Сосед напротив

– Спасибо. Мне это было нужно, Ник, – тихо пробормотала она.

Ступор Каи начал отступать. Она наконец смогла обнять Ника в ответ. Он чувствовал, как дрожит ее тело, но решил не отпускать комментариев на этот счет. Он вообще испытывал какое-то странное чувство, когда тонкие руки девушки замыкались на его спине. Все еще думал о том, что она – дочь, мать его, Райдера. И как бы там ни было, сложно теперь воспринимать ее отдельно от этой информации. Так что Брукс просто старался переварить новую данность.

Но, в конечном итоге, он подумал, что трогательное объятие – это, конечно, очень здорово, но как-то уж больно оно затянулось. Признаться, было забавно наблюдать тень легкого разочарования на лице девушки, когда Ник отстранился от нее.

– Ладно, принцесса рок-н-ролла, – усмехнулся он, как бы намекая на ее именитого отца.

Кая закатила глаза, но беззлобно.

– Мне идти надо. Поспать бы пару часов. А с утра уже в дорогу. – Ник пожал плечами, как бы извиняясь.

Кая кивнула.

– А… стой, я хотела отдать.

Она снова полезла в карман кардигана. На этот раз ей удалось найти, что она хотела изначально. Это была зажигалка.

– Это тебе.

Ник принял презент. Он тут же улыбнулся, рассматривая вещицу. Это был «крикет» с принтом змеи.

Символ змеи тянулся за ним давно. Все началось еще в школе, в каком-то дурацком походе, когда весь их класс отправили «на сближение с природой». Разгар пикника, пластмассовые тарелки, чипсы, жвачки – и вдруг из травы, прямо посреди веселого гама, выползла змея. Небольшая, тонкая, но достаточно подвижная, чтобы произвести фурор. Девчонки взвизгнули, кто-то выронил сок, половина ребят рванула кто куда, оставив за собой надкусанные бутерброды.

А Ник – тогда еще просто худой, странный подросток в поношенной футболке с названием одной из своих любимых групп – не испугался. Он присел, склонил голову набок и минуту, может две, смотрел, как змея ползет, извиваясь плавно, почти грациозно. Потом достал плед, который кто-то притащил с собой, и аккуратно, без лишних движений, свернул змею в него, словно это был котенок. Пикник для него закончился, а змею он утащил домой.

Родители, к их чести, не закатили скандал. Отец лишь хмыкнул: «Ну, живность – так живность». Змея прожила с ними несколько лет. Ник подкармливал ее с помощью пинцета, как-то особенно заботливо. А в школе после этого случая его стали называть Снейк. И это прозвище, в отличие от большинства кличек, не исчезло со временем. Оно как будто приросло к нему. Стало его неотъемлемой частью, которую он принял.

– Где ты такую откопала?

Кая снова стушевалась, опустила глаза:

– Я случайно увидела. И… вспомнила о тебе. Ну, ты же тогда дал мне зажигалку, и… я решила, что будет правильно вернуть. Но по-своему.

Ник убрал зажигалку в карман.

– Спасибо, милая. Это очень классная штука. Мне очень нравится.

Он шагнул ближе и коротко обнял Каю еще раз. Крепко, но по-дружески.

– Спасибо, что спасла мне жизнь и все такое. Мне правда надо идти. Не скучай тут без сигарет. Думаю, что еще свидимся. Давай, шуруй домой.

Он отстранился от соседки и кивком указал в сторону ее дома. Кая почему-то выглядела так, будто проглотила ежа. Она переминалась с ноги на ногу и, заламывая руки, едва улыбнулась, медленно разворачиваясь в сторону дома. Ник же, почти как настоящий джентльмен, решил понаблюдать со своего крыльца за тем, как девушка доберется. Но она внезапно притормозила и повернулась к нему.

– Ник. – Его забавляло, что она чуть ли не единственная, кто к нему так обращается.

Он вопросительно кивнул. Девушка еще раз залезла в карман кардигана и вытащила оттуда мятый клочок бумажки. Очень неуверенно подошла и протянула его Бруксу.

