Цветы для Элджернона

Ну и тупица! Вообще сперва не врубился, о чем она мне говорила. А вечером почитал учебник грамматики, и там хорошо объясняется все, что говорила на уроке мисс Кинниан. Но я тогда не понял. А посреди ночи проснулся – и все выстроилось у меня в голове.

Мисс Кинниан сказала, что это благодаря тому телевизору, который я включаю на всю ночь. Она говорит, я вышел на плато. Это вроде как взобраться на верхушку холма.

Когда прояснилось, как работает пунктуация, я перечитал свои отчеты с самого начала. И правописание, и пунктуация безумные! Я сказал мисс Кинниан, что все перепишу и исправлю ошибки, но она ответила:

– Нет, Чарли, профессор Немур хочет, чтобы все оставалось как есть. Потому тебе и разрешают хранить отчеты у себя после того, как с них снимут копии, – чтобы ты видел собственный прогресс. Ты быстро движешься вперед, Чарли.

На душе стало получше. После урока я пошел и поиграл с Элджерноном. Мы больше не соревнуемся.

10 апреля

Мне плохо. Не так, когда нужен доктор, а как будто дали под дых. В груди какая-то горящая дыра.

Я не хотел об этом писать, но придется, потому что, наверное, это тоже важно. Сегодня я впервые по своей воле не пошел на работу.

Вчера вечером Джо Карп и Фрэнк Рейли пригласили меня на вечеринку. Там было много девушек, еще Джимпи и Эрни. Я помнил, как мне было хреново после того, как я перебрал в прошлый раз, и предупредил Джо, что больше пить не стану. Тогда он дал мне обычную колу. Она была какая-то странная, но я подумал, что просто у меня во рту горчит.

Поначалу было очень весело.

– Потанцуй с Эллен, – сказал Джо. – Она тебя кой-чему научит. – И подмигнул ей так, будто ему что-то попало в глаз.

Эллен сказала:

– Отстал бы ты от него.

Он хлопнул меня по спине.

– Это Чарли Гордон, мой приятель, мой кореш. Он не абы кто – его повысили до тестомешальщика. Я тебя просто попросил с ним потанцевать и его порадовать. В чем дело?

Он подтолкнул меня к ней. И она со мной танцевала. Я три раза упал и не мог понять почему, если мы танцевали одни. Я то и дело спотыкался о чьи-то вытянутые ноги.

Все собрались вокруг и смеялись, глядя на нас. Каждый раз, когда я падал, смех становился громче, и я тоже смеялся, потому что это было забавно. Но в последний раз я не засмеялся. Я встал на ноги, а Джо снова толкнул меня назад.

Тогда я увидел, какое у Джо лицо, и в животе возникло странное ощущение.

– Вот умора, – сказала одна из девушек. Все смеялись.

– А ты был прав, Фрэнк, – проговорила Эллен. – Это просто театр одного актера.

И она протянула мне яблоко.

– На, Чарли, угощайся.

Я его надкусил, но оно оказалось ненастоящее.

Фрэнк захохотал. Он сказал:

– Я же говорил, он сожрет. Можете представить себе тупицу, способного съесть восковое яблоко?

Джо сказал:

– В последний раз я так ржал, когда мы в баре Халлорана спровадили его смотреть, не идет ли дождь, и удрали.

И тогда я вспомнил, как в детстве ребята из нашего квартала позволили мне поиграть с ними в прятки, и я водил. Досчитал по пальцам до десяти и пошел искать. Искал, пока не стало совсем холодно и темно и пришлось идти домой.

Я так никого и не нашел и не понял почему.

Сказанное Фрэнком все мне объяснило. Вот что произошло у Халлорана. Вот что делали Джо и компания. Разыгрывали меня и потом насмехались. Как те дети в прошлом.

Ржущие рожи выныривали надо мной из тумана.

– Глядите на него. Весь пунцовый.

– Покраснел. Чарли красный как рак.

– Эй, Эллен, что ты сделала с Чарли? Я его никогда таким не видел.

– Ничего себе его Эллен разогрела.

Я не знал, что делать и куда деваться. От того, как она терлась об меня, возникло странное чувство. Все смеялись надо мной, и я словно почувствовал себя голым. Хотелось спрятаться так, чтобы меня не нашли. Я выбежал из квартиры. Это была многоэтажка с длинными коридорами, и я никак не мог найти лестницу. Про лифт забыл напрочь. Наконец увидел лестницу, выбежал на улицу и потом долго шел домой. Я не знал раньше, что нужен Фрэнку, Джо и остальным только для того, чтобы выставлять меня дураком.

