Временщики

– Нет.

– Но быть сожранными на бегу – по-твоему, лучше?

Он молчал секунду. Потом резко:

– Согласен.

Нас вновь услышали. Сначала – двое. Потом трое. И вдруг, ни с того ни с сего, тонким, но жестким голосом отозвалась та самая девушка:

– Я буду сопротивляться, – сказала она, не сбавляя шага. – Я не побегу. Не снова.

Мы переглянулись на ходу. Никто не остановился, но все уже готовились. Внутри – холод. Решение принято.

Команду скомандовал кто-то из нас. Без паузы, четко:

– Роберт, ты справа. Виктор слева. Вики чуть позади. Мы с Мартином по центру. Наша задача – ударить хотя бы одну. Найти слабость. Не выжить. Понять. Пауза.

Вики хрипло произнесла:

– У них должны быть глаза. Или уязвимости. В суставах. В шее. Где-то…

– Только ближний бой. Если повезет – переживем хотя бы три секунды.

Мы развернулись почти одновременно. Без сигналов. Ноги тормознули в песке.

Пыль поднялась, но не спасла. Они прыгнули. Атака была одновременной. Каждому по одной. Быстро. Без раскачки. Я видел, как Роберт ударил. Он попал. И сразу исчез – его отбросило, словно ударной волной. Я успел шаг вперед – встретить. Ударил локтем по шее. Никакой отдачи. Ни звука. И в тот же миг – удар в грудь. Воздух вырвало. Сознание – вспышка. Пространство погасло. Я понял: это хуже. Это не просто физическая боль.

Они били вглубь. Внутрь. Будто ломали само право на борьбу.

Последнее, что успел:

– Завтра я не с вами!

И отключился. Не умер – отключился. Я уже знал, что это не конец. Я просыпался каждый раз. Целый. Невредимый. Заново собранный. Пробуждение. Проверка тела. Шум и стоны тех, кто очнулся раньше. Все это стало утренним ритуалом. Ментальной зарядкой. Сколько прошло времени – дней, недель, месяцев – я не знал. Мы начали называть их «днями» просто потому, что каждое пробуждение ощущалось как новый отсчет. Мне нужно было хотя бы несколько минут на то, чтобы просто полежать. Подумать. Проанализировать. Пережить. Я уже добегал до бархана. Не раз. Почти. В один из дней, не сбавляя темпа, с четким дыханием, преодолел половину подъема. Появилась собака. Я не испугался. Уже нет. Со временем страх стал тусклее, а вот боль осталась прежней – острой и безжалостной. Мы узнали одно: собаки нападают только тогда, когда ты теряешь темп. Ослабеваешь. Устаешь. За те несколько минут между пробуждением и первым рывком мы начали делиться опытом. Это стало привычкой. Многие вначале отказывались бежать. Просто ложились на песок и ждали. Но жестокость тварей разрушила даже этот протест. Те, кто не бежал, мучились в разы больше. И после – рассказывали об этом. И все поняли: только бег, только предел, может облегчить неминуемое. Я был одержим. Мечта всей моей изломанной жизни – добраться до вершины бархана. И я заразил этой идеей весь наш коллектив. У каждого был свой бархан. Своя точка «спасения». Я бежал. Словно зверь. В ушах стучал ритм крови. Сзади, как приговор, надвигался рык. Мы стали сильнее. Быстрее. Даже олимпийцы среди нас признавали: такого на Земле не бывает. Почти все мы достигли пиковых форм. Словно нас выращивали для бега. Оставались метры. Я чувствовал, как дыхание сбивается. Знал: если снова сорвусь, меня разорвут. Я уже был там, на грани. Уже достигал вершины… и каждый раз что-то срывалось.

Эмоции сбивали, мешали. Но в этот раз – точно нет.

