Я – Распутин. Время победителей

А громадная толпа придворных, генералов и чиновников всех мастей, забившая под завязку залы сразу за парадным входом во дворец, изображала верноподданничество и всеобщую радость по случаю избавления. Интересно, а как они все узнали о произошедшем, если все было велено держать в тайне? Нет, надо срочно российский истеблишмент вздрючить на предмет сохранения секретов, причем вздрючить жестоко. Нужно какое-то показательное дело. Пусть Корнилов займется.

Сейчас кое-кого, конечно, и без меня вздрючат, но вовсе не за секретность и неумение держать язык за зубами. Словно в подтверждение моих мыслей, двери в царское крыло выплюнули пожеванного Герарди, вытиравшего лоб платком, отчего пришел в беспорядок его зачес. Подполковник выглядел затравленным и даже настолько скукожился, что его высокий рост перестал бросаться глаза. А отчаянные взгляды не вызывали в собравшихся никакого отклика. Обычный закон бюрократической стаи: подтолкни падающего и займи его место, ну или как там он у них формулируется. А Герарди был именно что упавшим со своих высот под тяжестью повешенных на него обвинений. Причем уже второй раз. Сановная толпа расступалась перед ним, будто не желала прикоснуться к прокаженному.

– Добрый день, Борис Андреевич, – придержал я его за локоток в коридоре, – вы в прошлый раз очень спешили, может, сегодня у вас найдется минутка?

Он затравленно взглянул на меня, но я старательно избегал издевательского тона. В самом деле, специалист ведь неплохой, а нам контрразведку комплектовать надо. Сейчас покровители от него откажутся, человек в полном раздрае, тут самое время подобрать, обогреть… Или подогреть, обобрать, уж как получится.

– Да, найдется, – с некоторой даже надеждой ответил полицейский. – Уж извините за прошлый раз, сами понимаете…

Договорить ему не дали – появился Прохор Старков:

– Григорий Ефимович, вас требуют.

Я кивнул:

– Иду. Борис Андреевич, приезжайте ко мне в Юсуповский завтра, поговорим.

Алексея держала на руках Аликс и отпускать не собиралась. Своего рода тихая истерика – вцепилась в обретенного сына и даром что не подвывала. Царь обретался рядом, придерживая жену. Единственный, кто был спокоен – это сам Алексей. Он сосредоточенно облизывал леденец на палочке и пока что не реагировал на воздыхания родителей. Но если так и оставить, то наведет ему Аликс истерику, как пить дать наведет.

Я размашисто перекрестился и грянул:

– Слава Богу! Внял нашим молитвам!

Аликс повернулась с желанием прикрикнуть на нарушителя спокойствия, но увидела меня и только тихо заплакала.

– Матушка, да что же ты? Все хорошо, дай сыну отдохнуть, да и сама тоже отдохни, лица на тебе нет!

Мало-помалу я успокоил императорскую чету и даже забрал Алексея себе на руки.

– А я в чижика играть умею! – похвастался ребенок.

Вот же пластичная психика у ребенка. Через годик и забудет обо всем – даже удивляться будет, если напомнят. Да не было такого…

– Ай, молодец! Вот лето придет, мы с тобой в чижика наиграемся! И в пристенок, и в бабки, и в городки с бирюльками!

Няньки цесаревича, стоявшие по стенке, изобразили неприятие этой идеи, вытянув лица сверх всякой возможности.

– Что кривитесь? Нужные игры, руку и глазомер развивают. Государь Александр Третий, небось, не брезговал в городки играть!

Крыть было нечем. По мановению царя я передал наследника двум боннам с охранником и вышел вслед за императором в кабинет.

Николай осунулся, под глазами стали заметны мешки, в бороде заблестела седина. Н-да… сорока лет еще нет мужику…

– Ну что, рад? Этого хотел? Умаления самодержавия, коим Россия держалась? – наехало на меня его величество.

Я только вздохнул. Ладно, попробуем иначе.

– Ты, государь, сейчас убиваешься, как купец, деньги вложивший в фабрику.

– Что за чушь?

– Ну как же. Вот был, скажем, миллионщик, решил он новую фабрику построить, вложил полмиллиона и сидит, плачет – ай-ай-ай, капитал умалился, был миллион, осталась половина! – я изобразил плаксивого купца, отчего царь хоть и криво, но усмехнулся.

