Выбор крови

– Но она забыла Мими! – Лили протянула куклу. – Она же любит Мими. Я хочу отдать ей. Тогда она вернется? – Эмили вздрогнула, ее взгляд наконец сфокусировался на младшей сестре. В ее глазах мелькнуло что-то неуловимое – не любовь, но острая жалость. Жалость к этому невинному созданию, ставшему невольной причиной крушения всего.

– Идиотка, – прошипела Кейт, не отрываясь от экрана. Голос ее был ледяным, как сталь. – Она не вернется. Никогда. Она сбежала. От тебя. От нас. От всего этого бардака, который ты устроила.

– Кейт! – рявкнул Джеймс, но было поздно.

Личико Лили исказилось от боли и непонимания. Большие слезы покатились по щекам.

– Нет! – всхлипнула она. – Мама любит меня! Она вернется! Ты врешь!

– Я вру? – Кейт резко встала, ее фигура напряглась, как у разъяренной кошки. Она шагнула к Лили, возвышаясь над ней. – Ты – причина! Ты – не его! – она ткнула пальцем в сторону отца. – Ты – ошибка! Чужеродное тело! Из-за тебя мама ушла! Из-за тебя все развалилось! Ты нам не сестра! Ты – никто! Слова падали, как удары кинжалом. Лили вжалась в ковер, ее маленькое тело содрогалось от рыданий. Она не понимала половины слов, но чувствовала ненависть, исходящую от Кейт волнами. Это было страшнее всего.

– Хватит, Кейт! Немедленно в свою комнату! – голос Джеймса гремел, наполненный гневом и беспомощностью. Он бросился к Лили, подхватил ее дрожащее тельце на руки. – Ты не виновата, солнышко, не виновата… – он прижимал ее к груди, гладя по спинке, но его собственные руки дрожали. Гнев на Ванессу, боль от предательства, ярость на жестокость Кейт и бесконечная жалость к Лили – все смешалось в нем в клубок невыносимых эмоций. Кейт фыркнула, ее лицо исказила гримаса презрения.

– Защищай свою ненастоящую доченьку! Как мило! – она бросила последний ядовитый взгляд на Лили, прижимавшуюся к отцу. – Надеюсь, ты счастлива, Лили. Теперь у тебя есть папочка весь для себя. Только не жди, что мы будем с тобой играть в счастливую семью. – Она резко развернулась и, громко топая, выбежала из гостиной. Хлопнула дверь. Тишина, наступившая после ее ухода, была тяжелой, гнетущей. Слышны были только всхлипы Лили, утихающие в объятиях отца, и мерный стук дождя по стеклу. Эмили медленно поднялась с дивана. Она подошла к отцу и Лили, неловко постояла рядом, не зная, что сделать, что сказать. Ее взгляд упал на куклу Мими, валявшуюся на ковре. Та самая кукла, которую Ванесса с таким смехом вручила Лили всего год назад. Эмили наклонилась и подняла ее. Пластиковое личико куклы казалось теперь жутковато-безучастным.

– Вот, – Эмили протянула куклу Лили. Голос ее звучал глухо, без привычной теплоты, но и без ненависти Кейт. Это был просто жест. Жест чего-то, что еще не было названо. – Держи свою Мими. – Лили, утирая кулачком слезы, робко протянула руку и взяла куклу. Она прижала ее к себе вместе с отцом.

– Спасибо, Эмили, – прошептала она, глядя на старшую сестру сквозь влажные ресницы. В ее голубых глазах снова мелькнул огонек надежды – слабый, но упрямый. Эмили кивнула, избегая прямого взгляда. Ее собственная боль была еще слишком острой, слишком свежей. Жалость – не любовь. Но вид этого маленького, отвергнутого всеми существа заставлял что-то сжиматься внутри. Она не могла быть как Кейт. Не могла.

– Я… я пойду, наверное, попробую что-нибудь сделать. Задания… – пробормотала Эмили, отводя взгляд. Она имела в виду учебу – свой привычный щит от реальности.

