Выбор крови

Альбина Мурзаева

Выбор крови

Глава 1: Стеклянный Дом

Солнце Сиэтла, редкое в это время года, заливало светом просторную гостиную дома Харперов на берегу озера Вашингтон. Казалось, оно нарочно вышло из-за туч, чтобы подсветить эту картинку: Джеймс Харпер, откинувшись в глубоком кожаном кресле, с удовлетворением листал отчет по новому проекту. Напротив, на диване цвета морской волны, Эмили, его старшая, с карандашом за ухом и легкой складкой концентрации между бровями, корпела над учебником по органической химии. Ей через месяц выпускной, потом – Стэнфорд, мечта о белом халате. Ее темные волосы были собраны в небрежный пучок, открывая серьезное, умное лицо. Из кухни донесся взрыв хохота и звон посуды. Кейт, вся в спортивном – школьная футболка, шорты, – что-то оживленно рассказывала, размахивая ложкой с остатками арахисового масла. Ее соломенные волосы сияли на солнце, а энергия, казалось, переполняла комнату. Она ловила недовольный взгляд Эмили и лишь громче смеялась.

– Кейт, осторожно с посудой! – донесся усталый, но добродушный голос Джеймса. – Ты же знаешь, мама любит этот сервиз.

– Да ладно, пап! – крикнула Кейт в ответ, но ложку все же опустила. – Она в своем бесконечном круизе по Pinterest, придумывает, как нам переставить мебель в пятый раз за месяц. Не заметит! – Джеймс усмехнулся. Ванесса. Его Ванесса. Вечный двигатель, душа их светской жизни, безупречная хозяйка этого безупречного дома. Она действительно была наверху, погруженная в планирование какого-то корпоратива для своего цветочного бизнеса "Букет Ванессы". Или просто отдыхала после вчерашнего благотворительного ужина. Он ощущал привычную волну нежности и легкой усталости от ее неуемной энергии. И тут, как солнечный зайчик, в гостиную ворвалось самое младшее счастье. Лили. Пять лет, в розовых легинсах и футболке с единорогом, ее светлые, почти белые волосы были заплетены в два неровных хвостика. В руках она сжимала лист бумаги, испещренный яркими каракулями.

– Папа! Папа, смотри! – ее голосок, звонкий и чистый, перекрыл тихую классическую музыку из колонок. – Я нарисовала нас всех! – Она бросилась к креслу Джеймса, залезая к нему на колени, тыча пальчиком в рисунок. Там были узнаваемые фигурки: большой – папа, две поменьше с темными и светлыми волосами – Эмили и Кейт, крошечная – она сама, и высокая, изящная фигурка с желтой короной – мама. Над ними светило улыбающееся солнце.

– Красота, принцесса! – Джеймс прижал дочь, вдыхая детский запах шампуня и красок. Его сердце сжалось от любви. Лили была его неожиданным подарком, поздним цветком, скрасившим рутину средних лет. – Покажешь маме, когда она спустится? Лили кивнула, сияя. Из кухни появилась Кейт, доедая ложку арахисового масла. Ее взгляд упал на Лили, сидящую на отцовских коленях, и что-то мелькнуло в ее голубых глазах – быстро, как тень облака. Не ревность, нет. Скорее… раздражение? Легкое презрение?

– Опять рисуешь, малышка? – спросила она, голос небрежный. – Надо бы уже буквы учить. В садик скоро пойдешь, там смеяться будут над твоими каляками. – Лили съежилась, прижалась к отцу. Ее сияние померкло.

– Кейт, – предупредительно сказал Джеймс. – Она еще маленькая.

– В пять лет Эмили уже читала, – парировала Кейт, поймав взгляд старшей сестры. Эмили лишь покачала головой, уткнувшись обратно в учебник, но напряжение между сестрами повисло в воздухе.

– Мне нравится рисовать, – тихо сказала Лили, пряча лицо в отцовской рубашке.

