Полная версия
Он сидел, хватая ртом воздух, по лицу текли слезы. Во рту стоял омерзительный, химический привкус, который невозможно было ни проглотить, ни сплюнуть. Его тело, его собственное тело, только что с абсолютной уверенностью сообщило ему: «ЭТО НЕ ЕДА».
Он смотрел на миску с супом. На свое идеальное творение. На свой символ контроля. И видел перед собой чашу с ядом.
Ритуал провалился. Сокрушительно. Он не просто не мог это есть. Сама попытка была актом саморазрушения.
«Анализ. Система отвергает стандартное топливо. Полная несовместимость. Причина: изменение базовых протоколов организма. Текущий протокол питания неизвестен. Требуется новый источник энергии. Система переходит в режим критического энергосбережения. Поиск альтернативного источника…»
И в этот момент, на фоне этой холодной внутренней аналитики, лихорадка отступила.
Это было так же внезапно, как ее начало. Жар, туманивший сознание, исчез. Ледяной озноб прошел. Зуд в костях прекратился. Головная боль испарилась. Наступила абсолютная, кристальная, пугающая ясность. Словно с грязного объектива стерли всю грязь.
И в этой оглушительной тишине, свободной от боли и бреда, он почувствовал Его.
Голод.
Это было не урчание в желудке. Не желание поесть. Это была черная дыра в центре его существа. Вакуум, который засасывал в себя все. Физическая, мучительная боль пустоты, требовавшая немедленного заполнения.
И вместе с Голодом пришел Звук.
Он вернулся. Но теперь он был другим. Он больше не был какофонией или неразборчивым гулом. Он был структурирован. Упорядочен.
Бум-бум… бум-бум…
Сердце миссис Хендерсон. Медленное, аритмичное. 62 удара в минуту. Слабый сигнал.
Тук-тук-тук-тук-тук-тук.
Сердца Мартинов. Быстрые, синхронные. 85 и 90 ударов в минуту. Сигнал сильнее.
Он встал. Ноги больше не дрожали. Тело было легким, послушным. Он подошел к окну и отодвинул штору. Серый день Артстусса. Внизу по тротуару шел мужчина под зонтом.
ТУ-ДУМ. ТУ-ДУМ. ТУ-ДУМ.
Мощный, ровный, размеренный ритм. 75 ударов в минуту. Сильный, чистый сигнал.
Он смотрел на этого человека, и его новый, кристально ясный разум обрабатывал информацию. Рост примерно 180 см. Вес около 85 кг. Объем циркулирующей крови – приблизительно 5.5 литров.
Эти цифры возникли в его голове сами собой. Так же естественно, как раньше возникали строки кода.
Он смотрел на людей внизу, и они больше не были просто хаотичными молекулами. Они были источниками сигнала. Они были ходячими контейнерами с ресурсом.
Голод в его животе отозвался на эти мысли острой, сладкой судорогой.
Он посмотрел на миску с остывающей лаксой. Своим последним человеческим творением. А потом снова на улицу.
Меню было там. За окном. И оно только что открылось.
Он отвернулся от окна, от этого шведского стола пульсирующих сигналов. Холодная, машинная логика, которая только что продиктовала ему объем крови случайного прохожего, испарилась так же быстро, как и появилась, оставив после себя липкий, тошнотворный осадок ужаса.
«Нет. Нет, нет, нет. Не так».
Внутренний голос больше не был голосом отстраненного аналитика. В нем зазвучала паника. Человеческая паника.
Он посмотрел на свои руки. Они не дрожали. Они были неподвижны и спокойны. И это было страшнее любой лихорадки. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони, пытаясь вызвать боль, привычное, понятное ощущение. Но боль была притупленной, далекой.
«Что это было? Что это за цифры? Я не считал. Я не анализировал. Оно… просто появилось. Как результат вычислений, который я не запрашивал. Как будто в моей голове работает чужой процесс, с правами администратора».
Мысль о том, что его мозг, его святая святых, стал операционной системой для чужого софта, была невыносимой. Машинное мышление, которое он культивировал годами, было его броней. Оно защищало его от хаоса эмоций, от непредсказуемости людей. Он превращал мир в данные, чтобы не иметь с ним дела. Но теперь… теперь этот механизм обернулся против него. Он не защищал. Он превращал его самого в машину. В хищный калькулятор.