Я контролировал себя. Каждая клетка моего тела работала на достижение цели. Я двигался, как машина. Как идеально отлаженный механизм. И вот – три шага до вершины. И именно в этот момент я перезапустил тело. Как будто нажал внутри кнопку, которая изменила все… Я буквально ощутил себя оператором собственного тела, словно техник, вручную управляющий сложнейшим живым механизмом, как будто между мной и физической оболочкой исчез посредник – больше не было автоматических движений, только осознанный, хрустально ясный контроль. В это мгновение я не просто бежал – я управлял бегом, дирижировал своей биомеханикой в последнем акте отчаянного симфонического финала. Я почувствовал каждое мышечное волокно, как струну, натянутую до предела. Нога, сбившаяся с ритма – я уловил ее работу, не в целом, а точечно, буквально одним импульсом – от ахиллова сухожилия до подъема стопы. Я ощущал, как в ней назревает сбой, как дрожь готова нарушить мой темп, и словно внутренним усилием поймал этот срыв, приглушил, вернул ее в строй, как камертон возвращает инструменту правильный тон. Я прочувствовал удар сердца. Единственный удар, но такой важный, как если бы от него зависело все: он словно качнул по сосудам последнюю волну кислорода – не для выживания, нет, – для победы. Он задавал ритм, качал кровь с точной силой, нужной для того, чтобы легкие не захлебнулись, а мышцы не заплакали от усталости. Это был удар решимости, пульсация в грудной клетке, как барабанный бой в битве за жизнь.

Я прочувствовал спазм в легких – не как сигнал боли, а как необходимое усилие, подобие внутреннего толчка, как рывок мотора, перегретого, но все еще работающего на пределе. Этот спазм не пугал, он поддерживал, сжимал и расправлял воздушный поток, подавая в кровь остатки кислорода. Каждое мое дыхание в тот момент было подобно глотку воздуха на дне океана, необходимому, чтобы не утонуть, не захлебнуться в боли и слабости.

Правый локоть, казалось бы, незначительный элемент в общем механизме, вдруг стал критически важным рычагом. Я ощутил, как именно усилие в этом суставе, этот малый вклад в движение рук, балансирует корпус, дает дополнительный вектор ускорения. Он работал в синхроне с шагом, с дыханием, с взглядом, устремленным вверх. Это была молекулярная настройка тела, и я ощущал каждый винтик, каждый подшипник.

И тогда я сделал невозможное: надавил внутри себя на невидимые нервные центры, на самые чувствительные, спрятанные глубоко под сознанием пульты управления. Надавил не пальцами, а намерением. Одновременно. Однотонно. Четко. Внутри меня возникла идеальная синхронность, без провисов, без дисгармонии. Механизм запел, как точно отлаженные часы. Я и мое тело стали одним существом, наконец-то понявшим, что такое настоящая целостность. И в этот момент я вошел в режим, в котором никогда прежде не бывал. Это было не просто состояние «на грани» – это было по ту сторону грани, где живет чистая, обнаженная эффективность. Где сознание не думает, а знает, где тело не сопротивляется, а движется как идеальный снаряд к единственной цели – преодолению последнего барьера, последнего витка этого бесконечного кошмара.

Рывок – и я на вершине. Я добрался. Я достиг. Цель, мечта, наваждение последних бессчетных дней – преодолено. Все, к чему стремилось тело, за что держался разум, – все завершилось в одном шаге. Я стоял, опираясь на колени, грудь разрывалась от дыхания, а в голове – тишина. Пустая, звенящая. Я ждал. Облегчения. Эйфории. Хоть чего-то. Но ничего не пришло. Вместо этого – волна боли. Не физической. Куда глубже. Боль, которой некуда было деться, которую нельзя было приглушить дыханием или силой воли. Она поднималась изнутри, вспарывая что-то в основании сознания. Будто кто-то вбил раскаленный клин прямо в центр моего «я».

