Операция спасения

Сергей Зверев

Операция спасения

© Зверев С.И., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 20255

* * *

Глава 1

Холодное утро. Туман стелется над изуродованными шпалами и искореженными рельсами, словно сама земля пытается скрыть следы разрушений. Вагоны еще валялись вдоль полотна, но самое главное для нацистов – быстрее восстановить железнодорожное полотно. Надзиратели в серо-зеленой форме подгоняют прикладами группу узников, чьи силуэты сливаются с серым небом. Их руки, обмотанные тряпьем, цепляются за ломы и лопаты. Каждый шаг отзывается болью – от ран, голода, бесконечного страха. Но работа должна быть закончена: фашистам нужна железная дорога. И охрана свирепствует.

Офицер кричит что-то по-немецки, его голос рвет тишину как пулеметная очередь. Собаки с пеной на зубах рвутся с поводков, заходясь в злобном лае. Узники молча ковыряют землю, слежавшийся щебень, выравнивают шпалы, ставят на место рельсы. Металл звенит под ударами кувалд – ритм, похожий на погребальный марш. Кто-то из заключенных роняет кирку, и тут же в его сторону поворачивается ствол винтовки. «Schneller!» – рычит охранник.

Они работают, но их движения замедленны, будто нарочно. Как же хочется ослабить болты, подложить под шпалы щебень неровным слоем так, чтобы через неделю насыпь просела. Но за это смерть. Немцы будут проверять укладку шпал и рельсов, затяжку гаек. Они прогонят через этот участок дрезину. И если что-то заподозрят, то смерть будет страшной.

Могут тут же затравить насмерть собаками, могут положить на рельсы и проехать дрезиной. А могут устроить показательную казнь в лагере. Узники переглядываются. Разговаривать нельзя, но каждый из них понимает, что состав сошел с рельсов и свалился под откос не просто так. Это постарались партизаны, а значит, есть надежда на спасение.

К полудню ветер разгоняет туман, обнажая линию горизонта. Рельсы, будто змеи, снова тянутся вдаль, но их геометрия обманчива. Нацисты проверяют работу, и узники под конвоем возвращаются в бараки. Их спины сгорблены, но в глазах – не покорность, а надежда. Они знают: партизаны вернутся. А пока – пусть фашисты везут по этим путям свои эшелоны. Чем дальше, тем страшнее будет катастрофа.

После разговора с товарищами Александр Канунников под предлогом понаблюдать за железной дорогой ушел в лес. То, что немцы не обнаружили спрятанный в тайнике железный «башмак», с помощью которого партизаны устроили крушение поезда, было чудом. Может быть, собак сбил с толку запах металла, который был сильнее запаха человека, который держал его в руках. Но скорее всего, собак отвлекал другой запах. Запах изувеченного человеческого тела, запах крови. Там рядом лежал мертвый Франтишек. Поляк умирал, когда заместитель коменданта концентрационного лагеря Вагнер разрядил в него всю обойму своего пистолета. Немец был в бешенстве и из-за того, что случилось это крушение, и из-за того, что не удалось захватить ни одного партизана живым. А ведь с этим крушением рушились и его личные планы – попользоваться в корыстных целях медикаментами, которые прибывали с этим составом.

Железнодорожное полотно восстанавливали. Лейтенант стоял за стволом мощного раскидистого дуба, наблюдая за работой пригнанных для проведения ремонта заключенных из лагеря, и размышлял. Им повезло найти на месте крушения военного состава радиостанцию в исправном состоянии. Им удалось даже попасть на армейскую частоту и связаться со штабом какого-то советского подразделения. Может, полка или даже дивизии. Жаль, что связь пришлось прекратить из-за того, что поблизости появились немцы, и теперь повторить сеанс возможно. Теперь есть надежда на помощь своих, на помощь Родины!

Но все оказалось не так просто, и отношение товарищей к этой ситуации, отсутствие единодушия расстраивало Александра. Особист капитан Сорока однозначно был против всякой связи с советским командованием. Он почему-то был уверен, что «там» не поймут, не поверят. Если советские военнослужащие находятся возле фашистского концентрационного лагеря, то они обязательно предатели и находятся в сговоре с врагом. Нельзя вообще упоминать, где они были, если удастся отсюда выбраться. Почему он так считал, Александр не мог понять. Откуда у советского командира столько недоверия?