– Хорошо, Эм, – Джеймс вздохнул, качая Лили на руках. Он выглядел изможденным, постаревшим за эти три дня на десять лет. – Спасибо. – Эмили быстро вышла из гостиной, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Ей нужно было остаться одной. Разобраться в этом хаосе чувств: предательство матери, разрушенный отец, истеричная Кейт… и эта девочка. Эта маленькая, невинная причина всего кошмара. Она остановилась в холле, прислонившись лбом к прохладной стене. Как жить дальше? Как относиться к Лили? Она не знала. Тем временем Джеймс укачивал Лили, напевая что-то бессвязное под нос. Слезы девочки постепенно высохли, сменившись усталостью и пустотой после эмоциональной бури. Она затихла в его объятиях, крепко сжимая Мими.

– Пап? – снова прошептала она, уже почти засыпая.

– Да, солнышко?

– Я… я все равно твоя? Правда? – Джеймс сжал ее крепче, его собственные глаза наполнились влагой. Он поцеловал ее в макушку, вдохнув запах детского шампуня – единственное, что сейчас пахло нормально в этом доме.

– Правда, Лили. Правда. Ты – моя дочь. Моя родная девочка. И я тебя очень люблю. Никто не сможет этого изменить. Никто. – Каждое слово он вбивал в сознание и себе, и ей. Это был его обет. Его крепость в руинах. Лили слабо улыбнулась, ее веки слипались. Она поверила. Потому что папа не врал. Никогда не врал. В отличие от мамы. В отличие от Кейт. Она прижалась к его теплой, надежной груди и уснула, ища утешения в мире снов, где, возможно, мама еще любила ее. Джеймс сидел неподвижно, боясь пошевелиться и разбудить ее. Он смотрел на дверь, за которой скрылась Кейт, на лестницу, куда ушла Эмили, на письмо Ванессы, лежащее на столе как обвинительный акт. Его идеальная семья лежала в осколках. Он был архитектором, он строил прочные здания. Но как восстановить этот дом? Как заставить эти осколки снова стать семьей? Особенно когда один из осколков – Кейт – был настолько острым и ядовитым? И как защитить этот хрупкий, доверчивый осколок у него на руках от жестокости мира и собственных сестер? Горизонт был затянут тучами, и никакого просвета не предвиделось. Только дождь. Бесконечный, холодный сиэтлский дождь.

Глава 3: Разрушение

Тишина после слов Ванессы висела в гостиной не физической тяжестью, а вакуумом, высасывающим весь воздух, все звуки, все мысли. Казалось, даже свет от бра над камином померк, отбрасывая искаженные, зловещие тени на лица замерших людей. Джеймс стоял, словно его ударили обухом по голове. Его рука, только что сжимавшая бокал с остатками мерло, разжалась. Хрусталь с глухим, слишком громким в этой тишине звоном разбился о дубовый пол, рассыпав кроваво-красные брызги вина и острые осколки. Он даже не вздрогнул. Его глаза, широко раскрытые, были устремлены на Ванессу, но не видели ее. Они видели шесть лет лжи. Шесть лет жизни, построенной на песке. Шесть лет отцовства… ненастоящего? Горло сжал спазм, не давая вдохнуть.

– Ты… что? – Его голос был хриплым шепотом, чужим. Ванесса… – что ты только что сказала? – Ванесса закрыла лицо руками, ее плечи содрогались от рыданий, но это были не слезы раскаяния, а слезы паники, загнанного в угол животного. – Я не хотела! Джеймс, ты должен понять! Это было давно… один раз! Мы тогда так много ссорились, ты был вечно на работе, я чувствовала себя одинокой, ненужной… а он… он просто увидел меня! – Ее слова вырывались торопливо, путано, пытаясь оправдать неоправданное.