Я задохнулся от обиды. Не закричал – не смог. Воздух в легких застрял. Крик был беззвучным, он завис в сухом жарком воздухе и не исчез. Просто остался – рядом. Я хотел, чтобы лучше бы все закончилось. Чтобы меня разорвали. Чтобы псы бросились, как раньше, – и в клочья. Чтобы боль была физической, простой, понятной. А не это – предательство. Предательство самой реальности. Я поднял голову. Вперед. Песок. Новые барханы. За ними – снова песок. И дальше – горизонт. Ничего больше. Пустота. Обман. Молчаливый, холодный. Хотя… никто ведь ничего не обещал. Ни слова, ни образа, ни намека. Но я надеялся. И надежда – умерла.

Я опустился на колени. Не от усталости – от потери. Меня больше ничего не держало. Ни воля. Ни злость. Ни страх. Даже привычка сжаться перед броском – исчезла. Я просто сел на вершину бархана и смотрел в бесполезную даль. Песок. Только песок. Он шевелился под ветром. Спокойно. Как всегда. Я не сразу понял, что он рядом. Пес. Как он появился – не знаю. Он не рычал. Не нападал. Просто подошел. Спокойно. Уверенно.

Как будто мы оба знали, что так и должно быть. Он начал есть меня. Без ярости, без резких движений. Просто вгрызся в плоть – неторопливо, размеренно. Я видел его морду. Его глаза. Я чувствовал, как челюсти сжимаются. Как зубы пробивают кожу, входят глубже. Как когти давят в бок. Но боли не было. Вообще. Это и было страшно.

Невыносимо страшно. Когда тебя едят – а ты не чувствуешь. Когда тело разрывается – а ты безмолвен. Без боли. Без жизни.

Я смотрел на песок и ощущал только одно: обиду. Не страх, не ужас – только липкую, холодную обиду, которую не отмыть, не забыть. На всех. На тех, кто рядом. На псов. На саму вселенную. Но больше всего – на них. На тех, кто наблюдает. Кто поставил нас сюда. Кто смотрит – и молчит. Они ничего не объяснили. Ничего не пообещали. Они даже не солгали. Они просто молчали. И это молчание – было хуже боли. Пес продолжал. Он ел меня методично, как палач, получивший строгую инструкцию: не торопись. Он знал – чем дольше, тем хуже. Он не убивал. Он разбирал меня. По частям. По слоям. Я лежал. Небо – все то же. Безжизненное. Светло-желтое. Песок в глаза. Челюсти – где-то в районе ребер. А внутри – только пустота. Но вдруг… Возврат. Боль. Плавная. Не удар. А как спазм. Как ток, прошедший по всем нервам одновременно. Она не вернулась – она прорвалась.

Ослепительная, честная, без остатка. Она прошла от макушки до пяток, прожигая каждый миллиметр тела, каждый заблокированный сигнал. Я снова был собой. Я чувствовал. Я закричал. Это был первый настоящий крик – не мысленный, не внутренний. Настоящий, с голосом, с рвущим воздухом звуком. И в тот же миг – отключился. Тьма. Абсолютная, но не пугающая. Я ушел в нее, как в укрытие. И в этой тьме было больше смысла, чем в той слепой надежде, с которой я рвался к вершине.

Как только я осознал себя – не просто проснулся, а именно вспомнил, кто я, где, и что все еще жив – я резко сел, потом вскочил с лежанки. В следующую секунду, прежде чем успел хоть что-то обдумать, из меня вырвался крик:

– Тихо! Слушайте все!

Он вылетел, как взрыв. Рванулся из глубины, минуя горло, не спрашивая разрешения. Воздух внутри ангара дрогнул, будто его хлестнули плетью. Гул отразился от стен и закатился вглубь металлических перекрытий. Горло мгновенно запеклось, будто я прошелся по нему наждаком. Сердце сбилось, дыхание сорвалось. Я рухнул на колени, сжав кулаки в ткань на бедрах, будто только что выдохнул остаток последних сил. Все, что копилось – страх, злость, бессилие – вырвалось наружу одним куском. И в этот момент стало по-настоящему тихо. Абсолютная, плотная тишина, в которой слышно, как капает вода в дальнем углу. Те, кто уже очнулись, замерли. Даже не шевельнулись. Кто-то обернулся. Кто-то замер с полураскрытым ртом. Не было ни возражений, ни вопросов. Только внимание. Ни один из нас раньше не поднимался первым. Не кричал. Не рисковал стать центром. Мы были скорее разрозненной группой тел, чем чем-то целым. Я медленно поднялся. Руки дрожали, но голос уже держал себя:

