Безликие

Генри не встает. Смотрит на нее оценивающе, холодно, как на неисправный прибор. Говорит тихо, ровно, о работе:

«Отчет по стабилизации R-7X. Недостаточно данных в разделе 4.2. Исправьте». – Он пододвигает папку к краю стола – к месту для подчиненного. Амелия робко делает шаг, тянется за папкой.

В этот момент Кавка вскакивает со стула. Его движение молниеносно и яростно; хватает ее за предплечье – железная хватка, оставляющая синяки. Резким рывком швыряет ее навзничь на идеальную поверхность стола. Папки, дорогая ручка, приборы – все летит на пол с грохотом.

Ни единого слова. Только звериная ярость в его глазах, грубость, физическая сила, полное подавление. Амелия задыхается от страха и боли, пытается вырваться – бесполезно. Ее слезы оставляют мокрые пятна на безупречном ранее дереве стола. Ее крик глушит его рука, прижимающая лицо к холодной поверхности. Тело Кавки – не инструмент страсти, а орудие наказания, демонстрация абсолютной власти.

Когда хаос достиг апогея, стол завален сброшенными предметами, Амелия лежит без сил, всхлипывая, одежда порвана, – Кавка резко отстраняется. Он поправляет безупречный галстук, сглаживает малейшую складку на дорогом пиджаке. Его дыхание почти ровное. Смотрит на Амелию, как на разлитый реактив. Говорит ледяным, деловым тоном, словно ничего не произошло:

«Уберите этот беспорядок. И доложите об исправлениях в отчете к 18:00. У вас 20 минут, чтобы привести себя в порядок».

Он поворачивается спиной, подходит к монитору, игнорируя ее и хаос на столе. Порядок восстановлен. Его порядок. Через власть, унижение и насилие. Амелия, содрогаясь, сползает со стола, подбирает обрывки одежды, пытаясь остановить дрожь. Хаос был временным. Порядок Кавки – вечен и беспощаден. Она – лишь сломанный инструмент в руках доктора. Ее унижение подчеркивает абсолютную беспомощность перед системой и Кавкой. Ее слезы на столе – физическое воплощение хаоса, который он впустил и тут же подавил. Стол – символ его порядка – осквернен им же, чтобы быть восстановленным после. Амелия – объект, на котором он демонстрирует свою способность создавать и разрушать порядок по своей воле.

Операционная №7.

Холод, шипение аппаратуры. На столе – расположился Раян, подросток шеснадцати лет. Бледный паренек, тату с порядковым номером В-347 на запястье. Глаза закрыты, веки подрагивают. Приборы сходят с ума:

«ЭЭГ: Хаотичные всплески, паттерны не совпадают ни с одним известным образцом».

«Термограф: Температура кожи падает до 25.5 °C, фон стола 26 °C сливается! Датчики движения не регистрируют контур тела».

«Биодатчики: Скачут между критическим и отсутствием сигнала».

Кавка моет руки по локоть. Надевает перчатки. Берет скальпель, но замирает над точкой разреза. Его взгляд прикован к экранам. Не двигаясь, он диктует:

«Образец В-347. Активная фаза аномальной нейро-термальной диссоциации. Интеграция импланта "Дельта-трекер": физическая 15%, нейронная… неопределима. Показания – уникальны».

Ассистент шепчет:

«На Лесоповал…?» – Кавка резко оборачивается от экранов к ассистенту. Взгляд острый, пронзительный:

«Отставить! Лесоповал подождет». – Он откладывает скальпель. Берет ручной сканер. Водит им над грудью Раяна. На экране сканера тело узника буквально мерцает: его очертания расплываются, тепловая сигнатура пульсирует, то появляясь, то исчезая. Кожа вокруг точки будущего разреза на секунду темнеет, имитируя тень от инструмента. Кавка задерживает дыхание. Его глаза расширяются на долю секунды – не страх, а чистый научный азарт:

«Открытие: Фенотипическая лабильность… экстремальная. Адаптивная мимикрия на субкожном уровне?» – он быстро диктует, голос оживленный, почти восторженный:

«Отмена протокола "Рециклинг"! Перевести образец В-347 в изолированную камеру уровня "Омега-Плюс". Непрерывный мониторинг: нейроактивность, термальная динамика, внешние контуры. Подача седативов прекращается. Я хочу видеть, что происходит, когда он просыпается». – Ассистенты переглядываются в замешательстве. Один робко уточняет:

«Доктор… Протокол "Лесоповал" для таких…»

Кавка перебивает, его голос снова ледяной, но с металлом:

«Протокол изменен. Этот образец больше не "Бревно". Это "Аномалия-9". Живая. И моя. Уберите его. Аккуратно. Любое повреждение на вашей ответственности».

