Выбор крови

Тромбоциты (PLT): 18 x 10⁹/л (Норма 150-400) – КРИТИЧЕСКАЯ ТРОМБОЦИТОПЕНИЯ (Риск спонтанных кровотечений)

Лейкоциты (WBC): 1.4 x 10⁹/л (Норма 5.0-12.0) – ТЯЖЕЛАЯ ЛЕЙКОПЕНИЯ (Практически нет иммунитета)

Нейтрофилы (Абс): 0.5 x 10⁹/л (Норма 1.8-7.0) – КРИТИЧЕСКАЯ НЕЙТРОПЕНИЯ (Высокий риск смертельных инфекций)

Остальные показатели – гематокрит, СОЭ – тоже были катастрофически низкими или высокими, подтверждая картину. Лейкоцитарная формула показала почти полное отсутствие зрелых клеток – костный мозг не производил ничего. Эмили почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она знала, что будет плохо, но не настолько. Эти цифры были не просто отклонением от нормы. Это был приговор. Организм Лили фактически лишился защиты и жизнеобеспечения. Одна случайная царапина, один контакт с банальной простудой – и катастрофа. Она подняла глаза на отца. Он смотрел на нее, затаив дыхание, читая ужас на ее лице.

– Эмили? – его голос был хриплым шепотом. – Что там?

Эмили не могла говорить. Она молча протянула ему листок. Джеймс схватил его, его взгляд метнулся по строчкам. Он не был врачом, но жирные красные цифры, стрелки вниз и страшные слова «низкий», «очень низкий» кричали сами за себя. Он увидел «Гемоглобин: 62». Помнил, что у Лили в прошлом году был 120. Упал вдвое. «Тромбоциты: 18». Значит, любое кровотечение не остановится. «Лейкоциты: 1.4». Иммунитета нет.

– Боже… – вырвалось у него. Листок выпал из ослабевших пальцев, плавно опустившись на пол. – Боже правый… Это… это конец? Она… она умирает? Прямо сейчас? – Его голос сорвался на крик, полный животного ужаса. Он вскочил, уставившись на спящую Лили, как будто видя ее впервые в свете этих цифр. – НЕТ! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

– Пап, тихо! – резко прошептала Эмили, хватая его за руку. – Ты ее разбудишь! И напугаешь! – Ее собственная паника сменилась яростной решимостью. Она должна была взять контроль. Сейчас. – Она не умирает прямо сейчас. Но она в критическом состоянии. Эти цифры… они означают, что ей нужна помощь. Срочно. Прямо сейчас. – Дверь открылась, и вошла доктор Шоу. Ее лицо было серьезным, взгляд сразу перешел на листок на полу, потом на Джеймса, который стоял, дрожа, с лицом, искаженным горем, и на Эмили, сжимавшую его руку с белизной костяшек.

– Вы видели результаты, – это было не вопросом. Доктор Шоу подняла листок, бегло просмотрела его еще раз, хотя, очевидно, уже знала все. – Да. Подтверждается тяжелейшая панцитопения. Глубокая анемия, критическая тромбоцитопения, тяжелая нейтропения. Клиническая картина и эти данные… они не оставляют сомнений в остром угнетении костномозгового кроветворения. Аплазия – наш основной диагноз, хотя гистология подтвердит его завтра.

– Что… что делать? – выдохнул Джеймс, обессиленно опускаясь на стул. Слезы текли по его лицу, но он уже не пытался их сдержать. – Спасите ее. Пожалуйста.

– Мы начнем немедленно, мистер Харпер, – голос доктора Шоу был спокойным и твердым, как скала в этом море паники. – Лили нуждается в срочном переливании эритроцитарной массы, чтобы поднять гемоглобин и улучшить доставку кислорода. И в переливании тромбоцитарной массы, чтобы снизить риск кровотечений до минимума. Сейчас. Здесь, в дневном стационаре. Потом мы госпитализируем ее в отделение гематологии. Ей требуется изоляция, постоянное наблюдение и начало терапии.

