Голос из болота

Плетение корзин оказалось еще сложнее. Ивовые прутья были упрямыми, ломались в руках или оставляли болезненные занозы. Моя первая корзина развалилась, стоило мне только поднять ее. Я в сердцах бросил ее в огонь и несколько дней не хотел даже смотреть на прутья. Но потом я снова взялся за дело, вспоминая, как ловко это делает мама, и постепенно научился чувствовать дерево.

Помимо работы на огороде и рыбалки, мама решила, что пора мне серьезно взяться за руны. Она говорила, что в городах, о которых она так часто рассказывала, знание рун может открыть многие двери.

– Эти знания могут стать твоей силой, – говорила она.

Обучение началось в дождливые дни, когда мы с мамой оставались в хижине. И оно тоже шло не гладко. Я постоянно путал «Вуньо» с «Райдо», и их значения перемешивались у меня в голове. Мама терпеливо исправляла меня, заставляя снова и снова чертить знаки на кусках коры, пока я не запоминал их начертание.

– Не торопись, Крас, – говорила она. – Ошибка в одной черте может изменить весь смысл и привести к беде.

Она брала старый нож и рисовала руны прямо на утрамбованной земле у очага, где было посуше. Сначала она повторяла те знаки, что я уже знал с детства, но теперь добавляла новые, более сложные.

– Это «Эйваз», – говорила она, рисуя длинную линию с двумя короткими отростками, похожими на ветви. – Она означает защиту и стойкость, как дерево, что гнется, но не ломается. А вот эта, – она чертила знак, похожий на молнию, – «Тейваз», руна воина. Она дает смелость, но может принести беду, если использовать ее бездумно.

Я сидел, скрестив ноги, и повторял за ней, водя пальцем по земле, пока линии не становились ровнее. Иногда мама нарочно путала меня, рисуя руны вверх ногами или добавляя лишние черты, чтобы я научился замечать ошибки.

– В городах, – говорила она, – руны пишут на камне и металле, и там никто не будет тебе подсказывать.

Ее голос был строгим, но в глазах мелькала улыбка, когда я правильно называл знак.

Однажды, когда дождь барабанил по крыше так сильно, что казалось, будто река вот-вот ворвется в хижину, мама достала один из старых мешочков с семенами, которые мы так и не посадили. На нем была вышита руна, которую я раньше не видел – три пересекающиеся линии, образующие что-то вроде звезды. Она меняла цвет от синего к зеленому, когда я поворачивал мешочек к свету очага.

– Что это? – спросил я, чувствуя, как сердце забилось быстрее.

– Это «Дагаз», – ответила мама, ее голос стал тише, почти шепот. – Руна света и нового начала. Я вышила ее, когда мы с твоим отцом только встретились. Я надеялась, что она принесет нам удачу. – Она вздохнула, но тут же улыбнулась. – Прочитай, Крас, что тут написано дальше.

Я прищурился, вглядываясь в мелкие руны, вышитые рядом. Они были проще, но я все равно запинался, соединяя их в слова.

– Се… мена… звезд… ного… лотоса, – наконец выговорил я, чувствуя волнение. Мама хлопнула в ладоши, ее рыжие волосы качнулись, и серебряный гребень блеснул в свете огня.

– Молодец, Крас! – сказала она, и я почувствовал, как гордость разливается по груди, словно теплая похлебка. – Ты уже можешь читать сносно, но нужно больше практики.

Иногда, когда мы работали в огороде, мама проверяла меня, показывая на старые мешочки с семенами, которые она использовала для посадки.

– Что тут написано? – спрашивала она, и я, вытирая грязь с рук, вглядывался в выцветшие руны.

– Рогоз… дикий лук… жемчужная роса, – отвечал я, и она улыбалась, хотя я все еще путал некоторые знаки, особенно те, что были похожи друг на друга.

Однажды я спросил ее:

– А эти руны правда магические? Ты говорила, что они имеют силу.