А Петр Васильевич молчал и вздыхал. А ведь для Александра как раз Романчук, капитан-пограничник, был примером, непререкаемым авторитетом. Даже больше – надеждой на спасение. А тот молчал и вздыхал. Петра Васильевича и его жену Елизавету понять было можно. Им удалось избежать плена, а вот их дочь Светлана оказалась в лагере Аушвиц. И они не хотят отсюда уходить, пока не освободят дочь. Конечно, мысль освободить всех советских военнопленных казалась заманчивой, но, сколько ни думал Саша Канунников, он никак не мог представить, как с такими силами совершить задуманное. Лагерь хорошо охранялся, он разрастался на глазах. Поляков усиленно отселяли и расширяли зону лагеря, строили новые бараки, используя и старые помещения предприятий.

Мы можем собрать большие силы, сплотить поляков, организовать других противников фашизма. Но сколько на это уйдет времени? Много. Не лучше ли пробраться к своим на восток, ведь Красная армия не разбита, Москва стоит. И там рассказать командирам, что здесь происходит, как в неволе томятся люди, предназначенные к умерщвлению. И тогда Красная армия ударит сюда и освободит и русских, и поляков. Мы сделаем все, чтобы найти и освободить Светлану Романчук, и отправимся на восток, решил молодой лейтенант. И тогда капитана ничего здесь удерживать не будет. Без него трудно справиться, потому что у Петра Васильевича больше опыта, и жизненного, и военного. С ним надежнее. Просто мы больше поможем товарищам, если приведем сюда армию, силу, а не будем сами тыкаться почти безоружные в колючую проволоку огромного лагеря. Но друзья, те, кто с ним сейчас, не все готовы уйти. Значит, и я должен пока остаться и помочь хотя бы тем, кто спас мне жизнь, кто помог мне.

Канунников смотрел из-за дерева на сутулые фигуры узников в полосатых робах, и сердце его снова наполнялось ненавистью. Кто дал вам право возноситься над миром, над человечеством, кто дал вам право убивать, мучить других людей только потому, что они говорят на другом языке, у них другая национальность? Сколько горя Сашка увидел здесь за эти дни. А сколько он успел вынести сам, побывав там, в лагере, выжив чудом. И не меньшим чудом был его побег, когда из десятков узников вырваться удалось ему одному. Но теперь он здесь, с друзьями, у них есть оружие и есть радиостанция – связь с Родиной!

…Когда Канунников вернулся в партизанский лагерь, там уже находился Якоб Аронович. Старый провизор был бледен от усталости и от волнения. Инженеры Николай Лещенко и Сеня Бурсак буквально на руках принесли его в лагерь. И сейчас, сидя в той самой пещере, в которой они изготавливали железный «башмак», все грелись у костра и ждали, когда в котелке закипит вода.

– А, Саша! – старый еврей развел руками, как будто хотел сказать что-то в оправдание, но потом только махнул рукой.

– Что удалось узнать, Якоб Аронович? – спросил Канунников, усаживаясь на край самодельной деревянной лавки.

– Новости у меня плохие, пасмурные, как погода на улице, – заговорил старик, глядя опустошенным взглядом на огонь. – Тело несчастного Франтишека они забрали. Похоронить его не удастся, а это значит – мучиться его душе теперь неизвестно сколько, пока бог не найдет его и не призовет к себе. Эти… не знаю, как их назвать даже… враги рода человеческого увезли его тело на территорию лагеря и повесили там за ноги перед бараками русских военнопленных. Для устрашения. Я не знаю, но мне кажется, что нацисты понимают, что пустить поезд под откос могли только русские.

– Я там сейчас на железной дороге видел узников, – вздохнув, стал рассказывать лейтенант. – Их заставили ремонтировать насыпь, менять шпалы и рельсы. Изможденные, у них совсем нет сил, а они таскают тяжелые рельсы, падают, еле везут тачки. А их заставляют еще и трамбовать откосы. И я подумал, товарищи… а ведь если бы не мы, они бы не уродовались там сейчас.

– Ты думаешь, что у немцев не нашлось бы другой работы для узников? – усмехнулся Лещенко. Помолчал и добавил: – Валентин плох. Вроде бы и воспаления нет, перелом зафиксировали, но самочувствие у него все такое же… не ахти! Мерзнет, а согреть его нечем. А скоро придут холода.