– Мозг… – начал я, чувствуя, как волнение сминает слова. – Вчера… со мной случилось нечто странное. Новое. Я… осознал организм. Не просто чувствовал, что у меня есть тело. Я управлял им. Осознанно. Каждой мышцей. Каждым вдохом. Сердцебиением.

Я говорил быстро – насколько позволяли горло и пересохший рот. Слова цеплялись друг за друга, но я продолжал. Рассказал все: как бежал по песку, выбрался на вершину бархана, как в какой-то момент стал не просто бегущим телом, а оператором этого тела. Будто впервые получил доступ к панели управления. Не тело управляло мной – я им. Четко, ясно. Без паники.

– Я чувствовал, как напряжена каждая сухожилие, как работает диафрагма, как распределяется кислород… – продолжал я. – Это не было озарением. Это была точка, в которой я впервые стал собой. Целиком.

Кто-то сделал вдох. Слишком громко. Я перевел взгляд в ту сторону, но не остановился.

– И потом… я добрался до вершины. Там… ничего. Ни спасения. Ни границы. Ни выхода. Только следующая полоса барханов. Такая же. И еще. И еще. Конца не видно. Одна пустыня. Один обман.

Слова повисли. Они тянулись, как пыль в мертвом воздухе. Кто-то опустил взгляд, кто-то отвернулся. Люди замкнулись, будто услышали диагноз.

– Но… – я сделал паузу, выдержал. – Я думаю, это начало. Сегодня что-то изменится. Я чувствую это не умом. Чем-то глубже. Мы дошли до точки. Все, что было до нее – подготовка. Мы можем больше. Мы просто этого еще не поняли.

Я шагнул вперед. Ноги уже слушались. Не дрожали.

– Больше никто не будет ждать. Ни я. Ни вы. С этого дня мы начинаем движение. Не от смерти – к жизни. Своей. Настоящей.

Несколько человек подняли головы. В глазах было что-то новое. Не вера – еще нет. А интерес и внутренняя готовность. И это было достаточно.

Я не ошибся. С каждым циклом пробуждения выносливость росла. Это было не просто ощущение – это фиксировалось в теле, в реакции, в движениях. Я уже мог позволить себе не бросаться вперед, как только открывались створки. Несколько минут я стоял среди остальных. Дышал. Осматривался. Чувствовал. Мы больше не выскакивали в пекло сразу. Мы ждали, пока температура в ангаре не поднималась до критической. До того момента, когда воздух становился вязким, горячим, как пар из открытой топки.

Мы знали: это сигнал. Это отсчет. И когда становилось невыносимо – мы выходили. Сегодня я вышел первым. Не торопясь. Без лишних движений. Как в последний бой. Песок ослеплял. Воздух стоял. Все дрожало от жара. Но я уже знал, как двигаться в этом – не ломая себя. Я побежал. Бежал, как всегда, выкладываясь. Но теперь – с другим сознанием. Я чувствовал тело, как чувствуют инструмент. Понимал, где и когда заканчивается запас. Где мышцы забьются. Где дыхание собьется. Но главное – я умел продлевать. Не спасать, не сохранять силы, а продлевать. Раньше конец наступал внезапно – падение, спазмы, смерть. Теперь – была фаза, которую я называл «предел». Я мог пройти через нее. Иногда – просто теряя сознание. Это было лучше, чем быть растерзанным. Но сегодня… было иначе. Я добежал дальше, чем когда-либо. Ландшафт менялся, барханы становились мельче, потом снова росли, но я бежал.

