Сосед напротив

– Ну а ты? Что думаешь? Если уж по-честному? – Он все еще плавил ее взглядом, не отпуская. Он знал, что это всегда безотказно работает. Девушки сходят от этого с ума.

Кая резко обернулась. И вот – их взгляды встретились. Ее серо-зеленые и его – почти черные. Пауза зависла в воздухе, липкая, странная.

– Я… спасибо за сигареты, – пробормотала она и резко встала, будто ее что-то вытолкнуло с места.

Ник не выдержал – хрипло рассмеялся, с головой откинувшись назад.

– Ты ведешь себя глупо! И прозвище у тебя глупое! – бросила она через плечо, остановившись на краю тротуара.

Голос дрожал, но не от страха. От ярости. Или смущения. Или всего сразу.

Она развернулась и пошла прочь – быстро, зло, не оборачиваясь. Он смотрел ей вслед, все еще посмеиваясь.

– А ты ведешь себя, как ребенок, – все же ответил он.

Она даже не замедлила шаг. Только резко подняла руку – средний палец вверх, без лишних слов. Он рассмеялся еще громче.

Он не жалел ни о чем. Но все равно думал о ней дольше, чем стоило бы.

Глава 2. Без повода

До его европейского тура оставалось меньше двух недель. Кая не то, чтобы следила, просто слышала краем уха. Уловила где-то среди обрывков разговоров, что «он скоро уезжает». Это ее не касалось. По крайней мере, не должно было касаться. Но теперь, в теплые майские ночи, она чаще ловила себя на том, что выходит ночью на улицу не потому, что хочется курить. Просто… что-то подталкивало ее выйти. В эту непредсказуемую тишину… в прохладный воздух… в сторону его дома.

Работа в ветеринарной клинике была напряженной. Вечный нескончаемый поток клиентов, питомцев, уколов, рутинных операций и редких, но трагических случаев. Сегодня она весь день вытаскивала иголки из лапы у пуделя, которого хозяин зачем-то выпустил играть в колючках. Потом была стерилизация кошки. А потом – консультация для женщины, которая, кажется, заботилась о своей морской свинке больше, чем о собственных детях.

Кая работала в клинике на холмах – той самой, с лакированными стенами цвета шампанского, машинным холодом кондиционеров и аккуратными администраторами в белоснежных халатах. Там каждый второй клиент был кем-то: актером, режиссером, пластическим хирургом, модным художником или еще более модной домохозяйкой, заказывающей диету для своего чихуахуа у ошарашенных врачей. Разумеется, и жалобы у них были соответствующие.

Кая все это воспринимала сдержанно. Иногда с иронией, чаще – просто молча. Профессия требовала терпения. А она, пожалуй, с детства его тренировала. Сначала – когда не получалось убедить мать завести котенка. Потом – когда все-таки завели. Он болел, и Кая выхаживала его неделями. Мать тогда впервые посмотрела на нее как-то иначе – одобряюще, что ли. Сказала: «Может, ветеринаром станешь? Это… хорошая работа для девушки». Кая кивнула, как она умела. Внутри же просто почувствовала, что хоть в этом она будет полезной.

И она действительно любила животных. Честно. Искренне. Всегда. С детства предпочитала компанию щенков – детям, котят – сверстникам. У нее срабатывал внутренний маяк на любое живое существо, которому плохо. В школьные годы даже таскала домой подранных голубей. Всегда была той, кто не проходил мимо беды. Жалостливая? Да. Мягкая? Возможно. Но не глупая.

И все же порой – особенно в те редкие минуты, когда клиника выдыхала между приемами, – Кая ловила себя на мысли: а не слишком ли покорно она сдалась судьбе? Не слишком ли по сценарию? Маминому, разумеется. Ведь и вправду – кем бы она была, если бы тогда сказала «нет»? Если бы отстояла право быть другой – не тихой, не правильной. Не такой, какой ее хотели видеть?

Иногда это ощущение особенно обострялось после дней вроде сегодняшнего. Когда приходила, например, не кто-нибудь, а Ливия Кэйтон – актриса, номинантка на «Золотой глобус», звезда трех модных сериалов. Привела своего шпицика по имени Месье Луи. Пес едва стоял на лапах, его глаза слезились и налились кровью, а из пасти пахло, мягко говоря, необычно. Диагноз оказался банален: отравление. Причиной оказался деликатес, который готовил личный повар актрисы для пса каждый день – пудинг с золотой крошкой. Дорогой, как половина месячной зарплаты Каи. И опасный для четвероногого, как мышьяк.

