Колыбель молчания

Он закрыл журнал, руки дрожали. Это был не стресс. Не адаптация. Это был регресс. Систематическая, прогрессирующая потеря языка. Обратная эволюция разума. И Кассандра слепа. Или просто не хочет видеть.

Джулиан Картер перешел от наблюдений к отчаянным действиям. В своей лаборатории, запершись, он начал тайные, глубокие исследования крови. Не просто общий анализ – он искал то, чего не видели стандартные сканеры. Он центрифугировал образцы, выделяя фракции, окрашивал специальными маркерами, искал под электронным микроскопом следы фрактальных структур, о которых говорил Элиас. Он брал кровь у Миа, у Эллиота, у нескольких других «затронутых» и сравнивал с кровью пока еще ясно говорящих колонистов (включая себя, Элиаса, Джекса и Майю).

Результаты сводили с ума своей двойственностью. Физически – кровь была идеальна. Ни вирусов, ни бактерий, ни признаков воспаления или токсического поражения. Но…

«Смотри, – прошептал он Элиасу, показывая на экран мощного микроскопа. Образец был от Миа. – Плазма… чистая? Слишком чистая. Как будто… отфильтрованная. А здесь…» Он переключил увеличение. На границе эритроцита плавало нечто: крошечный, сложный сгусток, напоминающий микроскопический кристалл или… чип. Он был прозрачным, с вкраплениями того же серебристого материала, что и пыль. «Это не клетка. Это не известный патоген. Это… артефакт. И он есть только у них. У затронутых.»

«Что он делает?» – спросил Элиас, чувствуя, как холодеет желудок.

«Не знаю! – Джулиан ударил кулаком по столу. – Он инертен! Не излучает, не реагирует на стандартные стимулы! Может, это просто… мусор? Побочный продукт контакта? Но почему только у них? И почему…» Он показал на другой экран – спектрограмма активности мозга Миа, сделанная во время попытки назвать предмет. «…Вот здесь, в зоне Вернике и Брока – всплеск активности. Сумасшедший! Мозг бьется как рыба об лед, пытаясь найти путь к слову! Но путь перекрыт. Как будто эти… кристаллы… создают шум. Помехи в нейронных сетях. Физически мозг цел, но связь разорвана.» Он схватился за голову. «Я не могу это лечить! Я даже не могу это объяснить в рамках медицины!»

Кассандра Блэйк не могла игнорировать конфликты и растущее напряжение. Но ее решение было не медицинским, не научным – оно было политическим. Она собрала экстренное собрание в самом большом модуле. Колонисты стояли тесной группой, их лица выражали не страх (страх требовал осознания угрозы), а скорее растерянность и глухое раздражение. Миа держалась за руку Майи, ее глаза были пусты. Эллиот смотрел в пол.

«Коллеги! – голос Кассандры, усиленный динамиками, звучал бодро, как на корпоративном тренинге. – Я знаю, последние дни были… напряженными. Адаптация к новому миру – это вызов! Иногда стресс проявляется необычно: забывчивость, мелкие недопонимания, раздражительность. Это нормально!»

В толпе кто-то пробормотал: «Не помню… слова…» – но его быстро затолкали локтем.

«Чтобы помочь нам всем преодолеть этот временный дискомфорт, – продолжала Кассандра, сияя уверенной улыбкой, – я ввожу обязательные психологические консультации! Групповые и индивидуальные! Наш замечательный доктор Картер и…» – она немного запнулась, – «…и другие специалисты помогут нам разобраться с тревогой, улучшить коммуникацию и сохранить наш прекрасный командный дух!»

Это было гениально и чудовищно. Она превращала неврологическую катастрофу в проблему «командного духа» и «стресса». Медицинский факт – в повод для идеологической обработки. Джулиан, стоявший рядом с ней, побледнел. Его должны были использовать как инструмент для сокрытия правды, для убеждения людей, что они просто «нервничают».

«Консультации начнутся завтра! – провозгласила Кассандра. – А сейчас – давайте сосредоточимся на работе! На нашем общем будущем здесь, на Колыбели! Помните: мы – первопроходцы! И вместе мы преодолеем любые трудности!»

Раздались нестройные хлопки. Большинство просто стояло, переваривая информацию. Некоторые кивали с облегчением – легче поверить в «стресс», чем в немоту. Миа Роуз тихо заплакала. Она не понимала слов Кассандры, но чувствовала фальшь и бессилие. Элиас схватил Джулиана за рукав, когда тот спускался с импровизированной трибуны.