Теперь я знаю, что такое «свалять Чарли Гордона».

Мне стыдно.

И еще. Мне снилось, как та девушка, Эллен, танцует и трется об меня, и, когда я проснулся, простыни были скомканные и мокрые.

13 апреля

Так до сих пор и не вышел на работу. Я попросил миссис Флинн, домовладелицу, позвонить мистеру Доннеру и передать, что я заболел. Последнее время миссис Флинн поглядывает на меня с опаской.

Думаю, это хорошо – узнать, что над тобой смеются. Я об этом много думал. Все потому, что я тугодум и не всегда понимаю, когда делаю не то. Поведение тупиц людей обычно забавляет.

Во всяком случае, теперь я знаю, что становлюсь умнее с каждым днем. Я знаю пунктуацию и могу правильно писать. Мне нравится находить в словаре сложные слова и запоминать их. И я стараюсь очень аккуратно писать отчеты, хотя это трудно. Теперь я много читаю, мисс Кинниан говорит, я глотаю книги. И я понимаю многое из прочитанного, оно как-то остается у меня в голове. Иногда я вспоминаю какую-нибудь страницу, и она встает перед глазами словно картинка.

Но мне в голову приходят и другие вещи. Так было сегодня утром, когда я только проснулся и лежал с открытыми глазами. Как будто в стенках моей памяти открылись такие огромные дыры, что я смог в них пройти. Думаю, это случилось давным-давно… Когда я только начал работать у мистера Доннера. Я вижу улицу, на которой стоит пекарня. Сначала сквозь дымку, но потом очертания становятся все четче, как будто пекарня находится прямо передо мной, а остальное затуманивается, и я не уверен…

Старичок с детской коляской, переделанной в жаровню, запах жареных каштанов, снег на земле. Тощий парень испуганно таращится на вывеску. Что там написано? Буквы расплываются в какую-то кашу. Сейчас я знаю, что там написано «Пекарня Доннера», но в своих воспоминаниях буквы не различаю. Ерунда выходит. Думаю, парень с вытаращенными глазами – это я.

Яркие неоновые огни. Кругом рождественские елки, ходят разносчики. Люди замотаны в шарфы, поднимают повыше воротники пальто. Но на нем нет перчаток. Руки окоченели, и парень опускает на землю кипу бурых бумажных пакетов. Останавливается, чтобы посмотреть на заводные игрушки у одного из разносчиков: медведь ходит вразвалку, прыгает пес, тюлень крутит мяч на носу. Ходит, прыгает, крутит. Будь это его игрушки, он был бы счастливее всех на свете.

Хочется спросить краснолицего разносчика в коричневых хлопковых перчатках, можно ли подержать медведя всего минутку, но страшно. Он поднимает кипу пакетов и забрасывает на плечо. Тощий, но сильный после стольких лет тяжелой работы.

– Чарли-дурачок, голова-кабачок!

Дети с хохотом кружатся возле него и дразнят, будто мелкие собачонки путаются в ногах. Чарли улыбается им. Ему бы хотелось бросить свои пакеты и поиграть с ними, но при мысли об этом по спине бегут мурашки. Он чувствует, как старшие мальчишки швыряют в него чем ни попадя.

Возвращаясь в пекарню, он видит еще мальчишек, стоящих в темной подворотне.

– Глядите, это же Чарли!

– Привет, Чарли! Что это у тебя? Хочешь, в кости перекинемся?

– Подь сюды! Мы тя не тронем!

Но что-то в этой темной подворотне и в их усмешках таится такое, что по спине снова бегут мурашки. Он пытается понять, в чем дело, но вспоминает только грязь и мочу на своей одежде и то, как орал дядя Герман, когда он вернулся домой весь перепачканный. А потом дядя схватил молоток и побежал искать мальчишек, которые так с ним обошлись… Чарли пятится от мальчишек в подворотне, роняет свою ношу. Снова поднимает и всю оставшуюся дорогу до пекарни мчится бегом.

– Где тебя носило, Чарли? – орет Джимпи из глубины пекарни.

Чарли протискивается через распашные двери и кладет свою кипу пакетов на один из стеллажей. Прислоняется к стене и прячет руки в карманы. Вот бы сейчас покрутить вертушку.

Ему нравится быть здесь, в пекарне, где полы белые от муки – белее закопченных потолка и стен. На подошвы башмаков налипла белая корка, белые крупинки забились в швы одежды, и под ногти, и в трещинки на коже.