– Но я же хотела дать ему лучшее! – искренне удивилась актриса, теребя рукав дизайнерской блузки. – Это же… любовь.

Кая улыбнулась. Мягко и профессионально. И объяснила, что любовь – это не золото в пудинге, а обычный, но качественный собачий корм, чистая вода в миске и прогулки по утрам.

Она любила свою работу. И уважала ее по-настоящему. Но такие случаи заставляли чувствовать себя немного не на своем месте. Словно актрисы, режиссеры и золотые пудинги шпицей – это про какую-то другую планету. И иногда – очень редко – Кая задавала себе один и тот же вопрос: если бы не мама, выбрала бы она все это сама? И если не это, то что тогда?

В конце очередного рабочего дня Кая ужасно вымоталась. Вернувшись домой она переоделась, поужинала с мамой – в молчании, как это бывало часто – и, дождавшись, пока та уйдет к себе, вышла на улицу. Ночной воздух мягко обнял кожу – слегка прохладный, но сейчас это было именно то, что нужно.

Она вышла просто покурить. Побыть наедине с собой и проветриться. Но взгляд сам собой упал на темный участок дома напротив. Она не собиралась всматриваться, просто… не могла не делать этого. Щурилась, вглядываясь в размытую тень фасада, в контуры крыльца, где сейчас было пусто. Или казалось, что пусто.

Кая села на ступеньку, пальцы машинально потянулись к карману за пачкой. Она вытянула сигарету почти наполовину, но закурить так и не смогла. Что-то останавливало. Наверное, глупо было надеяться, что он вдруг окажется там, как по сигналу. Может, он вообще занят своими делами или его нет дома.

И все-таки, когда щелкнула дверь, и в проеме показалась его фигура, освещенная полоской света, Кая даже чуть дернулась от неожиданности. Он вышел, как всегда – с сигаретой, в одних штанах, босиком. Сел на ступени. Кая не могла четко разглядеть его движения, но она была уверена, что он там развалился в своей обычной ленивой позе.

Кая замерла. Пачка все еще была в руке, но она не сделала ни одного движения. Что-то внутри сжалось. Желание подойти вспыхнуло остро – как будто кто-то в спину подтолкнул. Но рядом тут же встал здравый смысл, который шептал голосом мамы: «Не надо. Ты должна это прекратить. Хватит».

Только ноги, как всегда, предательски не слушались.

Кая спрятала сигареты обратно в карман, вдохнула поглубже и медленно пошла в его сторону. Точно мотылек на свет. На огонь, если быть точнее. Но ведь пока не дотронешься, не узнаешь наверняка.

Она вышла к нему несмело и замерла. Настолько тихо подкралась, что он чуть дернулся от неожиданности.

– Надеюсь, ты не злишься на меня за тот вечер и те слова про твое прозвище… Я просто… Потому что…

Слишком много всего накопилось внутри, но как назло не находилось нужных слов. Он, как всегда, был невозмутим.

– Потому что тебе снова нужны сигареты? – спросил Ник чуть насмешливо.

Она кивнула. Соврала зачем-то. Очень плохой сигнал. Пожалуй, выглядела так, будто ей пятнадцать, а не двадцать пять. Он протянул ей пачку. Кая подошла ближе, стараясь не смотреть на него. Но все же взглянула. Быстро, как воробей. Он заметил, а она почувствовала это.

– У меня все равно нет зажигалки, – сказала она, глядя куда-то в бок.

– Тогда и ее бери, – протянул лениво он. Когда их пальцы случайно соприкоснулись, ее сердце кольнуло. Почему? Она и сама не понимала. Да нет, все она понимала, конечно.

– Если ты не обижаешься, – выдавила она. – Можно… остаться? У меня… там слишком видно.

Он кивнул без вопросов. Она села на край ступеней, словно боялась занять слишком много места. Закуталась в рубашку. Ночь была теплой, но изнутри пробирал озноб. Он был рядом, и, наверное, все дело в этом.

Первые минуты они молчали. Потом начали говорить – будто случайно, урывками. И разговор затянул.

Он рассказывал, как начал играть в шестнадцать. Как его мать вечно крутилась рядом с артистами и когда-то встречалась с самим Стоуном Стелером – легендой баскетбола. Как он впервые взял в руки гитару, тогда еще не из желания прославиться, а просто потому, что было нечем заняться. Он говорил про свои любимые книги. Про строчки чужих песен, которыми часто вдохновлялся при написании своих.