«Ты не можешь этого делать! – прошипел он. – Ты будешь лгать им!»

Джулиан вырвал руку. Его глаза были полны боли и гнева. «А что я могу сделать, Элиас?! Сказать им, что их мозг пожирают инопланетные кристаллы? Что они превращаются в немые растения? Они не поймут! Они сломаются! Или убьют нас как паникеров!» Он понизил голос до шепота. «Консультации… это шанс. Шанс наблюдать. Фиксировать. Искать закономерности. Пока еще можно.» Он посмотрел на Миа, которую Майя уводила прочь. «И попытаться помочь. Хотя бы успокоить. Перед концом.»

Он пошел прочь, его прямая спина врача была согнута непосильной ношей. Элиас остался один в расходящейся толпе. Он слышал обрывки «речи»:

«…вечером… группа… говорить…»

«…психолог… помочь… голова…»

«…то… красное… есть… сейчас?»

Язык рассыпался на глазах, как песчаный замок под накатом волны. А Кассандра строила из этого песка новый миф о стрессе. Рай требовал немоты. И он ее получал. Элиас поднял глаза на потолок модуля, затянутый серой пленкой пыли. Он чувствовал вибрацию сквозь подошвы сапог. Ритм. Все тот же неумолимый ритм Колыбели. Она не просто спала. Она перемалывала их. И скоро от человеческого разума останутся лишь жалкие, описательные обрывки. И немой ужас в глазах, которые уже не смогут назвать то, что видят.

Глава 7: Странный ритм

Вибрация стала частью базы. Не гул машин, а нечто иное – низкий, устойчивый пульс, идущий из глубин планеты. Сначала его чувствовали только через металл пола или прислонившись к стене. Теперь он вибрировал в воздухе, отдавался в зубах, навязчиво стучал в висках. Джекс Риггс шел за ним, как охотник за тенью, его инженерная одержимость превратилась в навязчивую идею. Он знал: источник – ключ ко всему.

Он спустился в самую глубокую точку под базой «Заря» – в крошечную, сырую шахту, пробитую для закладки фундаментных свай и геологических проб. Сюда не доносились звуки базы, только усиленный гул вентиляции и… Оно. Глубже, мощнее. Как сердцебиение великана, заключенного в каменную могилу. Джекс установил портативный сейсмометр с лазерным сканированием. Иглы на экране вычерчивали идеальную синусоиду: 37 секунд подъем, 37 секунд спад. Не геологический толчок, не обвал. Ритм. Живой, неумолимый.

«Глубже, – пробормотал он себе под нос, настраивая буровой зонд. – Надо глубже.» Зонд завизжал, вгрызаясь в темную, влажную породу, пронизанную теми самыми бордово-черными корнями. Они были упругими, как сухожилия, и выделяли при разрезе липкую, пахнущую озоном слизь. Зонд прошел еще десять метров. Ритм усилился. Стены шахты казались пульсирующими в такт. Джекс почувствовал легкое головокружение, мысль споткнулась: куда я… засунул… ключ от… Он тряхнул головой, злобно протер лицо. Не сейчас.

Зонд достиг цели. На экране сканера вместо плотной породы возникла пустота. Огромная. И в ней… движение. Не поток воды или газа. Нечто организованное. Ритмичное. Джекс активировал камеру зонда и светодиодную подсветку.

Экран осветился фантасмагорическим видом. Пещера? Орган? Гигантская полость под долиной была опутана сетью корней, но не тех, что на поверхности. Они были толстыми, как стволы деревьев, и светились. Слабым, пульсирующим голубоватым светом, синхронным с вибрацией. Свет пробегал по ним волнами, от центра к периферии и обратно, создавая гипнотический эффект живого нейронного импульса в гигантском мозге. Между корнями висели, как сталактиты и сталагмиты, образования из прозрачной биолюминесцентной ткани, мерцающие тем же ритмом. Внизу плескалась темная, маслянистая жидкость, отражающая вспышки света. И везде – те же серебристые фрактальные «снежинки», плавающие в воздухе полости, как пыльца.

«Нейро-корни… – прошептал Джекс, ошеломленный. – Черт возьми… это… нервная система?» Он попытался зафиксировать координаты, записать данные. Его пальцы дрожали. Мысль снова поплыла: Передатчик… частота… как… Он с силой ткнул кнопку записи. Внезапно один из ближайших светящихся корней дернулся, как живой. Струя голубоватого газа вырвалась из трещины прямо в объектив камеры. Экран засветился белым, потом погас. Связь с зондом прервалась. Одновременно вибрация в шахте усилилась до болезненного гула, заставив Джекса схватиться за уши. В голове пронеслось: оно знает. Оно почувствовало зонд.

