
Полная версия
Колыбель молчания
«Отдых…» – Эллиот усмехнулся, звук был сухим, безрадостным. «Я просыпаюсь отдохнувшим. Физически. Но внутри… как выжатый лимон. От этих снов.» Он встал, кивнул. «Спасибо, доктор. Попробую.» Он ушел, его движения по-прежнему легкие, энергичные, но спина казалась сгорбленной под невидимой тяжестью.
Тем временем в общем коридоре жилого модуля разворачивалась другая, более тихая драма. Миа Роуз стояла перед дверью в художественную студию (крошечный отсек, выделенный ей под мастерскую), роясь в карманах комбинезона. Ее лицо, обычно сосредоточенное и выразительное, искажала гримаса раздражения и… растерянности.
«Черт… где же…» – она бормотала, выворачивая карманы. Рядом остановилась Майя Сен, возвращавшаяся с лингвистических замеров у периметра базы.
«Что потеряла, Миа?» – спросила Майя.
Миа взглянула на нее, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на панику. «Ключ. Нужно… открыть. Эта штука… металлическая… для двери…» Она замолчала, закусила губу. Ее пальцы нервно сжимали ткань кармана. «Как это… черт… называется?»
«Ключ?» – осторожно подсказала Майя.
«Да! Ключ!» – Миа выдохнула с облегчением, но тут же смутилась. Краска залила ее щеки. «Спасибо. Я… просто забыла. На мгновение. Странно.»
«Бывает, – улыбнулась Майя, стараясь выглядеть естественно. – Особенно после долгой работы.»
Миа быстро нашла ключ в другом кармане, сунула его в замок. «Да… наверное. Работа.» Но ее рука дрожала, когда она поворачивала ключ. Она не смотрела на Майю. Ее взгляд был устремлен внутрь, туда, где только что образовалась пустота, где исчезло простое, обиходное слово. Это было не как забыть имя малознакомого человека. Это было как забыть слово «вода» посреди пустыни. Маленькая смерть смысла. Она резко открыла дверь и скрылась в студии, хлопнув дверью громче, чем нужно.
Майя осталась стоять в коридоре. Она вспомнила рисунки Мии последних дней: все больше абстракции, спирали, повторяющиеся узоры, похожие на структуру местных минералов под микроскопом Элиаса. И все меньше людей. Все меньше узнаваемых форм. Как будто реальность расплывалась у нее перед глазами. А теперь это… забытое слово. Майя достала свой карманный диктофон, включила его, поднесла близко к губам, понизив голос: «Заметка 4—7. Первый задокументированный случай аномальной забывчивости у субъекта Миа Р. Контекст: бытовая ситуация, низкий стресс. Забытое слово: „ключ“. Субъект продемонстрировал замешательство и смущение. Предыдущие наблюдения: упрощение визуального языка в творчестве. Требуется мониторинг.» Она выключила диктофон. В ушах снова зазвенела тишина базы, лишь приглушенный гул систем жизнеобеспечения. Тишина, которая теперь казалась не фоном, а активным участником.
В лаборатории Элиаса Вернера царил другой вид напряжения. Он склонился над мощным электронным микроскопом, подключенным к серии фильтров, которые Джекс снял с системы вентиляции инженерного модуля. На экране в высоком разрешении копошился серебристый ад.
«Видишь?» – Элиас не отрывал глаз от монитора. Джулиан, пришедший поделиться тревогой об Эллиоте и Миа, стоял рядом. «Это не просто пыль. Это… конструкты.»
На экране среди стандартных пылевых частиц (кремнезем, микроскопические волокна ткани, отмершая кожа) плавали объекты другой природы. Крошечные, сложные структуры, напоминающие фрактальные снежинки из металла и какого-то прозрачного биополимера. Они мерцали под электронным пучком, некоторые даже демонстрировали слабое движение – не хаотичное броуновское, а направленное, словно крошечные зонды или… семена.