Она слушала завороженно, боялась перебить. Каждая его фраза будто распутывала в ней какой-то старый узел.

Кая не знала, как быть рядом с ним. Он был из другого мира. Из жизни, к которой ее мать однажды прикоснулась и чуть не сгорела. Она же – плод этой ошибки. И все, чему ее учили, – не повторять ошибок. Быть правильной, тихой, спокойной. Не ввязываться в глупости. А теперь – она здесь, на ступенях, рядом с ним. И почему-то ей кажется, что не такой уж это и большой масштаб катастрофы, которую ей так усиленно рисовали всю жизнь.

Что-то в ней дрожало, конечно, но не от страха. Скорее от невозможности поверить, что все это происходит на самом деле с ней. И все же она оставалась. Потому что рядом с ним было странно. Или удивительно. Или все-таки странно. А может и все вместе.

Кая рассказала про мать – сильную, красивую женщину, в прошлом танцовщицу с именем. Все еще яркую, все еще слишком эмоциональную. Мать, которая никак не отпустит прошлое. Мужчина, в которого она была влюблена, выбрал другую, а потом умер, так и не узнав о Кае. Он был важной фигурой в Голливуде. А что это конкретно за человек – Кая решила не раскрывать. Однако, сомнений не оставалось, из ее слов было ясно: это был кто-то «оттуда», с самой верхушки Олимпа. Да, он не выбрал ее мать, но он всегда был щедр со своими женщинами. После его смерти оказалось, что он завещал крупную сумму Элен – так звали маму Каи. Ей чудом удалось сохранить деньги и обзавестись таким шикарным жильем.

С каждым новым словом, каждым коротким признанием, Кая ощущала, как ее заполняет легкость. Как будто долгие годы невысказанного наконец нашли выход. Ник не перебивал. Он просто сидел рядом и слушал. Кая не ожидала от него ничего подобного.

Они действительно много проговорили в ту ночь. Кая рассказала, что любит Шекспира и Хаксли. Что ездит на велосипеде по холмам, когда город только просыпается. Что любит пересматривать старые фильмы и слушать виниловые пластинки.

Они говорили, кажется, часа три без остановки. Рассвет наступал, солнце проявлялось из-за деревьев, постепенно стирая ночь. Было ощущение, будто весь город спит, и только они – живые. И только они – здесь.

Кая встала первой и потянулась, словно стряхнула с себя нечто тяжелое.

– Спасибо… – сказала она, слабо улыбнувшись.

Он кивнул.

– Приходи, если снова кончатся. Или просто так.

Она чуть кивнула, ничего не ответив. Кая сделала несколько шагов, потом остановилась у границы его участка.

– Эй, Ник, – позвала она, обернувшись.

Он поднял глаза. Встретился с ней взглядом.

– Ты совсем не такой, каким я тебя представляла.

Он чуть усмехнулся. Без показухи, почти по-доброму.

– Ты просто меня не знаешь, Кая. И, если честно, это к лучшему.

Она застыла на пару мгновений. Хотела возразить, но не стала. Пожала плечами, словно говоря: «возможно, ты прав», и развернулась. Ник проводил ее взглядом, Она не могла этого видеть, но почувствовала всем телом. И что-то в этом взгляде заставляло стаи мурашек пробежать по спине.

Кая уже почти дошла до крыльца своего дома, когда поняла, что в руках пусто. Пачка сигарет, которую ей любезно предложил Ник, и зажигалка остались у него. Наверное, не случайно. Может быть, это лишний повод, чтобы снова прийти к нему? Или все-таки знак, что пора бросать курить? К черту мысли.

На секунду, как вспышка, в голове всплыл голос матери. Произнесенные ей когда-то слова, которые звучали почти буднично, но с тем особенным строгим тоном, который не спутать ни с чем:

– Если мужчина говорит, что он засранец, знай – он засранец. Они не заигрывают таким образом. Просто предупреждают, чтобы потом не брать вину на себя.

Кая вздохнула. Хотела мысленно отмахнуться. Потому что… Ник не казался ей засранцем. Как бы странно это ни звучало. Не сейчас. Не тогда, когда он только что сидел рядом, слушал ее и с таким интересом поддерживал диалог. И если это был обман – то самый красивый из всех.

А на следующий вечер все снова пошло по кругу.