Зашуршали камни, и партизаны настороженно повернули головы. Это пришли Елизавета, жена капитана Романчука, и Зоя. Женщины принесли кружки для чая и кастрюльку с кашей, чтобы разогреть ее и накормить мужчин. Елизавета молчала, поджав губы. Она даже не стала ничего говорить, расспрашивать. Передала кастрюльку и сразу же ушла в шалаш. В тягостной тишине мужчины проводили ее взглядом.

– Игорь не вернулся, – кутаясь в старенькое, не по росту женское пальто, стала рассказывать девушка. – Если с ним что-то случится, она, боюсь, просто не переживет. Сначала дочь, потом сын.

– Не спеши, Зоя, – перебил девушку Саша. – Про дочь еще ничего не известно, Игорь паренек смышленый. Все будет хорошо, а волноваться она должна, она ведь мать… А где Сорока, где капитан?

– Сорока сидит с Никодимовым, а Петр Васильевич отправился навстречу сыну.

Пока все жадно ели горячую, с огня, кашу, Зоя Лунева сидела и смотрела на Сашу. Почему-то девушка больше всего верила во всем отряде именно ему. Может, она влюблена в меня, часто думал Канунников, но потом отгонял эту неуместную мысль. Фу, глупости какие! И тут же его мысли возвращались к Агнешке Дашевской, в прошлом ленинградской девушке Анне Кораблевой. Вот кому по-настоящему плохо. Одна в чужой стране, захваченной гитлеровцами. Муж умер, а ей приходится общаться с этим мерзким Карлом Вагнером…

Уставшие, замерзшие, Петр Васильевич с сыном добрались до партизанского лагеря только в сумерках. Оказалось, что Игорь промочил ноги, потому что ему пришлось прятаться на берегу от немцев, и отец, когда встретил его и понял, что случилось, заставил до самого лагеря бежать, чтобы не замерзнуть. Елизавета ворчала, заставляя парня снимать обувь, носки. Она усадила его у костра, в который Лещенко и Бурсак подбросили дров, заставила пить горячую воду, а потом и поесть. Когда ноги, протянутые к самому огню, согрелись, мать замотала их шарфом и не отходила от Игоря, пока он не поел. Романчук отвел Александра в сторону и стал рассказывать.

– Плохи наши дела, лейтенант. Немцы на станции снимают с поезда маршевый батальон, который следовал на фронт. Это уже второй. Вчерашний разместили в здании школы, выставили часовых. Солдат в город не отпускают. А на площади начинают собираться грузовики самого разного вида и принадлежности. Я видел даже два гражданских автобуса.

– Думаете, что немцы собираются усиливать гарнизон из-за наших активных действий?

– Не думаю, – капитан отрицательно покачал головой, сорвал засохший дубовый лист и, размяв его в пальцах, понюхал. – Зима скоро… Якоб Аронович тоже обеспокоен на этот счет. Он говорит, что планы у немцев так просто не меняются. Если запланировано, что в этом населенном пункте должен стоять гарнизон в сто человек, то так и будет. Изменить плановую численность можно только путем долгих запросов, объяснений и подтверждений.

– Значит, они готовят масштабное прочесывание местности? И это из-за нас.

– И вторая угроза – это приближающаяся зима. Здесь негде устроить такой лагерь, в котором мы могли бы пережить зиму.

– Да, здесь не такие леса, как у нас, хотя зима и явно теплее, – согласился Канунников. – Я тоже думал о том, как нам действовать, когда придут холода. А если немцы сейчас оставляют здесь такие силы, то они точно настроены отыскать нас. Они будут методично прочесывать всю местность в этом районе.

– Давай-ка, Саша, не будем ломать пока вдвоем голову. Соберем весь наш отряд в «пещере». Я попрошу, чтобы Лиза посидела с Никодимовым и Игорем. Мальчик все равно ничего не сможет нам посоветовать. Нет у него такого жизненного и военного опыта, как у нас. Пусть он лучше согреется и поспит. А то еще не хватало нам, чтобы кто-то простудился и заболел.

…Костер почти погас, когда вся группа собралась возле него в «пещере», как они теперь называли свою мастерскую, в которой готовили «башмак», с помощью которого устроили крушение железнодорожного состава. Романчук вошел в эту недавно расширенную естественную пещеру и аккуратно прикрыл за собой вход брезентом. Он с неудовольствием посмотрел на Зою Луневу, но промолчал. В конце концов, она полноправный член их группы. Но гораздо большее неудовольствие капитана вызвал Сорока. Олег Гаврилович сидел рядом с инженерами и что-то вполголоса старательно втолковывал бывшим узникам концлагеря. Зная мнение особиста, Романчук мог предполагать, что тот опять пытается убедить собеседников в том, что нужно удирать отсюда на восток и как можно быстрее. Только провизор Баум крутил головой и спокойно улыбался, как будто его позвали на скучное профсоюзное собрание, а не на совещание, результаты которого будут означать жить или умереть.

