Тучи гасят звезды

– Я вам не по зубам. Лучше не трогайте меня! – Кутасов постарался, чтобы его голос звучал ровно.

– Ути-тю… А то что? – дядя Жора поднял палец, словно собираясь им ткнуть в Микку.

– Я под защитой могущественных сил. Если вы не оставите меня в покое, то получите немедленный и сокрушительный отпор.

– Да? И от кого же это? Ты, конечно, подразумеваешь своего куратора. Нет? Неужели ты тайный эмиссар ордена Всадников? Мне стоит ждать возмездия от них?

Микка смешался; конечно, не из-за того, что оппонент перешел на «ты»: бандит осведомлен и про Всадников! Значит, он не блефует и действительно знает все.

– От Странников! – вдруг выпалил Микка.

Дядя Жора с прищуром посмотрел на него. На секунду на его лице проявилась нерешительность.

– От каких еще таких «странников»? Что-то новенькое. Сам придумал?

– Я вас предупреждаю последний раз. Со мной шутки плохи.

Респектабельный бандит разозлился.

– Не делай мне беременную голову, фраер, – стал он ронять слова-кирпичи, – не бери меня на понт. Ну-ка, давай! И что ты сделаешь? Ничего. А потому закрой хлебало и…

В следующий момент сиденье, на котором вальяжно раскинулся злой господин, двинулось вперед. Дверь с его стороны стала странно выгибаться, словно кто-то изнутри раздувал ее на манер воздушного пузыря. Пришло в движение все: лопнула и медлительно разлетелась фрагментами стеклянная перегородка, переднее сидение, вместе с сидевшем в нем громилой, двинулось навстречу заднему. С непонятным опозданием проявился звук удара, после – еще одного, и затем – долгого протяжного скрежета.

Лицо дяди Жоры оказалось зажато между подголовниками, тело его было развернуто и схвачено искореженным металлом со всех сторон. На бледном лице и в редких волосах блестели сахарные осколки стекла, по хорошо выбритым щекам текли капельки крови. В круглых глазах застыл священный ужас. Один из его «быков», сидящих на переднем сиденье, завалился вперед и безвольно уронил голову на грудь; второй, за рулем, ошалело крутил глазами и шкрябал пятерней грудь – он оказался пристегнут ремнем безопасности и тот впился ему в спортивный костюм голодной чёрной змеей.

Кутасов посмотрел на свои руки, опустил глаза и взглянул на ноги. Он был совершенно цел. Вся половина машины, в которой он сидел, почти не изменилась. Даже дверь не перекосило. Микка протянул руку и дверца легко, без щелчка, отпрянула в сторону.

Выйдя, Кутасов огляделся вокруг. Их автомобиль стоял посередине Семеновской площади. Сзади, в багажник, смяв его полностью, в лимузин влетела старая крылатая Волга; спереди над капотом громоздился кузов грузовика; а с правой стороны, где сидел недобрый господин, в дверь уткнулся целый трамвай. Вокруг места аварии быстро нарастало вавилонское столпотворение автомобилей.

Все чувства Кутасова словно заморозились, мыслей в голове не осталось. Микка только помнил, что ему нужно на встречу к куратору и он уже опаздывает.

– Микка Вацлавич…

Кутасов оглянулся. Из внутренностей исковерканного лимузина, зажатый со всех сторон деформированным салоном, к нему обращался недавний оппонент.

– Микка Вацлавич, я очень сожалею, что наше знакомство началось так неудачно, – через силу прохрипел он. – Приношу свои искренние извинения. Я надеюсь, что вы сможете позабыть этот маленький инцидент. Я все понял. Все хорошо понял. И все же подумайте о моем предложении. Я умею быть полезным. Не вы – мне, а я – вам…

Кутасов нашел глазами неоновую букву «М» с растопыренными ножками и, лавируя между зажатыми машинами, через площадь пошел в сторону спуска на станцию метро. Исправник в фуражке с блестящим козырьком и черным околышем привычно поднял к губам свисток на белом шнурке, но не засвистел – уронил его на грудь.

2 глава.

Куратор жил в Кривоколенном переулке. Вход в подъезд находился за высокой, обсыпающейся штукатуркой аркой, со двора. Микка поднялся по заплеванной лестнице, нажал на круглую кнопку звонка возле высокой двери. Звук раздался где-то очень далеко, в самом сердце древнего дома.