Ассистенты торопливо, но осторожно отстегивают ремни. Раяна перекладывают на каталку. Он все еще невидим для основных датчиков. Кавка снимает перчатки, не сводя глаз с мерцающего изображения на сканере, пока каталку не вывозят не в обычный крио-архив, а в сверхсекретный изолятор. Оставшийся ассистент бормочет, убирая инструменты:

«Лесоповал отменили… Этого еще не было. Черт знает что за аномалия…»

Второй пожимает плечами, бросая взгляд на дверь, куда увезли Раяна:

«Кавка увидел в нём что-то… Цена этому пареньку только что взлетела. Или упала ниже, чем он может себе представить».

Кабинет Кавки. Идеальный порядок. На столе – имплант "Дельта-трекер" Раяна, как мрачный сувенир. На экране статус "Аномалии-9" в изоляторе: "СОСТОЯНИЕ: СТАБИЛИЗИРУЕТСЯ. МИМИКРИЯ: ПАССИВНА".

Входит Маркус Вейл. Вид запыленный; форменный китель порван на плече, под глазом – свежий синяк. Дыхание чуть учащенное. Он не встает по стойке смирно, а опирается слегка о край стола, демонстрируя усталость и «честно заработанные» повреждения. В руке – не контейнер, а пластиковый пакет с биркой «БИО-ОПАСНОСТЬ»; внутри – обугленный, бесформенный кусок металла и несколько пробирок с темной, мутной жидкостью и обрывками тканей.

Маркус, голос хриплый, сбивчивый от усталости, но без тени сомнения в своей версии:

«Доктор. Нашли его. В нижних вентиляционных коллекторах, за "Стеной Плача". Там лабиринт, ржавчина, полуразрушенные фильтры. Он… он знал эти трущобы как свои пять пальцев. Устроил ад». – Маркус вываливает содержимое пакета аккуратно на специальный поднос для образцов, который быстро подставляет Кавка. Виден сильно оплавленный, деформированный обломок, отдаленно напоминающий форму магнитных браслетов. Никаких цифр нет. Пробирки с обрывками обугленной кожи, мышечной ткани, фрагментом кости. Все грязное, смешанное с копотью и ржавчиной. Один из «Чистильщиков» стоит за Маркусом в дверях, кашляет; его повязка на руке пропитана кровью.

Маркус продолжает, указывая на поднос:

«Поднял всю систему вентиляции против нас. Сорвал клапан, чуть не срезало Чака». – Кивок на раненого: «Коротнул старую проводку, Бостин получил по полной… Пытались взять живьем…» – Показывает на свой синяк: «Как приказано, он… Он завел нас в ловушку под рециркуляционный насос. Когда мы его зажали… он взорвал канистру с горючим, что там хранил. Все полыхало. Мы еле вытащили раненых… От него…» – Тяжело вздыхает, вновь указывая на поднос: «Вот это все, что осталось. ДНК брали на месте, из-под обломков, пока огонь не добил. Гарантий чистоты нет, все в копоти и гари. Но это он. Там больше никого не было».

Кавка молча рассматривает обломки. Его пальцы в белых перчатках аккуратно переворачивают оплавленный металл. Берет одну из грязных пробирок, подносит к свету – содержимое неразличимо. Его взгляд скользит на изможденное лицо Маркуса, на раненого «чистильщика», на синяк. Мысль Кавки: «Повреждения настоящие. Паника или усталость? Сценарий правдоподобен. Нижние коллекторы – адское место. Взрыв… возможен. Но…»

Кавка, голос ровный, но с легкой ноткой… не скепсиса, а проверки:

«Стена Плача…» – Там действительно можно затеряться, подумал он. И запасы старого хлама: «Взрыв…» – Он делает небольшую паузу: «Вы уверены, что это был именно он? В пылу боя, в дыму… Видели четко?»

