Одна Бездна на двоих. Далеко от своих. Близко друг к другу

– Автопилот, – прохрипел он сквозь разбитые, окровавленные губы, и голос его был полон горечи и отчаяния. – Чертов автопилот… Ты даже не знаешь, что твои хозяева мертвы.

В его памяти все еще пылали последние минуты катастрофы. Он уже не видел, как командный мостик «Асгарда» взрывается в шаре огня. Как его товарищи-пилоты, не успевшие добраться до спасательных капсул, сгорают заживо в своих кабинах. Как части корпуса, размером с небольшие здания, медленно дрейфуют в космосе, унося с собой последние надежды на спасение.

Аварийные сирены. Вспышки взрывов. Аварийное разделение отсеков. И этот безумный, смертельный полет в спасательной капсуле через раскаленную атмосферу неизвестной планеты, когда корпус накалился докрасна, а он молился всем богам, чтобы тепловая защита выдержала. Молился за себя и за тех, кого уже не мог спасти.

Роман не знал ровным счетом ничего об этом проклятом мире. Он не знал, из чего состоит воздух, который сейчас осторожно втягивал через треснувшие фильтры разбитого шлема. Не знал, какие хищники, какие чудовища обитают в зловещих джунглях за его спиной или в черных глубинах океана перед ним. Не знал, сколько длится день на этой планете, и какие ужасы подстерегают его с наступлением чужой ночи. Не знал, есть ли здесь разумная жизнь, и, если есть – друзья это или враги. Пока он не проведет необходимые исследования и не обеспечит себе хотя бы подобие укрытия, каждая секунда здесь была русской рулеткой со смертью.

Океан бился о берег все сильнее и яростнее, словно сама планета была разгневана его присутствием. Волны становились выше, злее, и соленые брызги больно хлестали по лицу, смешиваясь с кровью из ран. Вода была на удивление теплой – он чувствовал это даже через разорванные перчатки скафандра. В отчаянных попытках спастись, в смертельной борьбе за жизнь в падающей капсуле, он не сразу осознал, на берегу какого титанического водоема оказался. Горизонт терялся в багровой дымке, и океан казался бесконечным – морем, которое могло поглотить целые миры.

Примерно через час после его катастрофического приземления небо начало расцвечиваться новыми огненными полосами. Это гравитация планеты неумолимо притягивала некоторые обломки «Асгарда». Куски переборок, даже тела его товарищей – все это медленно падало с орбиты, оставляя за собой дымящиеся, огненные следы. Последние похороны великого корабля.

Он лежал на алом песке, привалившись спиной к большому куску обшивки, который чудом не размозжил его при падении. Левая нога была с трещиной. Ребра тоже были повреждены, каждый вдох давался с мучительной болью. Из разбитого носа сочилась кровь, а в левом ухе звенело. Но он был жив, и это уже было невероятным чудом в этой вселенной смерти и разрушения.

«Как мне соорудить укрытие в этом аду?» – размышлял Роман, глядя на медленно садящееся солнце красными от крови глазами. Светило было крупнее земного, бледно-желтого цвета с красноватым оттенком, и освещало все вокруг каким-то нереальным, болезненным светом. «Сколько времени до наступления ночи? Что может выползти из джунглей в темноте? Что может подняться из глубин океана?»

Он заставил себя подняться и, хромая, сделать несколько мучительных шагов к краю джунглей. Неизвестная красная земля хрустела под ногами, как толченые кости, а от зеленой стены растительности исходил удушающий, тошнотворный запах разложения, гнили и чего-то сладковатого – запах смерти и тления. Едва он приблизился к первым исполинским деревьям, как его охватил панический, животный страх.

– Боже мой, – прошептал он, и голос его дрожал от ужаса. – В каком проклятом аду я оказался? В каком кошмаре?

Но у него не было выбора. Страх – это роскошь, которую он не мог себе позволить. Роман заставил себя вернуться к разбросанным обломкам и начать самую страшную работу в своей жизни – поиски тел своих товарищей.

Падение с орбиты было неизбежно смертельным для тех, кто не успел попасть в спасательные капсулы или чьи капсулы были повреждены. Он находил искореженные, обгоревшие тела пилотов, с которыми пил пиво в кают-компании. Тела инженеров, которые проводили обслуживания двигателей. Тела бортовых техников, которые шутили с ним в коридорах «Асгарда». Людей, с которыми он делил службу, опасности, надежды на протяжении долгих месяцев своего побега.