«Они везде, – голос Элиаса был хриплым от усталости и волнения. – В воздухе, в почве на границе базы, в верхнем слое этой чертовой „травы“. И теперь – внутри. В системах вентиляции. В легких, как ты говорил. Джекс чистит фильтры – они забиваются заново за часы. Они… растут там? Размножаются?»
«И что они делают?» – спросил Джулиан, чувствуя, как холод ползет по спине. Он думал о легких колонистов, о слизистых, о мозге.
«Не знаю! – Элиас откинулся на спинку кресла, потер глаза. – Пока – ничего. Ни токсичности, ни воспалительной реакции. Но их структура… она слишком сложна для случайного мусора. Смотри.» Он увеличил масштаб одной «снежинки». На концах фрактальных лучей виднелись микроскопические поры или… рецепторы. «Они выглядят как приемники. Или передатчики. Как часть огромной… сети.»
«Сети?» – Джулиан вспомнил слова Эллиота о снах: давление, огромное, со всех сторон. И ощущение пустоты в голове.
«Как те корни под базой, – продолжил Элиас. – Та же фрактальная логика, тот же масштаб. Только это… воздушная фаза. Атмосферная мицелия. И мы в ней дышим. Мы ее вдыхаем.»
Он взял образец фильтра – кусок серого материала, усыпанный серебром. «Я должен показать это Кассандре. Это не может быть просто „пылью“. Это… инопланетная нанотехнология. Биотехнология. Мы должны усилить карантин, пересмотреть протоколы!»
Джулиан положил руку ему на плечо. «Элиас, подумай. Что она скажет? Урожаи рекордные. Люди здоровы, как никогда. База растет. Она назовет это паникерством. Искажением фактов из-за усталости.»
Их разговор прервал стук в дверь. На пороге стояла Кассандра Блэйк. Ее комбинезон был безупречен, волосы убраны в тугой узел, взгляд ясный, оценивающий.
«Доктор Вернер, доктор Картер. Как продвигается анализ местных образцов?» Ее голос был ровным, деловым. Она вошла, окинула взглядом столы, заваленные камнями, корнями и контейнерами с серебристой пылью. Ее нос чуть сморщился – возможно, от запаха реактивов, а возможно, от беспорядка.
Элиас встал, стараясь сохранить спокойствие. «Капитан Блэйк. Мы… обнаружили кое-что тревожное. В воздухе. Микроскопические частицы неизвестного происхождения, сложной структуры. Они проникают через фильтры, накапливаются внутри систем и… вероятно, в организмах людей.» Он подвел ее к микроскопу, показал на экран. «Смотрите. Это не пыль. Это… артефакты. Активные, возможно.»
Кассандра наклонилась, посмотрела. Ее лицо не изменилось. Она смотрела несколько секунд, затем выпрямилась. «Интересно. Местная атмосферная пыль необычной морфологии. Доктор Картер, вы наблюдаете негативное влияние на здоровье колонистов?»
Джулиан колебался. Он вспомнил Эллиота и его сны, Миа и забытое слово. Но что это было? Доказательства? Нет. Симптомы. «Пока… нет, Капитан. Физиологические показатели в норме. Но есть субъективные жалобы: нарушения сна, эпизодическая забывчивость…»
«Адаптационный стресс, – Кассандра отрезала, как скальпелем. – Доктор Вернер, ваше усердие похвально, но не стоит искать монстра под каждой кроватью, особенно когда дом почти построен. Колыбель предоставила нам идеальные условия. Возможно, эта „пыль“ – просто особенность местной экосистемы в состоянии покоя. Как споры. Безвредные.» Она подошла к окну, затянутому серебристой пленкой. За ним колонисты строили новый складской модуль, их движения слаженные, энергичные. «Люди работают, едят, спят, строят будущее. Они счастливы и продуктивны. Не надо сеять сомнения из-за… микроскопических узоров.» Она повернулась к ним, ее взгляд стал жестче. «Я ожидаю ваш итоговый отчет по минералогии и „мертвой“ органике. Сфокусируйтесь на практической применимости, а не на спекуляциях. И, пожалуйста, приведите лабораторию в порядок. Чистота – залог здоровья, даже в раю.» Она кивнула и вышла, ее шаги звонкие, уверенные по металлическому полу.