Он вылез на поверхность, ослепленный дневным светом. Его трясло. Не только от увиденного, но и от странного ощущения в голове – как будто после удара, временная дезориентация. Он посмотрел на свою руку – она непроизвольно постукивала пальцем по бедру. В такт. В такт вибрации. Он силой заставил себя остановиться.

На базе происходило нечто столь же тревожное, но более незаметное. Колонисты двигались. Работали. Но их движения утратили индивидуальную хаотичность. Они стали… плавнее. Синхроннее. Техники, переносившие панели для нового модуля, шагали в унисон, их руки поднимали груз одновременно, как по команде невидимого дирижера. В столовой люди ели, и ложки ко рту поднимались с неестественной согласованностью. Даже смех (вернее, его подобие – короткие выдохи или хриплые звуки) возникал волнами, синхронно у нескольких человек за раз. Это не было осознанным. Это было подсознательное подчинение ритму, исходящему снизу. Ритму Колыбели. Она задавала темп. И люди начинали под него танцевать, даже не осознавая этого.

Элиас Вернер, сидя в своей запертой лаборатории, пытался анализировать образцы голубоватой слизи, которую Джекс принес с бура до спуска (он назвал ее «проба грунта»). Но его собственная мысль предательски спотыкалась. Он читал научную статью на планшете, и вдруг фраза «нейропластичность коры головного мозга» превратилась в бессмысленный набор букв. Он моргнул, перечитал. Значение вернулось, но с усилием, как будто он продирался сквозь паутину. Потом, составляя отчет, он замер над словом «катастрофический». Оно было… на кончике языка. Он видел его смысл, его вес, но само слово ускользало. Он сглотнул ком страха. Не со мной. Только не со мной. Он судорожно записал в журнал: *«Субъект E.V. (лингвист): Эпизод семантической блокады при чтении термина «нейропластичность». Кратковременная аномия при попытке вспомнить слово «катастрофический». Продолжительность эпизодов: 3—5 секунд. Эмоциональный ответ: тревога высокой интенсивности.» * Он был не только наблюдателем. Он стал подопытным.

Майя Сен, обходя модули с диктофоном (под видом «поддержки коммуникации», санкционированным Кассандрой), нашла это на столе в инженерной кладовой. Не записку. Рисунок. Грубо нацарапанный карандашом на обрывке упаковочной пленки. Изображение было примитивным: схематичная тарелка с чем-то круглым (яблоко? хлеб?), рядом – палочка-человечек с вопросиком над головой. Майя узнала почерк – одного из техников Джекса, обычно немногословного, но четкого в формулировках. Она нашла его у плазменного резака. Он махал рукой на стол, где должен был быть инструмент, и издавал гортанные звуки раздражения.

«Нужно… то… для резки! – выпалил он, увидев Майю. Его глаза метались. – Где? Вот!» – он ткнул пальцем в рисунок на пленке. «Это! Где?!»

Майя посмотрела на рисунок, потом на его безумные глаза. Это был не просто забытый инструмент. Это был крик из немоты. Первый явный признак того, что письменность начала уступать место пиктограммам. Регресс ускорялся. Она молча показала на ящик с инструментами. Техник схватил резак, кивнул с облегчением, не глядя на нее. Его движения снова стали плавными, синхронными с глухим гулом, витавшим в воздухе. Майя взяла рисунок. Дрожь в ее руках не была вызвана холодом.

Кассандра Блэйк сидела в комцентре, лицо ее было каменной маской. На экране горело сообщение с Земли, расшифрованное и помеченное грифом «Срочно. Приоритет Альтаир». Текст был лаконичным и беспощадным:

«Поздравляем с выдающимися показателями. Урожайность и темпы строительства превышают ожидания. Учитывая идеальные условия и стратегическую важность Колыбели, Совет директоров „Астра Глобал“ постановил ускорить программу. Вторая волна (корабль „Икар“ с 500 колонистами и грузом) выйдет на траекторию через 60 дней. Третья волна – через 120 дней после нее. Максимизируйте подготовку площадки. Ожидайте детальные инструкции по приему. Да пребудет с вами прогресс.»

