Истории, рассказанные серой кошке

Скорее всего, потому что она принесла мне успокоение. Вдруг.

Когда Киприда изменила своему хромоногому законному мужу Гефесту с Ареем, вероломным и коварным олимпийским богом войны, тот в наказание поймал хитростью изменщиков в столь сильные божественные путы, что только благодаря просьбе Посейдона к Гефесту негодники смогли покинуть брачное ложе. Не имея почти ничего общего с мифологической драмой и ее героями (кроме разве что дальнего родства Маши с Афродитой), мне затруднительно предположить, какие божественные силы способствовали тому, чтобы мы снова встали с постели. Так или иначе, это совпало с нашим желанием пообедать с наступлением сумерек.

В литературной среде я, вероятно, сейчас грубо выругаюсь, сказав, что день «догорал», когда мы облачились в приличный вид, спрятав свою страсть под легкие одежды. На деле вечер походил на кузнечное горнило – он плавил плотным жаром все живое. Мы вышли из подъезда и в ожидании такси затаились под редкой кроной придомовой яблони.

– Пожелания?

– Хочу еды, – она заглянула в стакан с трубочкой. – И льда с вином. А ты?

– А я хочу мяса. Все еще.

Минусы городских окраин и спальных районов – примитивность развлечений. Вокруг все только самое необходимое или то, что будешь использовать регулярно. Развлечения, вкусная еда, приятные заведения – все это где-то далеко от того места, где ты обычно спишь. И вся жизнь как будто проходит в курсировании между этими двумя пунктами А и Б. Сошлись с ней во мнении, что провинциальные города устроены одинаково – в ее родном городе тоже одна улица в центре, которая стоит внимания. Утверждаю, что пока она здесь, та улица никакого внимания не стоит в отличие от той, по которой мы едем. Не устаю упражняться в словесном ухаживании в обмен на ее улыбку. Идеальная игра для двоих, почти без проигравшего.

Такси привозит в заведение с обратной стороны парка, где почти сутки назад мы танцевали и на разрыв аорты пели и читали. Голод и усталость от энергичного и затянувшегося утра уже настолько овладели нами, что мы не стали тратить время на изучение меню. Несите мясное, двойной салат и воды к пиву с вином. А мы пока что будем сидеть друг напротив друга и, обессилено улыбаясь, переживать произошедшее за последние сутки.

– Когда ты уезжаешь?

– Послезавтра поезд поздно ночью.

– Отказываюсь расставаться до этого момента.

– Все в твоих руках.

Ужин, заказанный с голодных глаз, оказывается, вдвойне вкуснее. Она наедается маковым зернышком, я сметаю все, что восполнит мне оставленную дома энергию. Просим запаковать оставшееся с собой. Я разучился готовить от лени, она хвалится своим умением печь самые пышные шарлотки. Но есть мы будем оба что-то среднее между этим.

– Напоминаю, ты еще хотела в аптеку.

– Точно, спасибо!

Фармацевт за стеклом скрывает под маской улыбку, как прокаженный. Конечно, Маша заразила его своей милостью. Почему с нее до сих пор еще берут в заведениях деньги ума не приложу. Она бросает пачку противозачаточных в сумку, и мы выходим в душный вечер.

– Это гормональное. Врач сказал, что для нормализации организма, надо попить и такое, – она прикурила и взяла меня под руку.

Я повел ее вокруг парка, совершенно не спеша домой. Плотный ужин требовал размеренного движения со скоростью именно ее шага.

– А есть какие-то проблемы?

– Нет. Не больше обычного. От разного стресса организм несколько раз выходил из себя, а потом оказалось, что силы кончились в самом важном. Я еще когда была в браке, пыталась забеременеть, но что-то меня уберегло. Не смогла. А потом оказалось, что мне надо уже восстанавливаться. Нервы мне тогда потрепало настолько сильно, что до сих пор аукается.

А я уже было решил, что за прошедшие сутки совсем голову потерял. Да, наверно бы и потерял – не расстроился. А нервы всем аукаются. Как бы это по-кировски ни звучало.

