Голос облаков

Перед ужином Рин показала брату свой рисунок: на бумаге в центре был огромный круглый кот, над которым возвышалась арка из облаков, и всё это поддерживали тонкие лапки журавля.

– Я нарисовала наш сегодняшний день! – гордо заявила она.

Сора рассматривал лист, удивляясь, как сестра научилась передавать в простых линиях то, что долго не удавалось выразить словами.

За ужином обсуждали новости. Отец сетовал, что после сегодняшней жары наверняка пойдут грозы – Сора мельком взглянул в окно: небо ещё чистое, но где-то на западе уже собирались новые клубы облаков. Мать рассказала, что встретила по дороге в магазин старого друга, который теперь продаёт зелёный чай с травами и уверяет, что правильно заваренный настой увлажняет душу – в этот момент бабушка загадочно кивнула, будто соглашаясь с главным жизненным правилом.

Поздно вечером Рин заснула быстрее обычного. Она лежала, обняв куклу, и во сне тихо улыбалась. Сора подошёл к окну, откуда был виден темнеющий холм, и долго смотрел, как лунный свет отражается в каплях на листьях камелии. Беззвучно стучал по стеклу ночной дождь, и всё вокруг казалось одновременно близким и непонятно далёким.

За стеной кто-то шептал стихотворение о путешествиях облаков, голос был усталым, но в нём слышался свет радости. Сора прилёг на татами и мысленно возвращался к всему, что случилось за день: он перебирал слова учительницы, смех Рин, исполненные удивления глаза друзей. Привычные предметы комнаты напоминали о доме, но теперь каждый из них казался вписан в мир, где облака стали чем-то большим, чем часть пейзажа.

Утренняя заря едва проклюнулась, когда за окном первой рассмеялась воробьиха. Сора всё ещё не спал, разглядывал в полутьме свой рисунок, на котором облака переплетались с городскими крышами. Слышался тихий звук воды в арыке, мать уже ставила на плиту чайник – новый день начинался так же, как и все, но внутри будто стояла новая музыка, приготовленная только для него.

Завтрак прошёл за неспешными разговорами: Рин спорила с отцом, утверждая, что Сора умеет не только предсказывать дождь, но и тайно договариваться с облаками. Мать улыбалась, слушая их чуть притворный спор, а бабушка разливала по пиалам свежий чай, вдыхая аромат, который всегда словно смягчал острые углы дня.

– Если вдруг тучи решат вернуться, мы их позовём играть снова, – подытожила Рин, и в этот момент в комнате стало ещё светлее, хотя за окном солнце ещё не полностью раскрылось.

День разошёлся по своим делам: отец ушёл на поля, мать занялась стиркой, а Сора после короткой прогулки задержался у моста, где вода снова отражала небо, густо населённое пушистыми облаками. Здесь, в уединении, он позволил себе вновь поднять руку, будто пробовал изменить ход ветра. Густой запах сырой травы, слабый скрип потёртых досок, далекий собачий лай – всё это собралось в большую картину, которую он не спешил раскладывать на отдельные детали.

В самый разгар дня вернулись друзья. Мию принесла два новых камешка, Така предложил построить у ручья лодку из коры. Все вместе они мастерили её, запускали по воде, а потом, засмотревшись на небо, снова начали спорить о том, кто увидит в облаках необычные формы первым.

– Я вижу слонов! – громко заявила Мию, указывая в сторону быстро двигающейся тени.

– А здесь будто лисица притаилась, – заметил Така.

Рин обвела глазами небо, надеясь на особый знак – и через минуту облако медленно вытянулось, принимая очертания маленькой танцовщицы.

Детство становилось теплее с каждым прожитым днем, и даже самые обыденные вещи теперь казались частью большого спектакля, где каждый участник – невольный герой танца облаков. Сора чувствовал, что прошлый страх растворяется, а на место сомнений приходит лёгкость, которой хочется делиться без остатка: в простых жестах, в тёплых словах, в блеске глаз, когда кто-то впервые замечает на небе что-то своё.

Когда наступил вечер, сад вновь наполнился стихией тихих звуков. Ветер утихомирился, тени качались на ограде, и казалось, что даже воздух хранит благодарность прошедшему дню. На горизонте вновь появились новые облака – отдалённые, слегка подсвеченные угасающим светом, и Сора знал: завтра они принесут другие новости, но этот день останется с ним навсегда в прозрачности заката и в возможности удивляться, сколько всего хранится на границе неба и земли.