Он снова посмотрел на миску с лаксой. Яд. Его тело отвергло пищу людей. И тут же предложило альтернативу. Пульс. Кровь. Ресурс.
Он в ужасе прислонился спиной к стене и медленно сполз на пол. Ему отчаянно захотелось стать прежним. Тем самым Лианом, который боялся людей, презирал их, но был одним из них. Тем, для кого человек был просто источником шума и раздражения, а не набором биометрических данных.
«Думай. Думай, как человек. Пожалуйста, думай, как человек. Что чувствует человек? Страх. Я чувствую страх. Это хорошо. Машины не боятся. Они оценивают риски. А я боюсь. Мне до тошноты страшно».
Он вцепился в это чувство, в страх, как в спасательный круг. Он пытался разжечь его в себе, усилить. Он заставил себя вспомнить лицо того существа в переулке. Оскал. Пустые глаза. Боль. Унижение. Страх работал. Он был реальным, он был его собственным.
Он изменился. Это был факт, который больше нельзя было отрицать. Укус не просто заразил его болезнью. Он запустил процесс… апгрейда. Или даунгрейда, смотря с какой стороны посмотреть. Он переписывал его на фундаментальном, биологическом уровне. И этот новый "он"был эффективнее. Сильнее. Логичнее. И ему не нужна была лакса.
«Я не хочу быть эффективным. Я хочу есть суп! Я хочу сидеть в своем кресле и писать дурацкий код для дурацкого сайта! Я хочу ненавидеть соседей за их тупые ссоры, а не… не слышать, как бьются их сердца!»
Он ударил кулаком по полу. Боль была слабой, но она была. Хорошо.
Он понимал, что Голод, который сейчас затаился, но никуда не делся, – это не просто желание поесть. Это был драйвер новой системы. Главная функция. И если он ей поддастся, если он пойдет на поводу у этих расчетов и сигналов, то старый Лиан, тот самый испуганный социофоб, будет стерт. Перезаписан безвозвратно.
Он боялся не монстра, которым мог стать. Он боялся потерять право бояться. Потерять право на иррациональность, на слабость, на глупые человеческие желания вроде тарелки горячего супа в дождливый день.
Машинное мышление было его тюрьмой, которую он сам себе построил, чтобы спрятаться от людей. Но теперь он понял, что за стенами этой тюрьмы был хотя бы он сам. А новая система хотела снести тюрьму вместе с заключенным, оставив на ее месте лишь безупречно работающий механизм.
И он отчаянно, всем своим существом, захотел остаться в своей старой, тесной, но человеческой клетке.
«Я должен бороться. Не с Голодом. С этим… калькулятором в голове. Я должен думать, как человек. Чувствовать, как человек. Даже если это больно. Даже если это нелогично».
Он посмотрел на свои руки, на темные вены, проступающие под кожей. Это было его новое "железо". Но он отчаянно надеялся, что "софт"– его сознание, его личность, его страхи – он еще может спасти.
Он сидел на полу, обхватив колени руками, пытаясь стать меньше, незаметнее. Словно если он сожмется достаточно сильно, то сможет остановить рост этих черных вен под кожей. Тишина в квартире больше не была спасением. Она была сценой, на которой разыгрывалась его внутренняя война.
«Так. Спокойно. Просто дыши. Люди дышат. Это то, что они делают. Вдох. Выдох. Не думай о том, что воздух кажется слишком густым, слишком… насыщенным запахами. Просто дыши. Раз. Два».
Он заставил себя сосредоточиться на этом простом, механическом действии. Но даже оно было испорчено. Каждый вдох приносил с собой информацию, которую он не хотел знать: застарелый запах синтетической обивки его кресла, едва уловимый аромат озона от остывающей плиты, и под всем этим – сладковатый, манящий запах его собственной крови из ранки на пальце.
«Не думай об этом. Не анализируй запахи. Подумай о чем-то другом. О чем-то человеческом. О работе. Нет, работа – это код, это логика, это опасно. О кино. Вспомни какой-нибудь фильм. Тот, который ты не смотрел, а только читал разбор. Про что он был? Про любовь? Люди чувствуют любовь. Я… я могу об этом подумать?»
Он попытался вспомнить сюжет. Но в голове всплывали не эмоции персонажей, а схемы. Трехактная структура. Поворотные точки. Арка героя. Это тоже был анализ, препарирование. Он в ужасе отбросил эту мысль.