Элиас сжал кулаки. «Спекуляции! Она называет науку спекуляцией!»
«Она называет опасным для миссии то, что не вписывается в ее картину идеального старта, – мрачно сказал Джулиан. – Она докладывает на Землю об успехах. Вторую волну ждут через полгода. Авансы выплачены, акции „Астра Глобал“ растут. Она не позволит ничему это испортить. Даже фактам.»
«Но люди…» – начал Элиас.
«Люди чувствуют себя прекрасно! – с горькой иронией парировал Джулиан. – Физически. А сны? Забытые слова? Кто станет жаловаться на такое в раю? Кто поверит?» Он взглянул на экран микроскопа, где фрактальные «снежинки» все так же мерцали, тихие и необъяснимые. «Мы должны наблюдать, Элиас. Записывать все. Каждый случай. Когда их станет достаточно…»
«…Она все равно не поверит, – закончил Элиас. Он выключил микроскоп. Экран погас, оставив лишь отражение их усталых лиц в темном стекле. Лаборатория погрузилась в тишину, нарушаемую лишь гудением холодильников с образцами. Тишину, которая теперь была наполнена невысказанным страхом.
Внизу, в инженерном ядре базы, Джекс Риггс боролся с другим проявлением «рая». Он лежал под консолью управления энергоснабжением, прижав ухо к холодному металлу корпуса, поверх которого был навален вентиляционный узел. Его лицо было измазано той же серебристой пылью, которую он так ненавидел.
«Ты слышишь?» – спросил он техника, державшего фонарь.
«Слышу гул трансформатора, босс. И вентиляторов.»
«Не гул, – проворчал Джекс. – Вибрацию. Глухую. Ритмичную. Как сердцебиение. Только… не отсюда.» Он прижал ухо сильнее. «Оно извне. Снизу.»
Он выполз из-под консоли, отряхнулся, подошел к сейсмическому монитору, подключенному к датчикам, вбитым в грунт по периметру базы во время строительства. Экран обычно показывал ровную зеленую линию – полный покой. Сейчас… на линии был слабый, но отчетливый пульс. Ровные, низкочастотные колебания, повторяющиеся каждые 37 секунд. Амплитуда минимальна, почти на границе чувствительности прибора.
«Черт подери, – пробормотал Джекс. Он увеличил масштаб, настроил фильтры. Пульс не исчез. Он был слишком регулярным для геологической активности. Слишком… органичным. «Сеть под ногами», – вспомнил он свои слова о корнях. Он записал данные, сделал скриншот. Потом посмотрел на вентиляционный узел, который чистил. Фильтры уже снова были покрыты тонким слоем серебра. Пыль. Вибрация. Сны о давлении. Забытые слова.
Он достал свой потрепанный полевой журнал, открыл на чистой странице. Его почерк, обычно разборчивый, был нервным и угловатым:
«День 34. Вибрация грунта. Рег. 37 сек. Источник – глуб. Не техног. Ампл. растет? Пыль в системах – накопление. Не фильтруется. Субъект Финн – жалобы на сны (давление, пустота). Субъект Роуз – забыла слово «ключ». Кап. Блэйк – отчет Земле: «Прогресс стабильный, здоровье отличное, инцидентов нет».
Он закрыл журнал, сунул его во внутренний карман комбинезона. Потом подошел к иллюминатору, протер рукавом запыленное стекло. Вне базы, под чужим солнцем, лежала долина «Надежда». Зеленая, тихая, безупречная. Идеальная. Джекс приложил ладонь к холодному стеклу. И почувствовал едва заметную, ритмичную дрожь, идущую снизу, из самой глубины планеты. Как пульс спящего гиганта. Или как отсчет метронома перед началом неизбежного процесса.