Мама замялась, глядя на реку, где отец забрасывал сеть.

– Да, Крас, – наконец ответила она. – Они помогают понять мир, защитить то, что дорого, или привлечь удачу. Только нужно знать, как их использовать.

Я кивнул, хотя не совсем понял, но решил, что когда-нибудь разберусь.

Время летело быстро, но я чувствовал, что стал сильнее и ловчее. Огород начал давать первые плоды – мы собирали коренья и дикий лук, который мама добавляла в похлебку. Сарай теперь стоял крепко, и в нем пахло солью, рыбой и травами, которые мама сушила на полках. Охота и рыбалка приносили нам еду, а соль помогала сохранить ее, и я впервые понял, почему отец так упорно торговался со Сваном.

Но мысли о деревне не покидали меня. Я часто вспоминал замки Свана, его дом, полный странных вещей, и ту маленькую дверь за креслом. Иногда мне снились огоньки на восточном берегу, и я просыпался с колотящимся сердцем, гадая, что там, за рекой. Мама, видя, как я задумываюсь, гладила меня по голове своими теплыми руками, и ее рыжие волосы, перехваченные гребнем, казались мне ярче огня в очаге.

Отец тоже стал спокойнее, но я замечал, как он иногда смотрит на реку, словно ждет чего-то. Однажды он сказал:

– Зима будет тяжелой, Крас. Но мы готовы.

И я верил ему, потому что теперь у нас был сарай, соль и огород, а мои руки становились все ловчее.

Прошел еще месяц, и воздух стал холоднее, пронизывая даже стены нашей хижины, словно река решила поделиться своим ледяным дыханием. Я часто сидел у очага, укрывшись шкурой нерки, и смотрел на огонь, представляя далекие земли, о которых рассказывала мама, – города с каменными домами, где улицы полны голосов, а дети вроде меня бегают по площадям, смеются и зовут друг друга в неизведанные места. Я мечтал о путешествиях, туда, где леса сменяются горами, а за горами, говорят, есть море, такое огромное, что его не объять взглядом, и где корабли с белыми парусами уходят к горизонту, туда, где я никогда не бывал.

Но каждый раз, когда я смотрел на реку, мои мысли возвращались к Свану – его холодный взгляд, слова Лирры о монете Солверии и те огоньки на восточном берегу, что снились мне все чаще, манили и пугали одновременно. Я никому не говорил об этом: отец был занят охотой, он был спокоен, когда забрасывал сеть, а мама напевала свои песни, перебирая травы. Ее улыбка была такой же теплой, как раньше. Они, казалось, забыли о деревне и старосте, но я не мог – что-то внутри меня шептало, что наш маленький мир, полный моих мечтаний, может оказаться хрупким, как тонкий лед на мелководье, который трескается под ногами, стоит лишь сделать шаг.

Мама учила меня рунам, рисуя знак защиты: от заразы восточного берега. Я же понял: мир не такой, как в маминых рассказах. Ночью я взял нож и кору, вырезая этот знак – неровный, но мой.

– Я буду сильнее, – шепнул я, – чтобы защитить нас от Свана и войны.

Огоньки за рекой мигали, но я смотрел на руну, чувствуя, как страх отступает.

Глава 4 – Гости

Я сидел у очага, перебирая ивовые прутья, когда снаружи раздался странный звук. Низкое, хриплое всхрапывание, будто кто-то тяжело дышал прямо за стеной нашей хижины. Мои пальцы замерли, прутья выпали из рук. Я посмотрел на маму. Она стояла у стола, разбирая сушеные травы, и ее руки остановились. Рыжие волосы, перехваченные серебристым гребнем, качнулись, когда она резко подняла голову. Теплота в ее взгляде мгновенно угасла, а глаза сузились, вглядываясь в дверь. Все внутри у меня оборвалось от дурного предчувствия.

– Крас, – прошептала она, ее голос был тихим, но твердым, – сиди здесь. Я посмотрю.