Глава 4. Танец облаков.

Ранним утром тишина в школе будто держит дыхание: педагоги заходят чуть медленнее, рюкзаки мерно хлопают по стенам, и все звуки оказываются обтянуты тонкой паутиной свежести, как будто воздух только что создали заново. Холодок промелькивает по кафелю, когда Харука Исогай открывает окно, впуская лёгкий влажный ветер. Она сегодня никуда не спешит и вместо обычных размытых формул на доске расставляет книги, завёрнутые в ветхую бумагу, и простенькие карандаши, будто всё должно иметь прикосновение неторопливости. Каждый ученик выбирает себе место, не потому что так надо, а для уюта, и ловит себя на том, что на эти минуты можно не торопиться жить.

Учительница сегодня одета чуть ярче, чем обычно, или это просто свет окончательно решил прорезать привычную серость класса. Она улаживает строку тетрадей, шарит ладонью по столу и вдруг смотрит каждому прямо в глаза.

– После урока я приглашу вас в сад, чтобы посмотреть на небо, – говорит Харука, её голос мягко плавает между партами и спотыкается о детские ожидания. – Иногда облака говорят с теми, кто готов слушать.

Некоторые ученики переглядываются: такие слова в начале учебного дня звучат как странный заговор или новая игра, о которой ещё не все в курсе. Но они готовы: выучили, что мечтать – не значит терять время.

Время у доски тянется медленнее обычного. За стеклом блеклое солнце не решается выйти из-за тучи, но его тёплый свет бросает на пол лимонные блики. Во дворе пока никого – только воробьи ползут к крошкам, отброшенным дворником ещё на рассвете. В классе каждый открыт для случайного чуда, хотя никто не скажет этого прямо. Сора смотрит на свой блокнот, где не напечатан ни один дождь – только закорючки, похожие на летящие семена.

Когда учитель объявляет перемену и зовёт всех с собой, ученики не сдерживают любопытства. Они с шумом высыпаются в коридор, кто-то тянется за Рин – за ней всегда приятно идти, потому что она носит на шее ленточку, которую однажды подарили вместе с морской галькой. На лестнице Сора задерживается рядом с Харукой.

– Ты видишь цвета по-другому, – вдруг говорит она, не совсем как взрослый. Он не отвечает, но весь внимает её тихий голос без слов, он нужен именно в тот момент.

После двери в коридоре пахнет меловой пылью и влажной бумагой, но в саду тепло ловко разворачивает своё одеяло. Здесь каждый шаг на траве сминает росу, ботинки оставляют тонкие мостики – будто невидимые строители пускают по острову капли для будущих озёр. Ученики собираются в круг, будто давно умеют соглашаться друг с другом без споров, только короткими взглядами. Харука ведёт их туда, где простор перед школой распахивается под небо с особым гостеприимством.

Сора выбирает место чуть ближе к Рин, рядом с невысокой яблоней, где сидеть удобно, а падающий свет создаёт пятнистые дорожки на рукавах. Лёгкий ветер постукивает листьями, жужжат пчёлы, но настоящую музыку этого утра создают облака – они двигаются почти неразличимо, но от их медленного скольжения кажется, будто небо сейчас станет мягче и откроется только самым верящим.

Харука берёт ручку и маленький блокнот, кивает детям, призывая быть внимательными.

– Любое облако может быть кем угодно: птицей, островом, кораблём или даже лицом друга. Не думайте о правильном ответе – смотрите, как сердце подскажет.

Шум разговоров стихает постепенно. Рин кивает брату:

– Посмотри, это совсем как в прошлый раз, когда облако стало пингвином.

Сора прищуривается и видит, как одна белёсая тень превращается в зверя, потом в лодку с парусами.

Все начинают угадывать фигуры: здесь собака гонится за мячом, там лягушка прыгает между кочек. Кто-то спорит, что в одном облаке спрятаны все главные герои их утренних рассказов. Дети смеются, поднимают руки, будто хотят потрогать пушистые гребешки или поймать перекати-поле неба. Даже те, кто обычно держится в стороне, сегодня втянуты в эту лёгкую коллективную игру.