«Рай…» – прошептал он в тишину модуля. Тишина не ответила. Она лишь впитывала звук, как всегда. Но вибрация сквозь стекло была теперь ощутима и в его костях. Колыбель дышала.
Глава 5: Язык теряет края
Идеальное здоровье на Колыбели стало чем-то вроде фонового шума. Энергичные колонисты, рекордные урожаи, безупречные медотчеты – все это слилось в монотонный гул процветания, заглушавший первые тревожные звоночки. Но для Элиаса Вернера этот гул был оглушительной тишиной, за которой скрывалось нечто куда более зловещее. Он чувствовал это, как музыкант чувствует фальшивую ноту в идеально сыгранной симфонии. Фальшивил язык.
Его лаборатория превратилась в штаб оперативной диагностики. На столе вместо минералов лежали распечатки тестов: стандартные лингвистические батареи, адаптированные для оценки когнитивных функций, анкеты на ассоциативное мышление, карточки с абстрактными изображениями для описания. Элиас проводил тестирование выборочно, под предлогом «исследования влияния новой среды на когнитивную гибкость». Добровольцы приходили – энергичные, улыбчивые, физически безупречные. И уходили, оставляя после себя данные, которые замораживали кровь в жилах лингвиста.
«Субъект №8 (механик, 32 года), – диктовал Элиас в диктофон, голос нарочито ровный. – Тест на категоризацию: затруднения с отнесением „надежды“ и „ностальгии“ к категории „абстрактные понятия“. Предлагает „чувства“ как альтернативу, но не может объяснить разницу между „надеждой“ и „радостью“. Тест на аналогии: „Птица – небо, рыба —?“ Ответ: „вода“. Норма. „Любовь – ненависть, мир —?“ Пауза 15 секунд. Ответ: „…война?“ Сомнение в голосе. Не может сформулировать антоним как концепт. Описание абстрактной картины (Кандинский): „Красиво. Цвета. Линии летают“. Отказ от попытки интерпретировать эмоцию или идею. Время выполнения тестов – в пределах нормы. Эмоциональный фон – спокоен, даже доволен. Физических признаков дискомфорта нет.»
Он выключил диктофон, уставился на графики. Кривые лексического разнообразия ползли вниз. Количество использованных абстрактных существительных, сложных прилагательных, метафор – сокращалось. Не катастрофически, не у всех. Но тенденция была ясна: язык терял высоту. Терял воздух абстракции. Опускался к земле, к конкретике, к простым действиям и предметам. Как будто невидимые ножницы подрезали крылья мысли.
Майя Сен стала его невольной союзницей в наблюдении. Ее профессия делала ее сейсмографом речевых сдвигов. За обедом в общем модуле она ловила обрывки разговоров.
«…а потом он упал! Прямо в грязь! Ха-ха!» – смеялся техник, тыкая вилкой в аномально крупный картофель. Раньше он рассказывал замысловатые анекдоты с иронией и подтекстом. Теперь его юмор сводился к фарсу, к физическим нелепостям. И столовая смеялась – громко, искренне, но как-то… односложно. Сложные шутки, ирония, сарказм – исчезали из обихода, как будто люди разучились их понимать или генерировать.
«Миа, как рисунки?» – спросила Майя художницу, сидевшую напротив. Миа ждала, пока ей переведут вопрос (она все больше полагалась на жесты и простые слова), затем пожала плечами.
«Линии. Цвета. Хорошо.» Она показала на свой лоб. «Тихо здесь. Легко.»
«Легко рисовать?» – уточнила Майя.
Миа кивнула, улыбнувшись простой, детской улыбкой. «Да. Просто. Не надо… думать много.» Она взяла еще ложку пюре. Ее альбом лежал рядом. Майя мельком увидела страницу: вихрь спиралей и точек, сливающихся в монотонный узор. Ни намека на фигурность. Миа не забывала сложные концепты; она, казалось, освобождалась от них, как от ненужного груза.