«Нет! Не так! Не структура, а… чувство! Он ее любил. Она его любила. Они… хотели быть вместе. Почему? Это нелогично. Рискованно. Эмоционально затратно. Но они хотели. Почему я не могу понять, почему?»
Он почувствовал укол чего-то похожего на отчаяние. Он, который всегда гордился своим интеллектом, вдруг понял, что самые простые, базовые человеческие концепции для него – terra incognita. Он всегда смотрел на них свысока, как на примитивные баги в прошивке. А теперь отчаянно хотел понять, как они работают, потому что чувствовал, что это единственный антивирус против того, что в нем поселилось.
Голод снова напомнил о себе. Тихая, сосущая боль в животе. И вместе с ней вернулись звуки.
ТУ-ДУМ. ТУ-ДУМ. ТУ-ДУМ.
Прохожий на улице.
«Не слушай. Заткни уши. Нет, это не поможет, звук внутри. Пой. Люди поют. Глупые, бессмысленные песни. Я не знаю песен. Я никогда не слушал музыку. Черт. Хорошо, просто издавай шум. Любой шум, чтобы заглушить… это».
Он начал мычать. Сначала тихо, потом громче. Невнятный, лишенный мелодии звук. Это было унизительно. Он, Повиллиан, интеллектуал, сидит на полу в своей квартире и мычит, как умственно отсталый, чтобы не слышать чужие сердца. Но это помогало. Немного. Его собственный шум создавал помехи, делал сигналы менее отчетливыми.
«Хорошо. Работает. Продолжай. Что еще делают люди? Они разговаривают. Сами с собой. Это считается? Да. Миссис Хендерсон разговаривает. Она человек. Я тоже могу».
Он заговорил вслух. Шепотом.
«Так, Лиан. Соберись. Ты просто… очень болен. Сильная инфекция. Галлюцинации. Слуховые, обонятельные. Это все симптомы. Оно пройдет. Нужно просто… перетерпеть. Выпить воды».
Он встал и пошел к раковине. Включил кран. Набрал стакан воды. Вода пахла ржавчиной.
«Это не ржавчина. Это твой мозг так думает. Это просто вода. H2O. Пей. Твоему телу нужна жидкость. Даже если оно ее не хочет. Ты главный. Не оно. Ты».
Он заставил себя сделать глоток. Вода обожгла горло, как кислота. Тело снова попыталось ее извергнуть, но он сжал зубы, подавил спазм и с усилием проглотил. Это была маленькая, но важная победа. Он заставил машину подчиниться.
Он посмотрел на свое отражение в темном экране монитора. Бледное лицо, темные глаза. Монстр? Нет. Испуганный человек.
«Ты испуган, Лиан. И это нормально. Любой бы испугался. Ты не машина. Ты не монстр. Ты просто человек, с которым случилась ужасная, непонятная хрень. Ты должен держаться за это. За страх. За сомнения. За свою ненависть к этому городу. Ненависть – это тоже очень человеческое чувство. Держись за нее».
Он повторял это про себя, как мантру. Он пытался убедить, уговорить самого себя остаться собой. Он понимал, что это битва, которую ему, скорее всего, не выиграть. Голод никуда не денется. И с каждым часом он будет становиться все сильнее.
Но сейчас, в этот момент, он сопротивлялся. Он сидел в своей крепости, которая стала его полем боя, и вел диалог с призраками своей уходящей человечности, отчаянно пытаясь удержать их, не дать им раствориться в холодной, эффективной логике хищника.
Глава 5. Белый шум
Время превратилось во врага. Оно больше не было нейтральной величиной, а стало полем, на котором Голод расставлял свои силы. С каждой минутой сосущая пустота в животе становилась глубже, а симфония пульса – настойчивее, соблазнительнее. Лиан понял, что пассивное сопротивление обречено на провал. Ему нужна была стратегия. Ему нужна была контрмера.
Его взгляд упал на кран в ванной. Вода. Шум.
Он вошел в ванную и повернул вентиль до упора. С оглушительным ревом из крана хлынула вода, ударяясь о фаянс раковины. Шум был плотным, всепоглощающим. Белый шум. Он заполнил маленькое пространство, вибрируя в воздухе, отскакивая от кафельных стен. И на мгновение это сработало.