Каждое найденное тело было ударом ножа в сердце. Вот лейтенант Мор – молодой парень, который всего месяц назад показывал ему фотографии своей новорожденной дочери. Вот старший механик Кузнецов – ветеран, который служил еще в прошлой войне. Вот… Ещё и ещё…

Несколько раз он пытался нырнуть в океан, надеясь найти в затонувших обломках что-то полезное для выживания, но каждый раз его охватывал парализующий страх. Кто знал, какие чудовища, какие кошмары обитали в темных глубинах этого чужого моря? Может быть, там плавали твари, которые могли разорвать человека на части одним укусом?

Когда он закончил хоронить товарищей – выкапывая неглубокие могилы в красном песке дрожащими, окровавленными руками, – Роман начал трезво обдумывать свое безнадежное положение. Он не знал, на какой планете находился и к какой враждебной фракции могли принадлежать местные обитатели – если они вообще существовали. Он не был уверен, что сможет прожить здесь даже одну ночь, не то, что неделю или месяц. Смерть могла прийти отовсюду – из джунглей, из океана, из воздуха, из самой планеты.

У одного из погибших инженеров он нашел целый шлем и заменил им свой, треснувший при аварийной посадке в инженерный шаттл. У другого – техника Родригеса – обнаружил персональный ранец с джет-паком, реактивную установку, которая использовалась для перемещений в открытом космосе и на планетах с низкой гравитацией.

Первую ночь на этой проклятой планете Роман провел без сна, прислушиваясь к зловещим звукам, доносившимся из джунглей. Вой, рычание, какие-то нечеловеческие крики – симфония ужаса и смерти. Он расположился прямо на берегу, между океаном и зеленой стеной, не зная, откуда может прийти смерть. Из джунглей могли выползти хищники размером с танк. Из воздуха могли спикировать крылатые чудовища. Из глубин океана могли подняться морские монстры. Каждый шорох, каждый всплеск, каждый вздох ветра заставляли его вздрагивать и хвататься за найденный среди обломков плазменный резак – единственное оружие, которое у него было.

О доме, которую покинул. О девушке, которая ждала его возвращения. О Джо, помогший сбежать от Доноров. Они никогда не узнают, что он выжил. Они никогда не узнают, что он умер в одиночестве на безымянной планете за световые года от дома.

С восходом чужого солнца – кровавого, безжалостного светила – Роман воспрянул духом. Висящий над землей инженерный челнок подарил ему слабую надежду. На борту должны были быть инструменты, запасы еды и воды, оборудование – все необходимое для выживания. Но чтобы добраться до него, нужно было рискнуть жизнью еще раз.

Роман подошел к вещам, которые заранее снял с тел товарищей перед их последним пристанищем. Джет-пак был тяжелым, килограммов на двадцать, но выглядел невредимым – удивительно, что он не взорвался при падении. Роман надел его на спину дрожащими руками, проверил индикаторы заряда. Топливной смеси хватало примерно на десять минут полета – этого должно было хватить, чтобы добраться до челнока и вернуться обратно. Если повезет. Если не откажет техника. Если…

«Если не хватит топлива, – думал он, затягивая ремни, – я разобьюсь насмерть, упав с высоты ста метров. Но если буду стоять на месте, то просто умру медленной, мучительной смертью от голода, жажды или от клыков местных хищников. Нужно действовать. Нужно бороться до конца».

Роман активировал джет-пак, и реактивные сопла заревели, поднимая его в воздух. Полет давался с огромным трудом – левая нога пронзала болью при каждом движении, а в груди кололо от сломанных ребер. Он старался экономить топливо, перемещаясь короткими, рывкообразными пролетами, но каждый маневр мог стать последним.

– Ну же, – ругался он сквозь стиснутые зубы, борясь с болью и страхом. – Ну же, не подведи меня сейчас! Не сейчас!

Высота была головокружительной. Внизу простирался алый берег, усеянный обломками его прежней жизни. Джунгли казались бесконечным зеленым морем, полным скрытых угроз. А океан… океан был похож на расплавленный сапфир, красивый и смертельно опасный.

