакеты, обрывки бумаг. Земли нет – одни желтые камни, песок… Ни кустика, ни веточки, и надо всем этим – жаркое густое марево.

Дорога вьется вдоль берега. Прежде отели строили лишь на дальней от моря стороне дороги, а теперь все ринулись застраивать сам берег. Более того, купив землю для строительства, отхватив кусок берега, хозяева стали возводить по краям этого куска насыпи, уходящие далеко в море, и на них строить бунгало, навесы, кафе, пляжные грибки с крышами из засохших пальмовых листьев. Так что отели, стоящие за дорогой, оказались отодвинуты далеко от воды. И теперь они заключают договоры с владельцами прибрежных отелей на использование их отдыхающими пляжа этого отеля-паразита, присвоившего берег. Местные говорят, что скоро эти насыпи дойдут до середины моря, благо оно здесь довольно мелкое, а камней хватит, чтобы вообще все на свете засыпать. Если прежде здесь один квадратный метр прибрежной земли стоил один или два доллара, то теперь, с развитием весьма выгодного туризма, – 250 долларов.

Едешь мимо этого мусора, мимо лачуг, мимо простых, обыкновенных домов, мимо рядовых, иногда неплохих на вид строений – и вдруг среди всего этого неустройства покажется сказочный дворец великолепной арабской архитектуры, отель высокого класса, сверкающий, нарядный, с большими окнами, золотыми украшениями, ухоженной территорией вокруг, с пальмами и цветами. Как будто павлин залетел в стаю бесхвостых кур.

Я сижу на бережку Красного моря в тени от стенки из плетеной соломы, отделяющей пляж соседнего отеля. До меня долетают брызги волн, бьющихся о прибрежные камни, и приятно обдувает ветер, позволяя спокойно переносить мне, северному жителю, сорокоградусную жару. Но в море идти не хочется – уж очень много на воде взбитой ветром со дна грязи. Плавать я не большой мастер, даже, можно сказать, не умею, далеко не уплыву, так что мой удел – бултыхаться среди этого мусора.

Что же такое это Красное море? Пока не знаю. Сразу за песчаной косой и прибрежными камнями – салатного цвета пояс с белыми барашками волн, за ним восхитительное изумрудное пространство, кое-где перечеркнутое синими полосами, постепенно переходящее в сплошную черно-синюю даль, где у самого горизонта розовеют кажущиеся отсюда невысокими горы.

Номер в отеле мне не понравился. Маленький, окно “упирается” в соседнюю стену, расположенную в двух метрах от моего окна. Кондиционер не работает. Единственное привлекательное место – потолок в виде высокого купола с четырьмя узкими не застекленными бойницами по 4 сторонам.

От отчаяния, что придется две недели провести в этой каморке, пошла в рецепшен, где стала врать, что я художница и хотела бы по утрам видеть перед глазами море. И – о чудо! – мне номер поменяли, правда, запросили 10 немецких марок, которые тут в большом ходу.

Новый номер располагался на втором этаже – огромный, комната метров 50 с балконом, с которого как утром, так и в любое другое время можно любоваться морем, правда, для этого надо свеситься с балкона далеко вперед и вытянуть что есть мочи шею, так как прямой обзор затрудняют вышеописанные купола. Но это намного лучше прежнего.

Из окна, смотрящего на дорогу, видно, как по шоссе в сторону белой, состоящей из кубических конструкций, виллы, пристроившейся поодаль на невысоком холме, не торопясь идут два худых египтянина в чалмах и длинных до щиколоток холщовых рубашках и несут на плечах большие прозрачные бутыли с водой. Время от времени изнутри к чугунным воротам особняка подходит привратник, вяло помахивая метлой. На крыше – спутниковая антенна. Больше ничего не видно. Кто там живет? Есть ли женщины, дети? Мустафа сказал, что у богачей сейчас в моде приглашать в качестве домоправительницы француженку, которой платят большие деньги.

Удалось выпросить телевизор. Пришлось сказать, что я очень люблю египетскую музыку, что было недалеко от истины, так как меня всегда привлекала любая народная музыка. Оказалось, что египтяне питают пристрастие к пышным красавицам: все дикторши, героини всех спектаклей были именно такими – пухленькими, черноволосыми, кареглазыми с белой нежной кожей и сочными яркими губами.

На ужин предложили овощи, кусок курицы, макароны и на десерт кусочки арбуза. От Африки я ожидала чего-то более экзотического, типа жареных личинок или маринованных жуков. На завтрак тоже все знакомое – хлеб, сыр, хлопья, молоко и масло. Правда, в один из дней в числе других блюд на обед подали барракуду (а может быть и не барракуду вовсе). Шеф-повар в белом халате, накрахмаленном колпаке и в красном шарфе на шее гордо стоял возле овального блюда с огромной рыбой, украшенной соусами и зеленью, и лопаткой отделял каждому кусок, на который тот указывал. Что там курица! Мясо таяло во рту.

В городе на первый взгляд везде беспросветная бедность. Еще бы: 96 процентов территории страны – пустыня с невероятной жарой. В таких условиях трудно жить богато. А грязь, по-моему, оттого, что работают горничными и убираются везде – на улице, в номерах – мужчины. Ну как может мужчина убраться? Размазать грязь равномерно – это да, а навести чистоту – вряд ли. Тут мужчины и официанты, и повара, и экскурсоводы, и продавцы, и начальники. Женщин совсем не видно.

Экскурсия в Каир, стоимостью 80 долларов, началась в 2 часа ночи. Потратить такую сумму я решилась по многим причинам, первая из которых – это то, что 500 километров будем ехать по египетской земле, и можно будет за шесть часов посмотреть, что это за страна, какая тут земля, какие будут встречаться поселения, люди, повозки, строения. Хотелось увидеть Каир и Нил. Когда еще доведется побывать в Африке? И, наконец, предел мечтаний – пирамиды, Сфинкс и Каирский Национальный музей. Огорчало, что едем ночью – что-то увидеть удастся лишь под утро.