– Один раз? Голос Джеймса набрал громкости, превратившись в рев раненого зверя. Он сделал шаг вперед, и Ванесса инстинктивно отпрянула к двери. – Один раз, и Лили?! Шесть лет ты лгала мне в лицо! Шесть лет я верил, что она моя! Он ткнул пальцем в сторону Лили, которая съежилась на диване, прижимая к груди старого плюшевого медвежонка. Ее большие голубые глаза, полные слез и ужаса, метались от лица отца к лицу матери, не понимая слов, но чувствуя ледяную волну ненависти и боли, накрывшую комнату. – Ты позволила мне любить ее как дочь! Ты позволила ей любить меня как отца!

– Пап… Мама… что происходит? Эмили нашла голос. Она стояла посередине комнаты, бледная как полотно, дрожащими руками пытаясь стянуть с плеч легкий кардиган, будто ей внезапно стало холодно. Ее мир – стабильный, предсказуемый, с четкими планами на медицинскую школу и гордостью за свою идеальную семью – рухнул в одно мгновение. Она смотрела на мать не с гневом, а с глубочайшим недоумением и болью. – Мама… Лили… не папина? – Кейт взорвалась первой. Ее лицо, еще секунду назад сиявшее от победы на игре, исказилось яростью. Она рванулась не к Лили, а к Ванессе. —Ты… ты шлюха! – выкрикнула она, и слово повисло в воздухе, грубое и недетское. – Ты разрушила все! Нашу семью! Нашу жизнь! Из-за тебя! – Слезы гнева текли по ее щекам, смешиваясь с тушью для ресниц. Ее взгляд, полный немыслимой ненависти, скользнул на Лили. – И это… это доказательство твоей подлости! – Лили всхлипнула громко, услышав тон Кейт. – Кей… Кей… не кричи… – прошептала она, съеживаясь еще больше.

– Не зови меня так! – рявкнула Кейт, повернувшись к малышке всем телом. – Ты нам не сестра! Ты никто!

– Кейт! – резко оборвал ее Джеймс, но в его голосе не было прежней отцовской силы, только бесконечная усталость и боль. Он снова повернулся к Ванессе, которая уже подхватила свою дорогую кожаную сумку, стоявшую у ног. —Куда ты? Что ты делаешь?

– Я не могу! – почти закричала Ванесса, ее голос срывался на визг. Она металась, ее глаза бегали, не находя выхода. – Я не могу здесь оставаться! Я не вынесу этих взглядов, этой… этой вины! Мне нужно пространство! Воздуха!

– Пространство? – Джеймс засмеялся, звук был горьким и безрадостным. – Ты разрубаешь нашу семья топором и говоришь о пространстве? А как же твои дочери? Он указал на Эмили и Кейт. А как же она? – его палец снова дрогнул в сторону Лили. Ванесса посмотрела на Эмили и Кейт, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на боль, но тут же погасло, затоптанное паническим эгоизмом. – Вы… вы уже взрослые… вы справитесь… – пробормотала она. Потом ее взгляд упал на Лили, замершую в ожидании. В глазах Ванессы не было ни любви, ни жалости – только холодное отстранение, как от чужой, неудобной проблемы. – А это… это твоя проблема теперь, Джеймс. Ты так хотел ее… вот и разбирайся – Она произнесла это с ледяной четкостью, от которой кровь стыла в жилах.

– МАМА! НЕТ! – Эмили бросилась вперед, схватив Ванессу за руку. Ее пальцы впились в кожу. – Ты не можешь просто уйти! Что с Лили? Как она? Кто… кто ее отец? Ты не можешь бросить нас! В глазах Эмили стояли слезы, смесь детской мольбы и нарождающегося взрослого гнева. Ванесса резко дернула руку. – Оставь меня, Эмили! Я не могу! Я не знаю, что с ним теперь… он написал, что болен… что ему нужны деньги… или он все расскажет… Я не могу! Она вырвалась, ее дыхание стало прерывистым, паническим. Я… я поеду к тете Маргарет. Мне нужно подумать. Просто… дайте мне время! Она больше не смотрела ни на кого. Рывком открыла дверь в прихожую, схватила первое попавшееся пальто – дорогое кашемировое, висевшее на вешалке. Не надела, просто накинула на руку. Потом ее взгляд упал на ключи от ее белого Lexus RX, лежавшие в фарфоровой вазочке на консоли. Она схватила их.