Но я не мог усидеть. Всхрапывание повторилось, громче. К нему добавился глухой стук, будто что-то тяжелое ударило о землю. Я вскочил. Сердце заколотилось так сильно, что я едва слышал собственные мысли. Я шагнул к маме и схватил ее за руку. Она посмотрела на меня, ее пальцы сжали мои. На ее лице мелькнула тревога, но она тут же попыталась улыбнуться.

– Хорошо, – сказала она, – но держись за мной. И ни звука.

Мы подошли к двери. Мама осторожно приоткрыла ее на ширину пальца. Холодный воздух ворвался внутрь, принеся с собой запах сырости и чего-то резкого, незнакомого. Я вдруг понял, что стало очень тихо. Птицы, еще минуту назад щебетавшие в камышах, замолчали. Даже ветер, казалось, замер. Я прижался к маминой руке, вглядываясь в серый утренний свет, и оцепенел. Кровь застыла в жилах.

Прямо перед хижиной, в нескольких шагах от порога, стояли лошади. Крупные, с темной, покрытой грязью шерстью, они выглядели уставшими, будто их гнали без отдыха. С них спустились четверо мужчин. От одного вида у меня перехватило дыхание. Двое были закованы в железную чешую – потемневшую, со старыми вмятинами. На головах – легкие железные шапки, открывавшие лица и поблескивавшие в тусклом утреннем свете. За спинами висели круглые деревянные щиты, обитые железом – небольшие, крепкие, но побитые по краям. В руках они держали оружие: у одного был боевой молот с короткой ручкой, у другого – топор с широким лезвием.

Другие двое были одеты легче: в плотные кожаные куртки и штаны, потертые, но ладно сидевшие. Поверх были нашиты куски металла, защищавшие грудь и плечи. У обоих за плечами висели луки из темного дерева с натянутыми тетивами, а на поясах – короткие мечи в потрепанных ножнах с рукоятями, обмотанными потемневшей от времени кожей. Все четверо смотрели на нашу дверь. Я почувствовал, как мамина рука сжала мою сильнее.

– Кто это? – прошептал я, мой голос дрожал.

Мама приложила палец к губам, ее лицо стало серьезным, как никогда. Она медленно и бесшумно закрыла дверь и повернулась ко мне. Ее глаза метались, будто она искала выход.

Не успела она ничего сказать, как снаружи раздался громкий, грубый крик, похожий на удар камня о камень.

– Эй, в хижине! – крикнул один из мужчин. – Не покажите ли нам дорогу? Мы заблудились в этих проклятых болотах.

Мамино лицо стало белым как снег. Она так сильно вцепилась в стол, что костяшки пальцев побелели. Она посмотрела на меня. В ее глазах был страх, который она отчаянно пыталась скрыть. «А вдруг это Сван?» – пронеслось у меня в голове. Я вспомнил, как Лирра шепотом говорила о нем. Вдруг он и правда нажаловался на нас, и эти люди пришли за папой?

Мама глубоко вздохнула, набираясь смелости, и кивнула мне. Ее пальцы разжались. Она медленно пошла к двери, словно заставляя себя быть храброй.

– Крас, – сказала она тихо, – держись рядом и молчи. Мы выйдем к ним. Если что-то пойдет не так, беги в лес. Скажешь отцу, что приходили люди в латах и железных шлемах, с оружием…

Латы, шлем… Я запоминал новые слова.

Я кивнул, чувствуя, как горло сжимается от страха. Но ее спокойный и твердый голос придал мне сил. Я сжал ее руку. Мама открыла дверь шире и шагнула на порог. Холодный воздух ударил в лицо, неся с собой запах сырости и железа. Я заморгал, вглядываясь в чужаков. Теперь они стояли всего в нескольких шагах от нас.