– Ну вот что, ребята, – капитан присел на самодельную лавку, подбросил в костер немного хвороста и несколько не очень толстых поленьев. – Нам надо обсудить один важный вопрос. Мы с лейтенантом, как люди военные, понимаем всю его важность и хотим поделиться с вами проблемой и подумать вместе, как ее решать.

– А я что, не военный? – подал голос Сорока и распахнул пальто пошире, чтобы были видны капитанские «шпалы» на его петлицах.

– Военный, – терпеливо ответил Романчук, – но твоя служба не связана с подчиненным личным составом, его размещением, устройством быта и организацией несения боевой службы. А проблема назревает как раз в этом. Отсюда мы ее ждем. Потому прошу, товарищи, сначала выслушать меня, потом будем обсуждать.

– И все равно, как равный по званию, я требую, чтобы мой голос имел одно из решающих значений, – в запале чуть ли не выкрикнул особист. – Я такой же военнослужащий и тоже в звании капитана.

Сашка физически ощутил, что Романчук вот-вот взорвется от негодования. Нервы у капитана и так в последнее время напряжены до предела, а тут еще приходится нянчиться с Сорокой. Но пограничник сдержался. Опустив голову, Романчук помолчал несколько секунд, а затем снова продолжил говорить спокойным, уверенным голосом.

– На станцию прибыл фашистский воинский эшелон. С него сняли около батальона пехоты со всем снаряжением и тыловым обеспечением и оставили в городе. Это уже второй батальон, который прибыл в город. Есть подозрение, что прибыли они по нашу душу. Эшелона под откосом немцы нам не простят, и рисковать они не будут, оставляя у себя в тылу, да еще рядом с концентрационным лагерем, такую эффективную группу партизан. Это первое, что нас с лейтенантом беспокоит. Второе – приближающиеся холода и отсутствие в Польше больших лесных массивов, которые могли бы надежно укрыть партизанский отряд. К тому же здесь преобладают сосны, вообще хвойные породы. Только на болотистых участках больше растет берез, осинников.

– Вот я и говорю, что двигаться надо на восток, к нашим. Там хоть леса, что в Белоруссии, что на Брянщине, – месяц пешком идти будешь и не встретишь ни жилья, ни дороги. А там, глядишь, и Красная армия нам навстречу ударит, освободит. Так и выживем!

– На этот счет мы уже все решили! – вмешался в разговор Канунников и даже вскочил с лавки, но потом опомнился и снова сел. – Кто хочет уйти, тот пусть уходит. А тот, кто хочет остаться с капитаном Романчуком, кто хочет помочь найти и освободить его дочь, те остаются. Речь сейчас ведется о том, что условия стали настолько сложными, что требуют общего участия, общего мнения тех, кто остается. Я закончил, Петр Васильевич.

– Ну, ты все и сказал, – грустно ответил Романчук. – В лесу здесь нам не выжить. Немцы не сегодня завтра начнут прочесывание, облавы, и нам не выдержать бой с ними. Нас мало, оружия почти нет. А если обойдется, то все равно нам не выжить на морозе и под снегом в шалашах.

– Да, дело серьезное, – заявил Лещенко. – Тут ведь как ни рассуждай, а неизвестно, получится или нет. Можно в землю зарыться, дождаться, когда проедут немцы, и выбраться наружу. Да только где и чем зарываться? Да и немец – человек серьезный. Он все делает обстоятельно. И если прочесывать начнет – так как гребенкой, и вдоль и попрек, чтобы ни одного гектара не пропустить.

– Собаки у них, – добавил Бурсак, – а у нас еще и раненый, и женщины.

– Я прошу прощения, пан инженер, – улыбнулся Баум. – Но вы так рассуждаете, как будто собаки особенно женский запах чуют. Собаки не различают запах мужчин и женщин. Но в чем вы правы, это наличие слабых: женщин, раненого и еще одного старика, который не выдержит и ночи сна под открытым небом во время снегопада. Простите, я не медведь, берлогу делать не умею.