Кая сидела в гостиной, делая вид, что смотрит кино с мамой. Но на экране герои двигались точно без звука – голова была занята другим: Ник, его голос, сигаретный дым, обрывки фраз про книги и гитару, которую он любит больше, чем всю свою жизнь. В конечном итоге Элен отправилась спать и Кая, едва ли выждав полчаса, чтобы мать наверняка уснула, вышмыгнула на улицу.

Участок напротив был темен, как обычно. Но Кая хотела верить – он там. Даже если не сидит на крыльце, то все равно где-то рядом, бренчит на гитаре дома или тусуется с кем-то… об этом хотелось думать меньше всего. Спустя десять минут его кудрявая макушка появилась в дверном проеме, он вышел на крыльцо. Кая знала, что сделает в следующий момент.

Бесконечные разговоры, а потом тишина между ними. На этот раз казалось они были чуть ближе, чем вчера. Она чувствовала это физически – будто расстояние между ними измерялось не в дюймах, а в доверии. Ник предложил ей выпить, а она, разумеется, отказалась. Не потому что хотела до конца оставаться хорошей девочкой, а просто не хотела терять контроль. Ник не упустил возможности поддеть ее, и она даже чуть обиделась. Он снова предложил ей забрать сигареты, чтобы ей не бегать постоянно к нему. А она, уходя, – как бы случайно – снова оставила пачку. Однако на этот раз все пошло не по сценарию.

– Эй, соседка, – вдруг окликнул он ее.

Она обернулась. Это прозвище прозвучало почти ласково.

– Возьми сигареты. И если в следующий раз захочешь просто посидеть и поболтать – не придумывай повод. Просто приходи.

Он подмигнул.

У Каи вспыхнули щеки, как в дурной романтической комедии. Она не ожидала, что он ее так легко… раскусит? Хотя даже глупо было надеяться на обратное. Она молча взяла протянутую им пачку и пошла домой. Медленно. На этот раз медленнее, чем обычно.

Пару следующих вечеров она не приходила. Слишком много всего внутри накопилось. Слишком страшно стало так сблизиться. Она решила «отвыкнуть». Проверить, насколько она к нему привязалась. Ну или насколько она глупа.

***

Очередным утром у нее был ранний вызов в клинику. Старый пес с заворотом желудка, срочная операция. Руки дрожали, но не от страха, а из-за бессонницы, но Кая справилась. Последнее время она все чаще ловила себя на том, что смотрит на мужчин – клиентов, коллег – и невольно сравнивает их с Ником. Он был для нее как плохая привычка. Опасная, но чертовски манящая.

Несколько раз они сталкивались днем. В небольшом круглосуточном магазинчике и рядом с парковкой. Он – с бутылками. Она – с молоком и хлопьями на завтрак. Ник кивал дружелюбно, а она улыбалась. И тут же спешила отойти. Ее сердце в эти моменты стучало громче, чем звон стекла в его пакете.

Иногда она наблюдала за ним из окна по ночам. Он, кажется, не замечал этого. Или просто делал вид. Иногда он был один. Пил, играл, смотрел телек, свет от которого синеватым облаком рассеивался сквозь незашторенное окно. Иногда ей казалось, что она слышит аккорды сквозь тишину ночной улицы. И тогда ей не удавалось уснуть.

После очередного рабочего дня она встретилась с подругой – Джен. Та пробовала себя в модельном бизнесе и свято верила, что однажды настанет ее час, хоть пока и работала в дешевой забегаловке официанткой. А на встрече, как обычно, болтала без умолку. Про пробы, про нового ухажера, про какую-то выставку, на которую хочет сходить.

Они с Джен свернули к центру и оказались где-то между винтажными лавками, кофейнями и афишами на стенах старых зданий. В какой-то момент Кая чуть замешкалась, мимоходом зацепившись взглядом за лицо, которое знала слишком хорошо. Ник. Его афиша на бетонной стене с облупленной штукатуркой, наклеенная на пласты старых концертных объявлений. Серая бумага, крупный шрифт: «СНЕЙК. 21 и 24 ИЮЛЯ. КЛУБ "ЭЛЕКТРИЧЕСТВО"».

Он смотрел на нее с плаката с легкой насмешкой. Все тот же прищур. Все тот же бардак на голове. Его улыбка напоминала о его голосе. А голос – о ступенях, дыме и бессонных ночах.

– Ну ты посмотри… – Джен встала чуть в сторону, склонив голову, как будто оценивая картину. – Вот же красавчик, а? Повезло же тебе с соседом, подруга.

Кая сухо усмехнулась, стараясь продемонстрировать напускное равнодушие.

– Ага. Невероятное счастье, – буркнула она.