Наконец, израсходовав половину топлива, он добрался до челнока и мягко, как мог, приземлился на его металлический корпус. Люк был открыт – система аварийной разгерметизации сработала автоматически, когда материнский корабль начал разрушаться. Словно корабль знал, что его ждет смерть, и приготовился к ней.

– Есть здесь кто-нибудь? – крикнул Роман в пустоту, хотя прекрасно понимал, что внутри никого нет. – Отзовитесь! Пожалуйста!

Но ответила ему только эхо – жестокое напоминание о том, что он один. Совершенно один во всей этой вселенной.

Челнок был стандартным инженерным судном – рабочей лошадкой флота, предназначенной для ремонтных работ в открытом космосе. Внутри аккуратно расположились ящики с инструментами, запасными деталями, расходными материалами. Роман, будучи пилотом флагмана, не имел большого опыта в работе с инженерным оборудованием, но взял только то, в чем был абсолютно уверен: плазменные резаки, которые могли прорезать металл, мультитулы, универсальные пилы, различные мелкие инструменты.

В кормовом отсеке, словно подарок судьбы, он нашел запечатанный ящик с армейскими продовольственными пайками и несколько резервуаров с очищенной питьевой водой. Этих запасов хватило бы на месяц строгой экономии, а может быть, и на полтора, если питаться раз в день.

– Мою спасательную шлюпку разнесло в щепки во время катастрофы, – пробормотал он, осматривая искореженные обломки в грузовом отсеке. – Но вот эта часть верхней обшивки… Да, она может сгодиться.

Все, что не боялось падения, все, что не могло разбиться при ударе, он сбрасывал вниз в противоударных контейнерах, молясь, чтобы полезные инструменты и припасы не пострадали при падении на песок. Более важные и хрупкие предметы он бережно упаковал в герметичные отсеки своего пилотского скафандра.

Когда весь полезный груз был подготовлен к транспортировке, Роман совершил самый рискованный поступок в своей жизни – рискнул снять шлем в атмосфере неизвестной планеты. Воздух пах океаном, гнилой растительностью и чем-то металлическим, но дышать им можно было. Кислорода было достаточно, токсичных газов он не почувствовал. Никаких немедленных отравлений не последовало – это был обычный воздух, пригодный для дыхания человека. Он только молился всем богам, чтобы здесь не было невидимых патогенных бактерий, вирусов или споров, которые могли бы медленно убить его изнутри.

Спуск с джет-паком прошел без катастроф, хотя топлива оставалось критически мало. Роман аккуратно опустился на красный песок рядом с разбросанными контейнерами, и его ноги подкосились от облегчения. Он выжил. Пока что он выжил.

Несколько часов спустя, когда чужое солнце начало клониться к горизонту, Роман сидел возле костра, разведенного из сухих обломков дерева. Он грелся от холодного, влажного ветра, дующего с океана, и медленно жевал безвкусную питательную пасту из армейского пайка. Перед ним лежала внушительная гора спасенного оборудования – инструменты, припасы, запчасти. У него были все шансы выжить, по крайней мере, ближайший месяц. А там… там видно будет.

– Я даже чувствую некоторую гордость за проделанную работу, – пробормотал он, разжевывая резиновую на вкус пищу. – Триста человек погибли, а я.. я все еще здесь. Я все еще борюсь.

Но слова прозвучали горько. Какая гордость может быть в том, что ты остался жив, когда все твои товарищи мертвы? Какая гордость в том, что ты единственный, кто видел, как великолепный «Асгард» превратился в облако плазмы и обломков?

Солнце садилось за бесконечный горизонт океана, окрашивая небо в кровавые, апокалиптические тона. Волны становились спокойнее, но из джунглей доносились новые, более зловещие звуки – ночная жизнь планеты просыпалась, и что-то подсказывало Роману, что местные хищники выходят на охоту именно в темноте.

Роман Крестов, единственный выживший с флагмана «Асгард», последний свидетель великой катастрофы, в которой погибло триста его товарищей, готовился встретить свою вторую полную ночь на неизвестном, враждебном мире. Он не знал, станет ли эта ночь последней в его жизни, но знал одно – он будет бороться до конца. За память о погибших. За право на жизнь. За надежду когда-нибудь вернуться домой к своей Лютеции.