– Ну так у него фабрика будет, зря плачет!

– Вот именно, государь. И твое «умаление» – это такое же вложение в Россию, как и купеческие полмиллиона в фабрику.

– Не знаю, – Николай достал портсигар, вынул из него папиросу, обмял, но продолжал держать в руке. – На меня родственники и Синод давят, требуют отменить Конституцию.

– Даденное назад забрать? Боюсь, лишь большой кровью получится, мало нам горя было. Нельзя так с людьми… Вона скока их на площадях стоит нынче.

Это подействовало. Николай покивал, как будто соглашаясь. Поди уже доложили про Дворцовую площадь. Только я успел порадоваться, как Николай продолжил в ту же дуду:

– А вымогать Конституцию можно было? Тебе-то что, вон, в Думе на первых местах засел, с Конституцией только сильнее будешь!

– Так и ты, государь, сильнее будешь, если того пожелаешь!

Николай недоуменно уставился на меня, так и забыв прикурить. Пришлось объяснять.

– Конституция, в первую очередь, это разделение ответственности. Царь отвечает за все победы, а Дума и выборное правительство – за все поражения. Никто не посмеет тыкать пальцем в царя, как это было после Цусимы и Кровавого воскресенья. Царь – верховный арбитр. А что «народ у нас не дорос», так то и хорошо, Дума оттого у нас слабенькая, без традиций, крутить-вертеть такой особых умений не надо. И взять те же Европы, брата Георга и брата Вильгельма – куда как много власти имеют, и это при конституциях, парламентах-рейхстагах, свободной прессе и так далее! А народ русский, чай, не глупей немцев. И родственники сообразят, что в новых условиях им куда лучше, и церковники, что добиться патриарха теперь можно проще простого – внести законопроект в Думу и все. И что я считаю необходимым увеличить цивильный лист до пятидесяти миллионов.

Вот-вот. Не грабить царя надо, а добавить ему денег. Кнут и пряник.

Цифра впечатление произвела. А я дополнил, что если раньше в год строили, скажем, тысячу школ, то «прогрессивная общественность» все равно шельмовала царя – а почему не две тысячи? А теперь, когда Николай отойдет немножко в сторону, каждая построенная им школа или больница будет только в плюс, а за нехватку ругать будут Думу.

– И много ли мне школ строить надо? – ернически спросил император, наконец-то зажегший спичку и затянувшийся табачным дымом.

– Не знаю, государь. Да и не в школах лишь дело. Вот, к примеру, авиация…

– Знаю, знаю, – замахал он рукой с зажатой папиросой, – все твои мечтания!

– То не мечтания, – строго ответил я, – ведомо мне, что из сего баловства важнейшая ветвь вырастет, воздушный военный флот! И что России таковым обладать необходимо!

Он только ладонью махнул.

– Мало ли у нас дел, на которые вечно денег не хватает? Вот, положим, те же школы. Можно ведь не их строить, а учительские семинарии. Ты одну семинарию построишь, а Дума, чтобы учителей пристроить, будет вынуждена создать десяток-другой школ…

– Скажи, Григорий, а тебе лично что в этом нужно? – царь строго посмотрел на меня.

«Ну, гражданин Распутин, держись!» Я снял очки и ответил прямым взглядом:

– Не для себя стараюсь, мне за державу обидно! Коли думаешь иначе – прикажи вывести меня в парк да пристрелить. Или вон… – я кинул на стену, где висело оружие, – шашкой заруби.

– Ну полно, полно, не обижайся. Я думаю, в честь избавления Алексея надо нам на богомолье съездить. Ты тоже давай с нами.

Я поклонился. Кажется, момент истины позади.

– Обязательно, государь! А насчет Конституции – пусть пока поиграются. Если уж сильно в лужу сядут, тогда и отменить можно будет…

Царь пристально посмотрел на меня, но промолчал.

* * *

До Юсуповского дворца добрался в разобранном состоянии, сильно сказалось напряжение от разговора и последовавшей трехчасовой молитвы с царским семейством.

Позвонил Перцову, дал указание малость сменить тон в нашей рекламной кампании, упирать на то, что Конституцию мог даровать только такой сильный и справедливый государь, как Николай.