Харука пересекает поляну, улавливает взгляды и у каждого спрашивает:

– Что ты видишь сейчас?

Няо, самый тихий ученик класса, впервые отвечает вслух:

– Мне кажется, это был летучий дракон, пока он не растянулся ветром.

Рин предлагает:

– А это гигантский бутерброд для облачной мыши!

Учительница не смеётся, только отмечает в блокноте, и вдруг говорит:

– Природа любит играть со всеми, кто ей доверяет.

Мимо садовых дорожек громко проходит Кен с футбольным мячом, но вместо шума спорта сегодня слышится только невидимая музыка, для которой подходит только одно настроение – внимательно смотреть вверх. Сора подходит ближе к опушке, где небо особенно открытое. Там облака тянутся вытянутыми лентами, и если приглядеться, в них появляется ритм, будто кто-то дирижирует маршем водяных теней.

Он поднимает руки, едва касается воздуха ладонью и чувствует: невидимая волна прокатывается по пространству. Облако на мгновение изгибается, теряет свой прежний вид и становится похожим на гигантское перо. Рин замечает:

– Ты видел? Оно поменялось, когда ты поднял руку!

В этот момент несколько одноклассников поворачиваются, кто-то тихо шепчет:

– Это он сделал или просто ветер?

У Харуки в глазах отражается одновременно настороженность и улыбка. Она делает шаг ближе к Соре:

– Иногда кажется, что у кого-то с облаками особая дружба.

Он опускает глаза, потом снова смотрит вверх, чувствуя тяжесть чужого внимания, но и радость, тонкую и почти хрупкую.

Пока остальные спорят, кто лучше нарисует увиденные образы, Сора вдруг ловит взгляд одного из мальчиков.

– Можешь сделать так, чтобы облако стало кругом?

Он улыбается сдержанно и, чуть повернув запястье в воздухе, медленно приводит к тому, что белый клочок в самом центре действительно начинает напоминать окружность. Друзья издают негромкий возглас, кто-то начинает просить:

– А мне придумай облако-кролика!

Рин смеётся, бросает в воздух травинку, заключая:

– Теперь все хотят, чтобы ты стал небесным художником!

Жара начинает отступать, но небо всё так же полно жизни. Тени движутся по траве, солнце отражается мельчайшими бликами на чёлках детей. У Харуки звонит телефон, она коротко разговаривает с кем-то о делах во дворе – потом возвращается к наблюдениям, ещё внимательнее прислушивается к коротким диалогам ребят.

– Каждый может видеть по-своему, – внезапно произносит она почти шёпотом, словно узнавая что-то только сейчас.

В саду больше нет взволнованной суеты. Недалеко кто-то из детей заводит песню про летний день, и остальные подхватывают слова, ведь они знают её уже давно. Мелодия смешивается с шелестом травы, а где-то высоко ласточки пересекают небо прямо через прозрачные потоки света, которым остается только след на памяти.

Сора замирает возле куста жасмина, где прячется стрекоза – она мелькает синим и зелёным, будто тоже пытается стать частью великого танца облаков. Он смотрит на её движение, потом снова вверх – небо уже постепенно переливается вечерними оттенками, а облака становятся мятными, лёгкими, будто растворяются в прозрачности дня.

Харука предлагает детям сделать по одному рисунку. Они рассаживаются на траве, находят подходящие листы и берут цветные мелки. Каждый старается воспроизвести свою фигуру: кто-то выводит зигзаг, другой рисует только круги, одна из девочек выводит облако в виде кота с огромными ушами.

– Смотри, – подзывает Рин брата, – я нарисовала облачный мост между нашим домом и садом, теперь по нему можно переходить в любую погоду.

Сора чуть улыбается и аккуратно прокручивает мелок между пальцами, раздумывая, какую форму выберет для своего рисунка.

По мере того, как работа слишком углубляет учеников в детали, Харука обходит круг, заглядывает через плечо к каждому – никто не чувствует давления, только любопытство и лёгкую гордость за свой вклад.

– Мне всегда нравилось смотреть на небо, когда немного грустно, – вдруг тихо замечает Мию, которая обычно молчит. – Тогда тучи опускаются ниже, а по ночам становятся похожи на сладкую вату.