Костер потрескивал, отбрасывая дрожащие тени на красный песок. В этих тенях Роману мерещились лица его мертвых товарищей – они словно наблюдали за ним, ждали, сможет ли он выжить там, где они не смогли.

Роман всё чаще покидал свой импровизированный лагерь на побережье, словно невидимая сила тянула его вглубь этого красного, дышащего жизнью мира. Каждое утро, когда алое солнце медленно поднималось над горизонтом, окрашивая красно-белые облака в оттенки крови и молока, он брал самодельный посох из обломка антенны и отправлялся в джунгли – не столько из любопытства, сколько от невыносимой тяжести одиночества, которая давила на грудь свинцовой плитой.

Дни здесь тянулись как липкая патока времени, каждый час отмерялся болезненными ударами сердца, каждая минута превращалась в маленькую вечность. Роман потерял счёт дням – то ли месяц прошёл с момента крушения, то ли три, то ли полгода. Время на этой планете словно застыло в красноватом янтаре заката, который никогда не переходил в настоящую ночь, а лишь сменялся тусклым свечением двух спутников.

Зелёная стена растительности встречала его каждый раз одинаково – влажным дыханием тумана, переплетением лиан толщиной с человеческую руку и пронзительными криками невидимых существ. Красноватая почва под ногами хлюпала от постоянной влаги, оставляя на подошвах его потрёпанных ботинок липкие следы, которые тут же покрывались опавшими листьями размером с ладонь. Эти листья шелестели под ногами с тихим шёпотом, напоминавшим голоса.

– Ещё один день, – шептал он сам себе, раздвигая очередную завесу из свисающих побегов, покрытых росой, которая стекала по его лицу солёными дорожками, смешиваясь с потом и слезами, которые он уже не стыдился проливать. – Ещё один чёртов день в этом красно-зелёном аду, где даже воздух пахнет забвением.

Тишина джунглей была не просто отсутствием звуков – она была присутствием чего-то большего, чего-то давящего и всепоглощающего. Роман чувствовал её физически, как тяжёлое одеяло, которое накидывали на его плечи каждый раз, когда он углублялся в чащу. Иногда ему казалось, что за ним кто-то наблюдает – не хищник, не враг, а само это место, эта планета, изучающая его с холодным любопытством исследователя, препарирующего очередной образец.

«Я схожу с ума, – думал он, останавливаясь возле очередного ручья и опуская в прохладную воду дрожащие руки. Медленно, методично, день за днём я теряю рассудок в этой зелёной тюрьме без стен.

Но с каждым походом джунгли открывались ему всё больше, становясь одновременно более знакомыми и более чужими. Он научился различать звуки – те пронзительные вопли, которые поначалу заставляли его хвататься за самодельное копьё, оказались всего лишь перекличкой ярких птиц, похожих на попугаев, но размером с орла. Их оперение переливалось изумрудными и золотыми оттенками, а клювы были настолько массивными, что казались способными перекусить человеческую кость одним движением.

Эти создания наблюдали за ним с ветвей исполинских деревьев, поворачивая головы с механической точностью роботов. В их глазах – маленьких чёрных бусинках – не было ни любопытства, ни страха, только равнодушное изучение. Роман часто ловил себя на том, что разговаривает с ними, ведёт долгие монологи о войне, о доме, о товарищах, оставшихся в космосе.

– Знаете ли вы, что такое дом? – спрашивал он у одной особенно крупной птицы с переливающимся оперением. – Это не место, где ты родился. Это место, куда ты хочешь вернуться каждую ночь, засыпая под чужими звёздами.

Птица молчала, лишь иногда издавая тот самый пронзительный крик, который поначалу пугал его до смерти.

Роман обнаружил, что эти создания – всего лишь падальщики, хотя их крики действительно напоминали рычание хищника. Они слетались к остаткам морских выбросов, которые волны оставляли на берегу, и с жадностью пожирали разлагающуюся плоть. Постепенно он понял, что на этом острове, возможно, вообще нет крупных хищников – по крайней мере, тех, что представляли бы угрозу для человека. Это открытие не принесло ему облегчения, скорее наоборот – усилило ощущение нереальности происходящего.

