Голос из болота

– Крас… – Только и смогла проговорить она.

– Пусть смотрит, ничего уже не случится. Я вез эту тушу на буксире с того берега. Если бы он был жив – порвал бы плот за несколько секунд.

Я замер, глядя на лапы горта – широкие, с когтями длиннее моего пальца. Кровь стекала из рваной раны на боку, и я представил, как он попался в капкан, рыча и дергаясь. Я протянул руку, и шерсть оказалась жесткой, как старый канат. Пальцы стали липкими от крови, и я отдернул их.

Тут и там на туше были видны раны от ножа. Я бросил взгляд на отца. Он смотрел на мертвого зверя, и в его глазах я увидел не только гордость охотника, но и что-то другое – глубокую, застарелую ненависть. Он пнул тушу ногой в бок, и его лицо на миг исказилось злобой. И тут мой взгляд упал на его ногу, видневшуюся в прорехе штанины. Вдоль всей икры тянулся старый, уродливый шрам – белесые рваные края, стянутая кожа. Отец всегда прятал его, носил сапоги даже в жару. Я впервые увидел этот шрам так близко и внезапно подумал: а не такая ли тварь оставила его много лет назад?

Отец перехватил мой взгляд, и его лицо снова стало непроницаемым. Он приложил палец к губам, выразительно глядя в сторону матери. Я понял, что тот не хотел пугать ее подробностями – ни о сегодняшней схватке, ни, возможно, о той, давней. Капкана явно оказалось мало, чтобы убить этого монстра. Это была моя первая настоящая тайна, которую я тщательно берег.

В тот вечер я впервые остался дома один, пока отец отправился проверить ловушки, а мама собирала травы у реки. Тучи и мелкий дождь быстро погрузили хижину во тьму, и я сидел у очага с отцовским ножом в руках, слушая каждый шорох за стенами. Сердце колотилось – я представлял, как страшные звери крадутся к хижине, но лишь крепче сжимал рукоять. Тяжесть ножа давала мне веру в свои силы, в то, что любой враг может быть повержен. «Целься в мягкое и бей», говорил я себе раз за разом. Уже в сумерках я услышал голос матери и понял, что она вернулась. В тот вечер я осознал, что вырос, но в тот же миг сильнее захотел уйти туда, где ночи не такие страшные, а рядом есть те, кто поможет.

Несколько дней мы разделывали тушу, обрабатывая шкуру и внутренности. Мама утверждала, что, насколько она помнит из своего обучения, внутренности и кости могут заинтересовать знахарей и алхимиков.

Она часто рассказывала про колдунов, про то, что существует много разных способов управления магией. Что есть маги, чернокнижники, жрецы и прочие. Кто-то черпает силу из окружающего мира, кто-то из обрядов, кто-то из жертвоприношений. Больше всего Красу нравились рассказы о школах, где одаренные могли учиться магии. Кто-то лечил, другие управляли погодой, помогали крестьянам с урожаем, учились воевать…

Через неделю отец начал собираться в дорогу. Он аккуратно грузил шкуры на плот, привязывая груз старой видавшей виды веревкой. Среди шкур нерок были не только серые, но и более редкие – белые шкуры. Также мама передала отцу сумку запасенных ею трав и грибов.

– Не рискуйте лишний раз. Купи необходимое и сразу возвращайся.

Я плюхнулся прямо в середину сложенных шкур и стал с нетерпением ждать моего первого путешествия в настоящую деревню.

Дом становился все меньше, а мама махала нам с берега, пока не скрылась за деревьями. Я вцепился в край плота, чувствуя, как река уносит меня туда, где я никогда не был. В деревне будут люди – не двое, а десятки, сотни. Может, там найдутся мальчишки вроде меня, с которыми можно говорить и смеяться. Я мечтал об этом с тех пор, как понял, что топь – не весь мир. И когда-нибудь я уеду туда насовсем.

Двенадцать лет я рос среди болот, учась держать нож, разводить огонь и прятаться, когда страшно. Отец дал мне силу бороться, мать – надежду на большее. Теперь, глядя на реку, я знал: это не просто поездка в деревню. Это первый шаг к тому дню, когда я оставлю хижину позади и найду место, где не придется лишь выживать.