Здесь он расслабляется – сидит на корточках, так крепко прижавшись спиной к стене, что кепка с буквой Д наползает на глаза. Приятно пахнет мукой, сладким тестом, хлебом и выпечкой. В печи что-то потрескивает, навевает сон.

Сладко… тепло… сонно…

И вдруг он падает на пол, долбанувшись головой о стену. Кто-то сшиб его с ног.

Это все, что вспомнилось. Вижу отчетливо, но почему так случилось, не знаю. Со мной бывало подобное в кино. Сначала ничего не понятно, потому что все происходит слишком быстро, но на третий или четвертый раз разбираешься, о чем говорят. Надо поговорить об этом с доктором Штраусом.

14 апреля

Доктор Штраус говорит, что очень важно записывать воспоминания вроде вчерашнего. Тогда мы сможем обсудить их у него в кабинете.

Доктор Штраус психиатр и нейрохирург. Я не знал. Думал, обычный доктор. Но, когда я пришел к нему сегодня утром, он рассказал, как важно изучать самого себя, чтобы разобраться в своих проблемах. Я сказал, у меня нет никаких проблем.

Он рассмеялся и подошел к окну.

– Чем умнее ты становишься, тем больше у тебя проблем, Чарли. Твой интеллектуальный рост будет опережать рост эмоциональный. И ты сам заметишь, как по мере твоего развития будет расти желание многое обсудить со мной. Помни: ты можешь приходить сюда всякий раз, когда потребуется помощь.

Если пока собственные сны и воспоминания мне не вполне ясны, то когда-нибудь разрозненные кусочки соединятся в единое целое и я больше узнаю о себе. Очень важно, что говорят люди в моих видениях. Это имеет отношение к моему детству, и я должен припомнить, что тогда происходило.

Я и не подозревал о таком. Когда я стану достаточно умным, то пойму все слова из моих воспоминаний, и про мальчишек в подворотне, и про дядю Германа, и про родителей. Но доктор Штраус предупредил, что мне от этого может стать не по себе, будет ощущение, что голова сейчас лопнет.

И теперь я должен приходить к нему дважды в неделю. Мы просто сидим, я рассказываю, что меня беспокоит, а доктор слушает. Это называется терапией: мне нужно выговориться, чтобы почувствовать себя лучше. Я рассказал ему, например, про женщин. Про тот танец с Эллен, который привел меня в возбуждение. И что я чувствовал себя как-то странно: одновременно дрожал и потел, а в голове гудело так, что чуть не стошнило. Наверное, потому что всегда считал подобное запретным и грязным. Но доктор Штраус сказал, что случившееся со мной после вечеринки – это поллюция, обычное дело для мальчиков.

Словом, несмотря на мой стремительный прогресс, он считает, что в вопросах, касающихся женщин, я все еще дитя. Это странно, но я должен выяснить о своей жизни все.

15 апреля

В последнее время я много читаю и запоминаю почти все. Мисс Кинниан говорит, что кроме истории, географии и арифметики, я должен изучать иностранные языки. Профессор Немур дал мне еще несколько кассет, чтобы я слушал их, пока сплю. Я до сих пор не знаю, как работают сознание и подсознание, но доктор Штраус говорит, беспокоиться не о чем. Он взял с меня обещание, что, изучая программу колледжа, я не буду читать никаких книг по психологии, пока он мне не разрешит. Говорит, что это собьет меня с толку и заставит думать о психологических теориях, а не о собственных идеях и чувствах. Но читать романы – это нормально. На этой неделе я прочитал «Великого Гэтсби»[2] «Американскую трагедию»[3] и «Взгляни на дом свой, ангел»[4]. Чего только не вытворяют эти мужчины и женщины!

16 апреля

Сегодня я чувствую себя намного лучше, но еще злюсь из-за того, что все эти люди надо мной потешались. Когда мой IQ будет в два раза выше 70, как обещает профессор Немур, может быть, люди полюбят меня и станут моими друзьями.

Я не очень разобрался, что такое IQ. Профессор Немур сказал, это такая штука, которая измеряет, насколько ты умный, – как на весах в аптеке. Но доктор Штраус всерьез с ним поспорил и сказал, что IQ вообще не взвешивает интеллект, а показывает, насколько высок он может быть, как цифры на мерной чашке. Но все равно нужно чем-то наполнить чашку.