– Переливание? Сейчас? – Джеймс посмотрел на Лили. Она такая маленькая, хрупкая. Вливать чужую кровь…

– Да. Это жизненно необходимо. Без этого ее органы страдают от гипоксии, а любой ушиб или даже кашель могут вызвать внутреннее кровотечение, которое мы не сможем остановить, – объяснила доктор Шоу жестко, без прикрас. – Эмили, ты понимаешь процедуру?

– Да, доктор, – кивнула Эмили, заставляя свой голос звучать ровно. – Контроль группы и резуса, биологическая проба, медленное введение под контролем жизненных показателей.

– Хорошо. Поможешь медсестре подготовиться и объяснишь отцу. Я оформлю экстренное направление на компоненты крови и распоряжение о госпитализации. – Доктор Шоу вышла, оставив их в преддверии новой пытки. – Пришла медсестра с тележкой. На ней – стерильные упаковки, системы для переливания, флаконы с физраствором. И две небольшие пластиковые емкости, похожие на пакеты с соком, но темно-бордового и почти прозрачного желтоватого цвета – эритроцитарная и тромбоцитарная массы.

– Лили, милая, проснись немножко, – мягко сказала медсестра, осторожно касаясь плеча девочки. – Нам нужно поставить капельницу, чтобы дать тебе силы. Хорошо? – Лили открыла глаза, мутные от остатков седации и новой волны страха. Она увидела тележку, иглы, трубки – и забилась в глухой угол кушетки.

– Нет! Опять иголки? Нет! Я не хочу! Папа! – ее голосок, слабый и хриплый, зазвучал с новой силой паники.

– Лили, солнышко, пожалуйста… – начал Джеймс, но его голос дрогнул. Он сам был на грани. Эмили шагнула вперед. Она села на край кушетки, преградив Лили вид на тележку.

– Лили, посмотри на меня, – ее голос был твердым, но не жестким. Командирским, но обнадеживающим. – Помнишь, я говорила, что доктор даст тебе особое лекарство, чтобы ты стала сильнее? Вот оно. Оно внутри этих мешочков. Но чтобы оно попало к тебе внутрь, нужна маленькая трубочка. Всего одна иголочка. Я знаю, ты боишься. Я тоже боюсь иголок. Но я буду держать тебя за руку, очень крепко. И папа будет. И мы вместе посчитаем до ста. И все закончится быстро. Обещаю. Ты сильная. Ты справилась с большим уколом. Этот – совсем маленький. Поверишь мне? – Лили смотрела в глаза Эмили. Впервые она видела в них не отстраненность, а настоящую заботу, силу и обещание защиты. Это было незнакомо и пугающе, но и… притягательно. Она медленно кивнула, протягивая дрожащую левую руку – ту, где вены были чуть виднее.

– Молодец, – похвалила Эмили. Она крепко взяла руку Лили своей левой рукой, а правой обняла ее за плечи, прижимая к себе. – Пап, держи ее правую руку. Крепко. И считай громко. С десяти назад. Лили любит, когда так считают. Джеймс, оглушенный происходящим, машинально взял правую руку дочери. Его пальцы сжимали ее ладонь.

– Десять… девять… – его голос звучал чужим, прерывистым. Медсестра, ловко и быстро, обработала антисептиком тонкую вену на сгибе левой руки Лили. Девочка зажмурилась, вжалась в Эмили.

– …восемь… семь… – считал Джеймс. Игла вошла. Лили вскрикнула, коротко и резко. Эмили почувствовала, как все мышцы маленького тела напряглись до предела.

– Молодец! Все, иголка внутри! Самое страшное позади! – быстро сказала Эмили. – Дыши, Лили, глубоко! Как мы дышали в машине! Вдох… выдох… Пап, считай дальше!

– …шесть… пять… – Джеймс видел, как медсестра фиксирует иглу пластырем, подсоединяет систему с физраствором, потом аккуратно подвешивает сначала темно-бордовый пакет с эритроцитами. Кровь чужака. Жизнь для его дочери. Его сердце сжалось от боли и благодарности неизвестному донору. Холод. Первое, что почувствовала Лили, когда эритроцитарная масса начала медленно поступать по трубке в ее вену. Ледяная волна, расползающаяся по руке, потом по всему телу. Она застонала.