– Ну и рисуй себе, – фыркнула Кейт. – Только с дороги не мешай. Я на тренировку опаздываю. – Она швырнула ложку в раковину на кухне с громким лязгом, заставив Эмили вздрогнуть, и шумно направилась к входной двери, хватая спортивную сумку. – Пап, подвезешь? Машину опять мама куда-то загнала?

– Ключи на стойке, – отозвался Джеймс, гладя Лили по голове. – Осторожно за рулем.

– Всегда! – Кейт уже была в дверях. Захлопнула так, что задребезжали стекла в панорамных окнах. Тишина, наступившая после ее ухода, была почти физической. Эмили вздохнула, закрыла учебник.

– Она сегодня особенно… заряжена, – прокомментировала она осторожно.

– Просто подросток, – отмахнулся Джеймс, но в глазах была тень беспокойства. Он видел, как Кейт все чаще срывалась на Лили. Маленькие уколы, пренебрежительные взгляды, случайно сломанные игрушки. Ванесса говорила, что это ревность к малышке, что пройдет. Но проходило ли? – Ты готова к экзамену? – сменил он тему. Эмили кивнула, вставая.

– Пойду позанимаюсь в комнате. Тише. – Она прошла мимо, улыбнувшись Лили. – Рисунок классный, Лиль. Особенно мамина корона. Лили робко улыбнулась в ответ. Эмили была строга, но справедлива. Иногда, очень редко, разрешала посидеть рядом, пока училась. Это были драгоценные минуты. Джеймс остался один с младшей дочерью на коленях, глядя на идеальный интерьер, выдержанный в бежево-голубых тонах по вкусу Ванессы. Картина благополучия. Но почему-то сегодня солнечный свет, льющийся через огромные окна, казался ему слишком ярким, почти ослепляющим. Как будто он освещал не уютный дом, а хрустальный дворец, готовый треснуть от первого неосторожного прикосновения. Он крепче обнял Лили, эту маленькую, хрупкую частичку их с Ванессой… их?.. жизни. Внезапный холодок пробежал по спине, необъяснимый и тревожный. Он отогнал его. Усталость. Просто усталость от квартальных отчетов. Наверху послышались шаги. Легкие, быстрые, знакомые. Ванесса. Джеймс обернулся, ожидая увидеть ее улыбку, привычный вопрос: "Как мои мальчики?.. и девочки". Но когда она появилась на лестнице, его улыбка замерла на губах. Ванесса стояла, держась за перила. Ее лицо, обычно безупречно накрашенное, было мертвенно-бледным, без косметики. Глаза, широко раскрытые, смотрели не на него, не на Лили, а куда-то сквозь стены, полные невыразимого ужаса. В одной руке она сжимала мобильный телефон так, что костяшки пальцев побелели. Другая дрожала, прижатая к губам. Она выглядела так, словно увидела призрак. Или получила весть о конце света.

– Ванесса? – Джеймс осторожно поднялся, посадив Лили. – Дорогая, что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Она не ответила. Ее взгляд скользнул по нему, по испуганно замолкшей Лили, по идеальной гостиной. И в этом взгляде была не просто паника. Была… вина. Глубокая, всепоглощающая, животная вина. Она сделала шаг вперед, потом еще один, пошатнувшись.

– Джеймс… – ее голос был хриплым шепотом, едва слышным. – Мне… мне нужно поговорить с тобой. Срочно. Наедине. – Ее глаза снова метнулись к Лили, и в них вспыхнуло что-то похожее на отвращение, быстро сменившееся новым вихрем ужаса. – Немедленно. Лили инстинктивно прижалась к ноге отца, почуяв бурю. Джеймс почувствовал, как холодок тревоги превращается в ледяную глыбу в груди. Солнце за окном вдруг показалось насмешкой.

– Лиль, солнышко, – его собственный голос прозвучал странно ровно, – иди, пожалуйста, в свою комнату. Поиграй. Мы с мамой… нам нужно поговорить о взрослых делах. Лили посмотрела на бледное, искаженное страхом лицо матери, потом на напряженное лицо отца. Она молча кивнула, схватила свой рисунок и побежала по лестнице, маленькие ножки быстро застучали по дереву. Джеймс дождался, пока дверь в детскую не захлопнется. Он подошел к Ванессе, пытаясь взять ее за руки. Она резко отпрянула, как от огня.