«Даже опасность была бы лучше этого, – размышлял он, сидя у костра и смотря на звёзды, которые здесь складывались в незнакомые созвездия. По крайней мере, борьба за жизнь дала бы смысл каждому дню. А так… что я здесь делаю? Для чего выживаю?

Его главными находками стали ручьи. Тонкие серебряные нити воды, стекавшие с невидимых горных вершин, терявшихся в вечной дымке облаков. Каждый новый источник он отмечал в памяти, создавая мысленную карту этого места – единственное, что ещё связывало его с прежней жизнью.

Здесь – между двумя исполинскими деревьями с корнями-контрфорсами, чьи стволы были настолько массивными, что в них можно было бы вырубить целые жилые комплексы. Там – в ложбине, где красная земля была особенно влажной и пахла железом, напоминая о крови, пролитой в последнем сражении. Ещё один – совсем близко к обрыву, где джунгли внезапно обрывались, открывая вид на бескрайний океан, который простирался до самого горизонта, как жидкое зеркало отчаяния.

Роман научился собирать то, что океан выбрасывал на берег. Странные существа, отдалённо напоминавшие моллюсков, но с раковинами спиральной формы и мясом, которое под воздействием огня становилось почти съедобным. Поначалу каждая трапеза была русской рулеткой – он не знал, какие из этих созданий съедобны, а какие могут отправить его в мучительную агонию. Но голод был сильнее страха, а страх смерти – сильнее инстинкта самосохранения.

Несколько раз он просыпался среди ночи, корчась от боли в животе, когда неизвестные токсины терзали его изнутри словно живые существа, пожирающие его плоть. Холодный пот покрывал лоб, руки тряслись, как у наркомана в ломке, а в горле стоял металлический привкус, напоминавший вкус крови и страха. В такие моменты он лежал на своей самодельной циновке, смотрел на чужие звёзды и думал о том, что, возможно, это и есть его конец – медленное отравление в одиночестве, без свидетелей, без последних слов, без могилы с именем.

Но каждый раз, когда рассвет окрашивал небо в алые тона, он возвращался к жизни, отмечая в памяти ещё одного смертельного обитателя этих вод. Его организм постепенно адаптировался, иммунная система училась распознавать опасность, но душа с каждым днём становилась всё более хрупкой, всё более уязвимой для отчаяния.

– Что меня не убивает, делает сильнее, – бормотал он, разжигая костёр из сухих веток, но слова звучали пусто, как заученная мантра. – Старая как мир истина, которая в космосе обретает новый смысл. Только вот смысл этот – пустота.

Дни сменялись неделями с монотонностью тюремного режима, недели – месяцами, которые превращались в бесконечную череду одинаковых рассветов и закатов. Роман потерял счёт времени, ориентируясь лишь на движение алого солнца и фазы двух спутников, которые каждую ночь танцевали в небе свой древний танец – единственную красоту в этом мире забвения.

Он поселился как можно ближе к берегу, построив нечто среднее между хижиной и бункером из обломков своего шаттла, чтобы не упустить момент, когда в зените появится спасительный силуэт корабля. Эта надежда стала его религией, его единственной молитвой, которую он повторял каждое утро, поднимаясь на самую высокую точку своего лагеря.

Каждое утро он взбирался на обломок носовой части разбившегося челнока – металлическую гору, которая когда-то была гордостью военной инженерии, а теперь служила смотровой вышкой для отчаявшегося человека. Он всматривался в даль через самодельный бинокль, собранный из оптических элементов приборной панели, и его глаза слезились от напряжения и солёного ветра.

Океан простирался до самого горизонта, где сливался с небом в размытой дымке, создавая иллюзию бесконечности. Иногда ему казалось, что он видит что-то – тёмную точку, след от двигателей, отблеск металла. Сердце начинало биться быстрее, руки дрожали, он хватался за сигнальную ракету, готовый выстрелить в небо красным криком о помощи. Но это всегда оказывались игрой света и тени, миражами, рождёнными отчаянием и бесконечным ожиданием.

Каждый такой ложный сигнал опустошал его сильнее предыдущего. Роман научился плакать беззвучно – не от боли, а от безысходности, от понимания того, что надежда может быть самой жестокой пыткой, когда она не сбывается день за днём, месяц за месяцем.