Когда расчерченные облака начинают исчезать из книжек и листов, класс собирается на ступеньках у школы. Здесь тени деревьев переплетаются с тенями детских рук, и глаза каждого ещё долго держат в себе отражение мягких линий и башен, нарисованных небом.

– Мне кажется, сегодня даже взрослые захотят посмотреть вверх, – задумчиво говорит кто-то из старших.

По окончании прогулки Харука снова меняет тему урока. Сегодня можно позволить себе не возвращаться сразу к обычным задачам – коротко рассказывает о воздухе, ветрах, как древние японские поэты искали в небе ответы на свои вопросы. Она не смотрит на Сору напрямую, но однажды делает маленький жест – поднимает палец к губам, будто просит сохранить секрет.

Вечером Сора идёт домой чуть медленнее обычного, старается жить в этом ощущении – не спеша, впуская в себя запах дождя, влажной коры и тёплого хлеба, который ждёт его на кухне. Облака сопровождают его до самого горизонта: где-то в одном из них он замечает знакомые черты, а может быть, просто хочет видеть там отражение сегодняшнего дня.

Тайное послевкусие праздника висело в воздухе, когда дети стали возвращаться группами по садам, а за школьной оградой оставались только перешёптывания и следы от ног в мягкой траве. Вдох наполнен свежестью: влажные листья почти не шуршат под ногами, но отдалённая музыка ветра всё ещё напоминает о недавнем танце облаков. Рин несла за спиной букетик полевых цветов, который разобрала по собственному вкусу; тонкие стебли запутались в её волосах, и она весело перекидывалась репликами с Така и Мию, обсуждая, кто первым нашёл на небе таинственное облако-рыбу. В стороне от суеты Сора старался идти медленно, чувствуя, что этот день был наполнен до краёв звучанием необычного – словно каждая деталь стала чуть ярче, и голоса уже не просто слова, а живой отклик мира.

Остановились у калитки, где всегда скапливались листья, и стало ясно, что уходить домой никто не спешит. Солнечный свет переливался в каплях росы, и Рин вдруг запела детскую песню о птице, которая ищет тёплый дом, – её голос был звонким и чистым, и даже Мию тихонько подхватила знакомые слова, улыбаясь так, как умеют только в самые беззаботные дни. Сора отошёл чуть в сторону, но едва Рин догадалась, она сразу позвала его к себе, протянув ладонь и кивнув на чистое небо:

– Давай ещё один танец облаков устроим прямо сейчас!

Он поднял руки, развёл пальцы, и тут же лёгкий сквозняк подхватил высохший лист, закружив его по воздуху – дети вскрикнули восторженно, каждый желая угадать, что за особая сила скрывается в этом движении.

Ближе к вечеру сад опустел, но на скамеечке возле сирени осталась Харука, задумчиво покачивая ногой и делая быстрые пометки в старом блокноте. Она жестом окликнула Сору и, когда тот подошёл, спросила:

– Ты ощущал, как легко облака меняют очертания, когда к ним обращаются с улыбкой или с просьбой?

Сора не сразу ответил, и тогда учительница уточнила:

– Иногда самые важные перемены случаются только тогда, когда к ним подходят без страха.

Незаметно для себя он кивнул, и в этот момент почувствовал внутреннюю лёгкость, но где-то глубоко жила тревога – что если кто-то увидит то, чего не должен был видеть?

В дальнем углу зала у столика с акварелями раздавались спорные вскрики: двое пытались разобраться, чей эскиз должен появиться на афише, а кто будет держать корзину с билетами. Юто подошёл к ним, пока взрослые вяло наблюдали за ситуацией, и коротко спросил:

– По очереди! Первый нарисует фон, второй подпишет города. Справедливо?

Они пусть и слишком быстро, но согласились. Группа старших засмеялась, кто-то со второго ряда бросил:

– Сказывается рука хозяина, будто здесь всё стало чише и спокойнее.

Оркестранты укладывали инструменты, обсуждая домашние задания и завтрашние планы. Один из них подошёл к Соре, вручил забытый плейлист:

– Не забудь, вы теперь рулевые, вам доверяют расписание.

Он встряхнул папку, как будто взвешивая ответственность между пальцами.

В коридоре на мгновение стало суматошно: одна из девочек испугалась, что потеряла браслет, украшенный голубыми бусинами, а потом сама же нашла его на спинке стула, вызывая у друзей новый всплеск облегчения и дружеских подколов. Юто улыбнулся и взмахнул рукой:

– Проверьте ещё раз костюмы, пока мы не закрыли склад – потом будет поздно.