– Ты не строй из себя дурочку. Он же… ну, блин, Ник Брукс. Мужчина с большой буквы Н, – восторженно воскликнула Джен, а затем будто задумалась о чем-то. – Я, кстати, читала недавно, что его уже пару недель видят с одной и той же высокой блонди, вся такая… ну модель, как обычно у них. Кажется, журналисты уже шепчутся: мол, дама сердца и все такое.

Кая остановилась, будто врезалась в невидимую стену и мельком глянула на подругу. Сердце пропустило удар. Вовсе не из ревности, нет. Скорее из какого-то странного раздражения. Она явно не хотела этого знать. Не хотела… чувствовать то, что чувствует. Но тело, как обычно, опережало разум. Укол где-то под ребрами, еще и в горле пересохло.

– Ну, хорошо. Может, остепенится, перестанет чудить, – отмахнулась Кая. Голос не дрогнул. Почти.

Джен продолжала что-то болтать. Кая толком не слушала ее. Только посмотрела на афишу еще раз. Этот чертов Ник Брукс выглядел на ней как божество. Уверенный, сексуальный и такой чертовски далекий.

Она знала: это ее это не касается. И все равно подумала, что стоит прийти этой ночью к нему на крыльцо.

Глава 3. На крючке

Через пару дней должен был начаться его тур. Европа, вереница городов, сцен, сменяющие друг друга лица фанатов. Шум и свет – все, от чего у него буквально по венам пульсировала жизнь. Он знал, как это будет: тусовки, девушки, бесконечные саундчеки и номера отелей, которые сливаются в одно. Он это любил. В этом был его кайф.

Пока же была только среда. Он репетировал. Виски – на подхвате. На дворе – почти полночь. В дверь постучали.

Он удивился.

– Привет, красавчик, – раздалось с порога, и на него обрушилась Пэм.

Блондинка, в мини, с наполовину пустой бутылкой вина в руках, а в глазах – весь набор эмоций, который он давно знал наизусть. Что-то между отчаянным желанием и мольбой. Что-то вроде: «Ну вот же я, здесь! Ну почему ты меня не любишь?». Она уже была подвыпившая и не теряла времени зря: вцепилась в него, поцеловала, прижалась грудью.

Он не сопротивлялся, но и не отвечал с пылом. Просто позволял этому случаться, как и сотни раз до этого. Пэм – его бывшая, если это слово вообще можно применить к их хаотичной связи. Подруга бывшей девушки Джона. Да, все довольно закручено. И все это давно устарело и навевает тоску от одной лишь мысли.

Ее губы скользили по его шее, а руки уже были на ремне джинсов. Он прикусил губу и выдохнул сквозь зубы:

– Эй… стой, давай хоть дверь закроем.

Она не особо слушала.

– В субботу вы уезжаете в тур, – сказала она, отставляя бутылку на комод в прихожей. – Мне Нэнси сказала. А ты бы так и не сообщил, да?

Он слегка нервно усмехнулся, руки соскользнули на ее талию.

– Я думал, ты не захочешь знать. Мы же… нехорошо тогда расстались, Пэм.

А расстались они в последнюю встречу и правда не очень. Ник тогда знатно перебрал и прямо на глазах у Пэм начал приставать к рыженькой официантке в баре, где они отдыхали большой компанией.

Вообще между ними всегда как бы существовало негласное правило: Ник мог развлекаться, как хотел, если рядом не было Пэм. Если же они решали провести время вместе, все его внимание должно было принадлежать ей. Нику это никогда не нравилось, да и не соблюдал он это с особой строгостью. Пэм же многое спускала на тормозах, потому что любила его. Ну или он просто стал для нее навязчивой идеей. Ник не знал точно.

Так или иначе, любому терпению приходит конец. И вот, в тот день, Пэм сорвалась. Закатила ему настоящий скандал прямо при всех друзьях и при той несчастной рыжей официантке. Бедняга перепугалась до смерти, потому что, казалось, Пэм вот-вот вцепится в нее и начнет вырывать волосы. Ник не привык отчитываться перед кем-то, он не терпел ограничений. А она все кричала:

– Скажи, что я для тебя важна, ну же! Давай, скажи уже хоть что-нибудь!

Ну он и сказал. Что-нибудь. Только явно не то, что она хотела.

– Забей, Пэм! Просто уже забей! Ты придумала, что у нас отношения, но мы всегда просто спали. О, да ты и сама это прекрасно знаешь!