– Это… это мой домашний номер… ну, знаешь, я ничего не хочу сказать, но вдруг тебе как-то захочется позвонить, просто поболтать. Вроде как нам было интересно… разговаривать.

Кая старательно подбирала слова, и все равно каждое из них ей давалось тяжело. Для Ника это был еще один повод для удивления. Нет, он не думал, что позвонит ей хоть раз за время тура. Скорее, забудет о ее существовании, как только сядет в самолет, и тот отчалит в закат, к новым приключениям. Но он улыбнулся, пожал плечами и принял бумажку. Просто потому, что не хотел обижать Каю. Или же просто оставлял себе шанс на случай, если вдруг передумает. Да и как часто вообще дочь Джонатана Райдера сама оставляет тебе свой номерок?

Кая развернулась и быстрой походкой удалилась к своему участку, теперь окончательно. Ник проводил ее задумчивым взглядом и многозначительно хмыкнул сам себе.

Да… старина Райдер бы точно диву дался: как у такого неправильного парня получилась такая хорошенькая дочь.

Глава 4. Эти дурацкие телефонные звонки

Очередное утро началось «не с той ноги». Нет, оно было не просто заурядным, а даже излишне приторным в своей обыденности. Таким, когда даже птицы за окном звучали как будильник, в который непременно хочется швырнуть тапком.

Запах кофе стелился по дому, заполняя собой буквально каждый миллиметр и без того душного пространства. Не то, чтобы сегодня было как-то особенно жарко, эта духота выражалась, скорее, в эмоциональном фоне. А тут уж хоть зима, хоть весна, лето или осень – погода в доме Каи с Элен была всегда примерно одинаковая.

Кая брезгливо поморщилась, но все равно сделала глоток из кружки – уже второй кружки за сегодня – американо. Она обожала кофе, но именно сейчас раздражало все: мамин излишне мягкий голос где-то на фоне и то, как она слишком громко звенит посудой, перекладывая ту из раковины на полку. А еще слишком яркое солнце, которое, непонятно чему радуется, дурацкий прыщ на щеке, который явно не знал, что Кае – двадцать пять, и сегодня вдруг решил выскочить. Зацепка на любимых домашних шортах, частички пыли, витающие в воздухе и отлично видимые на свету, дурацкие тапки с помпонами и даже кофе. Чертов запах буквально застревал в носу и, переходя все границы, начинал прилипать к коже, одежде и волосам. А из-за этого он, разумеется, раздражал еще больше.

Кая стояла на кухне босиком, в старой футболке с растянутым воротом и безнадежно пялилась в окно, испепеляя взглядом застывший в тишине дом напротив. Будто если она будет достаточно усердно гипнотизировать крыльцо, то там магическим образом появится его кудрявая макушка. Вообще-то она уже проделывала такое, и он появлялся. Одна только поправочка: тогда он тусовался в пределах Лос-Анджелеса и вечерами все-таки приходил домой. А теперь надеяться можно было разве что на чудо. Он где-то там, в Европе. Скачет по сцене, размахивает гитарой, щедро раздает свою харизму, и страшно подумать, что делает потом.

Он уехал неделю назад. И не позвонил.

– …а режиссер, ты знаешь, этот, с белыми волосами… ну как его там, ну, напомни. – Кая чуть повела головой, стараясь сфокусироваться на матери, но тут же вернула внимание к пейзажу за окном.

«Мама вспомнит без помощи, у нее хорошая память», – подумала девушка.

– Чарльз. Да, точно, Чарльз! Вот он все ходил вокруг да около, будто бы сам не понимал, что хочет. И теперь я ставлю танец для клипа. Для группы, о которой ты точно не слышала. Точнее, ставлю движения для подтанцовки, что будет в клипе. – Голос матери продолжал резать воздух.

Кая пожала плечами, сама толком не понимая, к какой из пылких реплик матери относился этот жест. Но Элен продолжала болтать.

– Но они, похоже, на подъеме. Продюсеры с ума сходят. Там девочка одна из подтанцовки – пластика просто фантастика. А вот остальные – как на подбор, будто из дерева выстругали. А я, видишь ли, должна из всей этой неуправляемой массы сделать конфетку. Ну, хоть бы раз дали адекватные сроки. Всегда в последний момент!