– Ванесса! Остановись! – Джеймс сделал шаг, но его ноги не слушались. Он чувствовал себя разбитым, парализованным. Боль была слишком острой, слишком всеобъемлющей. Он мог только смотреть. Ванесса выбежала в прихожую. Последнее, что они увидели – ее спину, прядь выбившихся из идеальной укладки светлых волос, нервный жест рукой. Потом хлопнула входная дверь. Глухо, окончательно. Через несколько секунд заревел двигатель, резко, зло. Шины визгнули по асфальту подъездной дорожки. Звук удалялся, становился тише… и наконец растворился в вечерней тишине пригорода. Она уехала. Просто уехала. Тишина, наступившая после, была уже иной. Не шоковая, а гробовая. Полная. Разрушенная. Джеймс медленно опустился на ближайший стул. Он согнулся, уронив голову в ладони. Его плечи затряслись. Сначала беззвучно, потом послышались сдавленные, горькие рыдания мужчины, у которого вырвали сердце и растоптали все, во что он верил. Кейт стояла, сжав кулаки. Слезы гнева все текли, но теперь они смешивались с растерянностью и страхом. Ее взгляд, горячий и обвиняющий, был прикован к Лили. – Вот видишь? – прошипела она, ее голос дрожал. Из-за тебя! Мама ушла! Ты все испортила! Уродка! – Лили громко разрыдалась. Она соскользнула с дивана и поползла на четвереньках, не к отцу, который был погружен в свое горе, а к Эмили.

– Эмми… – всхлипывала она, протягивая ручонки. Эмми… боюсь… где мама? Кей-Кей злая… Эмили стояла как истукан. Звук рыданий отца, шипение Кейт, плач Лили – все сливалось в оглушительный гул в ее ушах. Она смотрела на Лили, тянущуюся к ней, на ее мокрое от слез личико, на полные страха и непонимания глаза. Эта маленькая девочка… не ее сестра? Чужой ребенок? Причина всего кошмара? Но Лили была здесь. Она была реальной. Она была напугана. И она звала ее. Механически, почти против своей воли, Эмили опустилась на колени. Она не обняла Лили. Не прижала к себе. Она просто позволила малышке ухватиться за подол ее свитера, уткнуться мокрым лицом в ее колени. Ее собственная рука медленно, неуверенно поднялась и легла на светлую, пушистую головку Лили. Не поглаживая, просто касаясь. Это был не жест любви. Это был жест… ответственности? Жалости? Растерянности? Сама Эмили не знала. Внутри нее бушевал ураган: боль от предательства матери, шок от правды, ярость на Кейт за жестокость к ребенку, и эта странная, щемящая тяжесть от прикосновения к Лили.

– Тссс… – прошептала она автоматически, глядя поверх головы Лили в пустоту, куда скрылась машина матери. Тихо… Кейт фыркнула с презрением. – Ты что, серьезно? Теперь и ты за нее?» Она резко развернулась и бросилась вверх по лестнице, к себе в комнату. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стены. Рыдания Джеймса постепенно стихли, сменившись тяжелым, прерывистым дыханием. Он поднял голову. Его лицо было опустошенным, постаревшим на десять лет за десять минут. Глаза, красные от слез, блуждали по комнате – разбитый бокал, пятно вина, игрушка Лили, валявшаяся на ковре… и остановились на Эмили и Лили. Эмили встретила его взгляд. В нем не было ответов, только бесконечная боль и вопрос: Что теперь? Джеймс медленно встал. Он пошатнулся, оперся о спинку стула. Казалось, каждое движение давалось ему с неимоверным усилием. Он глубоко вдохнул, вытер лицо ладонью. Его взгляд упал на Лили, которая, почувствовав его внимание, робко выглянула из-за колен Эмили. Ее щеки были мокрыми, ресницы слиплись, в глазах – немой вопрос и надежда. Джеймс посмотрел на это маленькое испуганное лицо. Лицо ребенка, который не просил родиться. Лицо ребенка, который знал его только как папу. Лицо ребенка, которого только что назвали проблемой и никем его же матерью и сестрой. Что-то в его взгляде изменилось. Не исчезла боль – она была слишком глубока. Не ушло чувство предательства. Но поверх этого пробилось что-то другое. Что-то твердое. Непоколебимое. Он сделал шаг, потом другой. Подошел к ним. Опустился на одно колено перед Эмили и Лили. Он не смотрел на Эмили. Его глаза были прикованы к Лили. Большим, грубым пальцем он осторожно стер слезинку с ее щеки. Потом его рука легла ей на голову, поверх руки Эмили. Его ладонь была теплой и твердой.