– Ванесса, ради всего святого, что происходит? Ты меня пугаешь. Она задыхалась, глотая воздух. Слезы наконец хлынули из ее глаз, смывая остатки былого величия, оставляя только голое, истерзанное отчаянием лицо.

– Он… он умер, – выдохнула она, сжимая телефон. – Марк… Марк Салливан. Имя ничего не сказало Джеймсу. Старый друг? Коллега?

– О Боже, мне жаль… но…

– Он позвонил… вчера поздно, – Ванесса говорила отрывисто, с трудом выталкивая слова. – Голос… такой слабый. Говорил, что умирает. Рак. Последняя стадия. И… и он сказал… – Она закрыла глаза, ее тело сотрясала дрожь. – Он сказал, что должен был сказать… перед тем как… что он… что он всегда любил меня. И что… что он сожалеет. О том лете. О том, что… – Она открыла глаза, и в них был ад. – О том, что Лили… его дочь. Тишина. Она была такой громкой, что звенела в ушах. Джеймс не услышал ни дыхания Ванессы, ни собственного сердцебиения. Он просто стоял, глядя на женщину, с которой прожил двадцать два года, родил двух дочерей… построил эту жизнь. Словно видел ее впервые. Или в последний раз.

– Что… – он начал, но голос предательски сорвался. Он сглотнул ком в горле. – Что ты сказала?

– Лили… – Ванесса всхлипнула, ее тело обмякло, она съехала по стене на пол, уткнувшись лицом в колени. – Она не твоя, Джеймс. Она… его. Марка. Это было всего один раз… шесть лет назад… на той конференции в Чикаго… ты помнишь, у тебя был тот срочный проект… Я была так одинока… мы выпили… Это была ошибка! Ужасная, чудовищная ошибка! Я хотела забыть! Я думала, он забыл! Я думала… – Ее слова превратились в нечленораздельные рыдания. Джеймс не чувствовал ног. Он не чувствовал рук. Он чувствовал только ледяную пустоту, стремительно заполняющую его изнутри, выжигая все: любовь, доверие, двадцать два года совместной жизни. Его взгляд упал на рисунок Лили, валявшийся на полу у лестницы. На улыбающееся солнце. На фигурку с короной. Идеальный фасад рухнул. Хрустальный дом разлетелся на миллионы острых осколков. И все, что осталось, – это ледяной ветер правды, выдувающий последнее тепло из его души. Он не кричал. Не плакал. Он просто стоял над рыдающей женщиной, которая была его женой, и смотрел в пустоту за огромными окнами, за которыми мир продолжал жить, не подозревая, что жизнь Джеймса Харпера только что закончилась. Звук разбившейся керамики прокатился по дому, резкий и неожиданный, как выстрел в тишине библиотеки. Джеймс вздрогнул, оторвавшись от чертежа моста, линии которого только что казались такими четкими и надежными. Сердце екнуло – этот звук не предвещал ничего хорошего. Он вскочил со стула, отодвинув тяжелое кресло с глухим скрежетом по полу.