– Холодно… очень холодно…

– Это нормально, милая, – успокоила медсестра, набрасывая легкое одеяло на руку с системой. – Кровь хранится холодной. Сколько пройдет, согреется. Потерпи немножко.

– …четыре… три… – Джеймс видел, как Лили дрожит от холода и страха, прижимаясь к Эмили. Как Эмили, не отпуская ее руку, гладит ее по спине, шепчет что-то успокаивающее на ухо. Это была незнакомая Эмили. Сильная. Заботливая. Сестра. Переливание эритроцитов заняло около часа. Лили то дремала, то просыпалась от холода или страха. Джеймс и Эмили не отходили, сменяя друг друга в держании ее рук, в шепоте утешений. Потом подключили тромбоциты – желтоватая жидкость текла быстрее, не такая холодная. После этого медсестра аккуратно отсоединила систему, заклеила место укола пластырем с ватным шариком, велев Лили крепко прижимать его минут десять, чтобы не было синяка. Крошечная ранка – но при тромбоцитах 18 это могло стать проблемой. Лили сидела, прижимая пластырь, ее лицо было серым от усталости, но глаза чуть яснее. Дышать стало чуть легче, головокружение отступило. Чужая кровь делала свою работу.

– Я… я теперь сильнее? – спросила она тихо, глядя на Эмили.

– Да, малышка, – улыбнулась Эмили, и в этот раз улыбка была искренней, хоть и усталой. – Чуть-чуть сильнее. Но нам надо остаться здесь, в больнице, на несколько дней. Чтобы доктора помогли тебе стать еще сильнее. Хорошо? – Лили кивнула, доверчиво прижавшись к Эмили. Джеймс наблюдал за ними, и в его разбитом сердце шевельнулась теплая искорка надежды. Эмили была здесь. По-настоящему. Госпитализация прошла быстро. Лили перевели в бокс изолятора в детском гематологическом отделении. Комната была маленькой, с собственной ванной, все поверхности – моющиеся, воздух – фильтрованный. Инструкции строгие: маска при входе всем, кроме Лили, тщательная гигиена рук, никаких посторонних, никаких свежих цветов или фруктов (источники бактерий и грибков). Лили, уставшая до предела, почти сразу уснула в новой, узкой больничной койке. Джеймс и Эмили вышли в коридор. Была глубокая ночь. Пустынные, ярко освещенные коридоры больницы казались сюрреалистичными после пережитого ада. Джеймс почувствовал, как его ноги подкашиваются. Он прислонился к стене, закрыл глаза.

– Пап, тебе надо домой. Отдохнуть хоть немного, – сказала Эмили тихо. – Я останусь здесь первую ночь. У меня завтра нет пар. Я посплю в кресле.

– Я… я не могу ее оставить… – прошептал Джеймс.

– Ты ей не поможешь, если свалишься с ног. Домой. Прими душ. Попробуй поесть. Привезешь утром ее любимого плюшевого мишку и пижаму. Ей ты сейчас не нужен в таком состоянии. Ей нужен сильный папа завтра. Джеймс знал, что она права. Он кивнул, без сил спорить.

– Кейт… – вдруг вспомнил он. – Она даже не знает… Она… На лице Эмили появилось каменное выражение.