Кассандра откинулась в кресле. За окном комцентра она видела часть базы: колонисты методично работали, их движения неестественно плавны и синхронны, как в замедленной съемке. Один из них, механик, которого она знала как болтуна, замер у стены, бессмысленно водя пальцем по металлу в ритме вибрации. Его рот был полуоткрыт, глаза пусты. В столовой, видимой через другое окно, люди жевали в унисон. Тишина, нарушаемая лишь гулом систем и этим вездесущим, низким пульсом, давила на барабанные перепонки.

500 человек. Еще 500. Везут в этот… во что? В процветающую колонию? Или в гигантский инкубатор с нейро-корнями под полом? Она думала о данных Элиаса, которые приказала архивировать. О тревожных глазах Джулиана. О рисунке Миа и немоте Эллиота. О странной синхронности движений. О вибрации, которая теперь пронизывала все.

Она подняла руки к клавиатуре для ответа. Пальцы зависли. Слово «катастрофа» всплыло в сознании, но его буквы поплыли, потеряли смысл. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Боль прояснила мысли. Она должна ответить. Она – капитан. Лидер. Она построила этот рай.

Ее пальцы ударили по клавишам, четко, без колебаний:

«„Астра Глобал“. Капитан Блэйк. Принято к исполнению. „Заря“ готова к приему второй и третьей волн. Параметры Колыбели стабильны, здоровье колонистов отличное, прогресс ускоряется. Ожидаем „Икар“. Да пребудет с нами прогресс.»

Она отправила сообщение. На экране замигал зеленый индикатор «Доставлено». Она встала и подошла к большому иллюминатору. Долина «Надежда» лежала внизу, зеленая, тихая, пронизанная сетью невидимых корней. Голубоватый свет где-то далеко под землей пульсировал в такт вибрации, ощущаемой сквозь стекло. Кассандра положила ладонь на холодный пластик. Ее рука, сама того не осознавая, начала слегка постукивать по нему. В такт. В такт Колыбели. Ритм впитывался, становился частью ее.

За ее спиной, на экране комцентра, горело последнее слово ее лживого отчета: «ПРОГРЕСС». Буквы казались такими же хрупкими и обреченными, как язык, который они когда-то составляли. Как люди, которые скоро прилетят, чтобы стать удобрением для чужого, пульсирующего во тьме разума.

Глава 8: Отрицание

Воздух в общем модуле был густым от немого страха и серебристой пыли, оседающей на всех поверхностях. Колонисты стояли тесной, странно синхронной массой – их покачивание в такт вездесущей вибрации было почти незаметным, но постоянным. Глаза, еще недавно полные энергии, теперь смотрели тускло, с животной настороженностью или полной отрешенностью. Миа Роуз сидела в углу на полу, ее альбом открыт на странице, покрытой бесконечными, навязчивыми спиралями. Она быстро водила углем, не поднимая головы. Звуки из ее горла были нечленораздельными бульканьями.

Кассандра Блэйк поднялась на импровизированную трибуну – ящик из-под оборудования. Ее осанка была безупречна, комбинезон отглажен, лицо – маской спокойной компетентности. Но Элиас Вернер, стоявший сзади рядом с Джулианом Картером, видел едва заметный тик у нее под глазом и то, как ее пальцы сжимали край планшета, показывая белизну костяшек.

«Коллеги! Друзья!» – ее голос, усиленный динамиками, прозвучал слишком громко в притихшем помещении. Звук заставил некоторых вздрогнуть, как от внезапного удара. – «Я знаю, последнее время было… сложным. Мы столкнулись с необычными явлениями. Некоторые из вас испытывают трудности с речью, с памятью, с концентрацией. Возникают недопонимания. Это пугает. Это сбивает с толку.»

Она сделала паузу, окинув взглядом толпу. Ее глаза скользнули по Миа, по человеку, бессмысленно постукивающему кулаком по стене в ритме пульсации, по Эллиоту Финну, который уставился в пустоту, обхватив голову руками.

«Но я пришла сегодня, чтобы сказать вам: это не конец света! Это не чума!» – ее голос набрал силу, стала риторической, почти проповеднической. – «Наши врачи, наши ученые – лучшие умы Земли – работают не покладая рук. И мы пришли к выводу!» Она подняла планшет, как священную реликвию. На экране горело слово: «СИНДРОМ КОЛЫБЕЛИ».

В толпе пронесся шепот – не слов, а сдавленных звуков, похожих на вздохи или стон.