Четверо мужчин наблюдали за нами. Лошади за их спинами фыркали, переступая копытами по влажной земле. Двое в железной чешуе-латах шагнули вперед. Их шлемы поблескивали в тусклом свете, а круглые щиты за спинами слегка качнулись. Тот, у которого был топор, наклонил голову и посмотрел на нас, как волк на зайца. Двое в кожаных куртках остались немного позади, но оба уже держали луки в руках. Их злые глаза бегали по сторонам, словно они кого-то высматривали.

Мама выпрямилась. Ее рыжие волосы, схваченные гребнем, вспыхнули на фоне свинцового утра, словно пламя очага, не гаснущее на ледяном ветру. Она шагнула вперед, заслоняя меня собой. Голос ее, когда она заговорила, был спокоен, но в нем звенела сталь.

– Доброе утро, – сказала она. – Вы сказали, что заблудились? Я могу показать вам, в каком направлении деревня.

Мужчины молчали. Их взгляды остановились на ее волосах. Тот, что с боевым молотом, прищурился. Его губы под шлемом дрогнули. Он повернулся к своему товарищу с топором, и они странно переглянулись, будто мамины волосы сказали им что-то важное. Мой желудок сжался. Несмотря на холод, по спине потек пот.

– Рыжие… – пробормотал тот, что с топором. Его голос был хриплым, как скрип старого дерева. Он шагнул ближе, его латы звякнули. – Нечасто такое встретишь.

Мужчина с боевым молотом кивнул. Его усмешка стала шире, обнажив кривые зубы. Он посмотрел прямо на маму. Его глаза блестели, как у хищника, почуявшего след.

– Где твой муж, женщина? – спросил он резко. В его голосе не было ни капли той вежливости, с которой он просил показать дорогу. – Нам нужно поговорить с Габом. И лучше, чтобы он вышел сам.

– Мой муж уплыл проверять ловушки, – ответила она ровно, но я слышал, как она старается скрыть страх. – Если вам нужно с ним говорить, можете подождать.

Мужчина с молотом фыркнул. Усмешка исчезла. Он сделал еще шаг вперед, так близко, что до меня донесся запах пота и железа от его лат. Он наклонился к маме. Его шлем почти коснулся ее лица. Тень от его оружия упала на землю прямо у моих ног.

– Мы подождем, – сказал он. Его голос стал тише, но от этого еще страшнее. – Нам сказали, что Габ здесь. Меня зовут… пускай зовут Молот. Я и Косарь подождем с тобой у хижины. – Он сделал паузу, его взгляд переместился на меня. – А Клык с Глазом встретят твоего ненаглядного вон там, у реки. Уверен, твой сын с удовольствием составит им компанию. Чтобы Габ не наделал ничего непоправимого.

После этих слов один из лучников, Косарь, прошел мимо нас и скрылся в хижине.

– Ну, – с вызовом повторил Молот. – Мальчишка пойдет с ними. – Он кивнул в сторону оставшегося лучника и того, что был с топором.

Обладатель топора, Клык, с улыбкой взял меня за плечи и с силой оттолкнул от матери.

– Не вздумай бежать, мальчишка, или Глаз прострелит тебе ногу.

Они знают про монету! Я был уверен в этом. Ужас парализовал меня.

Мама шагнула вперед, ее голос дрожал:

– Оставьте моего сына!

Но Клык лишь усмехнулся, подталкивая меня к реке.

Я попытался вырваться, закричать: «Мама!», но Клык сжал мои плечи так сильно, что я только всхлипнул.

Мы дошли до берега и стали вглядываться в речную гладь. Отца пока не было видно. Вдалеке, на восточном берегу, я снова заметил те самые огоньки – слабые, мерцающие, как звезды, упавшие в болото.

Клык стоял рядом. Казалось, он просто стоял с топором на плече, но внутренняя тишина его жеста говорила – он выжидает. Глаз, второй лучник, присел на корточки у самой воды. Его лук был снят с плеча, стрела наложена на тетиву. Только сейчас я заметил, что у него и правда один глаз. Второй был полностью белым, без зрачка. Единственный зрячий глаз, холодный и острый, как у ястреба, скользил по реке, время от времени бросая на меня короткие, подозрительные взгляды.

