Истории, рассказанные серой кошке

Мы сели, нам подкинули меню. Заказали по салату – словами через рот донесли официанту требование, что мадмазель изволит трапезничать исключительно цезарем и чтобы несли скорее, да повкуснее. Маша достала из сумочки электронные сигареты. Затянулась. Тут же подскочила девочка-администратор, мол, так и так, но у нас так не принято.

Сил врезаться в разговор и требовать аудиенции их начальства ради решения такой мелочи у меня уже не было. Маша же, ловко отправив девушку своим «да-да, конечно-конечно» восвояси, через минуту снова закурила.

– Все можно, если иметь достаточно смелости, ведь так?

Она пританцовывала, сидя на диване под совершенно несносную музыку, о которой мы оба были одного мнения. Однако, в два часа ночи нам не нужна была какая-то особенная музыка. Мы отдавали себя тому, что имели. Я не пытался предсказывать ее действий с момента, как мы сделали на кассе магазина стакан для вина, но, когда она внезапно вскочила из-за стола, я моментально понял, куда ее понесло. Не прогадал.

Бесцельно снующие бармены за баром очень быстро озадачились проблемой Маши. Я не слышал их диалога, но видел, как от ее появления жизнь по ту сторону бара зашевелилась. Забегали чего-то, засуетились. Когда на столе перед ней нарисовался винный бокал, озябший подо льдом в ожидании красного вина, я перебрался к бару – как финансовое подспорье в наших с ней потребностях.

– Этот остолоп напутал вино и открыл бутылку, которую продают только бутылками! Он не может мне из нее налить бокал!

Остолоп. Это так по-кировски мило.

Правдами и неправдами, но Маша получила что хотела – бокал вина в стакане со льдом и трубочкой. По ошибке открытую остолопом бутылку вина она настоятельно рекомендовала списывать как брак, однако бармены, ввиду своей неопытности, не стали слушать видавшую виды посетительницу и, вероятно, под моим грозным взглядом, уверили нас, что сами разберутся с этой проблемой. Неожиданно было видеть столь здраво реагирующего на неординарные ситуации человека, который все остальное время был безупречен в своей, почти детской, непринужденности. Я чувствовал собственное бессилие и ее величие над суетой.

Заказанные салаты тем временем не несли уже шесть или семь песен подряд. Достаточно долго по дискотечным меркам, особенно если учесть, что зал, в которым мы обосновались, был совершенно пустым. Ее бокал и мое терпение уже подходили к концу, когда к нам снизошел официант с нашим заказом. Разумеется, увернуться от ее науськивания ему не удалось.

Еда придала сил ровно столько, сколько требовалось ночью в черт знает сколько времени. Маша выглядит безукоризненно, будто вино на ее губах все это время превращается в воду. Я разделался со своим набором овощей в два укуса и, борясь с накатывающей усталостью, наблюдаю, как она наслаждается долгожданным цезарем.

– Ну, я пробовала и получше. Здесь какой-то странный соус и слишком много зелени, – выносит она свой вердикт. Я, конечно же, предупреждал, что среди ночи мы не найдем ничего вкусного, но попытаться стоило. – Что делаем дальше?

Пять часов утра оказываются крайне продуктивным временем для ответов на такие вопросы.

– Знаешь, у меня появилась идея. Я, кажется, знаю, что мы будем делать завтра. Ну и, разумеется, сейчас.

В ее глазах сверкают молнии. Она чуть опустила свой нос и с вопросительной улыбкой уставилась на меня. Моя идея продиктована желанием выспаться. Утром мне предстоит ряд неотложных дел, и потому, с учетом открывшихся перспектив, хочется запастись силами. Я со всей обстоятельностью объяснился, что нам нужно сейчас разъехаться по домам, а вот завтра…

– Сюрприз? А как одеваться? Платье? Или что-то проще? У меня не так много одежды с собой, но дома, в Кирове, у меня отдельная комната для всех моих платьев!

Даже самый бесчувственный человек смог бы ощутить ее тонкий (если не сказать утонченный) вздох разочарования от того, что веселье придется прервать. Конечно, она не подала виду. Конечно, по ее виду все было понятно. Но я тоже не лыком шит. В конце концов, не только ей играть на восхищение. Теперь моя очередь.

– Просто сохрани свою безупречность и великолепие до завтрашнего вечера. Я знаю, куда хочу сводить тебя завтра вечером. Это заведение тебе должно понравиться.