Анечка оставила подборку газет – все российские, за исключением совсем уж черносотенных, ликуют, да и монархисты не то чтобы резко против. Хотя положение у них идиотское: они же за самодержавие? Ну так самодержавный царь самодержавно от оного отказался. Вы против? То есть вы против самодержавия? Бу-га-га-га!

«Цивилизованные страны» всячески приветствовали. Выше всех в воздух чепчики бросали французы, а англичане и немцы реагировали посдержанней. Австрияки, падлы, хоть и поздравили, но сквозь зубы. Дескать, посмотрим, как русские варвары приживутся в семье конституционных монархий. Но приветственные телеграммы все братья по классу прислали – Вильгельм, Георг, Франц-Иосиф, Виктор-Эммануил и всякие прочие шведы, голландцы и португальцы с испанцами.

Разогнал соратников – Лена, как ни ворчала, отправилась обратно в Сызрань. Убедить смог только тем, что там нужны заботливые руки и хозяйский женский глаз. Дрюню загнал в Финляндию отлеживаться, боевиков услал в Покровское семьи повидать. И почувствовал себя голым. Кто у меня остался? Стольников да Мефодий. Но зато Конституция! Какой козырь у левых выбил, а? Стребовал себе мадеры, да и напился на радостях. Хрен с тем, что завтра весь город судачить будет, должны же быть у старца недостатки?

Мысль эту я додумал утром, когда говорил с Герарди. Дав команду распустить митинг на Дворцовой, я заперся с Борисом Андреевичем в кабинете.

Золотых гор не обещал, но дал понять, что будет новая служба и что в ней очень нужны будут опытные люди, пока же надо некоторое время не высовываться, пока острота событий не сойдет на нет. Герарди ушел, а я решил, что одного Евстолия уже не хватает, надо нормальную службу безопасности разворачивать – вон Дума, проходной же двор! Силовой блок у меня уже есть, дело за оперативным и аналитическим. Кого бы придумать на место начальника личной спецслужбы?

Глава 4

Чертог сиял, гремели хоры. А куда деваться – заселился во дворец, так будь любезен давать если не балы, то хотя бы приемы. Тем более по случаю Рождества. И принятия Конституции.

«Сегодня у нас пол-Петербурга» – расхожая фразочка эстрадных конферансье вполне точно описывала происходящее. Верхушки всех думских фракций, все «небесники», Кованько с авиаторами, ученые, включая Менделеева, инженеры, лучшие ученики колоний и педагоги с дядьками… Вот прям «Елка в Кремле». Даже две – днем для подростков и вечером для взрослых.

В приглашении попросил Танееву четко написать, что подарков не надо, лучший подарок – пожертвовать на колонии. Но все равно несли – «Ну как же без подарка, такой день!» Пришлось выделить комнатку, чтобы все складывать, а голову ломать, куда это все деть, придется потом.

Были, конечно, и толковые вещи. В первую очередь книги, в том числе религиозные. Так, Юсуповы подарили одно из первых русских Евангелий в переводе от Российского библейского общества. Аж 1819 года. Раритет каких поискать. Менделеев притащил «Размышления о причине теплоты и холода» Ломоносова с дарственной надписью автора. Благодарил Михайло Васильевич не кого-нибудь, а саму Екатерину Великую. Историк во мне немедленно ожил, растрогал меня до слез, я долго благодарил Дмитрия Ивановича и даже расцеловался с ним, борода в бороду. Ну и тот спел мне дифирамбы про меценатство: работы по синтетическому каучуку, что я спонсировал, дали первые результаты.

– Получены образцы на основе этилового спирта, бутадиена с последующей анионной полимеризацией жидкого бутадиена в присутствии натрия! – торжественно сообщил Менделеев.

– Дмитрий Иванович, дорогой, я в этой вашей научной физике ничего не понимаю. Вы простыми словами скажите – пора думать о создании завода или нет?

Менделеев прямо воспарил, но в запросах своих остался реалистом:

– Опытного завода или крупной лаборатории, Григорий Ефимович! Рано пока на большое производство замахиваться.

Кроме тех, кого я числил «под крылом», набежало изрядно левой публики – бьюсь об заклад, почуяли возникновение нового центра силы в российской политике и поспешили выразить свою извечную благорасположенность к демократии и конституционному устройству. Вчера они, конечно, об этой своей расположенности и сами еще не знали.