– Все будет хорошо, малышка, – произнес он хрипло, но с такой силой, что Эмили вздрогнула. Его голос больше не дрожал. В нем была тяжелая, как гранит, решимость. – Я здесь. Я твой папа. И я никуда не уйду. Никогда. Поняла? Лили всхлипнула еще раз, но уже не так отчаянно. Она уставилась на него своими огромными голубыми глазами, словно проверяя правдивость его слов. Потом, медленно, неуверенно, она кивнула и прижалась щекой к его ладони. Джеймс поднял взгляд на Эмили. В его глазах была благодарность за то, что она не оттолкнула Лили, и бездонная усталость. И еще – приказ. Приказ выжить. Держаться. Быть сильной. Потому что другого выбора не было.

– Помоги ей умыться, Эм, – тихо сказал он. «И… приготовься ко сну. Обеим. Я… я разберусь здесь. – Эмили кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она взяла Лили за руку. Малышка крепко ухватилась за ее палец. Джеймс остался сидеть на полу у дивана, глядя на темное пятно вина и осколки своего разбитого мира. Над ним висела тишина огромного, внезапно опустевшего дома. Но в этой тишине уже звучала новая, хрупкая мелодия – обещание, данное маленькой девочке, которая была его дочерью не по крови, но теперь – навсегда по выбору. Выбору, сделанному в самое темное время его жизни. Тишина после хлопка входной двери была гулкой, как после взрыва. Воздух в гостиной дома Харперов все еще вибрировал от слов Ванессы, от ее слез, от ее бегства. Джеймс стоял посреди комнаты, сжимая в кулаке ключи от машины, которую он так и не догнал. Его плечи были согнуты под невидимым грузом, лицо – пепельно-серым. Лили, прижавшись к его ноге, всхлипывала тихо, как раненый зверек. Ее маленький мир, состоявший из папиных коленей, маминых духов, Эмилиных сказок и даже колючих насмешек Кейт, рухнул в одно мгновение. Мама ушла. И ушла из-за нее. Это чувство вины, непонятное, но всепоглощающее, уже пустило корни в ее детской душе. Кейт, все еще стоявшая у окна, резко обернулась. Ее лицо, искаженное гневом и болью, было направлено прямо на Лили.

– Вот видишь? – ее голос был хриплым, но звенящим от ненависти. – Видишь, что ты наделала? Мама ушла! Из-за тебя! Ты разрушила все! Ты – чужая! Ты не наша!

– Кейт! Хватит! – Джеймс нашел в себе силы заговорить, его голос прозвучал резко, но в нем слышалась глубокая усталость. – Это не ее вина. Твоя мать… – Он запнулся, не в силах произнести слово предала. – Ванесса сама приняла решение. Лили здесь ни при чем.

– Нет, пап! При чем! – Кейт закричала, тряся головой, светлые волосы хлестали по щекам. – Если бы не она… если бы не этот… этот позор! Мы были нормальной семьей! А теперь… – Она не договорила, сжала кулаки и бросила на Лили такой взгляд, что девочка вжалась в ногу отца сильнее. Эмили медленно поднялась с дивана. Ее темные глаза, обычно такие ясные и спокойные, были огромными и полными слез. Она посмотрела на плачущую Лили, на истеричную Кейт, на отца, который выглядел так, будто его только что вытащили из-под обломков.