Глава 2 – Река

Отец с силой оттолкнулся от берега, выведя плот подальше от мелководья, где течение было сильнее. Дом остался позади, затерявшись в зарослях рогоза и среди деревьев, будто его и не было вовсе. Солнце только начало подниматься, с трудом пробиваясь через тяжелые ветви склонившихся над водой ив. Отец вел нас вниз по реке, обходя невидимые мной подводные препятствия, бурелом, небольшие островки или просто глубокие места. За несколько часов плавания пейзаж немного поменялся и стена деревьев начала уступать затопленным лугам и песчаным отмелям, зачастую с впадающими в реку ручьями.

Противоположный берег оставался лесистым, но деревья на нем выглядели больными и чахлыми. Среди них проглядывали серые обломки – остатки стен, поросшие мхом, словно скелеты давно умерших созданий. Я вглядывался, пока глаза не заслезились, и заметил огоньки. Они не были похожи на свет от костров. Бледные, фосфоресцирующие, они то появлялись, то исчезали в глубине руин. Один из них, самый яркий, вдруг отделился от остальных и поплыл параллельно нашему плоту, не отставая. Он двигался плавно, противоестественно, скользя над водой и корягами. Холодный ужас сковал меня. Я хотел позвать отца, но слова застряли в горле.

Огонек еще немного проводил нас, а затем медленно растаял в тумане. Ветер донес с того берега запах не просто гнили, а чего-то сладковатого и тревожного, как от цветов, растущих на могилах. Из зарослей раздался крик – не птичий, а полный тоски и голода. Я вцепился в край плота, чувствуя, как по спине ползет ледяной пот.

Когда солнце достигло зенита отец разломил булку рогозового хлеба и протянул половину мне. Вокруг нас над поверхностью воды планировали десятки различных птиц, охотящихся на насекомых и рыбу. Кто-то выхватывал больших красных стрекоз, а кто-то взрезал водную гладь, поднимаясь со сверкающей на солнце рыбой.

К вечеру береговой пейзаж снова изменился. Теперь мы плыли вдоль зеленой заболоченной поймы, где даже редкие деревья были покрыты мхом. Вся земля утопала в зелени осоки и ряски, среди которых торчали ядовитые листья белокрыльника. В воде мелькали серебристые спины железных рыб, чья твердая чешуя блестела в редких просветах закатного солнца.

Отец уверенно вел наш плот к большому острову, берег которого был достаточно пологий, чтобы к нему пристать.

Мы пристали, когда солнце скрылось за горизонтом. Отец вытащил плот на песок и развел костер из веток, найденных на берегу. Дым щипал глаза, а ночь легла на реку тяжелым покрывалом. Я сидел, завернувшись в шкуру, и смотрел на восточный берег, где мелькали слабые огоньки, словно глаза в темноте. Мама говорила, что там стояло королевство, с домами из камня и площадями, где дети бегали наперегонки. Но война все сожгла: города рассыпались в руины, а мост через реку разломали, чтобы тени прошлого не перешли к нам. Она шептала, что огоньки – это души тех, кто остался там, но я боялся спрашивать, правда ли это. Я вжал голову в плечи, но огоньки все манили, словно знали мое имя.

– Спи, Крас, – буркнул отец, но я не мог отвести взгляд. Может, там люди? Или что-то, от чего мост разрушили сотни лет назад?

Во сне я видел дома из камня, как в рассказах мамы, и мальчишек, что звали меня с собой.

Холод разбудил меня – костер догорел, оставив горку пепла, а отец уже стоял у плота, потирая руки. Усилившийся ветер гудел так, будто смеялся надо мной.

На второй день небо затянуло серыми тучами. Вода бурлила вокруг коряг, а ветер нес вонь болот. Я смотрел вперед, надеясь увидеть дым деревни, но видел только бесконечную зелень и серость. Отец молчал, управляя багром, а я считал часы, мечтая о новых голосах, что разорвут эту тишину.

– Река тут изгибается. Путь через болота от нашего дома до деревни ближе, но намного опаснее. – Отец невзначай прервал гнетущее меня безмолвие.

К полудню река вывела нас к деревне. Три десятка глиняных домов сбились в кучу, будто боялись утонуть. У берега покачивались лодки, с их бортов свисали сети. Рыбаки в выцветших рубахах копошились у воды, не поднимая на нас глаз. Отец причалил. Я спрыгнул на песок, и у меня перехватило дыхание. Наконец-то люди, а не тени из маминых рассказов.

Я шагнул к воде, но замер, заметив, как двое рыбаков, с серыми лицами уставились на отца. Они склонились друг к другу, шепча так, что я едва расслышал: «…Габ… чужак… Свану доложить надо, раз опять приперся». Слово «чужак» ударило, как холодный ветер.