В какой-то момент я почувствовал: все, силы уходят. Предел близко. Но… в этот раз он не наступил. Внутри включилось что-то иное. Глубинное. Не ментальное, не волевое. Как будто тело само решило: можно еще. Я почувствовал толчок изнутри – сначала слабый, как импульс. Потом – сильнее. Как будто в теле был скрытый резерв, аварийный источник, не связанный с обычной энергией. И он включился. Сначала – прилив. Не всплеск, не взрыв. Волна. Мягкая, но мощная. Адреналин, но не такой, как раньше. Он не гнал сердце – он стабилизировал. Уравновешивал. По коже пошел ток – тонкий, как рой микроскопических искр. По позвоночнику скользнуло что-то холодное, почти неощутимое – как ветер в разгерметизированном отсеке. Дыхание стало чище. Ровнее. Глубже. Я не чувствовал жажды, не задыхался. Я не бежал. Я скользил. Над поверхностью. Мышцы двигались в такт, без лишних напряжений. Все работало. Все было в порядке.

И вдруг – тишина. Сзади – ничего. Ни рыка. Ни шагов. Ни тяжелого дыхания. Я повернул голову – коротко, на грани риска. И увидел: пес отстал. Он больше не приближался. Он не успевал. Он терял меня. Меня захлестнуло. Волна победы, восторга, облегчения. Меня будто ударило изнутри. Я подпрыгнул – коротко, спонтанно. Без мысли. Забыл, где нахожусь. И тут – споткнулся. Ненамного. Я не упал. Удержался. Но сбился с ритма. Доля секунды – и тело дрогнуло. Дыхание сорвалось. Левое колено чуть повело в сторону. Этого хватило. Он будто ждал. Рывок – и он догнал. Словно вся его ярость копилась все это время.

Он впился в меня с силой, которую я даже не мог себе представить. Клыки не просто рвали – они наказывали. Это была казнь. Не инстинкт. Решение. Я почувствовал боль мгновенно. Не вспышкой – цельным ударом. Боль захлестнула. Внутри все оборвалось. Судорога скрутила тело. Ноги подкосились. В голове – белый шум. Каждая клетка, каждый нерв – горел. Кричал. Умирал. И тогда пришла тьма. Чистая. Глухая. Как дверь, захлопнувшаяся с глухим щелчком. Я провалился в нее с облегчением. Отключился.

Поймав момент пробуждения, не тратя ни секунды на иллюзию покоя, я резко подскочил с лежанки. Мгновенно, на автомате. Все тело сжалось в одном рывке – как будто каждая мышца уже знала, что делать. Я выдохнул и закричал:

– Информация!

Это слово было у нас как команда. Как сирена или удар в колокол в тонущем отсеке. Все, кто уже очнулся, обернулись. Без слов. Без вопросов. Внимание собралось, как пружина. У нас давно сложилось негласное правило: если ты узнал хоть что-то, что может спасти других – ты говоришь. Без промедления. Без фильтров. Потому что иначе – никто не спасет и тебя. Никто не уклонялся. Никто не молчал. Мы давно перестали быть просто выживающими. Мы стали системой. Сообществом. Нас не обучали, но мы обучили друг друга. Потому что каждый знал: один не пройдет. Один не выстоит. Но, может быть… вместе – кто-то дойдет. Хотя и мы не знали – куда именно. Что там, за чертой. Что значит «результат»? Что будет, если кто-то добежит дальше всех? Мы не знали. Но продолжали. Продолжали бежать. Продолжали пытаться.

– Я… – выдохнул, чувствуя, как пересохшее горло скрипит, – вчера это было. Что-то новое. Внутри. Сила. Как будто кто-то другой… проснулся. И он бежал – не уставая. Он не боялся. Не останавливался.

Я делал паузы, чтобы не сбиться и не задохнуться – температура уже начинала подниматься. Жара снова входила в ангар. Нужно было успеть. Я говорил быстро, точно, не давая себе уйти в образы. Только факты. Ощущения. Последовательность.