Оказалось, не знала. Она тогда влепила ему знатную пощечину и убежала прочь. Ник чувствовал себя откровенно паршиво, потому что, несмотря на свое категоричное нежелание принадлежать кому-то, к Пэм он привык. Он не знал, что именно испытывает к ней и испытывает ли хоть что-то, но было странно ощущать, будто она исчезнет из его жизни навсегда. Такая вот ерунда. Она не была ему нужна особо, но в самый поганый день он знал, что пойдет именно к ней. Тогда же он впервые за несколько лет их знакомства ощутил, будто все между ними – что бы то ни было – кончено. Когда Пэм ушла, он сделал вид, что ему все равно. Друзья его подбадривали, как могли, а кроме того, ему удалось все-таки переспать с той рыжей официанткой.

Пэм действительно исчезла на какое-то время, и не сказать, что он сильно скучал. Но вот теперь она пришла и смотрела на него с видом «неважно, я все прощаю». Губы снова тянулись к его лицу. Он сжал ее бедра, чувствуя, как тело реагирует по накатанной, по инерции. Но в голове почему-то не было той легкости, с которой он обычно позволял себе такие встречи.

– Ты знаешь, я не могу на тебя долго злиться, – сказала Пэм, усмехаясь и вжимаясь в него. Ник наконец пнул ногой входную дверь, и она закрылась за ними.

Они не стали подниматься в спальню. Все произошло быстро – на диване в гостиной, что он приобрел лишь на днях. Полумрак, виски, жаркая встреча, для которой он не искал поводов. Просто позволил ей случиться. Так было всегда. Горячий гитарист, известное лицо – девчонки сами находили его.

Он проснулся под утро. Голова гудела, в горле пересохло. Пэм спала, обхватив его, как плюшевого медведя. Он аккуратно выбрался из ее мертвой хватки. Проклиная свет, бьющий из окна, он зевнул, почесал затылок и поплелся на кухню. Налил воды прямо из-под крана, прикурил. Тело просыпалось с трудом, голова была тяжелая, но что-то вдруг подтолкнуло его выйти на улицу. Просто так, без особого повода. И он послушался.

На крыльце его ждал странная посылка: аккуратно лежала пачка сигарет. Сверху – зажигалка. Его. Та самая, которую он в последнюю встречу дал Кае. Он опустился на корточки, поднял вещи. Посмотрел через дорогу на соседский дом. Когда она приходила? Что означал этот молчаливый жест?

Последний раз он сказал ей: не ищи поводов, просто приходи. Она не пришла. Но оставила сигареты. Он не был мастером читать знаки, особенно утром и с похмелья. Он тяжело выдохнул и вернулся в дом.

***

Позже проснулась Пэм. Худо-бедно они раскачались, хотя оба чувствовали себя не лучшим образом. Они вяло попили кофе с остатками позавчерашней пиццы и еще раз переспали. Пэм всегда сильно грустила, когда Ник собирался в тур. Сама она была актрисой средней востребованности, снималась в малобюджетных сериалах и кино, а сейчас, кажется, у нее намечалась роль в небольшом проекте. По графику съемок они бы больше не смогли увидеться до возвращения Ника.

– О, зайка, так не хочу, чтобы ты уезжал, – каким-то детским голоском пропищала она, что есть сил прижимаясь к Нику.

Он приобнял ее в ответ.

– Ну, милая. А ехать надо, – отстраненно отозвался он.

По правде говоря, он и сам до конца не понимал, как на все это реагировать. Вроде бы ясно осознавал, что и почему Пэм говорит, зачем обнимает, зачем так цепляется. Но предложить ей что-то настоящее не мог. Может, и хотел бы… но не было там той самой чертовой искры, которую он однажды, еще в школе, почувствовал к девчонке из параллели. Тогда не срослось: она была главной красоткой, а он – странным парнем с последней парты. В общем, совсем не тем, кем стал сейчас. И с тех пор, честно говоря, ничего подобного, даже близко, с ним не случилось. Да и вряд ли он по-настоящему хотел, чтобы случилось. Это была игра в одни ворота со стороны Памелы, и ему оставалось лишь надеяться, что она это понимает.

Девушка никак не могла уйти тем утром, будто старалась заобнимать его впрок, на будущее. Наконец они в миллионный раз распрощались, и, когда Пэм уже собиралась упорхнуть в такси, что ожидало у дома, Ник вдруг окликнул ее.

– Эй, детка. – Он неловко почесал затылок и огляделся по сторонам. Понятия не имел, насколько глупо прозвучит то, что собирался спросить.