Она принимает новые правила игры с улыбкой.

Выходим из заведения, забрав у охранника культовый стакан. Теперь в ее руках два стакана красного вина – теплый и со льдом, взятым предусмотрительно на баре. Пока ждем такси и курим, она колдует над смешиванием соков в одну субстанцию. Поражаюсь ее энергичности и воодушевленности. Неужели вино и правда превращается в воду на ее губах?

Без сил прыгаем в задержавшееся такси. Над городом распаляется летняя зарница – под ошеломительным, розовеющим, безоблачным небом мы едем по еще не проснувшемуся городу. Ее восхищает рассвет над домами, я не могу оторвать от нее взгляд. По радио играет что-то заурядное и знакомое, чему она подмурлыкивает и, конечно, просит сделать чуть громче. Она не может не быть в контакте со всем живым, что вокруг нее. Таксист не вмешивается в нашу бестелесную беседу ни о чем, лишь изредка любезничает в ответ на ее увещевания и вопросы, и незаметно привозит нас к подъезду, где шесть часов назад все началось. Прошу его подождать пять минут. Выходим с ней попрощаться и покурить.

– Значит, мы завтра увидимся?

– А ты хочешь?

Не думал, что выгляжу настолько обессиленным, что можно было подумать, будто я не хочу. Что за вопросы? Я не согласен ни на какой другой вариант. Молча целую в ответ, она запускает свою ладонь мне в волосы, чуть притягивая к себе.

– Ну какой ты лохматый. Как тебя целовать, и куда? – смеется она. Трепыхает по-честному лишнюю гриву на затылке и бороде и смеется. – Я буду завтра такая вся красивая, а ты?

– А я не приду, пока не стану под стать красивым, получается. Кажется, у меня совсем немного времени, чтобы успеть.

Смеюсь. Мой внешний вид не походил на синоним эстетики в тот момент, и если с вечера в ночь это было незаметно, то вспыхнувший рассвет оголил все мои лохмотья. Да, если хочешь целовать красоту, будь добр, подготовь целовальник. Конечно, она права.

Ее улыбка, кажется, была перед моими глазами весь вечер. Во всех своих ипостасях – от едва заметной Джоконды до безупречно-рекламной – она ее не покидала. Маша принимает мои правила игры и будет ждать завтра встречи. Убеждаю, что через пятнадцать часов увидимся. Момент объятий можно было бы внести в учебники по физике, как источник нового вида энергии. Кажется, сердце получило в тот момент один дополнительный удар про запас, чтобы потом, напоследок, обязательно вспомнить, как все было. Более подходящего моим объятиям человека я не помню.

Прыгаю в такси уже в беспамятстве. Нужно успеть привести себя в порядок до вечера.

II

Тяжелый день после короткой ночи.

Едва проснулся, позвонил в заведение забронировать стол – нельзя падать в грязь лицом своих обещаний. Тело противостоит желаниям и делам. Ряд поездок и нормированный график почти выбивают из колеи. Наблюдение не новое, но все же бытовые задачи обывателя никуда не деваются, независимо от того, как обыватель провел предыдущий вечер и ночь.

Списываюсь с Машей, условились встретиться в шесть. Без четверти пять взмыленный распахиваю дверь цирюльни. Здравствуйте, я по записи. Молодой дружелюбный казах улыбчиво провожает в кресло.

– Как вас стричь?

– Давайте так, чтобы вот это все в рот не лезло, когда целуют. И как можно быстрее.

Когда большую часть времени проводишь только в своей компании, не замечаешь, насколько сильно волосы меняют облик. Казах ловко орудует машинкой, ножницами, расческой, опасной бритвой и за полчаса превращает меня из пастуха овец в солидного господина средних лет. Почти без лишней болтовни, но с острой как бритва завистью.

– Вот так она точно оценит! – говорит он, опрыскивая меня дубовым одеколоном.

Расчет, такси, пятнадцать минут до дома.

Сам забрать принцессу не успеваю, потому где-то между душем и переодеванием подаю ей карету. Смываю с себя пыль суеты и жару дня, облачаюсь в более-менее приличное и прыгаю в ожидавший у дома мотор. Внутри бушует интрига и предвкушение встречи. Такси везет на другой край города, в изысканное заведение, спрятавшееся в глубине микрорайонного центра, у какого-то очень известного памятника очень известному событию. Спасибо генам пунктуальности, на месте оказываюсь раньше положенного времени.