– Это был не прилив энергии, – продолжал я. – Это… как режим. Переключение. Будто тело вошло в другую частоту. Все стало легче. Не меньше боли, не меньше жара – но все было… управляемо. Я не бежал – я вел себя. Понимаете?

Я описал все до мельчайших деталей. Что я чувствовал в легких. Как пальцы на ногах перестали терять чувствительность. Как сердце стабилизировалось, и кожа стала как будто проводником. Внутренний холод. Вспышка ясности. И – легкость. Почти невесомость. Как будто я не выносил боль – а переводил ее в движение. Кто-то из стоящих рядом начал что-то спрашивать – о пульсе, о дыхании, о моменте включения. Но времени не было. Жар усилился. Воздух в ангаре зазвенел. Это был сигнал. Мы выбежали. Но все пошло не так.

Собаки были уже там. Ждали нас. Это было невозможно. Они никогда не приходили сразу. У нас всегда был зазор – две, три, иногда пять минут. Мы успевали разогнаться. Найти ритм. Уйти. Но сегодня… их выпустили раньше. Нас выталкивали – прямо к ним. Они не охотились. Они перехватывали. Как будто знали, где мы будем. И кем. Мы бросились вперед, кто куда. Кто-то влево, кто-то по центру. Почти сотня – пошли за мной. Это стало привычным. Я делился опытом – значит, знал путь. Или хотя бы делал вид, что знаю. Этого хватало.

Но псы не верили в видимость. Они шли жестко, методично. Без суеты. Их было много. Они работали, как сеть. Кто-то падал сразу – не выдержав темпа. Кто-то оступался, сгорал в рваном дыхании, терял ноги на рыхлом склоне. Один за другим. Без шансов. Я остался один. Опять. Песок шел под ногами туго, как вода.

Я чувствовал – он близко. Его дыхание. Его шаги. Тяжелые, глухие удары лап. Но теперь я знал, что делать. Я не ускорился, не метался. Я искал внутри ту точку, тот режим. То состояние, которое вчера вспыхнуло случайно, тогда нашел его на грани. В полном одиночестве. И сейчас – снова было только это: я и пустыня. Жара. Песок. Давление крови в ушах. Сухость во рту. Но под всем этим – пульс. Сигнал. Фокус. Я сосредоточился. Выключил шум. Обрезал страх. Щелчок. Я не почувствовал ничего яркого. Просто… переключение. Как будто внутри сменилась частота.

И тут же всплеск. Не адреналин. Не боль. Стабильность. Острота. Вся система – на пике. Мозг стал холоден. Ровен. Тело – точным, как инструмент. Линия движений – чистая. Никакой суеты. Каждое усилие – в цель. Никакой лишней траты. Я вошел в это состояние сам. Не наобум. Не из паники. Я включил его и управлял им. Но я понимал: ускориться я не могу. Скорость – максимум, предельный. Выше – только смерть. Сердце не выдержит. Легкие сгорят. Все развалится. Но вот выносливость… выносливость была другой историей. Она – не в мышцах, не в дыхании. Она – в намерении. Я мог бежать долго. Очень долго. Может, даже – бесконечно. Время шло. Без отсчета, без делений. Я давно перестал считать шаги. Песок под ногами больше не казался горячим. Просто хруст. Просто движение.

И вдруг я заметил: свет изменился. Впервые за весь мой срок здесь, за бесконечные циклы монотонности, я увидел, как светило сместилось. Оно опускалось. Медленно, почти неуловимо – но шло вниз. Голубоватый диск, всегда висящий в зените, начал ускользать к горизонту. Я остановился. На мгновение. Потрясение было почти физическим – как удар.