Берт Селдон, который меня тестирует и работает с Элджерноном, сказал, что в каком-то смысле оба неправы. Насколько он понимает, IQ измеряет множество разных вещей, в том числе и уровень знаний. Но это совсем не лучший показатель ума.

Так что я до сих пор толком не знаю, что такое IQ. Все болтают про эту штуку самое разное. У меня сейчас около 100, а скоро будет больше 150, но меня все равно будут пичкать всякой дребеденью. Просто не понимаю: если они не знают, что это такое и где находится, как они узнают, сколько этого у меня? Но лучше промолчу.

Профессор Немур говорит, послезавтра мне предстоит тест Роршаха. Интересно, что это такое.

17 апреля

Прошлой ночью мне приснился кошмар, и сегодня утром, проснувшись, я вызвал свободные ассоциации, как советовал делать доктор Штраус, когда вспоминаешь свои сны. Надо подумать о сне и просто очистить разум, пока в голову не придут другие мысли. Я делаю это до тех пор, пока в голове не становится пусто. Доктор Штраус говорит, это значит, я достиг точки, когда мое подсознание пытается помешать сознанию вспоминать. Это стена между настоящим и прошлым. Иногда эта стена рушится, и я могу увидеть, что за ней.

Как этим утром.

Мне снилось, как мисс Кинниан читала мои отчеты. Во сне я сажусь писать, но больше не могу ни писать, ни читать. Как отрезало! Мне становится страшно, и я прошу Джимпи из пекарни написать за меня. Но когда мисс Кинниан читает отчет, она злится и рвет его, потому что там оказываются грубые слова.

Я прихожу домой, где меня уже ждут профессор Немур и доктор Штраус и устраивают мне нагоняй за то, что я понаписал непристойности в отчете. Когда они уходят, я подбираю разорванные страницы, но они превращаются в кружевные валентинки, залитые кровью.

Это был ужасный сон, но я вылез из постели, записал его и занялся свободными ассоциациями.

Пекарня… выпечка… урна… кто-то пинает меня… падаю… весь в крови… пишу… большой карандаш на красной валентинке… маленькое золотое сердечко… медальон… цепочка… все в крови… и он смеется надо мной…

Цепочка от медальона… она крутится… солнечный свет бьет в глаза. Мне нравится смотреть, как она крутится… скручивается и вертится… и маленькая девочка наблюдает за мной.

Ее зовут мисс Кин – то есть Харриет.

– Харриет… Харриет… Мы все любим Харриет.

А потом снова ничего. Пусто.

Мисс Кинниан читает отчет через мое плечо.

Мы в Центре для отсталых взрослых, и она читает мои сочиненя сочинения.

Центр превращается в школу № 13, и мне одиннадцать лет, и мисс Кинниан тоже одиннадцать, только это теперь не мисс Кинниан. Это маленькая девочка с ямочками на щеках и кудрявыми локонами, и зовут ее Харриет. Мы все любим Харриет. Сегодня День святого Валентина.

Я помню…

Я помню, что произошло в школе № 13, после чего меня перевели в школу № 222. Это все из-за Харриет.

Я вижу одиннадцатилетнего Чарли. У него есть маленький золотой медальон, который он однажды нашел на улице. Цепочки нет, но медальон висит на шнурке, и ему нравится вертеть его так, что шнурок скручивается, а когда разматывается, вращаясь, в глаза бьет солнце.

Иногда, когда дети играют в мяч, ему позволяют стоять в центре, и он пытается перехватить мяч до того, как его поймает кто-нибудь из ребят. Так здорово быть в центре поля, даже если поймать мяч так и не удается. Однажды, когда Хайми Рот случайно упустил мяч, а Чарли поднял, бросать мяч ему все равно не позволили, и пришлось снова выйти на середину.

Когда Харриет проходит мимо, мальчики перестают играть и глазеют на нее. Все мальчики любят Харриет. Когда она качает головой, ее кудряшки подпрыгивают вверх-вниз, а на щеках появляются ямочки. Чарли не знает, почему они так волнуются из-за девчонки и почему вечно хотят с ней поболтать (он-то охотнее поиграет в мяч или в пятнашки), но все мальчишки влюблены в Харриет, поэтому и он влюбляется тоже.

Харриет никогда не дразнит его, как другие дети, и он показывает ей разные фокусы. Ходит по партам, когда учителя нет на месте, швыряет ластики в окно, рисует каракули по всей доске и по стенам. А Харриет всегда визжит и хихикает:

– Ой, вы только посмотрите на Чарли! Такой чудной! Глупый, правда?