Глаз отмахнулся от невидимого гнуса.

– Проклятые болота, – прошипел он. – Ненавижу эту вонь. И комаров.

– Лучше комары, чем то, что ждало нас на юге, – хмыкнул Клык. – По крайней мере, они не пытаются проломить тебе череп. Предыдущий проводник был не таким разговорчивым…

Вдруг со стороны хижины раздался громкий звук: глухой удар, словно что-то тяжелое упало на пол. Затем – резкий скрип, будто кто-то отодвинул наш грубо сколоченный стол. Я замер. Сердце заколотилось еще сильнее. Я невольно повернул голову в сторону дома. Они были внутри. Судя по звукам, рылись в наших вещах.

«Только бы маму не тронули», – подумал я, видя ее силуэт у дома.

Скрип сменился звоном – что-то тяжелое ударилось о глиняный пол. «Мамина плошка для трав…» Я представил, как она упала со стены и разбилась. Затем послышался шорох, будто кто-то смахнул с полки пучки сушеных трав. Я сглотнул, горло сжалось от ужаса. «Что, если он сломает что-то важное? Найдет мои игрушки – разноцветные камушки под тюфяком? Или, хуже того, мамины мешочки с семенами?» Она не разрешала их трогать. Я не знал, почему она их так прячет, но видел, как бережно она с ними обращалась.

Клык тоже услышал шум и усмехнулся, его кривые зубы мелькнули в тусклом свете утра.

– Косарь, похоже, решил устроить у вас уборку, – сказал он насмешливо. – Надеюсь, у вас есть чем его обрадовать.

Глаз хмыкнул, не отрывая взгляда от реки. Его пальцы слегка дрогнули на тетиве.

Я сжал кулаки. Страх сменялся отчаянием. «Что он имеет в виду? Что такого может найти Косарь?» Я хотел побежать назад, остановить его, но знал, что не смогу. Один взгляд на Клыка и его топор, на Глаза с его луком – и я понимал, что любое движение станет последним. Все, что я мог сделать, – стоять, слушать, как они рушат наш дом, и молиться.

Тем временем мама стояла снаружи, под тяжелым взглядом Молота. Ее рыжие волосы все еще ярко выделялись на фоне серого утра. Лицо было бледным, губы сжаты в тонкую линию. Мама тоже слышала шум внутри.

– Косарь просто… осматривается, – сказал Молот. – У вас ведь нет ничего, что стоило бы прятать, правда?

Мама сглотнула. Ее пальцы сжались в кулаки, но она заставила себя выпрямиться и встретить его взгляд.

– Это наш дом, – сказала она твердо. – У нас нет ничего, кроме старых вещей. Оставьте нас в покое.

Из хижины раздался еще один звук – громкий треск, будто сломалось что-то деревянное. Мама вздрогнула, ее глаза метнулись к двери. Ее травы! Которые она так долго собирала. Или записи под тюфяком? Она не хотела, чтобы их кто-то видел. А еще я вспомнил про ту странную склянку, которую она держала в старой шкуре в углу. «Вдруг Косарь ее найдет?»

Молот усмехнулся, увидев ее реакцию:

– Ты что-то скрываешь, женщина, – сказал он уверенно. – Но не волнуйся, Косарь все найдет.

Я видел, как мама вся сжалась, но заставила себя стоять прямо, не отводя взгляда. Я знал, что в Равангаре ее рыжие волосы – это знак беды, так говорили деревенские. И если Косарь найдет хоть малейший намек на то, чем она занималась раньше, ей будет трудно защитить и себя, и меня.