Ночь. Наконец-то. Значит, все же есть смена. Есть ритм. Планета живая. Я не во сне. Не в петле. Во мне вспыхнула надежда – тусклая, крошечная, но упрямая, как искра в подземелье. Я сжал ее. Не дал разгореться, не дал себе утонуть. Держал себя в кулаке. Каждую мысль. Каждое движение. И побежал дальше. Свет угас. Наступила тьма. Не просто сумерки – тьма глухая, вязкая, плотная, как нефть. Никаких очертаний. Ни теней, ни бликов. Даже руки перед лицом – нет. Я оказался в пустоте. В безликой, безмолвной, слепой пустыне. И именно в этой тьме во мне начало ползти старое, забытое чувство. Паника. Я думал, что уже все прошел. Все. Боль, одиночество, изнеможение. Но нет. Теперь началось по-настоящему. Испытание – новое, самое хрупкое. Не физическое. Ментальное. Я не знал, куда бегу. Не знал, что впереди. И в этой полной слепоте совершил роковую ошибку. Очередной бархан. Я не заметил, как он пошел вниз. Не увидел спуска. Нога сорвалась – не вниз, а в никуда. Я споткнулся. Не упал. Но этого хватило. И он вырвался. Мгновенно. Из воздуха. Из песка. Из тьмы. Не знаю. Он ждал. Он чувствовал. Ждал моего сбоя. Рывок. Звук, будто воздух взорвался. И сразу – боль. Старая, знакомая, многократная, но теперь – с новой, выверенной жестокостью. Он не просто нападал. Он знал, куда бить. Будто хотел вырезать все, что я успел построить. Разорвать не только плоть – надежду. Я не закричал. Не успел. Сознание выключилось. Просто – тьма во мне. Я не умер. Просто исчез – до следующего утра, до новой попытки. Как и прежде. Как всегда.

В этот раз, прежде чем снова встать на ноги и вернуться к бегу, я позволил себе провести ментальную гимнастику. Без спешки. Я закрыл глаза, выровнял дыхание, ушел внутрь.

Вспомнил все, что происходило со мной за последние дни. Точнее – циклы. Здесь нет суток. Только перегрузки. Только боль и череда выживания. Те жалкие минуты покоя, что еще неделю назад казались мне даром, уже не имели ценности. Это были не перерывы. Не отдых. Просто паузы между новыми рывками. Время, в которое тело не успевало восстановиться, но и не могло отказаться от продолжения. В прошлый цикл я почувствовал прилив силы. Не похожий на обычную вторую волну, что-то иное, будто внутри меня включили дополнительный источник. Я ощущал легкость. Не усталость, не остаточную энергию, а настоящую свободу движения. Такую, какой не знал ни в юности, ни в лучшие физические формы. Мышцы были живыми, гибкими, полными энергии. Будто сам космос вдохнул ее в меня – и я был готов идти до предела, без сна, без остановок, без цели. И в тот момент, когда я только собирался подняться, открыл глаза – передо мной уже стояла группа. Люди. Кого-то я знал. Чьи-то лица были новыми. Они смотрели на меня в упор. В их взглядах было ожидание. Словно я – тот, кто знает ответы. Тот, кто может объяснить, что дальше.

– Рассказывай, Виктор!

– Постой, Роберт, дай ему встать!

– Тихо, не препирайтесь, – сказал кто-то спокойным голосом.

– Слушайте внимательно. Все, что сейчас важно – не останавливаться. Дойти до своего предела. Не тормозите, не давайте себе ни одной лишней мысли. Только движение. Только приказ. Сомневаешься – падаешь. Думай телом. Приказывай ногам. Все остальное – шум.

Я мог бы что-то возразить. Поспорить. Уточнить. Но времени не было.

Я поднялся. Медленно. Почувствовал, как тело снова заполняет адреналин – не острый, не панический, а ровный, как топливо, как запал.

– Вчера я видел, как заходит солнце… – сказал я, глядя в пустоту за спинами.

– Ну и что? – спросил кто-то из новых.

– А потом… Я не заметил спуска. Бархан. Слетел. Больше ничего не помню.

В ответ – смех. Громкий, сухой, живой. Сначала один голос, потом второй, и вскоре – весь круг. Беззаботный, почти веселый. Словно смерть – это часть анекдота. Часть правил. Часть этой странной, бесконечной игры. Мы не шутили. Но мы смеялись.