– Она знала, куда мы уезжали. Она видела, в каком состоянии была Лили. Если ей интересно – спросит. Сейчас не до нее. Иди, пап. Поезжай осторожно. Дорога домой была кошмаром наяву. Джеймс ехал механически, его мозг отказывался обрабатывать реальность. Цифры на листке. Холод переливаемой крови. Бледное лицо Лили. Слово «аплазия». Дом на Бэйвью-драйв, такой знакомый и такой чужой, встретил его гулкой тишиной и темнотой. Он включил свет в прихожей – и его взгляд упал на забытый на полу журнал, на расплесканную воду на журнальном столике. Казалось, что с тех пор прошла вечность. Он поднялся в свою спальню, минуя дверь комнаты Кейт. За дверью – тишина. Может, она спит. Может, ее нет. Ему было все равно. Он вошел в ванную, посмотрел на свое отражение в зеркале. Старое, изможденное лицо незнакомца с запавшими, полными ужаса глазами. Он попытался умыться, но вода не смывала чувства оцепенения и грязи – грязи болезни, проникшей в его дом, в его ребенка. Он вышел на кухню, открыл холодильник. Еда вызывала отвращение. Он налил стакан воды, но, поднеся его ко рту, увидел, как его рука дрожит. Стакан выскользнул, упал на кафель и разбился вдребезги. Джеймс смотрел на осколки, на лужу воды. Это было так мелко. Так ничтожно по сравнению с тем, что разбилось сегодня в его жизни. Он не стал убирать. Просто развернулся и пошел в спальню. Он сбросил одежду, пахнущую больницей и страхом, и упал на кровать. Тело было тяжелым, как свинец, но сон не шел. За закрытыми веками плясали цифры: 62… 18… 1.4… И лицо Лили, просящее: «Папа, пожалуйста, не надо…» В больнице Эмили сидела в жестком кресле у кровати спящей Лили. Девочка дышала ровно, цвет лица чуть менее смертельным после переливания, но все еще пугающе бледным. Эмили смотрела на капельницу с физраствором, оставленную на случай экстренного введения лекарств. Она думала о костном мозге. О том, что покажет гистология завтра. О донорах. О Кейт. Идеальный сиблинг-матч. Эта мысль жгла ее изнутри. Как подойти к Кейт? Как заставить ее понять? Согласится ли она? А если нет?.. Эмили сжала кулаки. Если Кейт откажет… Она не знала, что сделает тогда. Ненависть к сестре, дремавшая годами, подняла голову, черная и ядовитая. Но рядом спала Лили. Хрупкая, беззащитная. Ради нее Эмили была готова на все. Даже на то, чтобы униженно просить Кейт. Даже на то, чтобы заставить ее. Она не отдаст сестру без боя. Впервые за долгие годы Эмили чувствовала себя не старшей дочерью, не студенткой-медиком, а воином. Воином, которому предстояла самая страшная битва не в больничных коридорах, а дома, за закрытой дверью. В комнате Кейт, на втором этаже, было темно. Она лежала на спине, уставившись в потолок, наушники на шее, из которых доносился приглушенный рок. Она слышала, как машина отца уехала вечером. Слышала, как он вернулся глубокой ночью. Слышала звон разбитого стакана на кухне. Она знала, что что-то случилось. Что-то серьезное с ней. С чужой девочкой. Но она не вышла. Не спросила. Она ворочалась, пытаясь заглушить назойливый голос совести (если он у нее был) громче музыкой. Не моя проблема. Не моя кровь. Не моя сестра. Она натянула одеяло на голову, пытаясь отгородиться от мира, от этого дома, от чужой беды, которая, как черная туча, нависла над Бэйвью-драйв. Но отгородиться от предчувствия грядущей бури, бури, которую ей придется встретить лицом к лицу, было уже невозможно. Седьмая глава их семейной драмы только начиналась, и ночь была самой темной перед рассветом, который не сулил света, а лишь новые испытания. Темнота в спальне Джеймса была не успокаивающей, а давящей. Она не скрывала ужас, а лепила из него чудовищ, которые танцевали на потолке под ритм его бешеного сердца. 