«Это – временный неврологический сбой! – провозгласила Кассандра. – Уникальная реакция адаптивной системы человека на комплекс новых факторов: гравитационные нюансы, состав атмосферы, биоритмы планеты, даже… эту странную местную пыль!» Она махнула рукой, как будто отмахиваясь от назойливой мухи. – «Наш мозг перестраивается! И в процессе этой глобальной перестройки могут возникать временные сбои в речевых центрах, в памяти. Это как… переустановка операционной системы! Нужно время!»

Элиас почувствовал, как Джулиан вздрогнул рядом. Врач сжал кулаки, его челюсть напряглась. Эта ложь была кощунственной. Но Кассандра говорила с такой искренней, гипнотической уверенностью, что многие в толпе начали кивать. Их глаза загорались слабой, жадной надеждой. Синдром. Значит, это болезнь. Болезнь можно пережить. Можно вылечить. Значит, рай не рухнул. Значит, они не сходят с ума.

«Лечение уже разрабатывается! – продолжала Кассандра, ловя волну облегчения. – Психологические консультации помогут справиться со стрессом. Физиотерапия, речевые упражнения… И главное – спокойствие! Не бойтесь забыть слово. Не злитесь, если вас не понимают. Показывайте жестами! Рисуйте! Как Миа!» Она указала на художницу. Миа не подняла головы, лишь глубже уткнулась в спирали. «Используйте силу визуализации! Помните – это временно! Наш мозг сильнее! Он адаптируется! И скоро все придет в норму! Мы просто… переживаем уникальный этап становления нашего нового дома!»

Аплодисментов не было. Но лица разгладились. Кто-то обнял соседа. Кто-то неуверенно улыбнулся. Слово «синдром» витало в воздухе, как спасательный круг. Оно давало ложное объяснение, ложное утешение. Оно позволяло отрицать немыслимое. Многие охотно ухватились за него. Легче верить во временный сбой, чем в конец всего человеческого в себе.

«Держитесь вместе! Поддерживайте друг друга! Работайте! Стройте наше будущее! – закончила Кассандра, ее голос звенел фальшивой бодростью. – И помните: „Астра Глобал“ гордится нами! Вторая волна колонистов уже в пути! Мы покажем им, как надо осваивать новые миры!»

Она сошла с трибуны под тихий гул – не слов, а звуков одобрения и облегчения. Колонисты начали расходиться, их движения снова стали чуть более плавными, синхронизированными с ритмом снизу. Синдром Колыбели. Удобный ярлык. Красивая ложь.

Тень между складскими модулями была густой и холодной. Элиас и Джулиан стояли лицом к лицу, скрытые от посторонних глаз грудой упакованных панелей. Звук их голосов заглушался гудением вентиляции и вездесущим пульсом.

«Синдром… – выдохнул Джулиан, его лицо было искажено отвращением. – Она назвала это синдромом! Как будто это насморк!»

«Это гениально, – с горечью сказал Элиас. – Она дала им имя для их немоты. Имя, которое они могут принять. Которое не пугает так, как правда.»

«А правда? – Джулиан понизил голос до шепота. – Я брал кровь у Кассандры сегодня утром. Под предлогом „общего обследования при синдроме“. У нее… они есть. Кристаллы. Тот же шум в мозгу на МЭГ, что и у Миа. Просто… пока слабее. Она не исключение. Она – следующая.»

Элиас почувствовал ледяную волну по спине. «Системно, – прошептал он. – Это не выборка. Это все. Процесс идет с разной скоростью, но он затрагивает всех.»

«Всех, кто дышит этим воздухом, ходит по этой земле, – подтвердил Джулиан. – Защита Джекса… его „чистая зона“ … это единственное, что может отсрочить. Но даже там пыль уже просочилась. Через одежду, через людей… Она везде. Как сама Колыбель.»

«А вторая волна?» – спросил Элиас, уже зная ответ.

«Мясо для мясорубки, – безжалостно сказал Джулиан. – Прилетят полные сил и надежд. А здесь… их встретит армия немых, полубезумных существ, подчиняющихся ритму планеты, и воздух, начиненный нанокристаллами, готовыми перестроить их мозги. Они даже не поймут, что происходит, пока не станет слишком поздно. Как мы.»

Они замолчали. Гул вибрации казался громче в этой тишине. Она проникала в кости, в мысли. Элиасу снова показалось, что слово «катастрофа» ускользает от него, его буквы расплываются. Он с силой сжал виски.

«Что нам делать?» – спросил он, и его голос прозвучал чужим, слабым.

«Записывать, – ответил Джулиан. Его глаза горели холодным, отчаянным огнем. – Фиксировать все. Каждый этап. Каждый симптом. Собирать образцы: пыль, слизь, эти чертовы корни. Данные. Доказательства. И… готовиться.»