Маркус смотрит прямо в глаза Кавке, его голос твердеет:

«До взрыва, да. Увидел его лицо. Мельком, в свете фонаря, когда он срывал клапан. Это был В-731. Он кричал что-то… бессвязное. О мести. О том, что все сожжет. Потом – вспышка, ударная волна… Мы слышали его крик уже в огне. Потушить быстро не смогли; там старые полимеры, они горят как порох». – Он непроизвольно потирает обожженную перчатку.

Кавка откладывает пробирку. Его взгляд задерживается на оплавленном обломке металла… Возможно. Доказательств нет. Смотрит на Маркуса. Тот выдерживает взгляд. Усталость – да. Боль – да. Уверенность – тоже есть. Но… слишком гладкая история? Где труп? Где видеозапись с шлемов? Но он знает – в тех условиях камеры могли отключиться или запись испорчена.

«Чистильщики… потери?» – Ответ Маркуса не заставил себя ждать:

«Двое раненых, средней тяжести. Чак, Бостин. Ожоги, контузия. Один… Рядовой Самсон. Не вытащили. Остался там. Погиб». – Голос срывается на последнем – искренне? Или мастерская игра?

Пауза. Кавка встает, подходит к большому монитору с картой комплекса. Его спина – к Маркусу. Мысль: «Правдоподобно. Слишком правдоподобно. Потери, урон, характер В-731… Все сходится. Но почему чувство… недосказанности? Почему нет триумфа у Маркуса, только усталость и горечь потерь? Это честно? Или… расчет?» – Кавка не оборачивается, голос ровный, отстраненный:

«Примите мои… соболезнования по поводу Самсона. Обеспечьте лучший уход раненым. Восполните убыль в «Сигме» из… резерва «Гамма». Они посвежее. Отчет о боестолкновении и потерях – на мой стол к утру. Детализированный. Со схемами, показаниями всех участников, данными с бортовых регистраторов шлемов, если что-то уцелело. И… Хорошая работа, командир Вейл. Вы обезвредили угрозу. Пусть и дорогой ценой. Дисциплинарку за нарушение техники безопасности в зоне риска… отменяю. Убыль и ущерб спишем на форс-мажор». – Маркус замирает на секунду. Глубокий вдох:

«Слушаюсь, доктор».

Его голос чуть теплее, но усталость не исчезает. Он кивает, разворачивается и уходит, оставляя поднос с жалкими останками В-731 на столе.

Кавка не оборачивается сразу. Он смотрит в черноту на мерцающей карте. Потом медленно поворачивается к столу. Берет оплавленный обломок. Взвешивает на руке. Смотрит на грязные пробирки. Его взгляд затем переходит на имплант Раяна. На монитор с Раяном, спокойно спящим.

Мысль Кавки: Правдоподобно. Все правдоподобно. Потери, урон, его вид… Он не дурак врать топорно. Но… – Его внутренний голос не давал покоя: Где тело, Генри? Где тело? Взрыв? Огонь? Возможно. Но Самсона не смогли вытащить, а куски В-731 – да? И почему Маркус не рад? Просто из-за потерь? Что странно. Или… потому что недоделал работу? Слишком много совпадений, чтобы быть просто совпадениями. Слишком удобный конец для неудобной проблемы. Я верю твоей истории, Маркус. Но я не верю, что В-731 мертв. Не верю. Пока не увижу то, что осталось от его мозга. А этого… у тебя нет.

В голове крутится навязчивый вопрос: «Что ты скрываешь, солдат?»

Кавка ставит обломок рядом с имплантом Раяна. На столе – три артефакта, два ДНК и одна ложь? Идеальный порядок. Он нажимает кнопку связи:

«Лаборатория 4. Срочный анализ. Образцы с кодовым обозначением "Пепел-731". Полный спектр: токсикология, следы ВВ, ДНК – всё, что сможете выжать из этого дерьма. Приоритет – Альфа».