О, это вечернее июльское лето! Здесь можно не одним абзацем обрушиться в эпитетах волшебству этому времени, но сколько не пиши – не передать этой красоты цвета и спадающей духоты. Не время даже, момент, когда вечер только входит в свои полномочия, и над всем происходящим начинает твориться волшебство.

И появляется она.

Безупречная в вечернем свете, с шоколадным загаром, с белоснежной улыбкой, врезанной в густые бордовые губы, на все той же высокой подошве, в каком-то коктейльном платье и огнем под ним. Весь день я боялся, что прошлым вечером совершил ошибку, а теперь вижу, какую я бы совершил ошибку, не встреть ее.

– Помнится, ты говорила, что любишь морепродукты. Прошу – лучший рыбный ресторан этого города! – искренне отчитался я. Заведение и впрямь имело хорошую репутацию не только в городе, но и за его пределами. – Цезарь не обещаю, но большинство морских гадов тут точно есть. И готовят их, на удивление, вкусно.

Нас встретили на входе и проводили на цокольный этаж в зал к забронированному столу. Вселенная не могла пропустить такое представление, судя по всему, и, по своему разумению, подсунула в зал детей. Гостей с детьми. Огромный стол с кучей людей, среди которых были маленькие дети. Как известно, никакая громкая музыка не сравнится с тем шумом, который могут устроить дошколята, а такое положение дел именно сегодня меня устраивало меньше всего. Осмотрев зал, мы переглянулись с Машей и почти одновременно задали вопрос сопровождавшей нас официантке.

– Конечно, если хотите, вы можете пройти в следующий зал, выберите стол!

Я бы хотел думать, что любезность сотрудницы заведения вызвана ее рабочими обязанностями, но в данном случае это было обманом. Я ощутил, с какой энергией Маша очаровала своей улыбкой эту почти беззащитную официантку. Ей ничего не оставалось, кроме как показать нам тихий уголок в соседнем зале, подальше от шумной гурьбы молодых семейств. Сегодня мой внутренний эмпат полон сил и чувствует все на совершенно другом уровне!

Сели за стол в пустом зале, нам подали меню. В официанты снарядили юнца, который был готов на все, лишь бы мы улыбались.

– А у вас есть вишневый сидр? Или пиво вишневое?

– Мы сегодня по пиву? Не по вину? К морепродуктам вино неплохо идет.

Она вцепилась своим обаянием в беззащитного мальчика и растерзала его вопросами. Малец со страху воодушевленно предложил все сразу, но, метнувшись до бара, выяснил, что есть не все, а только лучшее. Я не посмел встать на пути ее желаний и сказал, что сегодня мы имеем право и возможность выбрать себе любое настроение. Благочестивый гарсон подхватил эту мысль и предложил дегустацию всего прекрасного, что есть, дабы ей было проще решить. Отказываться было глупо, и мы попросили принести попробовать всего понемногу, чтобы в следующий раз не забыть, что мы что-то пробовали тут.

– Давай креветок! Или нет! Давай раков! Или мидий!

– Хочу лангустов и пасту с морскими гадами. Ты бери что захочешь.

– А ты мне поможешь?

Помогу, конечно, помогу. Бери что вздумается. С твоего лица вообще улыбка пропадает?

Официант принес шкалики разнообразного пойла, и мы с видом больших знатоков навыбирали себе пол-литровые бокалы каких-то крепленых пив. Вечер все больше начинал походить на взрослое свидание.

– Однажды я работала консультантом по дизайну интерьера, и у меня были клиенты, знаешь, такие, у которых деньги – это что-то вроде фантиков. Сорили ими направо и налево. Страшные люди! Нет, страшные в том плане, что от такого количества денег они глупеют как будто! Мы тогда занимались недвижимостью, и я часто ходила показывать квартиры, вела клиентов разных, и вот эти – одурманенные, натурально – хотели квартиру в таком вычурном интерьере обставить, вплоть до статуй. Барокко хотели, с лепниной и позолотой, в четырехкомнатной кировской квартире. Представь!

Я представлял это все смутно, потому что мне туманило глаза. Туманил глаза ее вид, взгляд, голос и то, что она говорит. «Барокко», «лепнина», «одурманенные» говорит. В этом городе кто-то без словаря сможет сказать мне, что это все значит?