День святого Валентина, и все мальчишки обсуждают, что подарят Харриет валентинки. Чарли говорит:

– Я тоже подарю Харриет валентинку.

Все смеются, а Барри спрашивает:

– Да где ты ее возьмешь, валентинку-то?

– Я найду очень красивую. Вот увидите!

Но у него нет денег на валентинку, поэтому он решает подарить Харриет свой медальон: он в форме сердца, как валентинки на витринах магазинов. В тот вечер он достает из маминого ящика папиросную бумагу и тратит уйму времени на то, чтобы завернуть подарок и перевязать красной ленточкой. На следующий день, во время обеденного перерыва в школе, он относит его Хайми Роту и просит сделать надпись:

«Дорогая Харриет, я думаю, что ты самая красивая девочка на свете. Ты мне очень нравишься, и я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты была моей валентиной. Твой друг Чарли Гордон».

Хайми очень старательно выводит крупные буквы на бумаге и подсмеивается. Он говорит Чарли:

– У нее глаза на лоб вылезут, когда она это прочтет. Вот увидишь.

Чарли страшно, но он хочет отдать медальон Харриет, поэтому идет за ней из школы и ждет, пока она зайдет в свой дом. Затем прокрадывается в прихожую и вешает сверток на дверную ручку с внутренней стороны. Дважды звонит в дверь и убегает на другую сторону улицы, чтобы спрятаться за деревом.

Харриет спускается вниз и озирается в поисках того, кто звонил в дверь. Затем видит посылку, берет ее и поднимается наверх. Чарли возвращается домой и получает нахлобучку за то, что без спросу взял папиросную бумагу и ленту из маминого ящика стола. Но ему все равно. Завтра Харриет наденет медальон и скажет всем мальчикам, что ей подарил его Чарли. Тогда они попляшут.

Назавтра он мчится в школу бегом, но еще слишком рано. Харриет не пришла, и он изнывает от волнения.

Но когда Харриет появляется, то на него даже не смотрит. Медальона на ней нет, и вид хмурый.

Когда миссис Джансон не видит, он вытворяет всякие штуки: корчит смешные рожицы, громко смеется, залезает на стул и виляет задницей, даже швыряет в Харольда куском мела. Но Харриет ни разу на него не взглянула. Может быть, она сегодня забыла и наденет медальон завтра. Девочка проходит по коридору, но, когда он приближается, чтобы заговорить, протискивается мимо, не говоря ни слова.

Внизу, в школьном дворе, его поджидают два ее старших брата.

Гас пихает его.

– Ты, ублюдок мелкий, это ты моей сестре всяких гадостей понаписал?

Чарли говорит, что он не писал никаких гадостей.

– Я просто подарил ей валентинку.

Оскар, в прошлом игрок школьной футбольной команды, хватает его за рубашку, оторвав пару пуговиц.

– Ты, дегенерат, держись от моей сестренки подальше. Тебе вообще в этой школе делать нечего.

Он толкает Чарли к Гасу, и тот хватает его за горло. Чарли пугается и начинает плакать.

Тогда они набрасываются на него. Оскар бьет кулаком в нос, а Гас валит на землю и пинает в бок, а потом оба пинают поочереди, и другие дети во дворе – друзья Чарли – подбегают с криками и хлопают в ладоши:

– Драчка! Драчка! Бьют дурачка!

Его одежда порвана, из носа течет кровь, один зуб выбит. Гас и Оскар наконец уходят, он садится на тротуар и плачет. Кровь кислая на вкус. Другие дети просто смеются и кричат:

– Обманули дурака на четыре кулака!

А потом приходит мистер Вагнер, один из школьных воспитателей, и прогоняет их. Отводит Чарли в комнату для мальчиков и велит ему смыть кровь и грязь с лица и рук, прежде чем возвращаться домой…

Наверное, я был совсем тупым, раз настолько доверял людям. Не надо было верить ни Хайми, ни кому-нибудь еще.

Я никогда не вспоминал об этом до сегодняшнего дня, но все всплыло в памяти после размышлений о моем сне. Это как-то связано с ощущением, что мисс Кинниан читает мои отчеты. В любом случае я рад, что теперь мне не нужно никого просить писать за меня. Теперь я могу сделать это сам.

Но кое-что я смекнул: Харриет ведь так и не вернула мне медальон.