62… 18… 1.4… Цифры горели в его мозгу неоновым адом. Он ворочался, простыни спутывались, душили. Запах больницы, въевшийся в кожу, смешивался с запахом страха – кислым, животным. Каждый раз, закрывая глаза, он видел бледное лицо Лили на больничной подушке, тонкую руку с катетером, темно-бордовую жидкость, ползущую по трубке в ее вену. Чужая кровь. Спасительная и отвратительная одновременно. Спасение, подчеркивающее, что ее собственная кровь – предатель, пустота, смерть. Он встал. Спать было невозможно. Прошел в ванную, включил свет. Отражение в зеркале заставило его отшатнуться. Человек с запавшими, лихорадочно блестящими глазами, с сединой, выступившей резче за одну ночь, с глубокими бороздами страха вокруг рта – это был не он. Это был призрак отца умирающей дочери. Он плеснул ледяной воды в лицо. Не помогло. Капли стекали по щекам, как слезы, которых уже не было. Спустился на кухню. Осколки стакана все еще лежали на кафеле, лужица воды высохла, оставив мутный след. Он машинально взял веник и совок, начал сметать осколки. Каждое движение было замедленным, тяжелым, как будто он двигался под водой. Звон стекла резал тишину. Хрупкость. Все было таким хрупким. Стекло. Жизнь Лили. Его собственное рассудок. Он выбросил осколки, протер пол. Потом открыл холодильник. Продукты смотрели на него безразличными упаковками. Еда? Мысль о ней вызывала тошноту. Он нашел бутылку виски, оставшуюся с какого-то давнего приема. Открутил крышку, плеснул в стакан. Желтая жидкость обжигающе пахла. Он сделал глоток. Огонь разлился по горлу, ударил в голову. На секунду – тупая, благословенная пустота. Потом боль вернулась, острее. Он поставил стакан. Не выход. Он должен был быть трезвым. Для Лили. Взгляд упал на часы. 4:17 утра. До рассвета еще далеко. До возвращения в больницу – вечность. Он прошел в гостиную, сел в свое кресло. Чертежи на столе казались артефактами из другой жизни, жизни, где его самая большая проблема была задержка поставки материалов. Он взял верхний лист, попытался сфокусироваться на линиях. Они расплывались. Вместо них он видел лейкоцитарную формулу, кривые падения гемоглобина. Аплазия. Слово звучало в голове стуком каблуков доктора Шоу по больничному полу. Пустота. Ничего. Костный мозг – мертвый завод. Его взгляд невольно потянулся вверх, к потолку. Туда, где за закрытой дверью спала или не спала Кейт. Его кровь. Его плоть. Его старшая дочь, которая могла быть спасением для Лили. Идеальный донор. Шанс на жизнь. И та же дочь, которая назвала Лили «чужой», которая сбежала от их боли, которая сейчас спит (или притворяется) за этой дверью, пока ее сестра… Нет. Он не мог закончить мысль. Гнев, горячий и слепой, поднялся в нем волной. Он вскочил, сделал несколько шагов к лестнице. Пойти. Сейчас. Вышибить дверь. Тряхнуть ее. Заставить понять. Заставить СДЕЛАТЬ что-то! Но ноги не пошли. Силы, поднявшие его, тут же ушли. Он замер у подножия лестницы, сжав кулаки, дрожа всем телом. Что он скажет? «Твоя сестра умирает, и только ты можешь ее спасти»? Кейт посмотрит на него ледяными глазами и скажет: «Она мне не сестра». И будет права. По крови. Но не по… По чему же тогда? По человечности? По милосердию? У Кейт, похоже, этого не было. Его гнев сменился леденящей, безнадежной тоской. Он не сможет заставить ее. Никто не сможет. Он опустился на нижнюю ступеньку, уронил голову на колени. Беззвучные рыдания снова сотрясли его. Он был беспомощен. Беспомощен перед болезнью Лили. Беспомощен перед ненавистью Кейт. Беспомощен перед собственной сломленностью. В больничной палате Эмили боролась со сном. Жесткое кресло впивалось в спину, флуоресцентный свет над дверью горел тускло, но раздражающе. Лили спала беспокойно, иногда вздрагивала, бормотала что-то невнятное. Монитор у кровати тихо пикал, показывая стабильные, но пугающе низкие цифры давления и пульса. Эмили смотрела на сестру. В тусклом свете бледность Лили казалась еще призрачнее. Синяк от вчерашней неудачной попытки взять кровь расцвел на тонкой коже внутренней стороны локтя – темно-фиолетовое, зловещее пятно на фоне фарфоровой белизны. Тромбоциты 18. Она представляла микроскопические капилляры, лопающиеся по всему телу Лили от малейшего напряжения, от простого прикосновения. Нейтрофилы 0.5. Любая пылинка в воздухе, любая бактерия, мирно живущая на коже, могла стать убийцей. Изолятор был не прихотью, а последним рубежом обороны. Она взяла планшет, подключилась к больничному Wi-Fi. Открыла медицинские базы данных, учебники. «Тяжелая апластическая анемия у детей». «Алгоритмы лечения». «Поиск донора костного мозга». Глаза скользили по строчкам, выхватывая ключевое:

Иммуносупрессивная терапия (АТГ + Циклоспорин): Первая линия. Шанс на ремиссию 60-80%. Но… месяцы лечения. Риск тяжелых инфекций (сепсис, грибковая пневмония). Риск клональной эволюции (МДС, ПНГ, лейкоз). Побочки: сыпь, лихорадка, почечная токсичность, гипертония, тремор. Годы жизни на лекарствах, под дамокловым мечом рецидива.

Аллогенная трансплантация костного мозга: Единственный шанс на излечение. Но… Требуется идеально совместимый донор. Сиблинг – шанс 25%. Совпадение по 10/10 HLA-антигенов – обязательно. Риск трансплантации огромен: реакция «трансплантат против хозяина» (РТПХ), отторжение, инфекции, летальность до 20-30% даже при идеальном доноре. Но если удастся… жизнь.

Эмили отложила планшет. Руки дрожали. Глаза устало щурились от экрана, но в голове был холодный, ясный расчет. Кейт. Сестра. 50% шанс на полное совпадение HLA. А если совпадет? Идеальный донор. Шанс Лили на выживание резко возрастал. Но цена… Ценой было бы вторжение в тело Кейт, боль, риск (пусть минимальный), месяцы восстановления. И главное – ее согласие. Добровольное, осознанное согласие. Как его получить? Как пробить ледяную броню ненависти и равнодушия? Эмили вспомнила взгляд Кейт вчера в коридоре. Холодный, пустой, скользящий мимо Лили, как мимо мебели. Вспомнила ее крики: «Чужая! Выбрось ее!». Гнев, горячий и ядовитый, закипел в ней. Как она смеет?! Лили умирает! А Кейт отсиживается в своей комнате, как крыса в норе! Эмили сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Она хотела вскочить, поехать домой сейчас же, вытащить Кейт из постели за волосы и притащить сюда, к этой койке, заставить увидеть, что она натворила своим равнодушием! Заставить понять, что ее ненависть, возможно, убила сестру! Но рядом зашевелилась Лили. Она открыла глаза, мутные от сна и лекарств.

– Эмми?.. – голосок был слабым, сиплым. – Я хочу пить…

– Конечно, малышка, – Эмили мгновенно переключилась, в голосе – только мягкость. Она встала, налила воды в пластиковый стаканчик с трубочкой. Осторожно приподняла голову Лили, поднесла трубочку к губам. – Пей маленькими глоточками. – Лили послушно сделала несколько глотков. Потом откинулась на подушку, смотря на Эмили большими глазами, в которых читался немой вопрос и доверие, которого раньше никогда не было.

– Ты… ты здесь останешься? – прошептала она.

– Да, солнышко. Я здесь. Пока не придет папа. Спи.

Лили закрыла глаза, ее рука потянулась из-под одеяла и слабо ухватилась за край халата Эмили. Доверчивый, цепкий жест ребенка, ищущего защиты. Эмили замерла. Этот легкий толчок маленьких пальцев сломал ее ярость. Она не могла уехать. Не могла оставить Лили одну в этой стерильной клетке страха. И не могла притащить Кейт сюда силой. Это могло убить Лили прямо сейчас – стрессом, криком, сценой ненависти. Она осторожно прикрыла своей ладонью маленькую ручку Лили, держащую ее халат. Кость и кожа, почти невесомые. Слабые ручки. Но сейчас они держали ее. Эмили чувствовала, как что-то щемящее и огромное распирает ей грудь. Любовь? Ответственность? Жалость, перешедшая в нечто большее? Она не знала. Знала только, что ради этой хрупкой жизни, держащейся за нее, она пойдет на все. На унижение. На мольбу. На войну с собственной сестрой. Но не сейчас. Сейчас она должна быть здесь. Сильной. Для Лили. Она достала телефон. Набрала номер отца. Он ответил сразу, голос был разбитым, но настороженным.