Джулиан Картер сидел в своем кабинете, окруженный стопками безупречных анализов. Гемоглобин – идеальный. Лейкоциты – в норме. Гормоны – сбалансированы. МРТ-сканы (которые он начал делать выборочно после жалоб Эллиота и Миа) не показывали ни опухолей, ни воспалений, ни структурных аномалий. Мозг выглядел здоровым. Идеально здоровым. И это было ужасно.
«Что я ищу, Элиас? – спросил он, когда лингвист принес свежие данные тестов. – Патологию? Ее нет! Нейротрансмиттеры? В балансе! Кровоток? Безупречен! А между тем…» Он ткнул пальцем в распечатку с результатами теста субъекта №8. «…Человек забывает, что такое „мир“ как антоним „войны“. Он знает слово, но связь между концептами… распадается. Как нить. Где искать разрыв? В синапсах? В белом веществе? В чем-то, чего мои приборы не видят?» Он снял очки, протер глаза. «Я врач, а не экзорцист. Я лечу тела, а не… исчезающие мысли.»
«Они не исчезают, Джулиан, – тихо сказал Элиас. – Их стирают. Как те фрактальные пылинки. Они проникают, накапливаются… и что-то переключают. Отключают высшие функции. Оставляя базовые. Как у растений в гидропонике: рост, питание, размножение. Без лишних вопросов.»
«И что ты предлагаешь? Вскрыть мозг и поискать серебристую пыль?» – с горькой усмешкой спросил Джулиан.
«Я предлагаю бить в набат! – Элиас встал, его терпение лопнуло. – Собрать совет, показать данные, потребовать экстренной эвакуации или хотя бы полного карантина!»
«А Кассандра?»
«Кассандре придется выслушать! Наука на нашей стороне!»
«Наука, – вздохнул Джулиан, – показывает, что колонисты здоровы, счастливы и невероятно продуктивны. А твои тесты… это просто странные аномалии в райских условиях.»
Элиас пошел напролом. Он застал Кассандру Блэйк в комцентре, где она с блестящими глазами записывала очередной победный репортаж для Земли. Она закончила на высокой ноте («…, и мы уверенно движемся к созданию первого внеземного дома человечества!»), выключила камеру и обернулась к нему, улыбка еще не сошла с губ.
«Доктор Вернер? К вашим услугам.»
Элиас изложил все сжато, жестко, тыча пальцем в графики и выдержки из тестов. Он говорил о статистически значимом снижении способности к абстрактному мышлению, о потере сложных языковых конструкций, о тенденции к упрощению речи и юмора. Он упомянул Майю и ее наблюдения. Он связал это с фрактальной пылью, с вибрациями почвы, с сетью корней. Он требовал действий.
Кассандра слушала, ее улыбка медленно таяла, сменяясь сначала вежливым вниманием, затем холодной настороженностью, и, наконец, ледяной непроницаемостью. Когда он закончил, в комцентре повисла тяжелая пауза, нарушаемая лишь тихим гудением серверов.
«Доктор Вернер, – ее голос был тихим, но каждое слово падало, как камень. – Я ценю ваше… усердие. Но то, что вы описываете… это не научные данные. Это паника. На грани истерии.»
«Паника? – Элиас не поверил своим ушам. – Вот цифры! Вот тесты!»
«Цифры, показывающие, что здоровые, счастливые люди чуть реже используют сложные слова в искусственных тестовых условиях? – Она презрительно ткнула пальцем в его график. – Люди адаптируются, Элиас! Они сосредоточены на строительстве, на работе! Их мышление становится более практичным, конкретным – это естественно в новой среде! Это здоровая адаптация, а не деградация! А ваши спекуляции о „стирании мыслей“…» Она покачала головой, смотря на него с смесью жалости и раздражения. «Это опасно. Такие разговоры подрывают моральный дух, сеют ненужные сомнения. В условиях изоляции это может привести к панике. Настоящей панике.»