– А потом мы с ними начали спорить знаешь, из-за чего? Из-за картин! А я ж до этого была на выставках, понимаю, что к чему, и у меня есть знакомые, которые разбираются хорошо в живописи. Так представь, мне пытались доказать, что Мане – это пейзажи. Картины Мане! Я в какой-то момент начала даже верить в то, что мне говорят, но нет же! Мане рисовал людей, а Моне – пейзажи!

Скрывать стыд интеллектуального поражения я умел с детства. Живопись не была моим коньком в плане эрудиции, и такие детали, как разницу между Мане и Моне, я мог знать исключительно на уровне осмысленного поддакивания говорящему. Стыд и позор мне, если я даже интеллектом не подхожу ей, стыд и позор. Но разве истинный джентльмен даст повод в себе усомниться?

– Деньги, конечно, портят людей. Надо духовно расти. Причем не меньше, чем финансово. И вообще, мне кажется странным, если у этих богатеев было желание вешать в такой квартире какие-то портреты людей.

Она сыпала историями из своей жизни, из своего опыта, из своего отпуска и о том, как ей непросто приходится из-за того, что нужно какое-то время жить у подруги. Ее ничего не тяготило – все сказанное ею звучало уже как прожитое и пережитое. Но даже рядовые ее истории были полны впечатлений. Это походило на свидание, в котором двое встретились после многолетнего интереса друг к другу, когда оба знали друг о друге долгое время, но никак не удавалось увидеться, а тут внезапно появилась возможность. Я не сказал бы, что имею за плечами большой послужной список знакомств с девушками, но как любой мужчина, полагаю, я могу различить, когда внутри что-то говорит «она». Особенно, когда она закидывает ногу на ногу.

Вообще в ее языке тела было что-то артистичное. Это не вульгарная сексуальность, не пошлая динамика, не вычурная игривость, это что-то более комплексное. На это хотелось смотреть. И если вечером и ночью это все было не разглядеть, то теперь, в углу зала, в густоте приглушенного света, все ее движения были частью какого-то искусства. Я думал, что веду игру по своим правилам и все контролирую, но какой мужчина столь глубоко не заблуждался в компании девушки! Я мог думать, что хотел, но взглядом, слухом, мыслями был прикован к ней. Она не вела себя вызывающе – в ее действиях вообще не было ничего необычного. Просто она была живой и естественной, во всем своем многообразии. Если жизнь – это момент, то она была эстетикой этого момента. Она определяла точку красоты этого момента, как кошка определяет точку внимания в пространстве. Маша, как и ночью, была искренна в своей непринужденности, чем обезоруживала не только меня, но и окружающих.

– А повторите еще этого вишневого! И салфетки, Никита, вы забыли салфетки!

Она просит помочь с ее раками. Я еле справляюсь со своими королевскими креветками, перед глазами огромная тарелка пасты с морепродуктами и салат из горы зелени. Ботва, как сказал бы отец. Но ботва красивая.

– Это потрясающее место! Спасибо, что привел меня сюда, мне именно такого хотелось.

– Я и сам давно не был в приличных местах, так что тебе спасибо, что дала шанс выбраться.

Обмен любезностями был частью игры. Частью контакта, в котором выражение искренних ощущений было негласным правилом. Это было настолько естественно, что сказать что-то иное даже не приходило в голову.

– Ты заметила, что вообще как-то легко происходит знакомство? У тебя так бывало раньше? Я имею в виду, было ли такое, что человек сразу оказывался тебе близок настолько, что не приходилось под него подстраиваться?

– Ни разу. Не поверишь, я еще ночью об этом думала, как вообще так вышло, что пришла домой под утро. Сколько меня не звали здесь на свидания, я чувствовала, что все это было не то. Напряженное, еще на уровне диалога. Всем что-то надо сразу. А поехали ко мне? А после ресторана к тебе? А не хочешь в лес на машине съездить? А приезжай ко мне? Ну о каком легком знакомстве тут может идти речь…

Как-то подозрительно легко и непринужденно в ее компании у меня проходит время. И ладно бы сталкивался с таким всегда, но сейчас ловлю себя на том, что не пытаюсь кого-то из себя строить. Все мои вредные привычки налицо. Я люблю вкусно поесть, выпить, приятные беседы и красивых девушек. Ужас!