Отец заметил мою реакцию.

– Мы с мамой для них чужие, Крас, – сказал он. – Потому что родились не здесь.

Я кивнул, но внутри все похолодело. Чужой ли я в их глазах? Я ведь родился в этих краях. Свой ли я им?

Двое мальчишек, худых, как я, с грязными лицами, тащили плетеную корзину с рыбой.

Я шагнул к ним, сердце заколотилось быстрее.

– Привет, я Крас… – начал я, но они лишь скользнули по мне взглядом, холодным, как река, и отвернулись, будто я был тенью. Я замер, проглотив слова, но продолжал смотреть на их грязные спины.

Женщина с узлом на голове пробормотала что-то отцу, не глядя на меня. Это была не та встреча, о которой я мечтал. Я все равно смотрел на них, жадный до звука их голосов.

Закрепив плот, мы отправились по петляющей тропинке вглубь деревни. Тут и там сновали куры, которых я узнал по описанию матери. Они с кудахтаньем разбегались из-под наших ног, жалуясь всему миру на пришельцев. Пройдя мимо нескольких домов, мы вышли к большому двухэтажному дому, стоящему на некотором отдалении от прочих. Земля вокруг была вытоптана. Простой деревянный забор, скорее для вида, чем для защиты, отделял высокий дом от остальной деревни. Нижняя часть строения была сложена из камней. Валуны так плотно подогнали друг к другу, что я поразился – ничего похожего на другие хижины. Второй этаж и пристройки были деревянными, но выглядели очень добротно. На крыше виднелись дымящиеся трубы. Из самой большой валил густой дым с запахом смолы и чего-то кислого. У забора валялись обломки костей, то ли от ужина, а может, оставленные по другой причине. Бревна второго этажа были вытесаны с таким умением, какого я не видел в хижинах у воды. Каждое выглядело как брат-близнец следующего.

Отец прошел через ворота и направился к огромной деревянной двери. Она была тяжелой, сколоченной из грубых досок и обита ржавой железной полосой. Под его рукой дверь не поддалась. Отец постучал. Какое-то время ничего не происходило, но потом раздался шорох и недовольный голос потребовал:

– Проваливай!..

– Это Габ, привез товар на продажу.

За дверью наступила тишина, а затем дверь загремела. Что-то металлическое лязгнуло – и на пороге показался хозяин. Это был невысокий, черноволосый и крепко сложенный мужчина, примерно ровесник моего отца. Его лицо почти полностью скрывала густая, темная борода, придававшая ему суровый и молчаливый вид. От других виденных мной ранее жителей деревни он отличался только тем, что был толст и улыбчив. Он сразу бросился жать руку отца, тараторя как он рад его видеть. Спустя какое-то время мужчина увлек отца в помещение, попытавшись запереть за собой дверь. Похоже, что он только сейчас заметил мешавшую ему преграду – меня. В его глазах вспыхнул гнев, но он тут же осклабился, словно проглотил злость.

– Это и есть твой сын? – спросил он, хлопнув в ладоши так громко, что я вздрогнул.

– Решил показать ему деревню, да?

– Да, это Крас. Решил показать ему деревню и как делать дела.

Хозяин дома рассмеялся:

– Да, это ты правильно решил, правда торговля нынче прозябает…

Он продолжал жаловаться на цены, на войну и на прочие вещи, которых я не понимал. А потом захлопнул дверь, как только я вошел. На обратной стороне крепился странный железный ящик. Хозяин вставил в него изогнутый железный прут и провернул. Я как завороженный смотрел, как толстый железный палец со щелчками вползает в выемку на дверной раме. Это была та самая хитрость, о которой рассказывала мама. Хитрость больших поселений, где двери умеют хранить тайны. Я сжал кулаки. Мне захотелось иметь такой же прут-отмычку.

Увидев мое недоумение, хозяин рассмеялся и пустился в объяснение:

– Это замок, он позволяет держать дверь закрытой. Если нужно я могу открыть его вот этим ключом с любой стороны.

Тут он помахал массивным железным ключем прямо у моих глаз. Видимо происходящее его веселило, так что он продолжил рассказывать мне об устройстве замков. Пока я понял, что замки бывают не только на дверях, но и много где еще.

Наконец он потерял ко мне интерес и я огляделся. Передо мной открылось помещение, незнакомое и чужое, словно вырванное из маминых рассказов о далеких городах.