– Пап! Она опять! – донесся до него возмущенный, срывающийся голос Кейт, смешанный с тихими, прерывистыми всхлипами. Джеймс быстро прошел через гостиную, где все еще парила иллюзия спокойствия – плед, аккуратно сложенный на диване, семейные фото на каминной полке, запечатлевшие улыбки, которые сейчас казались такими далекими. Аромат свеже сваренного кофе, обычно успокаивающий, теперь висел в воздухе тяжелым, почти удушающим облаком. Он толкнул дверь на кухню. Картина, открывшаяся ему, была как кадр из плохой мелодрамы, которую он терпеть не мог, но Ванесса обожала. Посередине светлого дубового пола лежали осколки его любимой синей кружки – подарка от Эмили на прошлый День отца. Вокруг них растекалась лужица апельсинового сока, яркая и липкая. Над этим хаосом возвышалась Кейт, семнадцатилетняя блондинка в спортивных шортах и майке команды «Портлендские Ястребы». Ее лицо, обычно оживленное задором или сосредоточенностью на поле, было искажено гневом. Щеки пылали, глаза метали молнии. А перед ней, прижавшись спиной к холодной дверце посудомоечной машины, стояла Лили. Маленькая, хрупкая, в своем розовом платьице с кроликами, которое она так любила. Ее светлые, почти белые волосы были растрепаны, большие голубые глаза залиты слезами, которые катились по щекам, оставляя блестящие дорожки. Она сжимала в крошечных ручках тряпку для посуды, явно пытаясь убрать последствия своей оплошности, но дрожала так сильно, что тряпка вот-вот должна была выпасть.

– Я… я просто хотела помочь… – прошептала Лили, голосок дрожал, как лист на ветру. – Достать сок… для папы…

– Помочь?! – фыркнула Кейт, скрестив руки на груди. Ее взгляд скользнул по луже, осколкам и снова к Лили с таким презрением, что Джеймса передернуло. «Ты – ходячая катастрофа, Лили! Вечно все ломаешь, роняешь, мешаешь! Не могла просто подождать, пока кто-то нормальный это сделает? Теперь смотри, что натворила! Папина кружка!

– Кейт! – голос Джеймса прозвучал резче, чем он планировал. Он шагнул вперед, стараясь не наступить в сок. – Хватит. Это всего лишь кружка. А Лили пыталась сделать что-то хорошее.

Кейт резко повернулась к отцу. В ее глазах горел не только гнев, но и что-то еще – обида? Разочарование? Всего лишь кружка? Пап, это была твоя любимая! А она… – она ткнула пальцем в сторону Лили, которая съежилась еще больше, – …она вечно все портит! Почему ты ее всегда защищаешь? Джеймс почувствовал, как в висках застучало. Этот вопрос, этот тон… Они возвращались снова и снова, как навязчивый мотив, последние пять лет. Он опустился на корточки перед Лили, осторожно обходя осколки. Малышка смотрела на него снизу вверх, полная страха и ожидания наказания. Ее глаза, такие ясные и доверчивые, пронзили его.

– Никто не собирается тебя ругать за попытку помочь, солнышко, – сказал он мягко, беря у нее тряпку. Он вытер ее мокрые ладошки уголком ткани. – Просто в следующий раз позови кого-нибудь, если что-то высоко, хорошо? Мы же не хотим, чтобы ты поранилась. Лили кивнула, всхлипывая. Она робко потянулась к нему, и он обнял ее, почувствовав, как ее маленькое тельце дрожит. Запах детского шампуня, молока и слез. Его дочь. Неважно, что говорили анализы. Неважно, что шептали за его спиной. Она была его с того момента, как он взял ее на руки в родзале.

– Она же специально! – не унималась Кейт, ее голос снова набрал громкости. – Чтобы привлечь внимание! Как всегда! И ты ведешься, пап! А Эмили? Эмили никогда бы не…

– Кейт, достаточно! – Джеймс поднялся, не отпуская Лили. Он посмотрел на старшую дочь прямо. Гнев в нем боролся с усталостью и… пониманием? Пониманием, откуда растут ноги у этой жестокости? Убери осколки, пожалуйста. Аккуратно. А ты, малышка, – он повернулся к Лили, – иди умой личико. Потом вместе позавтракаем. Лили кивнула и робко потопала к раковине, бросая испуганный взгляд на Кейт. Та стояла, сжав кулаки, ее губы были плотно сжаты. Она не двигалась, глядя на отца с немым укором. В этот момент в кухню стремительно вошла Эмили. Она была уже одета в джинсы и просторную университетскую толстовку, ее темные волосы были собраны в небрежный хвост. В руках она держала увесистый учебник по органической химии. Ее умные, внимательные глаза мгновенно оценили ситуацию: осколки, сок, плачущую Лили, разгневанную Кейт и отца, который выглядел так, будто пытается удержать разваливающийся мир на плечах.