Сорока открыл было рот, но в свете костра увидел глаза Романчука и промолчал. Оставаться со всеми в такой ситуации ему было страшно, а оставаться одному и пытаться двигаться на восток было еще страшнее. Сашка поморщился. Сорока его раздражал неимоверно, приходилось терпеть. Каким бы он ни был по характеру, но это был свой, советский, человек, и они находились вдали от Родины, в тылу у фашистов, и каждый должен был в меру своих сил помогать другому. Так Канунникова учили и в школе, и в армии. Да и вообще он был в этом убежден.

– Я считаю, что сейчас у нас выход только один, – снова заговорил Сашка. – Мы должны найти убежище теплое и безопасное. Такое, откуда мы могли бы выходить и куда могли бы возвращаться.

– Надо прятаться в городе, молодой человек! – кивнул провизор и развел руками так, как будто хотел сказать, что это была прописная истина. – Другого такого места вы не найдете. В лесу смерть, в лагере, я думаю, тоже смерть, учитывая наши «заслуги».

– И кто же нас спрячет в городе? – с надеждой в голосе спросила Зоя. – Неужели вы знаете таких людей, кто решился бы на это? Мы же для них чужие.

– Не чужие, – покачал Сашка головой. – Не для всех чужие. У нас есть в городе друг, наша советская девушка Анна Кораблева, коренная ленинградка. Которая к тому же ненавидит гитлеровцев и готова сделать все, чтобы уничтожать их.

Все удивленно посмотрели на лейтенанта, только Якоб Аронович загадочно улыбнулся и покивал. Старик потер седую щетину на щеке и сказал:

– Я знал, что она ваша советская девушка. Ее привез сюда еще до войны, как свою жену, Влад Дашевский. Любили они друг друга.

– Да, – подтвердил Сашка, – я имею в виду Агнешку Дашевскую. Надо с ней поговорить и придумать вместе с ней, как это сделать. Нас всего десять человек. Конечно, спрятать десятерых – это не то же, что спрятать одного или двух. Но все равно…

– Да, она единственный надежный человек в городе, кому мы можем довериться, – согласился Романчук. – Когда у вас с ней встреча? Агнешка обещала медикаменты для Никодимова. У него жар, наверное, он еще и простудился.

Неожиданно раздался звук торопливых шагов. Канунников, сидевший ближе всех к выходу, отодвинул край брезента и увидел, что к их «пещере» спешит Лиза. Он не успел даже ничего спросить, как женщина вошла внутрь за брезент и выдохнула:

– Ребята, с Валентином плохо. Совсем плохо.

– Что? – капитан схватил жену за плечи и повернул к себе лицом. – Что случилось?

– Он теряет сознание, – женщина замотала головой. – Это не простуда, жар у него не от простуды. Я посмотрела под повязкой, под шиной, которую мы наложили на место перелома, нога чернеет… Это гангрена. Я не знаю, что мне делать, я даже не знаю, можно ли остановить процесс некроза. Нужен врач, хирург. Может быть, ампутация… Я не знаю!

Последние слова Лиза почти выкрикнула и с отчаянием уткнулась в грудь мужу. Романчук поглаживал Лизу по голове и невнятно шептал: «Ничего, мы придумаем что-нибудь! Ничего…»

– Ну вот что! – Сашка решительно поднялся с лавки. – Ждать больше нельзя, думаю, все с этим согласны. Я сейчас же собираюсь и иду в город.

– Одному нельзя, – рядом с Канунниковым встал инженер Лещенко. – Я с тобой, лейтенант. Ты о встрече с Агнешкой договаривался на послезавтра. Значит, придется идти к ней домой, а в городе опасно.

– Хорошо, – Романчук посмотрел на Сашку и Николая. – Идете под утро, когда будет светать. Доберетесь до города и первым делом осмотритесь, обстановку разведайте. Если опасно, то дождитесь темноты. Найдите место, откуда можно наблюдать, и дождитесь темноты, дождитесь, когда Агнешка вернется домой. Убедитесь, что за ее домом нет наблюдения.