Стены были сложены из серого камня, неровного, будто его выдирали прямо из речного дна. В центре комнаты пылала печь – не чадящая глиняная коробка, как дома, а массивная, сложенная из таких же камней, с широким жерлом, где трещал огонь. От нее шло тепло, которое разгоняло холод, что сочился из углов.

Помещение было уставлено стойками – деревянными, грубо вытесанными топором, с кривыми полками, на которых громоздились сундуки. Одни были старые, с потемневшей от времени древесиной, другие – поменьше, стянутые кожаными ремнями вместо замков. Стены увешаны непонятными мне предметами: пучки сушеных трав свисали рядом со ржавыми крюками и шкурами – не нерочьими, а пятнистыми, от зверей, которых я никогда не видел. В полумраке они казались живыми, шевелящимися от сквозняка.

В дальнем углу стоял широкий деревянный стол. Судя по зарубкам и пятнам, на нем рубили мясо. Рядом – крепкое деревянное кресло с высокой, неровно вырезанной спинкой. Кресло хозяина. Чуть дальше виднелась неудобная лавка, узкая и шаткая. Явно для гостей. Я сразу представил, как сижу на ней, втянув плечи, пока кто-то за столом решает мою судьбу.

Воздух пах дымом, смолой и чем-то резким, незнакомым. Может, травами. А может, тем, что недавно варилось в печи. Свет от огня плясал по камням, тени от стоек и сундуков метались по комнате. Я вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным, как тогда, когда сломал мамин гребень. Это место не было похоже на остальную деревню. Оно хранило свои тайны. Один из сундуков вдруг скрипнул, будто кто-то внутри шевельнулся. Я вздрогнул. Но хозяин уже звал отца к столу, не замечая моего испуга.

Усаживаясь на неудобную скамью, отец представил мне хозяина:

– Это Сван, местный староста. Как видишь, у него самый большой дом в этой деревне, а также он держит гостиницу.

Сван довольно осклабился, показав нам два ряда белых зубов:

– Габ, с прошлого раза много чего изменилось. Наш лорд-благодетель назначил меня собирать налоги и следить за порядком. Теперь все люди, кто приходит сюда торговать, должны заплатить налог…

Из стола аккуратно появился скрученный лист плотной бумаги, скрепленный красным восковым кругляшом с оттиском, и опустился прямо перед нами. За ним появилась и толстая стопка листов, сшитых вместе и обернутых темной кожей, которую хозяин открыл где-то на середине.

– В королевстве неспокойно, шалят бандиты, шляется всякий сброд. Говорят, что и войска разбегаются кто куда, не желая защищать нас в этой войне. Наш король издал указ, запрещающий укрывать дезертиров. Теперь милостью нашего лорда я должен записывать всех, кто приходит сюда. Пускай торговать или проездом, но должен.

Сван обмакнул заостренную палочку с перышком на конце в маленький горшочек с темной жидкостью и начал скрипеть им, выводя буквы на бумаге, громко при этом шепча:

– … третьего дня по реке прибыл торговать охотник Габ с сыном по имени Крас. Габ местный…

Тут он хитро прищурился, глядя на отца:

– Запишем как местного, так? Ты же у нас тут сколько? Лет десять точно?..

Якобы не замечая как отец напрягся, хозяин продолжил писать:

– …местный. Приметы – за третий десяток, росту высокого, черноволос, глаза серые, бороды и усов не носит. Сын его – мальчишка лет двенадцати, волосы темные, хилый, глаза голубые. Налог заплатили… Заплатили же?

Хозяин с вопросом посмотрел на отца и дождавшись вымученного кивка с силой захлопнул книгу.

– Ну и хватит на этом! Шкуры на налог принесешь прямо сюда, я всегда тут…

Разговор перешел на обсуждение войны, дрянной торговли и последних новостей. Сван откинулся в деревянном кресле, скрипнувшем под его весом, и махнул рукой в сторону печи, словно отгоняя дым, что лез в глаза. Отец сидел напротив, на той шаткой лавке, что казалась мне еще неудобнее, чем плот на реке. Я устроился рядом, втянув плечи, и слушал, как их голоса переплетаются с треском огня.