Кая кивнула, не отрываясь от окна. Там все по-прежнему оставалось неподвижным. Закрытые ставни, неприлично отросший для этих мест газон и затянувшаяся тишина. Ни одного намека на Ника, беспрестанно курящего на крыльце. Будто его не было никогда. Будто она все выдумала.

Мать, наверное, и не ждала ответа. Она часто рассказывала что-то, как дышала, – на автомате. Просто потому что не знала как иначе заполнить тишину, которая часто воцарялась, стоило им с дочерью остаться наедине. Это как музыка в дорогом бутике. Играет себе монотонно и не раздражает, если не концентрировать на ней внимание.

– И ты бы видела этих мальчиков из группы. Самоуверенные, куда деваться, строят из себя рок-звезд. Один весь день ходил с недовольным видом и требовал, чтобы в его напитке беспрестанно обновляли лед. Второй – вообще молчал, как рыба, но вид был такой, будто мы просто не достойны его слов. Третий – опоздал часа на два и вообще не считал, что сделал что-то не так. Но харизма у них, конечно… Упадешь! И личики смазливые. Прям вижу, как девчонки будут сходить с ума. Вот бы они не облажались. – Она хохотнула и плеснула себе в чашку кипятка, разбавляя остатки чая. – Я им говорю: «Дети, если вы хотите славу – потеть придется, как в аду. Меньше пафоса, больше дела!»

Кая снова медленно кивнула. Слова матери доносились будто через толщу воды. В целом девушка все слышала и при желании, наверное, могла бы поддержать беседу, но…

Он сказал: «может, приеду в перерыве». И она надеялась, что может, он ей позвонит.

Может. Может. Может.

Чашка обдавала жаром кончики пальцев. Взгляд прожигал его окна.

Мама не замолкала. Продолжала что-то рассказывать про паршивое качество костюмов и весьма ограниченный выделенный бюджет. Кая думала о том, что порядком устала сама от себя за последнее время. Устала от бесконечных мыслей о нем и этих странных нервных тиков от каждого телефонного звонка. Она понимала, насколько глупо обижаться на Ника за то, что он не набрал ее номер. С чего бы ему вообще это делать? Для начала, он в туре, занят своим любимым делом. А потом, разве он что-то обещал? Это был риторический вопрос самой себе. Но она злилась, потому что чувства не поддавались никакой логике.

Непрерывный словесный поток Элен никак не утихал, Кая зачем-то слишком сильно сжала кружку и краем глаза увидела, как побелели костяшки ее пальцев. Она резко обернулась, подошла к столу и села напротив Элен. Это случилось так внезапно, что женщина стала говорить на тон тише, с вопросительными нотками, даже чуть недоверчиво поглядывая на дочь.

– За что ты его полюбила? – выпалила Кая резко.

Молчание осело в воздухе, как пепел после пожара. Мать перестала двигаться, словно слова дочери обесточили весь дом и ее заодно.

– Кого? – глупо переспросила она, хлопая глазами.

Кая непроизвольно усмехнулась. Будто Элен любила в своей жизни хоть кого-то, кроме ее отца. Иногда девушке казалось, что ему досталось даже больше любви, чем самой Кае. В моменты, когда мать выпивала и становилась особенно уязвимой, отпускала этот вечный контроль, она смотрела на нее и говорила: «Детка, ты так похожа на него. Я рада, что ты у меня появилась». Дальше она не говорила ничего, а Кая не спрашивала. Ей лишь оставалось догадываться, чему именно так радуется Элен: что у нее есть такая любимая дочь Кая, без которой она не представляет своей жизни, или же тому, что Кая – женская копия Джонатана, и Элен может на него смотреть хотя бы таким образом? Когда Кая думала об этом, слова матери казались особенно жуткими, так что Кая предпочитала не думать.

– Папу, – бесстрастно отрезала девушка, не отрывая прямого, почти требовательного взгляда от Элен.

Это был контрольный выстрел.