– Не расстроился? В смысле? Ты думал мы…

– Случись бы это, я бы не огорчился. Да.

– И тебя не пугает, что мы знакомы три дня?

Со всей трезвостью сытого ума убеждаю ее, что не пугает. Что уже давно разочаровался в окружающем мире и принял его как есть, что случись между нами нечто большее – счел бы за чудо и вселенское вмешательство, коим не пренебрег бы ни минуты. Почти на ходу понял, что говорю искренне, хотя и совершенную околесицу, чем удивил и ее, и себя. Откуда вдруг такая решимость? А главное, почему она улыбается этому всему?

– Это было бы необычно! Мужчин, как правило, пугает такая внезапная ответственность. Как огня боятся.

– Мне кажется, мир существует благодаря совершенно другим мужчинам.

Она нарочито приложила голову к моему плечу и сказала, что ее папа всегда…

Ее душа была похожа на вазу из муранского стекла – уникальная, хрупкая, яркая и неповторимая, во всей своей динамике и безупречной форме, она была невероятно изранена и, казалось, вот-вот надломится, даст трещину, разлетится на мельчайшие зерна. Но это обманчивое восприятие было глубоко субъективно – мне так думалось, потому что в тот момент я лицезрел саму суть женственности. То, из-за чего мужчина жаждет быть лучше, стремится убить всех драконов в королевстве, достать любую звезду с неба, взять на себя любую ответственность. Ее женственность обманывала, водила за нос и вертела хвостом перед каждым, кто видел только эту женственность. Но в том венецианском стекле, хрупком только на вид, мелькали отражениями все ее раны, все ее достижения, весь ее опыт и страсть. И при виде всего этого меня тянуло сберечь этот калейдоскоп, защитить и укрыть, сам не знаю от чего. Как глубоко можно упасть в человека, чтобы увидеть, насколько неприступна для обывателя его настоящая красота? Я был рад обмануться днем ранее – мне дали эту возможность. Я думал, за ее улыбкой и разнузданной игривостью нет ничего серьезного, я поверил в это, я подыграл этому – и сам не заметил, как очутился в объятиях столь чувственного человека.

Сколько людей знакомится каждый день. А только мне, как будто, посчастливилось захлебнуться человеком на вторые сутки.

– …Поэтому положиться мне теперь не на кого, и я сама решила быть сильной. Быть собой.

– Отказываюсь знать тебя какой-либо другой.

Сумерки уже въелись в улицы – люди превратились в силуэты, а машины все стали одинакового цвета. Город клонит в сон. Выходим на знакомую улицу.

– Ой! Мы же тут вчера были! Это не тот магазин?

Тянет меня в уже знакомый круглосуточный, требует с меня зубную щетку и шампунь. Говорю, чтобы брала все, что сможет унести с целью незамедлительного использования. Добрый грузин за кассой, узнав меня и ее улыбку, расшаркался усами в ответ и предложил самые лучшие охлажденные вина, которые только успел заготовить с ночи. Она набрала всего и вкусного, я набрал все, чего требовала она.

Я не спрашиваю, куда она хочет ехать, она не говорит, куда ехать не хочет. Вдыхаем сигаретный дым вперемешку с духотой застоявшегося вечера, ждем такси. Она требует пополнить ее пресловутый бокал с трубочкой новым вином, пока оно холодное. На лицах вместо усталости – благоговейное спокойствие. Из темноты улицы к нам подъезжает почти бесцветная снаружи машина.

– Вау! Ты посмотри, что здесь!

Запаковавшись в карету, мы оказываемся на какой-то дискотеке в честь нового года. Салон украшен разноцветными гирляндами, по центру висит зеркальный шар, на окнах аккуратно приделана незатейливая мишура, а за музыкальное сопровождение всей этой праздничной атмосферы отвечает жизнерадостная дама средних лет в кожаных митенках. Ее глаза в зеркале заднего вида улыбались под стать Маше.

– Как у вас тут здорово! – Маша словно оказалась там, где должна находиться всегда – в атмосфере праздника и жизнерадости.