– Пап… – ее голос дрогнул. – Что… что нам теперь делать? – Вопрос повис в воздухе. Что делать? Как жить? Как дышать? Первая неделя была кошмаром, сплетенным из недосыпа, холодных ужинов и гнетущей тишины, прерываемой только всхлипами Лили или взрывами гнева Кейт. Джеймс взял неделю отпуска по «семейным обстоятельствам». Он пытался быть везде одновременно: успокоить клиентов по телефону, разобрать горы грязной посуды, постирать вещи (впервые в жизни он путал режимы стирки), купить продукты (забывая половину списка), приготовить что-то съедобное (чаще всего паста или яичница), помочь Эмили с документами в колледж, уговорить Кейт выйти из комнаты и, главное, утешить Лили, которая постоянно спрашивала: Когда мама вернется? и Кейт меня ненавидит, да? Он чувствовал себя абсолютно беспомощным. Его некогда безупречный дом превратился в поле боя. Работа, его привычная отдушина и источник уверенности, теперь казалась недосягаемой роскошью. Финансовые последствия ухода Ванессы (она забрала свою долю со счета и умчалась прочь) тоже давили, но это было ничто по сравнению с эмоциональным опустошением его дочерей. Эмили стала его тенью и молчаливым помощником. Она вставала раньше всех, пыталась навести порядок на кухне, собирала Лили в школу (частную начальную школу «Св. Клара», куда Ванесса с гордостью ее устроила), проверяла ее домашние задания. Она делала это с каменным лицом, механически. Любовь? Нет. Скорее глубокое чувство долга и вины – вины за то, что она не чувствует к Лили того, что должна была бы чувствовать родная сестра. Вины за то, что где-то в глубине души она тоже злилась на эту маленькую блондинку с большими глазами, которая стала причиной исчезновения их матери. Но видеть, как Кейт терзает Лили, было невыносимо. Эмили становилась между ними, как щит, холодный и непроницаемый.

– Эмили, можно я посижу с тобой? – Лили тихонько подошла к старшей сестре, которая корпела над учебниками по биологии за кухонным столом. Девочка держала в руках потрепанную книжку со сказками. Эмили вздрогнула, оторвавшись от текста. Она посмотрела на Лили. На ее ожидающие глаза. На книжку, которую Ванесса читала им обеим, когда Лили была совсем маленькой. Глоток комка встал у нее в горле.