Постепенно все расходились, только несколько человек задержались, чтобы убрать мусор и свернуть плакаты. Сора протирал столешницу и слышал гул голосов, ещё не разошедшихся в переулки: ученики обменивались телефонами, обсуждали, где завтра встретиться для завтрака и кто принесёт ключи от спортзала. В такие вечера даже взрослые не кичились своим положением: завуч сидела боком на стуле, глядя на Юто и Сору с таким выражением, будто видела в них не только помощников, но и настоящих соратников.

Когда дождь закончился, всё изменилось только внешне: городской шум вернулся, лавки опять засверкали, а дети выбежали на асфальт, шлёпая по лужам без всякого восторга, будто так и надо. Сора вышел на улицу и медленно прошёл до конца квартала, останавливаясь у каждой афиши – их яркие краски чем-то напоминали рыбную ловлю с дедом на острове. В пекарне на углу женщина с загорелой кожей продавала булочки, и он робко протянул мелочь за маленький круглый хлеб. Она взглянула на него с сочувствием и добавила к покупке пару сахара в пакетике. Этот жест стал первым настоящим знаком доброжелательности, который за целую неделю встретился ему на новом месте.

Вечер принёс усталость, и когда семья снова собралась за столом, между мисками с рисом и овощами, зазвенел телефон – бабушка звонила с острова. Её голос был тихим, шуршащим, как песок на пляже, но каждый её «как дела, родные?» будто зашивал чуть больше уверенности в самом воздухе. Рин кричала в трубку про дождь, мама благодарила за присланные травы, отец шутил, что теперь готов бодаться и с городским ветром. После разговора в квартире стало легче дышать, словно снова на минуту открыли окно, ведущее на попутный берег.

Ночные часы здесь особенно длинные. Лунный свет скользил в комнату, вырезая квадрат на полу у кровати, где спал Сора. Во сне ему снился толстый дождевой туман, накрывавший весь город, и на мгновение лица прохожих будто становились знакомыми – сосед мальчик, девушка с пекарни, рыжий кот, потерявший половину хвоста. Он просыпался среди ночи, прислушиваясь к шуму лифта, к проезжающим машинам и к дыханию сестры, которая даже во сне улыбалась, если слышала, как капает вода.

Постепенно появлялись новые привычки: утром Сора шёл за хлебом к той же женщине – она узнаёт его с первого взгляда, кивает едва заметно. На переменах он начал отвечать чуть увереннее, однажды даже поддержал разговор с мальчиком, который показывал ему фото своей собаки. Выяснилось, что в их классе почти никто не любит дождь и почти все боятся грозы – на острове так не бывало, но теперь он тоже называл гром «назойливым раздражением», чтобы не выделяться. Через несколько дней сосед пригласил Сору к себе посмотреть коллекцию марок, и он согласился, не испытывая ни радости, ни страха – просто принял новое приглушённое правило жизни среди других.

В субботу, когда родители не спешили вставать, Рин притащила Сору на балкон. Там она устроила из пледа некое подобие шатра, из которого предстояло смотреть на двор. Под ними прокатилась крохотная собачья стая, заскользили коляски и смех, но Рин держала брата за руку и шептала своим игрушкам на ухо какие-то рецепты счастья. Они болтали до полудня, принимая эту тишину и свет так, будто могут накапливать уют про запас – с каждым днём это получалось всё лучше.

В начале новой недели учительница вызвала Сору отвечать у доски. Задача показалась трудной, голос дрожал, но когда он взглянул в окно, увидел быстро тянущиеся облака, и усталость вдруг отступила. В этот момент кто-то из учеников отметил, что стало тихо – даже часы казались ленивыми. После приветствия мальчика быстрый шёпот змейкой закружился по классу: для кого-то он был всё ещё чужаком, для других становился частью повседневности, с которой приходилось мириться.

Домой он возвращался немного увереннее, хоть путь через рынок всё такой же длинный. По дороге он заметил, что соседская старушка выставляет на крыльцо поднос с сушёными фруктами; взгляд её – живой, чуть смеющийся. Сора кивнул в ответ, чувствуя, как в каждом обыденном жесте, в каждом запахе набирается новая история. Он знал, что город больше не станет прежним, что остров внутри него сохранится даже тогда, когда исчезнут все облака за окном. Ужинали молча, но теперь иногда за столом звучал смех, а мама уже распускала шторы на ночь, не опасаясь прохлады.