«Но Миа… Эллиот…» – попытался вставить Элиас.
«Испытывают временный стресс адаптации! – отрезала Кассандра. – Им нужна поддержка, а не ярлыки „деградирующих“! Доктор Картер не находит медицинских оснований для тревоги. И я ему верю. А вам…» Она сделала шаг вперед, ее глаза сузились. «…я приказываю прекратить эти тесты. Немедленно. Ваше „исследование“ когнитивной гибкости завершено. Результаты – в архив. Никаких обсуждений с колонистами. Никаких пугающих теорий. Ваша задача – анализ местных ресурсов, а не поиск демонов в головах наших людей. Это ясно?»
Ее тон не оставлял места для возражений. Это был не запрос. Это был приказ командира базы. Элиас почувствовал, как гнев и бессилие сжимают ему горло. Он хотел кричать, спорить, трясти ее за плечи. Но он видел в ее глазах не просто отрицание. Он видел страх. Страх перед правдой, которая могла разрушить ее идеальный новый мир. Страх, одетый в броню авторитарной уверенности.
«Ясно, Капитан, – выдавил он. – Архив.»
«Хорошо, – Кассандра кивнула, ее лицо снова стало гладким, непроницаемым. – И закройте за собой дверь.»
Элиас вышел в коридор. Его руки дрожали. Он услышал смех из столовой – громкий, простодушный, над очередной шуткой про споткнувшегося техника. Этот смех теперь звучал как издевательство. Он посмотрел на свои бумаги – на графики падения, на записи упрощенной речи. Наука. Доказательства. Они ничего не значили против слепой веры в рай. Он медленно пошел к лаборатории, чувствуя, как стены базы сжимаются вокруг него. Идеальная тюрьма.
Джекс Риггс не ждал приказов и не верил в архивы. Он верил в то, что можно починить. Или хотя бы изолировать. Его ответ на тикающие часы когнитивного распада был инженерным: чистая зона. Если пыль – носитель, значит, нужно от нее отгородиться.
Он выбрал небольшой резервный склад в самом сердце инженерного модуля – помещение с усиленными стенами, минимумом оборудования и простейшей системой вентиляции, которую можно было отсечь от основной. С помощью двух верных техников (которых он выбрал за их немногословность и практический склад ума) он начал герметизацию. Заваривались стыки, устанавливались дополнительные, самые тонкие фильтры HEPA на единственный приточный канал, монтировался автономный блок рециркуляции воздуха с угольными и УФ-фильтрами. Работали молча, сосредоточенно. Джекс не объяснял причин, ссылаясь на «тест системы изоляции на случай ЧП». Техники не спрашивали. Они просто работали.
«Фильтры меняем каждые шесть часов, – приказал Джекс, закручивая последний болт на гермодвери. – Воздух внутри – только рециркуляция. Никакого притока снаружи без моего разрешения. Понимаете?»
«Да, босс, – кивнул старший техник. – Чистая комната. Для чего? Чувствительное оборудование?»
Джекс посмотрел на серебристый налет, уже пылившийся на их комбинезонах, на новых фильтрах. «Для людей, – хрипло ответил он. – Может быть. Если что… пойдет не так.» Он не стал уточнять, что именно. Его люди и так выглядели напряженными. Они чувствовали вибрации через пол. Они видели, как Миа Роуз рисует одни и те же спирали. Они слышали, как упрощаются разговоры. Они не были учеными, но они были инженерами. Они знали, когда система дает сбой, даже если все лампочки горят зеленым.
«Будем менять, босс, – твердо сказал техник. – Чистота – залог…» Он запнулся, ища слово. «…Защиты.»