…Обойти городок вокруг несложно. Сашка, когда они с Николаем подошли к опушке, предложил пройти еще дальше на запад. Они часто пользовались этой дорогой, и Агнешка в том числе, когда ходила в лес на место встречи. Если за ней кто-то следит, то может быть засада. Партизаны решили сразу не подходить близко к городу, а выйти к железнодорожной станции и посмотреть, что там делают немцы. Пройдя около десяти километров, они поняли, что удаляются от городка. И тогда Сашка повел их маленькую группу напрямик через заросший кустарником участок довоенных лесных разработок. Они прошли краем леса и стали подниматься на небольшой холм, когда Лещенко схватил лейтенанта за рукав и заставил опуститься на землю. Они чуть было не нарвались на немцев! Пройди партизаны чуть раньше на каких-то полчаса, и они оказались бы на пути немецкой цепи, которая прочесывала местность. Значит, войска уже приступили к операции. А в лагере об этом не знают, капитан не знает об этом.

Сашка лежал в кустах, стараясь не дышать. Смерть была близко, он ощущал ее, как тогда, еще в лагере. Холодный ветер гнал по небу рваные тучи, окрашивая леса в серые тона, отчего одолевало чувство безысходности. Среди вековых сосен и осин, чьи листья рдели, будто пропитанные кровью, двигались силуэты фашистских солдат в стальных касках. Немецкий отряд, прочесывавший окрестности в поисках партизан, шел методично, как машина: приклады били по кустам, сапоги давили хрустящий валежник. Но вместо вооруженных узников, бежавших из концлагеря, они наткнулись на то, что для них было лишь «человеческим мусором», – группу польских беженцев, которых выгнали из их домов, расширяя зону лагерей. Это были люди, которые со своим скарбом пробирались куда-нибудь в южные районы, где можно было осесть. И сейчас эти люди: женщины с детьми, старики, прячущиеся от ветра под корнями поваленного бураном дуба, со страхом смотрели на немцев.

Их было около двадцати: женщины с младенцами, прижимавшимися к иссохшей груди; старики, чьи лица напоминали высохшую кору; подростки с глазами, полными животного ужаса. Они шли от родных домов, таща за собой узелки с чудом уцелевшим хлебом и иконками Богоматери. Самому младшему из детей было не больше трех лет. Мальчик, увидев солдат, спрятал лицо в юбку матери. Немцы молча окружили их. Лейтенант вермахта, щеголявший идеально выбритыми щеками, достал пистолет и без выражения спросил по-польски: «Где партизаны?» В ответ – тишина, прерванная всхлипом ребенка. Тогда офицер кивнул, и солдаты вскинули винтовки. Первыми упали мужчины, бросившиеся прикрыть свои семьи. Пули рвали тела, смешивая крики с треском выстрелов. Женщина с ребенком на руках побежала к чащобе – очередь из автомата прошила ее спину. Малыш, выпавший из ослабевших рук, заполз под куст, где его нашли через минуту: эсэсовец поднял ребенка за ногу и швырнул на валун. Звонкий хруст черепа отозвался эхом в лесу.

Старика, пытавшегося заговорить с убийцами на немецком, криками проклинавшего убийц, прикололи штыком к стволу сосны. Его предсмертный хрип слился с молитвой девушки в платке, которую два солдата прижали к земле, прежде чем пустить пулю в висок. Кровь стекала в ручей, окрашивая воду в ржавый цвет.

В пятидесяти шагах, за гнилым пнем, Александр вжался в землю, стараясь не дышать. Ледяной волной, охватившей его, сжало сердце, и оно вот-вот готово было остановиться. И сразу все вспомнилось, будто происходило вчера. И пытки в лагере, издевательства, угроза расстрела каждый день. А потом побег, гибель всех и чудом спасшийся он сам. И только потому, что сумел, собрал волю в кулак и лежал под ледяной водой, ожидая, пока уйдут фашисты. А потом он скрывался в лесах, питаясь ягодами и корой. И сейчас, вспоминая все это, ощущая снова всем телом, всеми внутренностями, лейтенант дрожал не от холода – от ярости.

– Сашка, – послышался рядом шепот Лещенко, – уходим…

– Молчи, – тихо простонал Канунников, – молчи…

Ногти впились в ладони до крови, зубы стиснуты так, что челюсть вот-вот треснет. Он видел, как мать прикрывала ребенка своим телом, как девочка-подросток молила о пощаде на ломаном немецком, как старик протягивал к солдатам дрожащие руки… И как все они стали просто грудами окровавленной плоти.

В голове пульсировало: «Двигайся! Сделай что-нибудь!» Но ноги будто вросли в землю. Вспомнил, как месяц назад эсэсовцы заставили его смотреть, как расстреливают пятерых заложников. Тогда он тоже стоял как статуя, а потом его вырвало желчью от стыда. Теперь же стыд жег сильнее – ведь он выжил, а эти…