Они не говорили о нем… почти никогда. А это маленькое «почти» помещалось в мимолетные фразы, сказанные Элен подшофе или в пылу ярости – особенно, когда Кая делала что-то «не так». Сбежала с уроков в школе, что случилось с ней всего-то раз в жизни, или задержалась на прогулке со своим молодым человеком в студенческие годы, не вернувшись домой к строго оговоренному времени. Или вовсе в детстве – лет в семь – разбила дорогую вазу, гоняя по дому мяч, хотя сто раз было сказано: «Дома с мячом не играют». В такие моменты она слышала:

– Ты бываешь невыносима. Это у тебя от отца.

Правила были просты. Все плохое – от него. Все хорошее – разумеется, от Элен. А ведь говорят: «О мертвых либо хорошо, либо никак». Элен, кажется, старалась соблюдать лишь вторую часть этого правила – «никак». Хотя Кая до сих пор помнила, как впервые узнала, что у нее вообще был отец. До того легенда гласила, что Каю нашли в капусте или вроде того. Классическая брехня ленивых родителей, которые боятся или не хотят подбирать слова, чтобы объяснить детям, как те получились. Но однажды, когда Кае было семь, все изменилось.

В тот вечер Элен понадобилось срочно выйти на работу. Очередные репетиции, аврал, смена графика – и в доме внезапно образовалась тишина. Нянька, что обычно оставалась с Каей по вечерам, заболела, и быстро найти замену не удалось. Впервые ее оставили одну. «Ты уже большая, справишься», – наспех сказала мать, обуваясь в коридоре и в спешке оставляя поцелуй в волосах дочери. Дверь захлопнулась, и дом стал тише, чем когда-либо.

Кая не боялась. Ей было любопытно.

Она долго ходила по комнатам, щелкала выключателями, открывала шкафы – просто так, от скуки. И именно тогда в платяном шкафу в спальне она нашла старую коробку. Неприметную, затянутую бечевкой. А в ней – фотографии. Очень много разных. Черно-белые полароиды, глянцевые цветные снимки с рваными краями. На кадрах была ее мать. Такая, какой Кая не видела ее никогда.

Молодая, смеющаяся, с сияющими глазами. Растрепанные волосы карамельного цвета струились по ее плечам, а ветер будто специально добавлял штрихи к укладке, делая каждый снимок невероятно кинематографичным. Мама была везде разной, но очень яркой: в коротких топах, свободных юбках, с босыми ногами, покрытыми пылью и песком. Эффектная, красивая, дикая. Живая до дрожи… До щемящего чувства в груди, которое пробрало даже семилетнюю девочку, которая вообще мало что еще понимала. Но одно она знала наверняка: на снимках она будто смотрела не на свою мать, а на чужую девчонку из другого времени. Там, на фото, она не была вечно собранной, пытающейся все контролировать Элен со строгим лицом. Нет. Там она была… солнцем. Настоящим, горячим, смеющимся. Так детская психика Каи охарактеризовала маму на тех кадрах. У нее были горящие глаза и бесконечно теплая улыбка.

Фотографии были разные. На одной Элен стояла на фоне океана, в расстегнутой джинсовке, ветер играл ее волосами, а лицо было чуть повернуто к закату – с такой улыбкой, как будто ей обещали небо в алмазах. На другой – сидела на траве в компании людей в яркой, почти карнавальной одежде: кто-то с цветами в волосах, кто-то в одежде расшитой бисером, кто-то просто голый по пояс. Все пили, смеялись, обнимались. Мама – в центре с венком на голове и стеклянной бутылкой в руке. А рядом с ней – он.

И он был на каждом втором снимке. Как призрак, как недостающий, давно утерянный где-то под диваном пазл, без которого никак не склеивается цельная картинка. Где-то он держал Элен за талию, где-то – смеялся, прижимая ее к себе, а где-то – просто смотрел в камеру, будто без особого приглашения заглядывал в самую душу. У него был пронзительный, почти дерзкий взгляд, волнистые темные волосы длиннее среднего и невероятно выразительные черты лица. Кая почему-то долго всматривалась в старую фотографию и думала о том, что этот мужчина очень красивый. А еще, было в нем нечто магическое. Он, как настоящий шаман, даже через фотографию передавал Кае некие таинственные послания этим взглядом. На фото было много людей, но он был центром и тянул внимание на себя, как магнит.