Потом другую кнопку:

«Изолятор "Омега-Плюс". Увеличить вдвое частоту сканирования "Аномалии-9". И готовьте аппарат для глубокого цифрового дерматоскопического анализа с применением ультразвука». – Кавка садится за стол. Берет свою идеальную ручку. Но не пишет. Он смотрит то на обломок, то на имплант, то на экран с Раяном и другими обитателями камер «Омега-плюс». На его лице – не гнев, не разочарование. А холодная, сосредоточенная решимость. Игра не закончена. Она только перешла на новый уровень. Маркус купил себе время. Но доверие Кавки? Оно теперь висит на волоске, поддерживаемое только компетентностью командира и отсутствием железных доказательств лжи. И Кавка обязательно найдет эти доказательства. Или создаст их сам.

Глава 3: Зверь в клетке

**Глава 3: Зверь в клетке**

Солнце било в глаза, нагревая пыль рыночной площади. Рука матери, липкая от пота, крепко сжимала маленькую ладонь Алана. Воздух густел от всевозможных запахов рыночного простора, но над всем этим царил один запах – резкий, зовущий: аромат свежей крови, стекавшей с мясных туш. Он перехватывал дыхание, гипнотизировал. Сердце Алана колотилось чаще. Пальцы матери ослабли на миг – и он вырвался, как стрела, метнувшись сквозь толпу. Юркое тело проскользнуло под грубой телегой, проскочило между ног торговки, не замечая окриков. Вот он – прилавок мясника, заляпанный бурыми подтёками. На краю, на грязном дереве, лежала печень – сизый, жирный лоскут плоти, блестящий под солнцем. Его рука молнией метнулась вперёд. Холодная, отвратительно скользкая масса оказалась в его пальцах; липкая слизь мгновенно проступила сквозь рукав рубашки. Не думая, он рванул прочь, в тёмный зев переулка, где царила сырая прохлада и запах немытого камня.

Он рухнул на корточки в грязь, спина ударилась о шершавую стену. Голод, острый и нечеловеческий, сжал горло. Зубы впились в прохладную плоть. Тёплая, густая, медно-солёная волна хлынула ему в рот, заливая язык, горло. Он не жевал – рвал упругие волокна клыками, с жадностью глотал куски под мерзкое, влажное чавканье, прерываемое хриплыми всхлипами. Его лицо было мертвенно-бледным, а глаза… Глаза превратились в две абсолютно чёрные, бездонные пустоты. Они не отражали света, лишь поглощали тусклые лучи, пробивавшиеся в переулок, как провалы в иной, чуждый мир.

И вдруг свет померк. Над ним сгустилась тень, накрывшая его и окровавленную добычу. Он замер, не поднимая головы, кожей ощущая присутствие матери.

Его собственные глаза открылись – резко, широко, впиваясь в серый потолок камеры. Все кусочки памяти в голове встали воедино, он вспомнил всё. С тех малых лет до того, как он в поисках отца попал на этот остров и был схвачен чистильщиками. Образ матери стоял будто пеленою в его глазах. Алан прекрасно вспомнил тот злосчастный день на рынке и то, как сложно матери было воспитывать его. Он понимал всю ту боль, через которую проходила его мама. Она знала и не отреклась. Носила его тайну как свой крест. Видя чудовище, называла его сыном. Их бремя стало общим.

Жжение солёной влаги выступило на глазах. Ни одной капли, ни одной слабости в пищу системе. Соль сожгла глаза, но не пролилась. Поддаться чувствам – это означало опустить руки, сдаться. Подстроиться под грязную систему унижения и боли в лице Кавки. А этого он допустить не мог. Решение закалилось в нём, холодное и острое: *Свобода или смерть* в подземельях проклятого острова. Третьего не дано.

Тот же медно-железный привкус стоял на языке, горький и реальный, как память о переулке. Перед ним, безжалостно яркие, горели синие цифры табло: “00:00:34”. Внутри грудной клетки, под кожей, раздался сухой, скрежещущий скрип – будто невидимые шестерни в его ребрах провернулись насухо. Знакомый голод к плоти взревел, знакомый и яростный. Но под ним, глубже, нарастало что-то новое – слепая, всепоглощающая тяга, требовавшая неизвестного, неимоверного.