В первую очередь это были разного рода купцы и финансисты. Разумеется, Лазарь Соломонович Поляков. С ним после известных событий у нас сложились отношения, которые можно описать словом «вооруженный нейтралитет». Его банки государство поддержало, но финансисту было объявлено, что больше на махинации глаза закрываться не будут – за любую попытку насхемотозить денег кара последует незамедлительно, Сахалин еще заселять и заселять. В качестве жеста примирения я договорился о включении Лазаря Соломоновича в Комиссию по совершенствованию банковского законодательства, которую возглавлял мой протеже Янжул. Поляков на практике увидел, что государство закрывает основные дыры, через которые так легко получалось воровать деньги, и притих.

Банкир, к моему удивлению, подарил «Ярмарку» Кустодиева. Картина сразу вызвала неподдельный интерес – к ней началось паломничество гостей. Кустодиев сейчас, считай, придворный живописец, в большой моде. Впору ставить лейб на визитные карточки.

А вот «Мальчик с трубкой» и «Молодая девушка с цветочной корзиной» Пикассо, что подарили Рябушинский и Морозов-младший, понимания не вызвали. Розовый период мастера с трудом заходил публике. Пришлось пообещать разделить коллекцию по залам и направлениям. Коллекцию! По всему выходило, что я уже начал обрастать собственным музеем. Не пора ли обратить внимание финансовых тузов на скульптуры? Ведь не последний прием даю.

Все трое воротил в частных разговорах требовали одного. Свободы вероисповедания! И старообрядцы, и евреи хотели открывать молельные дома, церкви без разрешения полиции, свободно отмечать священные праздники, проводить собрания верующих, одним словом, вести полноценную религиозную жизнь.

Это еще сильнее грозило столкнуть меня с замшелым православием в лице Антония и Феофана. Отношения накалялись, в проповедях в столице питерские священники все чаще стали упоминать лжестарцев, которые находятся в состоянии «духовной прелести». То есть соблазнены дьяволом. Без имен, но с конкретным таким, жирным намеком. Тревожный звоночек. Хотя дело о моем «хлыстовстве» затихло само собой, а насчет дарования Конституции церковь и вовсе отмолчалась – конфликт шел по нарастающей.

И с этим надо было что-то делать.

Отбоярившись мутными обещаниями решить вопрос с вероисповеданием, я пошел встречать следующих гостей.

Засвидетельствовать свое почтение прибыл престарелый граф Сольский. Трагическая в чем-то фигура – при Лорис-Меликове был сторонником введения народного представительства, при Александре III его задвинули «за шкаф», на канцелярскую должность. Все равно остался конституционалистом, только сильно умеренным, и вот под конец жизни – нате, сибирский мужик пробил то, о чем он только осторожно намекал. Принял я дедушку со всей вежливостью, не преминул сказать, что наши достижения – только благодаря тому, что мы стоим на плечах титанов. Польстил, в общем. Но визит знаковый – среди высшей бюрократии, как ни странно, Конституцию желали многие. Для себя, конечно, но тем не менее.

Естественно, прибыли и послы – поддержать Думу на новом для нее пути. Если английский и французский посланники держались скромно, изучали меня и окружение, то Фридрих Пурталес просто сиял. Как же… Неформальным лидером парламента стал, считай, германский протеже, с которым уже разные гешефты крутились-вертелись. «Уничтоженные» публичным скандалом черногорки, нейтралитет России в боснийском вопросе, поставки заводов… Глядя на довольное лицо немецкого посла, я прямо-таки чуял, что зайдет вопрос и о выходе из Антанты. В которую мы еще толком-то и вступить не успели – всего три года прошло, как оформился блок Англии, Франции и России в противовес Германии, Австро-Венгрии, Италии. А немцы уже работают над его развалом. Нет уж, все это было не в наших интересах, о чем я завуалированно Пурталесу и сообщил. Дескать, «сами мы не местные», только-только взобрались на Олимп, надо сначала оглядеться. А то падать далеко и больно.

Осторожничал я потому, что ссориться с немцами мне было совсем не с руки – от Сименса и Цейса продолжало поступать оборудование для радиотелеграфного и оптического заводов. Но и предавать союзников тоже не хотелось – те же англичане поставляли всю начинку для предприятия по производству бензиновых моторов. Стоит только заикнуться о выходе из Антанты – мигом перекроют кислород. И никакие Ротшильды не помогут. А ведь мне с них получать еще установки для химического завода! Так что лавировать, лавировать и еще раз лавировать.