Она засмеялась. Сказала, что испытывает то же самое, и ей близки все эти вредные привычки. Ее можно понять, как любую девушку, которую природа щедро наградила естественной красотой – внимания к ее персоне всегда много, но это все не то внимание, и не такое. У нее есть свои критерии. Она не готова видеть рядом с собой глупых и размазню, неуверенных и излишне самоуверенных, напористых и нерешительных, скучных и избыточно активных. Подхожу ли я под столь изысканные критерии?

– А тебе разве часто приходится кого-то из себя строить? Зачем?

– Не знаю. Наверно, нечасто, – отвечаю ей, не скрывая собственную неуверенность в ответе. – Я, мне думается, настолько скучно живу, что невольно могу начать «казаться», а не «быть» в малознакомой компании. Впрочем, кто такого греха не имеет, пусть в меня бросит камень.

Она протянула мне кусочек мякоти какого-то лангустина на вилке, взглядом показав, что не намерена слушать какой-либо отказ.

– У меня же небольшой круг общения, я, как настоящий писатель, чаще провожу время в своей компании, нежели в чьей-то. Хотя у меня есть пара закадычных друзей, которых я уже ни на кого другого не променяю. Только сегодня с ними мельком повидался.

– Из-за меня?

Едва ли. Этим друзьям, я считаю, вовсе повезло, что я успел и к ним наведаться. Рассказал ей обо всем, что предшествовало сегодняшней встрече, показал памятный подарок от друзей – фотографию, где они с праздничным тортом шлют меня невербально куда подальше, за то, что не вышел встретиться с ними в свой день рождения. Признаюсь, что люблю засранцев и сильно их ценю. Она в ответ запускает мне руку в волосы, облокотившись на диван, и улыбается.

– Этот парикмахер тебя ну очень хорошо постриг. Ты красавчик.

– У него не было выбора, я сказал, что сегодня встречаюсь с самой очаровательной девушкой, которую планирую целовать.

Она расхохоталась. Все это время, все эти неполные сутки она не давала повода для физического контакта, превосходящего по своей наглости дружеского потрепывания по плечу. Не считая, конечно, истории про закат. Она приняла игру по моим правилам, но держалась ровно на таком расстоянии, на котором было очевидно, кто причина всего происходящего. И если прошлой ночью это была разминка, то сейчас все походило на интеллектуальный и эмоциональный бой в танце, когда оба участника стремятся как можно более изящнее впиться своим влечением в оппонента.

Допиваем неподсчитываемые бокалы каких-то изысканных напитков, запиваем апельсиновым соком. Просим Никиту сообразить нам пакет со стаканом, положить в стакан льда, а в пакет трубочки, и заодно принести счет. Озадаченный просьбой официант самоотверженно выполняет все Машины прихоти, за что получает от меня ощутимое спасибо, которое можно и в карман положить, и на пару батонов намазать. Смеемся, выходим в густую летнюю ночь.

– Я наелась. Хочу гулять.

– Нам однозначно следует пройтись. Я, кажется, вчера на свадьбе не так плотно объелся. Но сначала в магазин?

– Сначала в магазин.

Обчищаем оказавшийся поблизости магазин в обмен на денежные знаки и выносим оттуда какое-то темное пиво, какое-то очень красное вино, какой-то очень вкусный мармелад. Испытываю легкое дежа вю.

– Идем, сегодня экскурсия по городу от меня.

Веду ее по вечерней улице в сторону городского парка, раскинувшегося над рекой. Она рассказывает о своем городе, как он похож на этот, и как ее донимает, что он так удален от цивилизации. Она много где была, но постоянно возвращается в родной Киров. Ее звали за границу, ее приглашали в Москву, ее ждали в Петербурге, но она каждый раз возвращалась в Киров. Нотки в ее голосе, которые я принял за, кажется, первое осознанное разочарование, оказались фальшью – несмотря на всю противоречивость отношения к провинции, она весьма четко понимает, что срываться в неизвестность (кажется, в очередной раз) она больше не хочет. Свою жизнь она устроила и приняла. Если двигаться куда-то дальше, то только к лучшему, иное ее не устраивает.

Такие вещи слабым мужчинам не говорят.

Парк еще не спал. Теплый летний вечер выманил на улицу жителей всех близлежащих домов и, несмотря на позднее время, по парку еще бегали дети. Летние ночи очень медленно окутывают города.