Раннее утро. Кабинет Кавки. Он изучает безупречный отчёт Маркуса (схемы, логистика, показания «Чистильщиков», отсутствующие данные шлемов объяснены повреждением). Рядом лежит заключение Лаборатории 4: «Образец "Пепел-731". ДНК-профиль: 100% соответствие архивным данным образца В-731. Следы ВВ Х-класса, совпадающие со взрывом в коллекторах. Токсикология: следы ускорителей горения. ВЫВОД: Образец уничтожен в результате детонации».

Кавка молча кладёт отчёт и анализ в папку с грифом “Инцидент 731 – ЗАКРЫТ”. Его лицо – каменная маска. *Мысль:* «Безупречно. Слишком. ДНК… мог быть взят из архива тканей. Но… доказательств нет. И Маркус слишком ценный инструмент… пока». – Он нажимает кнопку: «Командир Вейл. Отчёт принят. Инцидент исчерпан. Возвращайтесь к стандартному патрулированию Секторов».

Взгляд Кавки скользнул по мерцающим экранам Галереи Сломленных, остановившись на Камере 12. На мониторе Алан замер; его глаза, узкие щели, неотрывно впивались в сияние табло. Тишина в камере висела плотным, удушающим газом ожидания. Беззвучным, точным движением он коснулся кнопки микрофона; его голос прозвучал в эфир чистым и холодным:

«Активировать протокол “Зверь в клетке”. Объект В-4321 – в камеру стимуляции».

В камере Алана цифры сменились на “00:00:00”. Резкий визг открывающейся двери ворвался в тишину. Одновременно магнитные браслеты на его запястьях с глухим механическим щелчком и костяным хрустнувшим звуком сомкнулись друг с другом, сковав руки перед грудью. Боль пронзила суставы. Алан вскочил на ноги, тело напряглось, как тетива. В проёме возникли четыре безликих силуэта в масках цвета запёкшейся грязи. Один из них плавно поднял компактный пульт с выступающими контактами; его голос, лишённый интонации, прозвучал из-под маски:

«Правило помнишь. Не сопротивляйся».

«Хотите меня сломать?.. Превратить в марионетку?» – голос Алана был хриплым от ярости.

Он рванулся вперёд, тело напряглось для броска на ближайшего охранника. Но надзиратель был быстрее. Почти незаметным движением большого пальца он нажал синюю кнопку на пульте. Магниты на лодыжках Алана громко жужжа, сомкнулись с гулким ударом. Его ноги подкосились, и он рухнул на колени, тяжело ударившись о бетон. Прежде чем он смог вдохнуть, охранник ткнул другую кнопку.

Разряд… Не просто боль… Взрыв молнии под кожей. Каждый мускул свело неконтролируемой судорогой. Тело Алана выгнулось дугой, билось на холодном полу в немом, рваном конвульсивном танце; слюна стекала струйкой изо рта. Звук хрипящего дыхания заполнил камеру.

Только когда конвульсии начали стихать, превращаясь в мелкую дрожь, в динамиках щёлкнуло, и раздался ровный, бесстрастный голос Кавки:

«Достаточно. Введите его».

Двое охранников втащили Алана на ноги. Скрежет костей под броней прозвучал приглушённо. Голос одного из них, плоский, как сигнал сирены, прорезал тишину:

«Попробуй ещё раз – и магниты сломают тебе запястья. Сопротивление – бесполезно».

Они двинули по коридору Галереи Сломленных. Запах остался прежним: озон, сладковатый гнильцой антисептик и под ним – едкая нота страха, въевшаяся в щели старого кафеля. Камера 11 зияла пустотой. Дверь распахнута; следы на полу – не крови, а едкой зелёной слизи. Женщины не было. Тишина после немого крика – страшнее самого крика. Поворот в Сектор-А, Северное крыло. Воздух холоднее, чище, безжалостнее. Стены – гладкий белый полимер. Голод Алана пульсировал, сливаясь с тягой к плоти в единый, нытый вой. Он стиснул зубы, чувствуя, как клыки режут дёсны в кровь. Контроль висел на волоске.