– Опять? – тихо спросила Эмили, ставя книгу на стол. Ее взгляд встретился с взглядом Кейт , в нем не было осуждения, скорее усталое понимание и доля упрека. Она молча подошла к шкафчику, достала совок и щетку и протянула их Кейт. – Убери. Пока кто-нибудь не порезался. – Ее голос был ровным, но в нем звучал неоспоримый авторитет старшей сестры. Кейт что-то буркнула себе под нос, но взяла совок. Она начала сгребать осколки с преувеличенной резкостью, звонко стуча ими о металл. Эмили же подошла к раковине, где Лили неуклюже тянулась к крану. – Дай-ка я помогу, – сказала она мягче. Она помогла малышке умыться, вытерла ее лицо бумажным полотенцем, поправила растрепавшиеся волосы. В ее движениях не было той теплоты, как у отца, но была практичная забота, ответственность. Все в порядке, Лили. Бывает. Главное не порезалась? – Лили, успокаиваясь под спокойными действиями Эмили, отрицательно помотала головой. Она украдкой посмотрела на спину Кейт, все еще склонившуюся над осколками, и прижалась к Эмили. Джеймс наблюдал за этой сценой, чувствуя знакомую тяжесть в груди. Этот разлад… Он был как постоянный фоновый шум в их некогда идеальной жизни. Где же Ванесса? Почему ее никогда нет рядом, когда случаются эти маленькие семейные бури? Мысль о жене вызвала новую волну раздражения, смешанного с беспокойством. Ее необъяснимые отлучки в последнее время становились чаще, телефонные разговоры – короче и напряженнее.

—Пап? – Эмили прервала его размышления. Она подвела Лили к столу. – Я сегодня на репетицию выпускного вечера. Вернусь к обеду. Лили, ты будешь хорошей девочкой для папы? Лили кивнула, усевшись на стул и болтая ножками, не достававшими до пола. Ее слезы почти высохли, но тень от испуга и несправедливого обвинения еще читалась в ее глазах.

– Конечно, будет, – улыбнулся Джеймс, стараясь вернуть в голос бодрость. Он подошел к кофемашине, чтобы наконец налить себе чашку. Идеальное утро было безнадежно испорчено. Он посмотрел в окно. Солнце все так же ярко светило на ухоженный газон, играя бликами на листьях клена. Но внутри дома, в его сердце, уже сгущались тучи. Маленькая трещина, возникшая от разбитой кружки, казалось, угрожающе поползла дальше, по фундаменту их семейного счастья. Он не знал, что это лишь начало. Что настоящий грохот, который разрушит все их жизни до основания, прозвучит очень скоро. И источником его будет не детская неловкость, а холодный, рассчитанный удар взрослого предательства.

Глава 2: Осколки

Джеймс стоит на пороге опустевшего дома, смятая записка Ванессы в руке, ключи от ее машины на ступеньке. Внутри тишина, нарушаемая только тиканьем часов в прихожей. Солнечный свет, который час назад казался таким теплым и благополучным, теперь резал глаза Джеймсу Харперу. Он шагнул назад, в прохладу холла, и медленно прикрыл дверь. Щелчок замка прозвучал как приговор. Тишина после рева двигателя была оглушительной. Он посмотрел на смятый листок в руке. Чернила расплылись в одном месте – от слезы? Его? Ее? Неважно. Слова жгли ладонь: «Джеймс, я не могу… Лили не твоя… Прости… Я не вернусь…»

– Пап?

Голос Эмили, тихий и натянутый, как струна, донесся с лестницы. Она стояла на несколько ступеней выше, бледная, в старой футболке и трениках, небрежно собранные темные волосы подчеркивали испуг в глазах. За ней маячила Кейт, блондинка, обычно такая энергичная, сейчас застывшая, как статуя, с выражением недоверия на лице. Обе девочки смотрели на него, на его пустые руки, на выражение его лица – зеркало их собственного шока. Джеймс не нашел слов. Он поднял руку с запиской, потом опустил ее. Жест был красноречивее любой речи. Боль, неверие, стыд – все смешалось в комке у горла. Он попытался сделать вдох, и он вышел сдавленным стоном.