Сколько лет в этом городе пользуюсь такси – хоть бы раз что-то такое приехало.

– Вам нравится? Музыка не громкая? А то могу все выключить!

– Ни в коем случае! – почти одновременно ответили мы.

Неужели кому-то подобное не нравится, что просят выключить? Бывает, люди разные попадаются. Бывает и просят убрать все, и грубят за оригинальность. Все как везде. Хочешь, вроде, хорошего и доброго всем, как у Стругацких чтобы, даром – но нет, не ценят, хотят быть угрюмыми. Их право.

Маша почти зашлась огнем. В свете мерцающего салона она искрила своими глазами и белоснежной улыбкой, рассказывая о том, как ночью изгваздала вином платье в машине невнимательного таксиста, как ей нравится, что к нам приехала столь яркая машина сейчас и как это замечательно, когда с помощью своей работы можешь кому-то поднять настроение.

Я совсем забыл о том, как это может быть все неуютно, неестественно, обманчиво и вычурно. Как презираю такую примитивную радость, как обесцениваю такую простую красоту и игнорирую ненавязчивую добродетель.

Я совсем забыл, как мог на это реагировать.

Вместо этого я ощущал мышцы на своем лице, сведенные улыбкой, причину которой не мог разобрать до самого конца поездки. Не то по своей воле, испытывая прилив окситоцина и серотонина, не то из-за Машиной пламенеющей страсти к жизни, не то от причудливой жизнерадостной управительницы этого праздничного таксомотора. Казалось бы, ничего удивительного в гирляндах и зеркальном шаре под потолком нет, но стоит добавить их в неожиданный момент в неожиданное место с нужным человеком рядом – и жизнь становится жизнью. Можно сколь угодно долго потом рассуждать о том, что делает нашу жизнь привлекательной, интересной, незабываемой, искать рецепты, правила, рекомендации, советы, и никогда не найти их. А надо просто дать себе жить. Просто.

Нас высадили у подъезда с раскидистой яблоней. Прощание с извозчицей было похоже на прощание старых знакомых, которые хорошо провели вместе вечер и разве что не договаривались собраться еще раз. Свежий ночной воздух и дворовая тишина обволокли нас, едва машина скрылась в темноте. Обнялись, закурили.

– Я до последнего надеялся, что она предложит сыграть в викторину. Знаешь, когда…

– Да! Я думала о том же самом! Почему она это не делает? Это же так классно!

– Ее не спонсируют для этого, я думаю.

– Она могла бы развлекать пассажиров, как ты тогда ночью, тремя фактами! Это интересно.

– Хорошая мысль. Кстати, о фактах!

Для нее я способен на многое. Как оказалось, даже на сто прыжков с парашютом. Она уверена, что с моим телосложением я плаваю как рыба в воде. Но для нее совершенно нереально выглядит факт моего знакомства с настоящим космонавтом.

– Ну их же мало! – кричит она мне из ванны, пока я разбираю на кухне пакет с грузинскими гостинцами. – Там же отбор серьезный, мало кто летает на самом деле.

Восхищаюсь ее познаниями. Она права, на улице таких людей встретишь реже, чем почтальона, или, скажем, водопроводчика. Да и как такого в толпе различить. Они же не в скафандрах по земле ходят.

– Не может быть! – рассказываю ей свою историю знакомства с настоящим космонавтом и любуюсь ее неподдельным восхищением. – Как ты до этого вообще додумался?

Испытываю робость от признания ею своей идеи. Кажется, внутри я из куда более тонкого и хрупкого стекла. Она в недоумении пытается выяснить, как я при всем этом не умею плавать и ни одного раза вовсе не прыгнул с парашютом. Это же куда проще!

– Когда просто, мне неинтересно. Наверно, в этом все дело.

– Так. Погоди. Выходит, ты два неправдивых факта назвал. А не один! Целых две лжи, мне?!

Сказать что-то против ее полотенца на загорелом теле, над которым высились все та же успокаивающая улыбка, те же ухитренные глаза и копна густых, черных до неприличия волос, я не нашел. Она была права, по ошибке я соврал сразу дважды.