Навстречу – четверо. Двое в стерильно-белых халатах, маски – зеркальные щиты, отражающие искажённый свет. Двое охраны – будто клоны в броне. Они везли что-то на каталке. Человека? Тварь. Привязана толстыми кожаными ремнями, пропитанными бурым потом и чем-то кислым.

«Только не на Лесоповал!» – хрип вырывался из перебитого горла. – «Кавка… клялся! Я… Ценный экземпляр!»

Они шли мимо, не замедляя шага. Медики смотрели сквозь него, охранники подталкивали каталку, словно груз ящиков. Пустота.

Пересекаясь в пути, Алан увидел: кожа – ало-багровая, как свежий ожог, местами сползала лохмотьями. Жёлтые пузыри язв на шее, сочащиеся зеленцой. Левая глазница пуста. Правый глаз – выпученный шар, дёргающийся в такт крикам на истончённых нервах. Рот – кровавая щель с обломками зубов.

«Ценный… экземпляр…» – бред стал монотонным завыванием, пока каталку не утянуло за угол. Эхо завывания осталось в белом коридоре.

Сектор-А. Холодная чистота операционной. Их клетка – куб из толстых железных прутьев. Внутри только слив в полу и кольца для креплений на стенках.

Охранник ткнул код. Дверь отсвистела, отъезжая вбок. Толчок в спину – Алан влетел внутрь.

«Активировать конечные магниты», – механически бросил старший.

«Он же в клетке…» – голос второго был тупым, но не вопрошающим. Констатация.

«Пусть остудит свой пыл… Будет знать, как вести себя в нашем присутствии».

Щелчок пульта. Не звук – удар. Магниты на запястьях и лодыжках взревели и рванули навстречу друг другу. Костяной хруст плеч. Алан рухнул на пол, ударившись виском. Боль с белым шумом залила сознание. Голод на миг притупился.

«Оставить до прихода Доктора», – голос старшего резанул из-за чёрной маски. – «Полежит, подумает.»

Через некоторое время в коридоре послышались шаги. Дверь в камеру стимуляции медленно открылась. В проёме стояли доктор Генри Кавка собственной персоной и, позади него, Амелия. По её виду было ясно – она здесь не по своей воле. Прямо за ними, тесня друг друга, виднелись двое охранников в чёрном, сжимавших в захватах троих перепуганных, оборванных людей.

Войдя в камеру, Кавка увидел Алана, скованного магнитами на полу клетки. Вокруг стояли четверо других охранников.

«Парни… Что здесь происходит? Почему он скован?» – Кавка явно играл роль. – «Мы же не в средневековье… Верно?»

«Магниты долой!» – Охранник у клетки нажал на пульт. Алан почувствовал, как его руки и ноги вновь послушны. Но он остался лежать на полу клетки, тяжело дыша, сдерживая бурлящую внутри ярость.

Амелия смотрела на двадцатипятилетнего парня, на его страдания. Ей стало стыдно: он – в клетке, а она – по правую руку от его мучителя. Выбора не было.

Кавка подошёл к решётке. Голос его оставался ровным, игривым. «Алан Бригс Крик? Или В-4321? Что предпочитаешь – имя или цифры?»

Алан попытался встать. Кости будто ломило изнутри, суставы горели – такой боли он не знал прежде. Сдавленно застонав, он рухнул на колени. Чёрные волосы упали на лицо.

«Да пошёл ты!» – Алан медленно поднял взгляд. Его глаза, полные чистой ненависти, впились в глаза Кавки. Не будь клетки, он разорвал бы доктора голыми руками без тени сожаления.

Но у Кавки были иные планы. «Заводите!» – его голос прозвучал резко, вся игра исчезла. Охранники, приведшие жертв, грубо подтолкнули троих бедолаг к клетке. Дверь открылась, их втолкнули внутрь к Алану и захлопнули решётку с металлическим лязгом.