«К чему?»

«К тому, что скоро некому будет говорить. Что нам придется бежать. Или взорвать эту чертову планету к чертям. Если сможем.» Он посмотрел в сторону базы, где под ритмичный гул колонисты двигались, как марионетки. «Чистая зона Джекса… может стать нашим последним бастионом. Или… лабораторией конца света.»

Джекс Риггс копал траншею для прокладки нового силового кабеля к расширяющемуся крылу базы. Лопата врезалась в плотный зеленый покров и подстилающую его сеть корней. Он ненавидел эту работу. Земля была слишком мягкой, корни – слишком живучими. Они пружинили под лопатой, как резина, и сочились липкой, пахнущей озоном слизью. Пыль серебрилась в воздухе, оседая на его комбинезоне и лице. Он чувствовал легкую тошноту и назойливый зуд в затылке – ощущение, что мысли путаются, как моток проводов.

Лопата звякнула обо что-то твердое. Не камень. Джекс наклонился, разгреб землю руками. И замер. В переплетении темных корней, словно жила в ткани, тянулась нить. Но не металлическая и не минеральная. Она была тонкой, полупрозрачной, и… светилась. Слабым, пульсирующим голубоватым светом, абсолютно синхронно с вибрацией, исходящей из глубин. Свет пробегал по ней волнами, как ток по проводу. Джекс осторожно коснулся ее пальцем в перчатке. Нить была теплой, упругой. Она дернулась под его прикосновением, как нерв.

Он оглянулся. Никто не видел. Колонисты работали неподалеку, их движения плавные, синхронные, лица пустые. Джекс быстро достал нож и маленькие щипцы-кусачки из пояса. Его руки дрожали. Он аккуратно перерезал нить в двух местах и вытащил светящийся отрезок длиной с ладонь. Свет погас почти мгновенно. Ниточка стала просто мутной, студенистой. Она медленно растворялась у него на ладони, оставляя лишь слабый голубоватый след и запах озона. Но пока она светилась… это был кусочек пульсирующей, живой сети. Нерв Колыбели, подведенный к самому порогу «Зари».

Он судорожно вытер ладонь о комбинезон, закопал обрывки нити и место среза. Его сердце бешено колотилось, не в такт внешнему ритму. Он снова почувствовал ту же дезориентацию, что и в шахте. Куда… положить… щипцы… Он сжал их в кулаке, сунул обратно в пояс. Мысли текли вязко, как смола. Он знал, что должен показать это Элиасу, Джулиану. Но слова… слова путались. Он знал, что это, но не мог найти название. «Свет… нить… в земле…» – пробормотал он себе под нос. Это было все, что он мог выжать из своего спутанного сознания. Ужас охватил его – не от нити, а от осознания, что его собственный разум начинает скользить в ту же бездну немоты, что поглотила Миа.

Он посмотрел на базу. В окне студии он увидел Миа. Она сидела, уставившись в стену. Уголь валялся на полу. Ее руки медленно, ритмично чертили что-то пальцем по воздуху. Спирали. Все те же бесконечные спирали. Ее рот был полуоткрыт, но звуков не было. Только тишина. Полная, совершенная тишина, заглушаемая лишь пульсом планеты, бьющемся под ногами и теперь – в его собственной, предательски спотыкающейся голове. Рай требовал окончательной немоты. И он ее получал.

Глава 9: Сеть под ногами

Тишина на базе «Заря» приобрела новое качество. Она была уже не просто отсутствием звука, а поглощением смысла. Речь колонистов окончательно распалась на жесты, гортанные возгласы и простейшие пиктограммы, нарисованные дрожащими руками на стенах, планшетах, даже на полу. Движения стали еще более синхронизированными, почти ритуальными – люди перемещались группами, их шаги отбивали такт вибрации, руки выполняли работу с механической точностью. Лица были масками сосредоточенности или пустоты. Рай превращался в муравейник под невидимым дирижером.

В этой немой пляске смерти Джекс Риггс двигался с единственной оставшейся целью: показать Элиасу. Он не мог объяснить словами то, что нашел при прокладке кабеля – его собственный словарь сжимался, как шагреневая кожа, простые слова ускользали, оставляя лишь яростное ощущение угрозы. Он тащил лингвиста за рукав к заброшенному люку вспомогательной шахты, тыча пальцем вниз и издавая хриплые, бессвязные звуки: «Там… свет… корни… плохо… голова…»