– Ты что, часто врешь?

Когда Одиссей после своих злоключений вернулся из Трои в родную Итаку, он не сразу ворвался в дом в объятия своей верной супруги, которая двадцать лет ждала его под гнетом снующих по ее дому женихов, не веря в его кончину. Вместо этого, он (ведомый, конечно же, божественным вмешательством) решил поступить изощренно, прибегнув к вынужденному обману, явившись к себе домой в чужом обличии. Герой поэмы страстно желал возвращения, но, несмотря на все пережитое и все услышанное о себе, своем доме, своей жене и сыне – он не был уверен в том, что его еще ждут и хотят видеть, что его помнят и жаждут. Эта поразительная мужская неуверенность в себе, появляющаяся, едва в мужской голове возникает дорогая ему женщина, путает все и всех еще со времен Гомера. Удивительно, как легко сильные мира сего забываются, путаются, теряются, едва их касается слабая и хрупкая женщина. И думается, что на какие только безумства и подвиги не способен мужчина, жаждущий этого прикосновения женственности. Все в мире из-за женщин! Губительная сила небрежного обещания награды в виде той самой сакральной красоты и женской тайны веками, если не тысячелетиями, движет (если не сказать – бросает!) мужчин в неизвестность. Лучшие лирические произведения написаны задолго до того, как люди поняли, что Земля вообще-то круглая и вращается вокруг солнца. Написанного и не дошедшего до нас не счесть. А сколько мужских подвигов ради женщины вовсе не было описано! И вся это сила, вся эта власть – она таится в таких хрупких, уникальных созданиях, которые непринужденно искрят иногда рядом, не понимая, к какому пожару это приводит внутри.

Открытые окна противятся свежему ночному воздуху. Ночь как будто брезгует заглянуть в пахнущую развратом и блаженством комнату. Ее право. От духоты и вина тянет пить даже через кожу – еще немного, и тело зайдется кракелюрами. Она уходит в простыне на балкон. Бреду за ней.

– Я понимаю, почему ты живешь тут.

– Почему?

– Потому что устал.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебя тоже утомляют люди. Мне с тобой здесь настолько спокойно, что я только сейчас чувствую, как тебе хорошо здесь.

– Это из-за тебя.

Время нарочито не хочет замедляться и течет вместе с короткой ночью куда-то в уже наступившее завтра. Противлюсь сам себе от того, что говорю, но завтра неизбежна какая-то работа. Это будет самый короткий рабочий день из возможных, но ее объятия мне придется променять на менее интересное времяпрепровождение. Улыбается, говорит, что проведает подругу и вечером, если я захочу, вернется.

Оскорбительно. Требую возвращения.

Остывшая каким-то чудом комната связалась со сквозняком, затихла полутьмой где-то между нашими объятиями и, в одно мгновение, залилась горячим полуденным солнцем.

IV

Удивительно, как в основанной пуританами стране в свое время возникло движение хиппи. Эти борцы с замшелым консерватизмом, несмотря на всю противоречивость их стремлений и целей, нашли в себе силы заявить во всеуслышание, что традиционная мораль слаба перед природным естеством, суть которого в самовыражении. Безумный Вудсток показал всему миру, что духовная и телесная близость куда более естественна для мира, чем что-либо другое. И хотя восхищаться этими смелыми нонконформистами можно далеко не за все их деяния, все же они выбросили в мир важную идею – мир свободен для любви в любых масштабах и формах. Миру хватает всех – богатых, обеспеченных, дорогих, красивых, солидных, популярных, известных, сильных, воинственных. Мир полон всеми вещами, которые только оказался способен выдумать человек – во всех его нишах уже предостаточно всего. И только ниша любви если и не пустует, то еще очень далека от насыщения. В ней полно места для любви, которая живет где-то в глубине бесчисленных квартир и домов, за дверьми спален, в грудах простыней и подушек. И мне не хочется верить, что она прячется там. Мне хочется думать, что мы ее, по глупости, конечно, недостаточно выносим за пределы этих самых простыней, спален, домов и квартир.