– Война, Габ, все хуже, – начал Сван, потирая толстые пальцы. – Злые языки говорят, что король совсем из ума выжил. Я-то про такое не скажу, я-то на королевской службе сам. С юга орда какая-то прет, жгут деревни, а он только указы шлет да налоги дерет. Лорд наш, ясное дело, тоже не рад – половину людей в войско забрали, а кто остался, те либо рыбу ловить, либо шкуры снимать, либо землю пахать не успевают, все на сбор податей пашут. Все как тогда, когда старое королевство за рекой в пыль обратили. – Он кивнул в сторону реки, его белозубая улыбка стала жестче. – Там одни руины да кости, Габ, и мост разломали, чтобы зараза оттуда не ползла. Не хочу я такой судьбы для себя и своих детей…

Отец кивнул, его серые глаза сузились, глядя на свиток с красной печатью, что лежал между ними. Он молчал, но я видел, как напряглись его плечи под плащом из нерочьей шкуры. Я же отвел взгляд от стола – слишком много слов, которых я не понимал, – и стал разглядывать комнату. Свет от печи мерцал по каменным стенам, выхватывая из полумрака то, чего я раньше не заметил.

На одной из стоек, ближе к углу, лежала странная штука – длинная, железная, с загнутым концом, похожая на клешню горта, только ржавая и тяжелая. Рядом висел моток веревки, сплетенной не из травы, как у нас дома, а из чего-то тонкого и блестящего, будто из волос какого-то зверя. Я протянул руку, чтобы потрогать, но замер – вдруг Сван заметит и разозлится снова.

– А торговля? – голос отца вернул меня к их разговору. – Ты говорил, соль нынче дорого берешь. Что, река не пускает купцов?

Сван фыркнул, оскалив белые зубы, и хлопнул ладонью по столу так, что книга в кожаном переплете подпрыгнула.

– Купцы! Да какие купцы, Габ? Половина сгинула на тракте через болота – бандиты там шалят, шкуры дерут, а не торгуют. Другие в обход идут, через горы, но там теперь застава лорда, налог берут – два мешка соли за телегу. Мне соль с гвоздями прошлой весной привезли, а с тех пор – тишина. Вот и приходится выкручиваться.

Отец провел рукой по гладкому подбородку – бороды у него не было, только легкая щетина проступала после двух дней на реке. Он хмыкнул, но промолчал, а я снова отвлекся. Взгляд упал на стену за спиной Свана. Там, среди пучков трав и пятнистых шкур, висела штуковина из железа – круглая, с зубцами, как у пилы, только маленькая, размером с мою ладонь. Я прищурился, пытаясь понять, действительно ли она время от времени становилась прозрачной или это была лишь игра света от горящего в печи огня.

Прямо за креслом Свана, в тени каменной стены, виднелась небольшая дверь. Не такая, как та, через которую мы вошли, – меньше, но крепче, сколоченная из свежих досок, без ржавых железных полос, но с новыми блестящими скобами по краям. Она была плотно закрыта, и от нее веяло напряженностью – словно за дверью таилось нечто важное или запретное. Я наклонился вперед, пытаясь разглядеть хоть намек на щель, но голос Свана заставил меня выпрямиться.

– А война, говорят, до нас дойдет, – продолжал Сван, понизив голос. – Слухи ходят, что стычки на границе с южным королевством вышли из-под контроля. Сначала просто их рубежники с нашими сцепились, а теперь, говорят, целые отряды туда-сюда ходят, деревни жгут. Лорд велел нам глаза держать открытыми, да только кто тут что увидит? Рыбаки да охотники вроде тебя, Габ, – вот и вся наша стража.

Я моргнул голубыми глазами, чувствуя, как холод от той двери за спиной Свана пробирается под мою рубаху. Темные волосы упали мне на лоб, и я откинул их, не сводя взгляда с этой двери. Что там? Может, сундуки с солью? Или что-то, о чем мама рассказывала – книги, как та, в которую Сван писал? А может, тайник, где он прячет свои товары?

– И что делать будешь, если дойдет? – спросил отец, его голос был ровным, но я знал этот тон – так он говорил перед охотой на горта.

Сван пожал плечами, отчего кресло снова скрипнуло.

– Да что я? Лорд прикажет – будем драться. А нет – сбегу на лодке, благо их тут хватает. Не понятно только куда… – он вздохнул, – Торговля совсем скисла. Шкуры твои, Габ, последнее, что мне хоть как-то в цену идет. Нерка еще ладно, а вот горт – редкость. Говорят, в городах за его когти теперь дерут по три мешка соли, да только кто туда доберется?