В этот момент шум внутри стих. Дверь с громким скрипом распахнулась. На порог вышел Косарь. Его кожаные доспехи были в пыли, а на лице играла довольная ухмылка. В одной руке он держал несколько монет, поблескивающих в тусклом свете. В другой – небольшой кожаный мешочек, покрытый вышитыми рунами. Они переливались, меняя цвет, когда он поворачивал его в руках. Мама замерла, ее глаза расширились. Она тут же опустила взгляд, словно пытаясь что-то скрыть.

Косарь шагнул к Молоту, протягивая руку с монетами.

– Посмотри, что я нашел, – сказал он с хриплым торжеством. – Монеты. Точно такие же, как у старосты. Старые. Солверийские, без сомнения.

Молот прищурился. Его взгляд скользнул от монет к маме, и усмешка стала еще шире.

– Откуда у вас эти монеты, женщина? – спросил он резко. – Говори правду, или пожалеешь.

Мама сглотнула и постаралась говорить спокойно. Ее голос был ровным, но я заметил, как дрожат ее руки.

– Это старые монеты. Муж привез их из деревни, когда торговал шкурами. Мы не знали, что они солверийские. Серебро есть серебро.

Молот и Косарь сурово переглянулись. Косарь подбросил монеты в руке. Они звякнули, отражая тусклый свет.

– Не знали, говоришь? – сказал он с насмешкой, а затем посерьезнел. – А не из храма ли они? Не из того, что на другом берегу этой проклятой реки?

Мама нахмурилась. По ее лицу было видно, что она не понимает, о чем речь. Она покачала головой.

– Я не знаю, о каком храме вы говорите, – ее голос был твердым, но я уловил в нем растерянность. – Мы простые люди, живем здесь, у реки. Эти монеты – все, что у нас есть от торговли. Мы не имеем никакого отношения к храмам.

Молот прищурился, пытаясь просверлить маму взглядом, но она смотрела на него прямо. Косарь фыркнул и пожал плечами с явным разочарованием.

– Может, и правда не знает, – пробормотал он с сомнением в голосе.

Молот задумчиво кивнул, давая понять, что допрос окончен.

– Ладно, – сказал он, его голос был низким и угрожающим. – Но если твой муж не вернется к вечеру, мы сами его найдем. А пока… – он сделал паузу, – посиди с нами.

Он кивнул Косарю. Тот, не церемонясь, схватил маму за руку и силой усадил на землю. Мама попыталась вырваться, но хватка была железной. Она опустилась на влажную траву. Гребень слегка сместился, и рыжие волосы рассыпались по плечам. Молот и Косарь тоже уселись, оружие лежало рядом, но руки оставались наготове.

Молот, сидя напротив мамы, скрестил руки на груди. Его взгляд снова скользнул по ней, задержавшись на рыжих волосах. Затем он посмотрел на кожаный мешочек, который Косарь все еще держал в руке. Руны на нем слабо мерцали, и Молот обратил на них внимание. Он кивнул на мешок:

– А это что такое? – спросил он подозрительно. – Что за знаки?

Мама взглянула на мешочек, и я увидел, как ее лицо изменилось. Кажется, он был для нее очень важен. Я помнил, как бережно она хранила его и лишь изредка доставала его содержимое, перебирая с осторожностью.

Косарь усмехнулся, довольный эффектом.

– Это просто семена, – сказала она. Голос был спокойным, но пальцы слегка дрожали, когда она указала на огород. – Мы сажаем их здесь, чтобы вырастить цветы и травы. Мешочек красивый, да. Муж привез его из деревни, сказал, что купил у старосты.

Молот и Косарь переглянулись, потом посмотрели на огород, где на мокрой земле виднелись ровные ряды растений. Похоже, им стало неинтересно. Молот хмыкнул и махнул рукой.

– Цветочки, значит, – сказал он с насмешкой. – Ну-ну…

Косарь пожал плечами, разочарованный, что не нашел ничего интереснее. Он небрежно бросил мешочек на землю у входа. Тот упал с глухим звуком, подняв облачко пыли. Руны на нем все еще мерцали, но чужаки больше не обращали на него внимания. Их взгляды вернулись к маме.