18 апреля

Я выяснил, что такое тест Роршаха. Это тот самый тест с чернильными кляксами, который был перед операцией. Мне стало страшно. Я знал, что Берт попросит меня найти картинки, а я не смогу. Вот бы был какой-нибудь способ узнать, что за картинки там спрятаны. Может, там и нет никаких картинок? Вдруг это проверка: не настолько ли я тупой, чтобы видеть то, чего нету? От этих мыслей я разозлился.

– Итак, Чарли, – сказал он. – Ты эти карточки уже видел, помнишь?

– Конечно, помню.

По моему тону Берт понял, что я злюсь, и посмотрел на меня с удивлением.

– Что-то не так, Чарли?

– Нет. Просто меня бесят эти пятна.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Не из-за чего кипятиться. Это просто один из обычных тестов для исследования личности. Теперь я хочу, чтобы ты посмотрел на эту карточку. Что это может быть? Что ты на ней видишь? Люди видят в этих пятнах разные вещи. Скажи, что здесь изображено, по-твоему, – что тебе приходит в голову?

Я был потрясен. Уставился на карточку, а потом на него. Этого я никак не ожидал.

– Ты хочешь сказать, что в этих пятнах не спрятано никаких картинок?

Берт нахмурился и снял очки.

– Что?

– Картинки! Спрятанные в чернильных пятнах! В прошлый раз ты сказал мне, что все их видят, и хотел, чтобы я тоже их нашел!

– Нет, Чарли. Я не мог такого сказать.

– Как это? – заорал я. Из-за чертовых чернильных пятен я разозлился и на Берта, и на себя. – Именно так и сказал! Если ты достаточно умный, чтобы ходить в колледж, это не значит, что можно надо мной издеваться! Мне уже поперек горла, что все надо мной смеются, достало!

Не помню, чтобы я раньше так злился. Не думаю, что дело в Берте, но меня будто прорвало. Я перемешал все карточки Роршаха на столе и вышел. Профессор Немур шел по коридору, и, когда я промчался мимо не поздоровавшись, он понял: что-то не так. Они с Бертом догнали меня, когда я собрался спускаться на лифте.

– Чарли! – Немур схватил меня за руку. – Погоди минутку. Что произошло?

Я вырвался и кивнул на Берта.

– Меня тошнит от того, что надо мной все смеются. Вот и все. Раньше я, может, и не врубался, но теперь-то я знаю, и мне это поперек горла.

– Никто здесь над тобой не смеется, Чарли, – сказал Немур.

– А эти пятна? Раньше Берт мне говорил, что в чернилах спрятаны картинки, которые все видят, а я…

– Постой, Чарли, хочешь точно узнать, что именно говорил Берт и что ты ему ответил? У нас есть аудиозапись тестирования. Можем ее поставить, и ты точно узнаешь, о чем шла речь.

Я вернулся с ними в кабинет психотерапии со смешанными чувствами. Наверняка они посмеялись надо мной и обманули, когда я был слишком невежествен, чтобы понять, что к чему. Я был слишком возбужден от гнева, чтобы сдаться без борьбы.

Немур пошел за кассетой, а Берт объяснил:

– В прошлый раз я говорил почти те же слова, что и сейчас. Это регламент, каждый раз я должен повторять одно и то же.

– Поверю, когда сам услышу.

Немур и Берт переглянулись. Я почувствовал, как кровь снова прилила к лицу. Они смеялись надо мной. Но потом, прислушавшись к себе, я понял причину этого взгляда. Они не смеялись – им было ясно, что со мной происходит. Я вышел на новый уровень, и гнев и подозрительность стали моими первыми реакциями на окружающий мир.

Из магнитофона зазвучал голос Берта:

– А теперь я хочу, чтобы ты посмотрел на эти карточки, Чарли. Что это может быть? Что ты видишь на этой карточке? Люди видят разное в этих чернильных пятнах. Скажи, о чем ты думаешь…

Почти тот же тон, те же слова, что и минуту назад в лаборатории. А потом я услышал свои ответы – ребяческие, несустветная чепуха. И я безвольно опустился на стул возле стола профессора Немура.

– Это и правда я?

Я вернулся в лабораторию вместе с Бертом, и мы приступили к Роршаху. Медленно проходили одну карточку за другой. На этот раз мои ответы были другими. Я видел в чернильных пятнах всякие вещи. Вот пара летучих мышей вцепились друг в друга. Двое мужчин бьются на мечах. Я воображал то одно, то другое. Но даже теперь я чувствовал, что не испытываю к Берту прежнего доверия. Переворачивал карточки, проверяя, нет ли на обратной стороне чего-то, что я должен был заметить.