Единственное, от чего не удалось отбояриться – от обещания первый официальный визит в качестве главы парламентского большинства совершить в Берлин.

* * *

Разочарованный и обиженный на жизнь Никса, даже не дождавшись меня, с семьей отбыл на богомолье. Рождественские праздники для знати подзатихли, да и что в них нового? Список официальных мероприятий тоже небогат – прием у Столыпина, в Думе у Головина, да у меня в Юсуповском дворце.

Стоит ли удивляться, что гостей все прибывало и прибывало? Образовалась целая пробка из экипажей, некоторые из посетителей были… ну со странностями. Мой «городовой» Евстолий аж с тремя помощниками справлялся все хуже и хуже, наконец дело дошло до форменного скандала.

Самое начало его я пропустил: свалил от праздничной суматохи и многочисленных желающих «засвидетельствовать лично» в кабинет с Зубатовым. Праздник праздником, а работа работой, тем более в МВД перестановки и новые веяния, нужно держать руку на пульсе.

Пульс выглядел как объемистый портфель, из которого Зубатов извлек толстую папку с документами.

– Счета, недвижимость, заложенные драгоценности…

– Великий князь Алексей Александрович… – я полистал бумаги, тяжело вздохнул.

– Он самый. А еще яхта, недвижимость, записанная на его любовниц.

– Сергей Васильевич, – я поднял глаза на министра, – зачем вам это?

– Вы же не просто так двинули меня наверх… – Зубатов ткнул пальцем в потолок. – Вам нужен результат. А какой сейчас лучший результат? Прижать к ногтю аристократов. За генерал-адмирала никто не вступится, а дело будет громкое и показательное.

– Его любит Никса.

– Пускай любит и дальше, – как-то легкомысленно махнул рукой новодельный министр. – Французы все одно его не выдадут, даже если мы проведем заочный суд. Чего наше законодательство, кстати, пока еще не позволяет. А с царем вы отношения уже не наладите. Так чего теперь терять?

– Я обещал, что не будет реквизиций.

– А их и не будет! Даю слово. Мы арестуем по уголовному делу недвижимость и драгоценности любовниц великого князя, он тут же прибежит к вам договариваться. Не сам, конечно. А через доверенных лиц. Отдаст не все, но многое. Добровольно. Пожертвованиями.

Деньги бы нам не помешали… Сколько можно содрать с Алексея Александровича? Я еще полистал документы. На зарубежных счетах было около десяти миллионов. Даже если отдаст половину… Считай, железная дорога в Финляндию у меня есть. Плюс реконструкция крепостей в Польше. Овчинка стоила выделки.

– Ладно, возбуждайтесь.

Термин из будущего развеселил Зубатова, разговор пошел легче. Я узнал, как идет реформа МВД, удалось ли назначить на посты в министерстве своих людей из охранки.

– Первым делом переподчините себе полицмейстеров в губерниях. Если надо кого снять из строптивых – не медлите.

Мы еще пообсуждали новую структуру МВД, я посоветовал, ссылаясь на опыт немцев и англичан, организовать при всех розыскных отделениях кинологические службы, а также создать кабинеты по изучению и систематизации отпечатков пальцев преступников. Дактилоскопия уже пришла в Россию, но пока ей занимались лишь пара энтузиастов.

– Я бы и своих денег дал на сие дело – жду от этого большой пользы.

Но тут шум из общих залов, все нараставший и нараставший, стал уже совсем нестерпимым, завизжала женщина, начались крики.

Мы, не сговариваясь, кинулись к дверям, распахнули их и через приемную выбежали в зал.

Твою бога душу мать!

Гвардейский (а других в Питере, почитай, и не водилось) офицер саблей крест-накрест рубил «Молодую девушку» Пикассо! Я уж было подумал, что это чокнутый поклонник классицизма, но понял, что еще немало гвардейских офицеров сдерживают толпу гостей и даже выталкивают ее из зала. Черт, откуда они тут вообще взялись?!

Я провел глазами по взбаламученному залу и понял причину – немного в стороне от центра событий стоял, криво усмехаясь, великий князь Владимир Александрович, окруженный десятком офицеров. Он заметил меня и уставился – зло и презрительно.