– Где мама? – прозвучал другой голосок, тонкий и сонный.

Лили, маленькая, в пижамке с единорогами, протиснулась между ног старших сестер. Ее светлые волосы были растрепаны, большие голубые глаза искали мать в пустом холле. – Я слышала громкий шум? Мамина машина уехала Джеймс вздрогнул, услышав ее голос. «Лили не твоя…» Он посмотрел на нее – на это хрупкое существо, которое он качал на руках, чьи первые шаги ловил, чьи синяки целовал. Его дочь. Его крошка. И вдруг… чужая кровь? Ложь длиною в пять лет? Сердце сжалось так сильно, что он схватился за грудь.

– Пап? Что случилось? – Эмили спустилась на пару ступенек, ее голос дрожал. – Где мама? Почему она… так уехала? Кейт молча спустилась вниз, подошла ближе. Ее взгляд прилип к смятой бумажке в руке отца.

– Что это? – спросила она резко, указывая подбородком. – Что она написала? Отдай. – Джеймс машинально протянул записку. Кейт выхватила ее. Эмили подошла вплотную, заглядывая через плечо сестры. Тишина натянулась, как струна, готовая лопнуть. Джеймс видел, как бледнеют их лица, как глаза Эмили расширяются от ужаса, а губы Кейт складываются в тонкую, злую линию. Лили дернула Эмили за рубашку.

– Эмми? Что там? Где мама? Кейт первой взорвалась. Она швырнула записку на паркет, как будто она обожгла ей пальцы.

– Не может быть! – ее голос сорвался на крик. – Это ложь! Мама не могла… Это подделка! Она не могла просто… уехать! И это… – Она резко повернулась, ткнув пальцем в сторону Лили, которая испуганно прижалась к ноге Эмили. – Это… папочка? Правда? Она не… твоя? Слово твоя прозвучало как плевок. Лили всхлипнула, инстинктивно почувствовав ненависть, направленную на нее.

– Кейт! – резко оборвала Эмили, обнимая Лили за плечи. – Не кричи на нее! Она ничего не понимает!

– А что она должна понимать?! – Кейт зашипела, ее глаза метали молнии. – Она причина! Из-за нее все! Мама сбежала из-за нее! Из-за этой… ошибки!

– Кейт, хватит! – Джеймс нашел наконец голос. Он прозвучал хрипло, но властно. – Замолчи. Сейчас же.

Он поднял записку с пола, его рука дрожала. Боль, которую он испытывал, смешалась с яростью – и не только на Ванессу. На Кейт. На этот немедленный, жестокий удар по самому беззащитному. Он посмотрел на Лили. Девочка смотрела на него снизу вверх, полными слез глазами, губы дрожали.

– Папочка? – она прошептала. – Мама… не вернется? Она… не любит меня? Вопрос, полный детской боли и непонимания, пронзил Джеймса насквозь. Он увидел в ее глазах не просто страх потерять мать, а зарождающееся чувство вины. Вины за то, что она… есть. «Не твоя…» Слова записки снова вспыхнули в мозгу. Но глядя на это маленькое испуганное лицо, на доверие в этих глазах, обращенных только к нему, вся ярость, весь стыд, вся несправедливость мира вдруг сжались в одну титаническую, кристально ясную волю. Он опустился на колени перед Лили, отстранив Эмили. Его большие руки мягко обхватили ее хрупкие плечи. Он посмотрел ей прямо в глаза, стараясь, чтобы его голос звучал твердо, несмотря на ком в горле.