– Я провел здесь юность. Недалеко отсюда, в этом районе, у меня была школа. Здесь же встретил первую любовь. На свидания сюда ходил. Кажется, даже напился, по-серьезному, в этом парке первый раз. Сейчас он сильно изменился, конечно, раньше был не таким ухоженным и чистым.

Ухоженность парка закончилась неожиданно – мы уперлись в какие-то традиционные летние коммунальные раскопки в самом начале прогулочной зоны. Нахлынувшее мгновение разочарования я сменил решительностью:

– Мне нормально. Я перелезу. А ты, в своих босоножках?

– Если дашь мне руку.

Это особый формат развлечения и, наверно, уровень взаимодействия, когда ты можешь подать олицетворяющей всю природную красоту девушке руку, и вместе с ней, несмотря на ее безупречно белые босоножки и летнее платье, перебраться через земляные насыпи и строительные ограждения. После такого ее руку вовсе не хочется отпускать.

– Раньше всего этого не было. Даже тропинки, и те были не асфальтированы. – я продолжил экскурсию в историю парка, когда мы уже оказались на уходящем вглубь променаде. – Парку уже лет пятьдесят, можно найти еще советские ступеньки и тропки, ведущие туда вниз, к дамбе. Но мы туда не пойдем, там сидеть негде.

Аллея, освещенная насаженными на столбы маленькими лунами, оказалась совершенно пустой. Мало кто рискнул преодолеть нехитрое препятствие, чтобы углубиться в красоту ночного парка. Или еще какую красоту. Мы шли до тех пор, пока она не ощутила уют определенного места и не остановилась у определенной скамейки, недалеко от веранды, врезавшейся в бок аллеи. По образу сцены, веранда чуть возвышалась над променадом и над склоном берега реки, смотрела в лесопарковую чащу, куда-то на кроны летних деревьев.

Мы сели на лавку спиной к склону, и смотрели сквозь высокий забор, ограждавший парк. Она вытянула свои загоревшие, идеально гладкие ноги и закурила.

– Я давно так не гуляла. Вот так легко. Постоянно в компании каких-то знакомых, друзей, гостей, приятелей, подруг. Постоянно в какой-то суматохе, – она начала льстить случившемуся, благодаря мне, вечеру. – От этого так устаешь! Это утомляет, всегда быть на виду. Особенно, когда компания не готова отдыхать так, как ты привыкла. Мы ездили на море с друзьями, и там только один вечер получился каким-то нормальным, когда и потанцевать сходили, и пели на берегу у костра, и рассвет встретили. А все остальное время какая-то ерунда. Все же собрались семейные, с детьми почти все. А это разве отдых? Нет, я ничего против детей не имею, я о другом!

Я встал. Хочу смотреть на нее свысока, хоть немного почувствовать себя в позиции ведущего, а не ведомого.

– Дети – это прекрасно. Я обожаю свою племянницу, очень хорошо отношусь к детям моей подруги, у которой сейчас остановилась. Серьезно, я правда люблю их, и наверно, готова завести своих. Но, просто, когда речь об отдыхе, я не могу привыкнуть к тому, что кто-то не может провести отпуск без детей.

– У них ответственность…

– Да, но не кажется ли тебе странным, настолько жить для другого, что забываешь о самой себе? Когда весь год пашешь, работаешь, делаешь что-то – ради семьи, ради ребенка, конечно, я имею в виду – а потом не можешь позволить себе отдохнуть в совершенно другом формате, в других условиях, не думая ни о ком, кроме себя. Разве это не странно?

– Тогда их назовут безответственными…

– Кто? – Маша распалялась естественным недоумением, с силой впиваясь в меня глазами, словно ожидая какого-то откровения. – Ну и что? Ведь это не так! Ну я не могу постоянно быть в силах нести ответственность или принимать решения. Могу, конечно…

– Ты можешь.

– Могу, но тогда я не буду чувствовать счастье, – тут она сделала паузу и посмотрела на меня так, будто я должен продолжить за ней фразу. – А если я сама не буду счастлива, то кого я смогу сделать счастливым?

Если у этого знакомства и должен был быть катарсис, то настиг он меня в этот самый момент, на этих самых ее словах. Мог ли я продолжить за нее фразу? Кажется, мог бы за нее сказать что угодно. Кажется, и она за меня.