Джекс кивнул. Защиты. От невидимого врага, который крал не жизнь, а саму суть человека. Он закрыл гермодверь, услышав мягкий щелчок замка. Чистая зона была готова. Маленький стальной пузырь в сердце молчаливого ада. Последний рубеж. Он приложил ладонь к холодной металлической двери и почувствовал сквозь нее знакомую, ритмичную вибрацию, идущую снизу. Такт. Неумолимый такт Колыбели. Она не спешила. У нее было все время в мире.
Глава 6: Исчезающие слова
Тишина Колыбели перестала быть просто фоном. Она начала просачиваться внутрь. Внутрь базы, внутрь разговоров, внутрь самых основ человеческого взаимодействия – языка. Рай обернулся вакуумом, вытягивающим смысл.
Миа Роуз стояла посреди своей студии, окруженная листами, испещренными все теми же спиралями, точками, монотонными линиями. Она смотрела на мольберт. На нем лежал уголь. Ее рука тянулась к нему, пальцы сжимались в воздухе, будто пытаясь схватить нечто ускользающее. Ее губы шевелились беззвучно. Потом раздался хриплый, сдавленный звук:
«Темное… палка… для…» Она ткнула пальцем в бумагу. «Для этого.»
Она схватила уголь, сжала его так сильно, что он хрустнул, оставляя черные крошки на пальцах. Слезы бессилия навернулись на глаза. Она знала, что это. Она знала для чего. Но слово – простое, обиходное слово «уголь» – исчезло. Словно вырезанное ножом из ткани ее памяти. Осталось лишь ощущение функции: темное, палка, для рисования. Конкретика действия взамен абстракции имени.
Это был не единичный случай. Как проказа, афазия расползалась по базе «Заря». Техник в инженерном модуле, краснея и тыча пальцем, требовал «круглую железку с дыркой» (гайку). Повар на кухне, размахивая руками, просил «то, чем режут хлеб» (нож), хотя сам нож лежал перед ним. Эллиот Финн, пытаясь описать Джулиану новый сон (опять давление, опять пустота, но теперь с яркими, бессмысленными вспышками цвета), споткнулся на слове «галлюцинация» и замер, смотря в пустоту с выражением животного страха. Он просто покачал головой и ушел, сжимая виски.
Речь стремительно регрессировала к протоязыку. Описательные жесты, указательные местоимения («дай то», «возьми это»), простейшие глаголы действия («иди», «есть», «работать»). Сложные предложения распадались. Юмор исчез полностью – его заменили гримасы раздражения или пустые улыбки. Первые конфликты вспыхивали из-за недопонимания, как искры на сухой траве. Два механика чуть не подрались у склада, потому что один не смог объяснить, какую именно «изогнутую трубку с клапаном» ему нужно, а второй не понял и принес не то. Их спор был бессвязным потоком жестов и гортанных звуков, больше похожим на столкновение разъяренных животных, чем на диалог людей. Их растащили, но напряжение повисло в воздухе, густое, как серебристая пыль на фильтрах.
Элиас Вернер наблюдал за этим регрессом, чувствуя себя археологом, раскапывающим собственную цивилизацию в момент ее гибели. Он нарушил приказ Кассандры. Тайно, под предлогом «анкетирования о бытовых трудностях», он продолжал фиксировать упадок. Его записи были теперь не графиками, а лаконичными, леденящими душу констатациями:
«Субъект M.R. (художник): не может назвать «уголь», «кисть», «холст». Использует описательные конструкции («темная палка», «волосы на палке», «ткань на раме»). Эмоциональный ответ: фрустрация, слезы. Рисунки: полностью абстрактные, монотонные узоры (спирали, решетки).
«Субъект E.F. (ботаник): Трудности с названием распространенных растений («пшеница» -> «золотая трава с зернами», «томат» -> «красный круглый овощ»). Не может сформулировать понятие «фотосинтез». Отказывается от попыток. Физически спокоен, но избегает общения.
«Общая столовая: Средняя длина высказывания сократилась на 65%. Преобладают императивы и указательные конструкции. Случаи невербальной агрессии при недопонимании – 3 за сегодняшнее наблюдение (2 часа).»