– Слушай меня, Лили-Белль, – сказал он, называя ее своим особым ласковым именем. – Мама… у мамы проблемы. Серьезные. И ей нужно время. Очень много времени. Но это *ее* проблемы. Ты… – он сделал паузу, вбирая воздух, – ты – моя дочь. Моя прекрасная, умная, любимая дочь. Понимаешь? Моя. Никто и никогда не заставит меня думать иначе. Я твой папа. И я никогда тебя не оставлю. Никогда. Ты здесь дома. Это твой дом. Мы твоя семья. Я, Эмили… – он бросил быстрый, предупреждающий взгляд на Кейт, которая стояла, скрестив руки, с лицом, застывшим в каменном презрении, – …и Кейт. Мы здесь. Все будет хорошо. Я обещаю. – Он потянул ее к себе, прижимая к груди, чувствуя, как ее маленькое тельце дрожит от подавленных рыданий. Он закрыл глаза, вдыхая запах ее детского шампуня, смешанный со слезами. Его собственные слезы наконец прорвались, горячие и соленые, катясь по щекам и капая на ее светлые волосы. Его волосы. Его дочь. Клятва была дана. Не Ванессе, не миру, а этой маленькой девочке, ставшей невольной заложницей чужого предательства. В этот момент, среди осколков его брака, его доверия, его прежней жизни, он сделал выбор. Выбор отца. Эмили стояла рядом, плача беззвучно, одна рука бессознательно легла на плечо отца. В ее глазах читалось смятение, жалость к отцу, к Лили, и глубокая, неосознанная тревога за будущее. А Кейт? Кейт отвернулась. Ее плечи были напряжены, кулаки сжаты. Она смотрела в пустоту за окном, где час назад стояла машина ее матери. На ее лице не было слез. Только холодная, беспощадная ненависть. Не к матери, сбежавшей. А к маленькой девочке, которую отец так крепко обнимал. К ошибке. К чужаку, разрушившему их мир. И в тишине, нарушаемой только всхлипываниями Лили и тяжелым дыханием Джеймса, эта ненависть висела в воздухе, как грозовая туча перед ударом молнии.Дождь стучал по крыше особняка Харперов в престижном пригороде Сиэтла, словно пытаясь смыть грязь скандала, но безуспешно. Прошло три дня. Три дня хаоса, слез и оглушительной тишины, где раньше звучал смех. Воздух в доме был густым от невысказанного горя, гнева и растерянности. Джеймс Харпер сидел на краю дивана в гостиной, стиснув виски пальцами. Перед ним на столе из темного дерева лежал распечатанный конверт – короткое, жестокое письмо от Ванессы, пришедшее сегодня утром. «Джеймс, я не могу. Я не справляюсь с этим. С виной. С твоим взглядом. С этой… девочкой. Она – твоя проблема теперь. Мне нужно время. Пространство. Не ищи меня. Ванесса.» Ни слова о дочерях. Ни тени сожаления. Только бегство. Он поднял глаза. У камина, на слишком большом теперь диване Restoration Hardware, сидели его дочери. Эмили, закутанная в плед, смотрела в пустоту, ее темные волосы были небрежно собраны. Ее мир – тщательно выстроенные планы на учебу в Йеле – рухнул в одночасье. Рядом с ней, отгородившись стеной негодования, сидела Кейт. Ее золотистые волосы были собраны в жесткий хвост, лицо – каменная маска, но в глазах бушевал ураган ярости. Она нервно щелкала ногтями по чехлу айфона, на котором застыла фотография их прежней, улыбающейся семьи. Фотография лжи. И посреди этого разбитого мира, на ковре с замысловатым узором, сидела Лили. Ее светлые волосы были растрепаны, огромные голубые глаза, еще не высохшие от утренних слез, смотрели на сестер с робкой надеждой. В руках она сжимала потрепанную куклу – подарок Ванессы в прошлый день рождения. Кукла казалась теперь чужим, горьким напоминанием.

– Пап? – тоненький голосок Лили разрезал тишину. – Когда мама вернется?

Джеймс сглотнул комок в горле. Как объяснить пятилетнему ребенку, что мать, которую она обожала, бросила их? Бросила ее?

– Лили, милая… – он начал, вставая и подходя к ней. – Маме… маме нужно побыть одной. Некоторое время.