И вот однажды, когда солнце только начинало подниматься над горизонтом, окрашивая облака в знакомые оттенки крови и надежды, Роман увидел это. Тонкая, почти незаметная полоска, прочерченная высоко в небе – ионный след от магнитных двигателей. Настоящий, неопровержимый, красивый в своей технологической точности.

Сначала он не поверил собственным глазам. Слишком много раз его обманывали облака, птицы, игра света на воде. Но след был там, медленно расширяясь в разреженной атмосфере, оставляя за собой тонкую нить надежды, протянутую между звёздами.

– Корабль, – прохрипел он, не веря собственным глазам, голос звучал как молитва умирающего. – Живой корабль! Боже мой, живой корабль!

Он не видел самого судна – оно было слишком высоко, слишком далеко. Но след был настоящим, неопровержимым доказательством того, что цивилизация ещё существует, что где-то среди звёзд люди продолжают свой путь, что война и торговля идёт, что жизнь продолжается без него.

Роман метнулся к радиостанции, которую он собрал из обломков своего шаттла. Пальцы дрожали так сильно, что он несколько раз промахивался мимо переключателей, когда включал передатчик, перебирая частоты в отчаянной попытке выйти на связь.

– Алло! Алло! – кричал он в микрофон, его голос срывался от напряжения и месяцев молчания. – Здесь Роман Крестов, позывной «Сокол-Семь»! Я на неизвестной планете, координаты… чёрт возьми, я не знаю координат! Я не знаю, где я! Вернитесь! Пожалуйста, ради всего святого, вернитесь!

Слова лились из него потоком, как вода из прорванной плотины. Все те речи, которые он произносил в своём воображении, все мольбы, которые он шептал звёздам в бессонные ночи, все проклятия и благословения – всё смешалось в один отчаянный крик о помощи.

Он переключал частоты с лихорадочной поспешностью, настраивал мощность, пытался поймать хоть какой-то отклик. Пальцы метались по знакомым переключателям, мышечная память пилота подсказывала нужные движения. Импульсные сигналы, аварийные частоты, военные каналы, даже гражданские волны.

– Я здесь! – надрывался он, чувствуя, как голос садится от крика, как горло превращается в рваную рану. – Я жив! Я ещё жив! Вернитесь, прошу вас! Не оставляйте меня здесь умирать в одиночестве!

Слёзы текли по его бороде, смешиваясь с потом и солью морского ветра. Он кричал имена товарищей, номера эскадрилий, коды опознавания – всё, что могло хоть как-то идентифицировать его как союзника, как человека, достойного спасения.

Но эфир отвечал ему только шипением статики. Белый шум космоса, равнодушный и безжалостный, поглощал его мольбы, как океан поглощает крики тонущего. Корабль, оставивший след в небе, продолжал свой путь к неизвестной цели, не подозревая о том, что внизу, на этом затерянном клочке суши, человек борется за свою жизнь и рассудок.

Роман продолжал вызывать в эфир ещё час, пока не осип окончательно, пока его голос не превратился в хриплый шёпот. Он сидел возле радиостанции, глядя на угасающий в небе ионный след, и чувствовал, как надежда медленно вытекает из него, оставляя после себя не просто пустоту, а что-то большее – абсолютную безнадёжность, которая была тяжелее любой боли.

– Дружественный или враждебный, – прошептал он, откидываясь на спинку самодельного кресла, которое он сколотил из обломков пилотского сиденья. – Какая разница? Любой лучше, чем умирать здесь в одиночестве, в забвении, как будто меня никогда не существовало.

Этот день стал переломным не потому, что принёс надежду, а потому, что окончательно её убил. Роман понял, что больше не может полагаться на случай или судьбу, на милость богов или волю вселенной. Спасение не придёт само собой – его нужно заработать, выстрадать, вырвать из цепких лап этого красного мира. Но самое главное – он понял, что спасение может и не прийти вовсе.

– Я человек, – сказал он вслух, поднимаясь с кресла на дрожащих ногах. – Я разумное существо. Я создан для того, чтобы думать, мечтать, любить, строить будущее. Но здесь… здесь я просто выживаю.