Кая задержалась на еще одном снимке. Он лежал фактически в конце стопки и был совсем не похож на остальные. На нем Элен стояла к солнцу спиной, в тени, с венком из полевых цветов в волосах. Она обнимала того самого мужчину. Его руки были на ее талии, а ее пальцы – в его волосах. Они целовались. Снимок был настолько красивый, точно сцена из диснеевской сказки или фильма про великую любовь.

У маленькой Каи перехватило дыхание и пересохло во рту. На снимке не было ни даты, ни подписи. Только солнце, венок и любовь. Ей непременно захотелось целоваться так же, когда она вырастет. На закате, с мужчиной, у которого самый пронзительный в мире взгляд. Теперь, будучи взрослой, Кая понимала, что так целуются, когда не боятся сгореть. И при этом знают, что это неизбежно.

Кая вернулась на несколько кадров назад и снова посмотрела на лицо мужчины. В нем было что-то до боли знакомое. Как будто она видела его где-то. Она судорожно старалась перебирать в голове лица всех многочисленных маминых знакомых и ухажеров. У Элен было много поклонников, но всерьез она никогда никого к себе не подпускала. Кая не помнила наверняка, был ли среди них этот мужчина, но ей казалось, что она бы ни за что не спутала этот взгляд ни с кем, а значит, этого мужчины больше нет в жизни Элен.

Она взяла фото и поднесла ближе к глазам. Вглядывалась, пока пальцы не занемели. Он был такой живой и настоящий. Как будто вот-вот выйдет из кадра и скажет: «Ты же знаешь, кто я». А она не знала.

Поэтому вскоре закрыла коробку и положила обратно. Села на пол, обняв колени и долго сидела в тишине, пока где-то в доме тикали часы, а за окном доносился лай соседской собаки. Когда Элен вернулась домой, Кая очень хотела, но так и не осмелилась ничего спросить. Но она и сейчас помнила, как наблюдала тогда за уставшим лицом матери, когда та, скидывая с себя босоножки и тяжело вздыхая, буднично направилась на кухню, чтобы налить бокал вина. Смотрела и думала: как же так получилось, мама? Что же произошло?

Теперь Кая знала: за этой строгой осанкой, аккуратной прической и бесконечной усталостью пряталась другая женщина. Та, что смеялась, стоя босиком на траве, с венком из цветов на голове. Та, что целовалась, будто в последний раз. Та, что когда-то знала, что такое быть живой. И в глубине души Кая начала бояться – что именно с того поцелуя, возможно, начался конец той самой солнечной Элен. А на ее место пришла новая версия. Та, которую Кая каждый день наблюдает перед собой.

На следующий день, когда мать снова была на работе, а няня все еще болела, Кае вновь представилась возможность побыть дома одной, прямо как большой девочке. Она пыталась найти хоть что-то интересное по телеку. Щелкала пультом каналы и поедала сладкий попкорн. Но вместо веселых мультиков, Кая наткнулась на какую-то передачу о «золотой» эпохе Лос-Анджелеса. Там рассказывали о музыкантах, в том числе. На экране мелькали цветные картинки, а голос ведущего казался таким увлеченным, что это моментально привлекло детское внимание. И вот, Кая не заметила, как уткнулась в экран, почти не моргая, и даже забыла про любимую сладость. Свет, дым, сцена, толпа, крики – все это завораживало. И вдруг на экране появился он. Тот самый мужчина с пробирающим до мурашек взглядом. Тот, что был с мамой на фото. Пел в микрофон срывающимся голосом, почти переходящим на крик, хаотично бегал по сцене, странно двигался и даже через экран казался мощным клубком энергии, что вот-вот вырвется и заполнит собой все пространство.

– Джонатан Райдер, вокалист группы «Сэд»… – говорил ведущий.

А потом говорил что-то еще, но Кая уже не слушала. Подскочила с дивана как ошпаренная, перевернув и опрокинув на пол миску с попкорном. Плевать, она даже не обратила на это внимание. Понеслась в комнату к маме, чтобы достать ту самую заветную коробку. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Дрожащими руками она достала снимки. Это был он. Сомнений не оставалось. Он. Джонатан Райдер.