Я снова посмотрел на стойки. На одной из полок, почти у потолка, лежал коготь – длинный, кривой, черный, точно от горта. Я вспомнил, как отец сдирал шкуру с того зверя, как когти блестели в свете очага. Неужели это от него? Может Сван охотится сам? Я вытянул шею, пытаясь разглядеть, но тут заметил еще кое-что – маленькую стеклянную баночку, мутную, с чем-то темным внутри. Она стояла на краю полки, и свет от печи отражался в ней, будто в воде.

– Бандиты, говоришь… – отец нахмурился, глядя на Свана. – А что с дезертирами?

Сван махнул рукой, словно отмахнулся от мухи.

– Дезертиры – мелочь. Придут – запишу, кто такие, и выгоню. А не уйдут – прирежу да в реку сброшу. Лорд мне за это только спасибо скажет. Хуже, что их войско с юга давит. Слыхал, целая дружина наших к ним переметнулась, лишь бы в мясорубку не попасть. Теперь там бардак, купцы боятся нос высунуть, а соль… Соль теперь дороже шкур, Габ.

Я перестал слушать. Мои голубые глаза скользили по комнате, пока отец и Сван спорили о ценах. Та дверь за спиной Свана притягивала меня, как огоньки на реке ночью. Я представил, как крадусь к ней, толкаю доски, а там – лестница вниз, или тайный ход, или даже сундук с ключами, как тот, что Сван мне показывал. Грудь сжалась, и я почувствовал, как потеют ладони.

– …а лорд еще велел лодки считать, – голос Свана вернул меня к их разговору. – Боится, что южане по реке попрут. Говорит, если что, жги их, лишь бы врагу не достались. Да только кто жжет? Рыбаки свои посудины берегут пуще детей.

Отец кивнул, его лицо оставалось каменным, но я заметил, как он сжал край лавки. Я же снова отвлекся – на столе, рядом со свитком, лежала еще одна штука: перо, но не такое, как у Свана, а длинное, черное, с блестящим кончиком. Я таких не видел – у нас дома перья были только от птиц, что ловили стрекоз и рыбу. Это было от чего-то большого.

– Так что, Габ, шкуры давай сюда, – закончил Сван, хлопнув по столу. – Налог налогом, а мне еще с тобой за соль торговаться. И мальчишку своего держи ближе, а то он уже на мои сундуки пялится.

Я вздрогнул, чувствуя, как кровь прилила к щекам. Сван рассмеялся, показав зубы, а отец бросил на меня короткий взгляд своих серых глаз. Я опустил голову, но в мыслях уже толкал ту маленькую дверь, гадая, что скрывается за ней.

Отец поднялся, бросив на Свана тяжелый взгляд, и кивнул мне, чтобы я шел за ним. Мы вышли под моросящий дождь, что начался, пока мы сидели у печи, и направились к берегу, где ждал наш покачивающийся на волнах плот.

Мы вышли за ворота и направились к берегу. Следующий час мы разгружали наш плот, таская свертки в дом к старосте, топча грязь узеньких улочек своими ногами.

Мы собрались вокруг кучи шкур, пахнущих болотом и кровью, в тени дома Свана. Дождь моросил, стекая по крыше и капая в мутные лужи за порогом. Отец стоял, скрестив руки, его серые глаза внимательно следили за каждым движением Свана. Тот расхаживал вокруг свертков, потирая толстые пальцы и то и дело скаля белые зубы в улыбке, которая мне казалась больше похожей на оскал хищника.

Сван присел на корточки, развязал один из свертков и вытащил шкуру горта – черную, с длинной шерстью, еще жесткой от засохшей крови. Он провел рукой по шерсти, прищурился, разглаживая складки.

– Ну, Габ, – начал Сван, его голос был медовым, но с ноткой стали, – шкура горта… Редкость, конечно. В городах за такую, говорят, три мешка соли дерут. Но ты же знаешь, до городов еще добраться надо, а с дорогами нынче беда. – Он выпрямился, хлопнув в ладоши. – Давай так: за шкуру – полтора мешка соли. И не спорь, это щедро.

Отец молчал, его лицо оставалось каменным, но я заметил, как напряглась его рука, сжимающая край плаща из шкуры нерки. Он шагнул ближе, наклонился и вытащил из другого свертка кость горта – длинную, белую, с зазубринами, будто зверь грыз ее сам перед смертью. Рядом он положил связку когтей – острых, черных, завернутых в тряпицу.