Однако! Крепко я накрутил хвосты всей этой сволочи, что великий князь лично приперся скандалить и дебоширить. Ну да ладно, хотите обострения – будет вам обострение.

Я дернул за плечо рубщика картин, и, когда он, пьяно покачнувшись, повернулся ко мне, пробил ему прямой в рожу. Мы люди простые, гвардейским политесам необученные – он нелепо взмахнул руками, выронил свое пыряло и рухнул на пол, заливая мундир кровью из расквашенного носа.

Ко мне рванулись трое ближайших офицеров, и в образовавшуюся брешь немедля хлынула толпа. Первого я встретил на противоходе и точно так же впечатал ему кулак в лицо, второй было замахнулся, но его свалил удар здоровенного «небесника», третьего принял крестьянский депутат. Против народной стихии аристократия оказалась предсказуемо слаба, а у мужиков в глазах заиграло вырвавшееся на волю «Можно! Можно бить бар!».

Стенку мы сформировали почти инстинктивно, и в нее, влипая слева и справа, становилось все больше и больше народу, даже октябрист Гучков не удержался! Впрочем, он бретер и задира известный.

Офицеры от так очевидно выраженного народного волеизъявления попятились – не надо было обладать сверхъестественным чутьем, чтобы понять, что сейчас их будут бить, может быть даже ногами. И никакие сабли не спасут, клапан уже сорвало.

Ситуацию спас Зубатов, решительно вклинившись между сбившимися вокруг великого князя офицерами – аристократами и спортсменами – и русской кулачной стенкой, готовой посчитаться за вековые унижения.

– Господа, я предлагаю вам немедленно покинуть здание. В противном случае я, как министр внутренних дел, буду вынужден всех арестовать.

– Да как вы смее… – начал было Владимир Александрович.

– И в последующем разбирательстве буду свидетельствовать, – твердо и четко выговорил Сергей, – что вы начали дебош и спровоцировали драку.

Непрошеных гостей без малого не вытолкали взашей. Двоих, с разбитыми носами, вели товарищи, под смешки, кто-то ернически пропел вслед:

Офицерик молодой,Ручки беленьки,Ты катись-ка колбасой,Пока целенький.

Под это дело я чуть не выдал на автомате:

…На фига нам император?Создадим другую власть.До свиданья, узурпатор!Кто тут временные? Слазь!..

Но сдержался. Не сдержались остальные – проводили дорогих гостей свистом и хохотом. Для комплекта нужны еще «издевательства иностранных разведок», но на это у нас послы есть.

– Мы еще посчитаемся! – уже в дверях погрозил мне кулаком дядя царя.

Чисто «Ну, погоди!», ей-богу. Оброненная ценителем искусств сабля, которую в суматохе просто забыли, покинула дворец последней – я нарочито выкинул ее на набережную вслед гвардейцам.

Еще полчаса мы обсуждали случившееся, поднимали тосты, но адреналин, а с ним и азарт победы схлынули, за ними схлынули и почти все гости, мало ли что. Вот же сволочь гвардейская, изгадили праздник и даже от драки увильнули!

– Григорий Ефимович, – обеспокоенно подошел ко мне Зубатов, – Вам нужно срочно озаботиться безопасностью здания. Бог весть что могут учудить оскорбленные гвардейцы.

– Я, с вашего позволения, готов остаться, оружие у меня есть, – решительно влез Гучков.

Я поблагодарил его и прикинул – народу у меня хватает, депутаты да «небесники» теперь горы свернут, среди них немало стрелков, но это необученная сила, надо чем-то возможную атаку купировать…

– Сергей Васильевич, пулеметы из участков, насколько я знаю, с прошлого года еще не забрали?

Зубатов побледнел.

– Не слишком ли? Вы же не собираетесь расстреливать гвардейских офицеров?

Не хочется, но… не помешало бы. Меньше будет дураков, которые в 1914-м поведут солдат на убой, в полный рост под шрапнелью, бравируя собственной храбростью и похлопывая себя стеком по сапогам.

– Пугнуть, только пугнуть. Думаю, звук пулеметной очереди сразу горячие головы остудит.

Зубатов несколько секунд подумал, а потом решительно кивнул. Видимо, окончательно встал на мою сторону против всей этой прогнившей верхушки. Да, совсем непонятно – чего это в России так свою аристократию не любят? Может, съели чего?