– Пап. Она спит. Пока все спокойно. Привези утром… – она задумалась, – ее розовую пижаму с единорогами. И того маленького плюшевого зайца, что лежит у нее на подушке. И… – она сделала паузу, – будь готов. Сегодня… сегодня мы должны поговорить с Кейт. После того как ты приедешь. Я… я приду домой ненадолго. – На другом конце провода повисло тяжелое молчание. Потом глухой вздох:

– Я… я попробую. Эмили… Спасибо. Что ты там.

– Она моя сестра, – просто сказала Эмили и положила трубку. Слова прозвучали неожиданно естественно. Как факт. Не оспариваемый больше. Она положила телефон, поправила одеяло на Лили. Рассвет медленно размывал черноту за окном палаты, окрашивая небо в грязно-серые тона. Новый день. День, который должен был принести гистологическое подтверждение кошмара. День, когда им предстояло объявить войну Кейт. Войну за жизнь Лили. Эмили смотрела на спящее лицо сестры, на ее «слабые ручки», сжимающие край халата. Она чувствовала тяжесть этой войны на своих плечах. И впервые не хотела ее делегировать. Это была ее битва. Биться она будет словами, уговорами, яростью, мольбой – чем угодно. Но отступать было нельзя. Белые стены больницы казались ей теперь не тюрьмой, а штабом. Штабом перед решающим сражением, которое должно было развернуться дома, на территории, захваченной врагом по имени Равнодушие. Седьмая глава их трагедии подходила к концу, оставляя их на пороге самого страшного разговора в их жизни.

ГЛАВА 8: УТРО ПЕРВОГО ДНЯ БЕЗ БУДУЩЕГО

Серый, промозглый свет рассвета пробивался сквозь щели жалюзи в спальне Джеймса. Он не спал. Не мог. Цифры выжглись на его сетчатке: 62. 18. 1.4. Они пульсировали в такт редкому, тяжелому стуку его сердца. Каждый вдох давался с усилием, словно грудь сдавили тисками. Он лежал на спине, уставившись в потолок, ощущая ледяную пустоту внутри, разъедающую все, кроме одного – острого, физического страха за Лили. Что сейчас с ней? Дышит ли? Не началось ли кровотечение? Инфекция? Он представлял ее одну в больничной палате, испуганную, без него. Мысль заставила его резко сесть на кровати. Голова закружилась, мир поплыл. Он схватился за одеяло, дыша ртом, как рыба на берегу. Надо встать. Надо быть с ней. Одежда. Он натянул вчерашние мятые вещи, пахнущие больницей и отчаянием. На кухне его встретили осколки стакана и лужа давно высохшей воды на полу. Он перешагнул через них, как через руины прошлой жизни. Кофе? Нет. Еда? Рвотный рефлекс. Он сунул в сумку Лилиного любимого плюшевого мишку (Тедди, потрепанного, с одним глазом-пуговицей), ее розовую пижаму с единорогами, зубную щетку. Движения были механическими, лишенными мысли. Его рука потянулась к телефону, чтобы позвонить Эмили, спросить, как Лили, но он остановился. Боялся услышать плохое. Боялся, что его голос выдаст весь ужас, который он не мог контролировать. Он вышел в холл. Тишина. Гулкая, давящая. Его взгляд невольно скользнул вверх по лестнице, к двери комнаты Кейт. Закрыта. Молчит. Как будто за ней – пустота. Гнев, внезапный и жгучий, кольнул его под ложечкой. Ее сестра… Ее сестра умирает, а она… спит? Или просто плевать? Он сжал кулаки, чувствуя, как дрожь пробегает по телу. Ему хотелось взбежать по лестнице, выбить дверь, кричать, трясти ее, заставить почувствовать, заставить увидеть. Но сил не было. Ни физических, ни моральных. Война с Кейт требовала энергии, которой у него не осталось. Вся энергия была там, в «Санрайз», с его младшей дочерью. Он развернулся и вышел из дома, хлопнув дверью громче, чем нужно. Пусть слышит.