Рев воды почти полностью заглушил внешние звуки. Пульс Мартинов за стеной утонул в этом потоке. Сердцебиение миссис Хендерсон растворилось. Это было облегчение, похожее на то, когда после долгой головной боли наконец принимаешь анальгетик. Он прислонился к стене, закрыл глаза и просто слушал этот спасительный, бессмысленный рев.
«Вот. Видишь? Решение есть. Простое, инженерное решение. Проблема – избыточный сигнал. Решение – генерация маскирующего шума. Ты все еще можешь мыслить логически. Ты контролируешь ситуацию».
Но эйфория была недолгой. Во-первых, он слышал, как внизу, в трубах, с воем вращается счетчик. Эта вода стоила денег, а его запасы не были бесконечными. Во-вторых, его собственный пульс никуда не делся. Он все так же гулко стучал в ушах, напоминая о первопричине. И в-третьих, он не мог вечно сидеть в ванной.
Он выключил воду. Тишина, которая наступила после, была еще более оглушительной, чем раньше. И пульс города вернулся, словно только и ждал своего часа. Стратегия требовала доработки.
Он вернулся в комнату. Ему нужно было чем-то занять свой мозг, забить его каналы своей собственной, человеческой информацией. Он посмотрел на полку с книгами. Тяжелые, пыльные тома. Его старые друзья.
Он взял верхнюю книгу – «Искусство программирования» Дональда Кнута, том первый, «Основные алгоритмы». Он открыл ее на случайной странице. Глава 2: Информационные структуры. Он сел в кресло и начал читать. Вслух.
«Двоичное дерево – это конечное множество узлов, которое либо пусто, либо состоит из корня и двух непересекающихся двоичных деревьев, называемых левым и правым поддеревьями…»
Его голос звучал хрипло, чужеродно в тишине комнаты. Он заставлял себя произносить слова, вникать в их смысл. Это был его родной язык. Язык порядка, логики и чистых абстракций. Он читал о связных списках, стеках, очередях. Он пытался построить в голове эти структуры, визуализировать их, как раньше.
«Это ты, Лиан. Это твой мир. Узлы, связи, указатели. Никакой крови, никаких сердец. Только данные. Чистые, прекрасные данные».
Он читал страницу за страницей. Его голос становился увереннее. Он забивал эфир своим собственным кодом, создавая ментальный файрвол против внешних атак. Пульс города отступил, стал фоном, как и раньше. Голод притих, недовольно затаившись в глубине.
Он почувствовал прилив надежды. Может быть, он сможет. Может, он сумеет пересидеть, переждать этот приступ, забаррикадировавшись в цитадели своего интеллекта.
Он дошел до раздела о обходе деревьев. «Симметричный обход, также известный как инфиксный…» – читал он. И тут его взгляд зацепился за диаграмму. Простое двоичное дерево. Корень, от которого отходят две ветви. А от них – еще по две.
Структура. Разветвленная, ползущая вниз и в стороны.
Он замер. Книга выпала из его ослабевших рук и с глухим стуком упала на пол.
Диаграмма на странице была до ужаса похожа на то, что он видел сегодня утром в зеркале. На узор, который расползался по его шее. Корень – это укус. А ветви…
Его файрвол рухнул в одно мгновение.
Даже здесь, в самом сердце его мира, в священных текстах Кнута, его поджидало оно. Напоминание. Чужеродная система, которая росла внутри него, подчиняясь своим собственным, ужасающим алгоритмам.
Он в ужасе посмотрел на свои руки, на предплечья, скрытые рукавами толстовки. Он не решался посмотреть, но знал, чувствовал, что черные вены уже там. Они ползут, ветвятся, создавая свою собственную, живую информационную структуру внутри его тела.
Война была проиграна, даже не начавшись. Он не мог спрятаться от врага, который использовал его же оружие. Который говорил на его же языке. На языке кода.
Отчаяние требовало действия. Любого. Сидеть на месте было равносильно капитуляции. Если ментальные барьеры рухнули, нужно строить физические.
«Движение. Нужно двигаться. Сжечь энергию. Утомить тело, чтобы оно перестало… думать. Или чувствовать».
Он поднялся. Что делают люди, чтобы вымотать себя? Упражнения. Он никогда ими не занимался, считая это бессмысленной тратой ресурсов. Но сейчас бессмысленность была именно тем, что нужно.
Он начал с самого простого, что пришло в голову. Отжимания. Он опустился на пол, упершись ладонями в старый линолеум. Тело было непривычно легким, почти невесомым.