– Твой муж лучше бы поторопился, – сказал Молот низко и угрожающе.

Мама кивнула. Ее лицо оставалось бесстрастным, но я видел, как от страха ее пальцы сжались в кулаки. Она бросила беспокойный взгляд в сторону реки, где я стоял с двумя бандитами.

Я все еще был у реки с Клыком и Глазом. Клык сидел на корточках, положив топор рядом. Глаз стоял чуть дальше с луком наготове, внимательно следя за рекой и время от времени бросая на меня подозрительные взгляды.

Мне было очень страшно. Я не знал, что Косарь нашел у нас дома, но подумал, что это из-за той монеты, которую папа дал Свану. Я смотрел на реку, ждал папин плот, но там никого не было. Прошло много времени, солнце поднялось, но светило оно не ярко, и было холодно и мокро. Я знал, что на другом берегу ничего нет – только старые развалины, про которые папа рассказывал страшные истории. Там давно-давно никто не жил…

Время тянулось медленно. Чтобы отвлечься, я смотрел на воду. Из ее черной глубины то и дело, будто играя, выпрыгивали маленькие блестящие рыбешки. Высоко в небе я заметил хищную птицу. Она кружила, а потом камнем ринулась вниз. Ее когти коснулись речной глади, оставив на воде рябь, но она тут же взмыла вверх ни с чем. Словно сама река не хотела отдавать свою добычу.

Я услышал нервное фырканье и обернулся. Лошади, оставленные у хижины, вели себя беспокойно. Они переступали с ноги на ногу и водили ушами, вслушиваясь в тишину леса. Молот, сидевший у входа, тоже это заметил.

– Косарь, будь наготове, – негромко сказал он. – Не нравится мне эта тишина. Мало ли какой зверь пожалует на запах лошадей.

Косарь, стоявший рядом с мамой, молча кивнул, его рука легла на рукоять меча.

Клык заметил мое напряжение и усмехнулся.

– Что, мальчишка, боишься за отца? – сказал он насмешливо. – Если он скоро не появится, мы сами его найдем.

Глаз хмыкнул, его единственный глаз скользнул по мне.

– Молот не любит ждать. Лучше молись, чтобы твой отец не заставил нас долго скучать.

Я сглотнул, мой взгляд метнулся к хижине, где я видел маму, сидящую на земле рядом с Молотом и Косарем. Все, что я мог сделать, – это стоять и ждать, надеясь, что папа скоро вернется.

И вдруг вдалеке на реке я заметил движение. Мое сердце подпрыгнуло. Это был плот. Плот был небольшой, из бревен, так хорошо знакомый.

На нем стоял папа, высокий и сильный, с багром в руках. Он медленно плыл к берегу. Его темные волосы растрепал ветер, а кожаная куртка поблескивала от воды. Мне стало немного легче. Папа вернулся! Но облегчение тут же сменилось новым приступом страха за него.

Я увидел, как отец заметил меня на берегу, а потом и мужчин рядом со мной. Его лицо тут же стало напряженным, но он не остановился. Он уверенно направил плот прямо к нам. Плот ткнулся в илистую кромку берега. Отец закрепил его и шагнул на землю. Его сапоги хлюпнули во влажной земле.

– Доброе утро, – сказал папа, его голос был ровным, но настороженным. – Что-то случилось? Моя семья в порядке?

Клык поднялся с корточек, его топор качнулся в руке.

– О, твой сын в порядке… пока что. А вот ты, Габ, похоже, влип. Мы тут с твоей рыжеволосой женой поболтали. Хорошая женщина, да? Только вот… – он усмехнулся, – она сейчас с Молотом и Косарем, и они не в лучшем настроении.

Я увидел, как папа замер. Его кулаки сжались. Когда Клык сказал про маму и ее рыжие волосы, папа, мне кажется, сильно испугался.