– Не сейчас, Лили, – сказала она ровным голосом, отводя взгляд. – Я очень занята. Иди поиграй в своей комнате. – Лили поникла, но не ушла. Она притихла рядом, уткнувшись носом в страницы своей книги, украдкой поглядывая на профиль Эмили. Это было лучше, чем полное одиночество. Лучше, чем комната, где ее ждали только плюшевые свидетели ее горя. Кейт стала бомбой замедленного действия. Она почти не разговаривала с отцом и Эмили, если это не было необходимо. Ее комната стала крепостью, откуда доносился грохот музыки или звенящая тишина. Единственной ее мишенью была Лили. Каждая встреча, каждый взгляд – повод для атаки. Если Лили случайно задевала ее за столом: «Отодвинься, подкидыш! Не дыши на меня!» Если Лили пыталась рассказать что-то из школы: «Кого это волнует? Ты же все равно тупая!» Если Лили просто проходила мимо: «Исчезни с глаз моих долой! Ты портишь воздух!» Она прятала любимую игрушку Лили – плюшевого кролика Бани. Подменяла ее зубную пасту на горчицу. Случайно проливала сок на ее рисунки. Ее жестокость была изобретательной и беспощадной. Она не просто отвергала Лили – она пыталась стереть ее из своего пространства, из семьи, из существования. Каждая слеза Лили, каждая дрожь в ее голосе были для Кейт крошечной каплей облегчения в море ее собственной невыносимой боли и гнева на предавшую их мать. Лили была единственной, на кого этот гнев можно было безопасно выплеснуть. Лили жила в постоянном страхе и замешательстве. Школа стала временным убежищем, где учителя были добры, а другие дети еще не знали о ее семейной катастрофе. Но дома… Дом больше не был безопасным местом. Она боялась выйти из своей комнаты, боялась встретить взгляд Кейт, боялась сделать что-то не так. Она цеплялась за отца, как за спасательный круг, но он был так занят и так грустен. Эмили была далека, как луна – видимая, но недосягаемая. А Кейт… Кейт была монстром из кошмаров. Лили пыталась понять, что она сделала не так. Может, она недостаточно хорошо убрала игрушки? Может, она получила четверку вместо пятерки по чтению? Может, она съела последнее печенье? Она старалась изо всех сил: убирала за собой, тихо сидела в уголке, пыталась улыбаться папе. Она даже, рискуя нарваться на новый взрыв ненависти, однажды вымыла Кейтину кружку, оставленную в раковине, надеясь, что это смягчит сестру. Кейт, обнаружив чистую кружку, просто фыркнула и бросила ее в посудомойку со стуком, будто та была заразной. Она молилась перед сном: «Пожалуйста, Господи, пусть мама вернется. Пусть Кейт перестанет меня ненавидеть. Пусть Эмили разрешит мне посидеть рядом. Пусть папа снова улыбнется. Аминь». Но утро приносило только ту же боль и тот же страх, разразилась в пятницу вечером, через десять дней после ухода Ванессы. Джеймс, выбитый из сил, уснул в кресле перед телевизором, который показывал что-то бессмысленное. Эмили заперлась в своей комнате, готовясь к онлайн-семинару. Лили, притихшая и послушная, сидела на ковре в гостиной, раскрашивая картинку – большого дом с яркими окнами и фигурками людей, держащихся за руки. Она рисовала маму, папу, Эмили, Кейт и себя. Маму она рисовала особенно старательно, с длинными желтыми волосами и улыбкой. Кейт вошла в гостиную, направляясь на кухню за водой. Она увидела Лили и рисунок. Что-то внутри нее снова кольнуло – знакомая волна гнева и боли. Она остановилась.

– Что это? – ее голос был ледяным.Лили вздрогнула и прикрыла рисунок рукой.

– Ничего… Я просто рисую.

– Покажи, – приказала Кейт.

– Это не готово…

– Я сказала, покажи! – Кейт резко шагнула вперед и выдернула альбом из рук Лили. Она посмотрела на яркий, наивный рисунок. На счастливую семью. На фигурку с желтыми волосами.

– Ты что, совсем тупая? – прошипела Кейт, и ее голос дрожал от ярости. – Ты не поняла? Ее нет! Она ушла! Из-за тебя! И ты рисуешь эту… эту ложь?!

– Отдай! – пискнула Лили, вскакивая. Слезы брызнули у нее из глаз. – Это моя семья!

– Твоя семья? – Кейт засмеялась, резко и неприятно. – Твоя семья – это какой-то мудак, которого мамаша подцепила, пока папа вкалывал! А мы – мы тебе не семья! Ты здесь никто! Чужая кровь! Подкидыш! С этими словами Кейт сжала листок в кулаке, смяв тщательно нарисованный дом, и швырнула его на пол. Бумажный комок покатился к ногам Лили.

– Вот твоя семья! Мусор! Как и ты! Лили вскрикнула, не выдержав. Не думая, движимая чистой детской яростью и обидой, она бросилась на Кейт, маленькими кулачками бья по ее ногам и животу.

– Злая! Злая! Ненавижу тебя! Отдай мой рисунок! Отдай мою маму! – она кричала сквозь рыдания. Кейт, ошеломленная такой реакцией, на секунду отступила. Но затем ее собственный гнев, накопленный за дни, вырвался наружу. Она грубо схватила Лили за плечи и оттолкнула.

– Не смей меня трогать! Уродка! – она кричала. – Исчезни! Сгинь! – Лили потеряла равновесие и упала навзничь, ударившись затылком о край журнального столика. Раздался глухой стук, а затем оглушительный, пронзительный вопль боли и страха. Шум разбудил Джеймса и заставил Эмили выскочить из комнаты.