Раз. Он опустил грудь к полу. Два. Он выпрямил руки.
Движение получилось плавным, легким. Слишком легким. Он не чувствовал напряжения в мышцах, которое должно было быть. Он сделал десять отжиманий. Двадцать. Тридцать. Дыхание оставалось ровным, сердцебиение лишь немного участилось. Раньше он выдохся бы после десятого.
«Это неправильно. Это не та усталость. Я не устаю. Тело… работает слишком эффективно».
Он вскочил. Приседания. Он приседал быстро, ритмично, раз за разом, превращая движение в механический ритуал. Пятьдесят. Семьдесят. Сто. В ногах не было привычной жгучей боли. Была лишь странная, холодная работа мышц, как у гидравлического пресса.
Это не помогало. Это пугало еще больше. Его тело стало чужим, эффективным механизмом, который больше не подчинялся законам человеческой физиологии.
И Голод, который он пытался заглушить, ответил на эту бессмысленную трату энергии.
Сначала это было тихое, но настойчивое напоминание. Сосущая пустота в животе стала отчетливее. Но потом, с каждым приседанием, она начала меняться. Она перестала быть просто отсутствием чего-то. Она стала присутствием. Присутствием боли.
Это была не та боль, которую он знал. Не острая, как от пореза, и не тупая, как от ушиба. Это была глубинная, внутренняя боль. Словно его внутренние органы медленно сжимали в кулаке. Словно его клетки, лишенные нужного им топлива, начали пожирать сами себя. Каждый вдох был мучением, каждый выдох приносил лишь короткую передышку перед новой волной агонии.
Он прекратил упражнения и согнулся пополам, прижимая руки к животу. Дыхание сбилось. Холодный пот снова выступил на лбу.
«Больно… Боже, как больно… Это не просто голод. Это… отказ системы. Отсутствие критически важного ресурса».
Он, шатаясь, дошел до зеркала в ванной. Он должен был увидеть. Он должен был знать.
Он стянул с себя толстовку. В тусклом свете он увидел то, чего боялся.
Трансформация больше не была локальной. Черные, похожие на корни, вены оплели его торс, создавая сложный, почти симметричный узор. Они сходились в районе солнечного сплетения, образуя темный, пульсирующий узел. Они были толще, рельефнее, и он мог видеть, как под кожей в них медленно, густо движется что-то темное. Его кровь.
А кожа… Его кожа потеряла последние остатки человеческого тепла. Она стала бледной, почти прозрачной, с нездоровым, сероватым оттенком, как у тела, которое слишком долго пролежало в воде. На фоне этой мертвенной бледности черные вены казались еще более чужеродными, более зловещими.
Он провел пальцами по руке. Кожа была холодной на ощупь, как мрамор. И под ней он чувствовал их. Твердые, упругие тяжи вен, проложенные под его кожей, как кабели новой, чудовищной сети.
Он смотрел на свое отражение, и человек в зеркале распадался на части. Испуганные, человеческие глаза смотрели с лица, которое все больше приобретало черты хищной, эффективной машины. Его тело слабело не от усталости. Оно умирало от голода. От отсутствия единственного топлива, которое теперь могло его поддерживать.
Боль в животе скрутила его в новый спазм, заставив оторваться от созерцания своего уродства. Он упал на колени перед унитазом, но рвать было нечем. Из горла вырывались лишь сухие, удушливые спазмы.
Голод перестал быть понятием. Он стал физическим состоянием. Он стал агонией. И где-то на задворках сознания, заглушаемый болью, калькулятор снова начал свою работу.
«Критическое истощение. Резервы исчерпаны. Необходим немедленный поиск и прием… ресурса. Отказ от выполнения протокола приведет к необратимому системному сбою. К прекращению функционирования».
К смерти.
И испуганный человек внутри Лиана впервые понял, что у него есть выбор. Мучительная смерть в этой комнате. Или… то, что ждало его за дверью. И этот выбор уже не казался таким очевидным.
Боль немного отступила, оставив после себя тошнотворную слабость. Он лежал на полу в ванной, и каждая плитка под ним казалась ледяной. Ему нужна была вода. Не для питья – мысль об этом все еще вызывала спазм, – а чтобы смыть с лица липкий пот.
Он с трудом поднялся, опираясь на раковину. Его взгляд упал на единственный стакан, который стоял на полке. Дешевый, из толстого прессованного стекла. Он взял его, и пальцы сами собой сомкнулись на холодной поверхности. Он поднес его к крану, но в этот момент его руку свело судорогой – отголосок боли в животе. Пальцы сжались.