Раньше о таких вечерах можно было лишь мечтать – чтобы у всех хватило сил доносить домой маленькие крохи добра, чтобы дождь снова становился не только напоминанием, но и знаком, что в новом доме уже растёт свой уют. Ночные разговоры с Рин становились длиннее, и её голос шептал брату то, что нельзя было бы сказать никому на острове.

Иногда среди города чувствовалось присутствие чего-то другого: сквозняк приносил пряный запах моря, или за стеклом проливался такой короткий и густой ливень, что всё вокруг на секунду превращалось в отражение его прежней жизни. В эти дни Сора замирал и, не открывая окна, улыбался – в таких моментах он слышал уверенное унисон голосов памяти и надежды, накапливая в себе силу пройти дальше и принять каждое новое утро как шаг к собственному небу.

Глава 5. Тяжесть вины.

Скрип половиц на веранде разбудил Сору раньше обычного – отец с кем-то тихо разговаривал, и в голосе его слышались нотки, которые мальчик не мог распознать. Он прислушался, не поднимаясь с циновки, и понял, что собеседником отца был дядя Хироши, рыбак, который обычно приходил только по самым важным делам. Их голоса звучали приглушенно, словно они старались не разбудить спящий дом, но каждое слово весило больше, чем привычные утренние приветствия. Сора тихо подполз к окну и увидел, как двое мужчин стоят у перил, попивая чай из глиняных чашек и время от времени бросая взгляды в сторону школы.

Дядя Хироши покачал головой и произнес что-то о «необычных временах», а отец кивнул, проводя рукой по волосам – жест, который Сора знал как признак глубокой задумчивости. Мужчины говорили о погоде, но не так, как обычно обсуждают дождь или солнце, а с какой-то особой серьезностью, будто речь шла о чем-то более важном. Дядя Хироши поставил чашку на перила и, понизив голос, сказал:

– Харука-сенсей спрашивала про мальчика. Говорит, что он чувствует изменения в небе лучше, чем метеорологи.

Отец помолчал, потом ответил:

– Дети часто видят то, что мы, взрослые, забываем замечать.

– Но это другое, – настаивал дядя Хироши. – Я сам видел, как он предсказал шторм за три дня. А вчера старая Мицуко рассказывала, что он остановил град просто взглядом.

Сора почувствовал, как сердце забилось быстрее. Он не помнил, чтобы останавливал град, но вспомнил, как накануне, увидев темные тучи над огородом соседки, мысленно попросил их обойти грядки с помидорами. Тогда ему показалось, что это просто игра воображения, но теперь слова дяди Хироши заставляли его усомниться в случайности произошедшего.

Разговор продолжался, но голоса стали еще тише. Отец что-то объяснял, жестикулируя в сторону гор, а дядя Хироши кивал и периодически вздыхал. Сора уловил только обрывки: «традиции острова», «особые способности», «ответственность». Эти слова вертелись в его голове, не складываясь в понятную картину, но создавая ощущение, что его жизнь незаметно меняется.

Когда мужчины закончили беседу и дядя Хироши ушел, Сора быстро улегся обратно на циновку, притворившись спящим. Отец тихо вошел в дом, постоял у двери детской комнаты, а затем прошел на кухню, где уже хлопотала мать. Их негромкий разговор доносился сквозь тонкие стены, и Сора напряженно вслушивался в каждое слово.

– Хироши встревожен, – говорил отец. – Говорит, что в деревне начинают замечать особенности Соры.

– Что именно замечают? – спросила мать, и в ее голосе слышалось беспокойство.

– То, что он может влиять на погоду. Или, по крайней мере, предчувствовать ее изменения с необычной точностью.

Мать помолчала, потом произнесла:

– Я всегда знала, что он особенный. Еще когда был маленьким, он мог часами смотреть на небо, словно разговаривал с облаками.

– Дело не в том, особенный он или нет, – отец понизил голос. – Дело в том, что люди начинают говорить. А знаешь, как быстро разговоры превращаются в слухи, а слухи – в проблемы.