«Не стесняйся, мистер Крик, они в твоём распоряжении. А теперь – покажи нам Зверя». – Кавка отступил на шаг, брезгливо поправляя безупречный халат. Его взгляд скользнул к Амелии: «Сейчас ты увидишь, на что способны эти твари. И не вздумай отвести взгляд». Инстинкт самосохранения сжал её горло.

«Я… я готова», – выдавила Амелия, не в силах оторвать глаз от клетки.

«Ни за что…» – Алан прорычал, голос хриплый, чуждый. – «Не приближайтесь!» Но голод сводил челюсти. Он отполз в угол клетки, сжавшись: «Прочь…»

Хруст ломающихся костей прокатился, как сухие сучья под прессом. Каждый позвонок впивался в мышцы раскалённым клином. Кожа стала пепельно-серой, гладкой и холодной, как графитовая сталь. Под глазами, на вздувшихся бицепсах, вдоль выпирающих рёбер – расползлись угольно-чёрные пятна, словно разлитый мокрый асфальт. Глаза провалились в абсолютную черноту, поглощая свет. Хрип вырвался из горла – и сквозь разорванные дёсны вонзились клыки-лезвия. Пальцы свело судорогой – из лопнувших ногтевых лож выросли обсидиановые когти. Чёрные волосы, тяжёлые и густые, ниспадали до плеч, оттеняя бездонные глаза и пепельную кожу. Грудная клетка вздулась, рёбра трещали, выпирая дугами.

Он взметнулся во весь рост – спина выгнулась дугой, как у вольного борца перед броском; ноги пружинисто полусогнуты, когтистые лапы готовы к удару. Боль звенела в каждом нерве, нечеловеческий вой рвался наружу – но сдерживался лишь последней нитью воли. В клетке запахло медью, потом и звериной яростью.

Алан замер на мгновение. Последняя искра в бездонных глазах погасла. Зверь сорвался.

Первая жертва, мужчина лет сорока, рванулся к решётке. Щёлк! Пепельный кошмар метнулся. Когтистая лапа впилась в горло – когти пронзили плоть, трахею, шейные позвонки. Хлюп. Хруст. Фонтан алой крови окатил пепельные ноги. Труп рухнул. Зверь даже не взглянул. Его внимание – на тёплой крови, бьющей из артерии. Он припал к ране, как к источнику. Глубокий, хриплый глоток. Пепельная грудь вздымалась; чёрные асфальтовые пятна на ней заалели. Чавкающие звуки, заглатывания. Он впился клыками в мясо плеча, рванул – оторвал лоскут. Жевал быстро, жадно; кровь и слюна текли по подбородку. Голод был первичен.

Амелия ахнула, рука вцепилась в горло. В глазах – физический ужас. Желудок вывернуло спазмом. Она поняла: «Это не убийство. Это кормление. «Он ест… Господи, он его ест …» – мысль ударила током. Ноги подкосились, она съехала по стене, не в силах отвести взгляд от пепельной спины, сгорбленной над телом, от дрожащих лопаток под кожей цвета мокрого асфальта.

Вторая жертва, молодой парень, завизжал. Зверь оторвался от первой добычи, морда в крови. Рывок. Парень упал. Клыки- вонзились не в горло – в живот. Рвущий звук плоти. Парень забился, пытаясь удержать вываливающиеся кишки. Зверь зарылся мордой в рану. Хлюпающий звук, чавканье. Он рвал горячие внутренности клыками, глотал куски. Вцепился когтями в грудную клетку, сдавил – рёбра треснули. Вырвал сердце. Замер на мгновение, нюхая тёплый, дымящийся комок. Впился в него клыками. Сока алого брызги. Проглотил. Обернулся к последней жертве. Кровь капала с клыков на пол. Амелия не выдержала. Рвота хлынула ей на чистый халат. Она зажмурилась, но звуки – хлюпающие, рвущиеся, хрустящие – врезались в мозг. Она слышала, как молодой парень безумно молится, бормочет что-то нечленораздельное. Слышала ровное, чуть учащённое дыхание Кавки рядом. Слышала, как кровь капает с когтей Зверя на металлический пол. *Кап. Кап. Кап.* Казалось, этот звук будет преследовать её вечно. Слёзы текли по щекам, смешиваясь со слюной и рвотой. Она не могла дышать.