Хруст.
Звук был негромким, сухим, как будто сломали сухую ветку. Он посмотрел на свою руку. Стакан не разлетелся на осколки. Он треснул. Сеть тонких, как паутина, трещин расползлась по стеклу от его пальцев. Еще одно мгновение – и он бы рассыпался в его ладони.
Он в ужасе разжал руку. Стакан с глухим стуком упал в раковину, цел, но безнадежно испорчен. Лиан уставился на свою ладонь. Она не выглядела другой. Все те же бледные, длинные пальцы программиста. Но они только что сделали то, на что не были способны. Он не прикладывал усилий. Это была непроизвольная, рефлекторная сила.
«Это не я. Я не хотел. Я бы не смог. Я не такой сильный. Это… оно. Тело. Оно меняется. Оно становится сильнее, пока я слабею. Как это возможно?»
Он отшатнулся от раковины, от этого доказательства его мутации. Он снова чувствовал себя чужим в собственном теле. Словно он был лишь пассажиром, пилотом, который потерял управление и теперь с ужасом наблюдает, как автопилот ведет машину по неизвестному, пугающему курсу.
И автопилот настойчиво напоминал о пункте назначения.
Симфония пульса вернулась с новой силой. Теперь, когда его тело было на грани истощения, звуки стали не просто громче. Они стали… чище. Соблазнительнее. Он больше не воспринимал их как угрозу. Они стали обещанием. Обещанием прекращения боли. Обещанием топлива. Жизни.
ТУ-ДУМ. ТУ-ДУМ. – прохожий за окном. Звук был теплым, полным, как нота виолончели.
Тук-тук-тук. – сердце соседа. Быстрое, нервное, как дробь барабана.
Каждый ритм был уникальной мелодией. Каждый обещал свой, неповторимый «вкус». Эта мысль пронзила его, отвратительная и желанная одновременно.
«Нет. Прекрати. Это не музыка. Это люди. Люди! У них есть… дела. Семьи. Жизни. Они не просто… сигналы. Они не просто… еда. Перестань так думать!»
Он зажал уши, хотя знал, что это бесполезно. Он ходил по комнате из угла в угол, как зверь в клетке. Но клеткой был он сам. Его разум был заперт в теле, которое жаждало свободы и охоты.
Голод скрутил его живот новой волной боли. Он заскулил, тихо, жалко. Боль была невыносимой. Она ломала его волю, стирала его человеческие установки. Она оставляла лишь одно, первобытное желание: «Пусть это прекратится».
И он знал, как это прекратить.
Его взгляд приковала к себе входная дверь. Стальная, с тремя замками. Его последняя черта обороны. Или последняя стена тюрьмы.
Он не отдавал себе отчета в своих действиях. Ноги сами понесли его к ней. Он шел, как лунатик, ведомый не разумом, а инстинктом, жаждой. Он прижался лбом к холодному металлу двери. Даже сквозь нее он чувствовал их. Движение в подъезде. Жизнь.
Его рука сама потянулась к дверному глазку.
«Не делай этого, Лиан. Не смотри. Пожалуйста. Как только ты посмотришь, ты уже не сможешь это развидеть».
Но другая часть его, та, что говорила на языке Голода, шептала иное.
«Просто посмотреть. Один взгляд. Это безопасно. Ты в своей квартире. Ты ничего не сделаешь. Просто посмотри. Узнай. Что там? Кто там? Какой там сигнал?»
Его палец сдвинул металлическую заслонку глазка. Он прильнул к нему, затаив дыхание. Как наркоман, в отчаянии ждущий своего дилера. Как грешник, заглядывающий в замочную скважину ада.
Искаженная линзой картинка лестничной площадки предстала перед ним. Пусто. Тусклый свет. Обшарпанные стены.
И тут он услышал. Шаги. Поднимаются по лестнице. Медленные, тяжелые. И пульс. Ровный, спокойный.
Бум. Бум. Бум.
Он смотрел, не отрываясь. Сердце колотилось в его собственной груди. Дверь соседней квартиры открылась. В поле зрения глазка показался сосед. Мужчина лет сорока, Мартин. Тот самый, что ссорился с женой. Он нес в руках пакет с продуктами. Он выглядел уставшим. Человеком.