– Ага. Вот и славно. Добрый вечер, – приветствовал его куратор, отступая от двери и поправляя рукой полы домашнего халата на груди. – Проходите, молодой человек. А!.. Только наденьте, пожалуйста-с, тапочки. Не сочтите за труд, полы давеча отциклевали…

Дождавшись, пока Кутасов переобуется, хозяин квартиры пошел вперед по длинному коридору. Фигура у него была высокая, громоздкая и занимала узкий проход полностью, так что Микка двигался за ним в полутьме.

– А вы опоздали-с, – заметил куратор, не оборачиваясь. Голос его звучал без претензии, вполне добродушно. – И объявились снова с непричесанной головой.

– Я попал в автокатастрофу…

Они вошли в большую хорошо освещенную залу, выходящую высокими окнами на две соседние стороны здания. Гардины были не задернуты и окна демонстрировали спустившийся на город пасмурный вечер. Под потолком горела старинная люстра, вся увешанная хрустальными стекляшками, она и давала этот яркий, теплый свет. Вдобавок в ближнем углу стоял торшер с абажуром из рисовой бумаги, он тоже был включен. Куратор обернулся, наклонил свою крупную голову, и осмотрел Кутасова со всех сторон.

– Транспорт здесь весьма ненадежный, – сказал он. – Совершенная архаика. Опасная и малопредсказуемая. Но вы, молодой человек, к счастью, кажется, не пострадали. Или как – уже зажило?

– Не пострадал, – ответил Микка. – Повезло.

Он оглянулся вокруг. В углу залы располагался портал мраморного камина, над ним, на полке, отливали золочеными завитушками стрелочные часы. Возле ряда окон сверкал лаком черный рояль, на нем, в беспорядке, лежали открытые нотные тетради, стояла ваза с полевыми цветами, уже давно засохшими. У дальней стены громоздился старинный кожаный диван с очень высокой спинкой и два, подобных ему кресла. Середину комнаты занимали круглый стол, с цветастой плюшевой скатертью поверху, мягкие стулья. Пахло чем-то горелым, терпким, но при этом запах был довольно приятный. Микка вдруг сообразил, что камином не так давно пользовались по его прямому назначению. Ага, вон еще несколько поленьев осталось – лежат на латунном листе; кочерга стоит, прислоненная к стене. То есть, он вовсе недекоративный. Надо же…

– Очень хорошо. Я рад, что все пресчастливо обошлось, – сказал куратор. – Пройдемте, сударь вы мой, в кабинет, – жестом памятника с Октябрьской площади, характерным и запоминающимся, он указал на очередную высокую дверь. – Извольте. Там нам будет удобнее-с.

В кабинете оказался еще один монструозный диван, и хозяин квартиры усадил Кутасова на него. Пружины мягко приняли вес Микки, спинка вежливо обняла его с двух сторон, а боковой валик удобно лег под локоть. Комфортно, черт возьми… – умели же делать.

Сам куратор уселся в кресло, пододвинутое к столу с зеленой бархатной подложкой. За спиной хозяина располагался высокий, плотно набитый книгами шкаф. Книги вообще были везде: помимо полок, лежали на столе, громоздились высокими стопками на полу. Не считая книг, кругом имелось много разного прочего эстетического хлама: часы с тяжелым маятником на стене, фарфоровые фигурки на тех же полках, странные перетянутые колбы, наполненные песком, и прочее…

– Ну-с, молодой человек. Будем знакомиться по-настоящему, – сказал хозяин, отодвигая в сторону массивный альбом с глянцевой суперобложкой и укладывая руки с толстыми пальцами на суконную столешницу.

Кутасов кивнул. Небольшой кабинет освещался лишь лампой, стоящей на столе куратора, ее зеленый абажур отправлял поток теплого света вниз на палевый ковер. Микке было уютно, пахло старой бумагой, кожей, занавеска на открытом окне, впуская влажный уличный воздух, успокаивающе качалась.

– Мои соседи знают меня, как Порфирия Карловича Пельца, астрофизика: преподавателя и лектора – находящегося нынче на заслуженной пенсии, – куратор говорил неспешно, размеренно, акцентируя сказанное кивками тяжелой головы. – Вы зовите меня так же, меня это очень устраивает, совершенно незачем испытывать ваши голосовые связки. А вы, будем считать, для всех… хм тутошних, мой юный коллега, студент или аспирант… С вашим досье, милостивый государь, я уже самым тщательным образом ознакомился, сделал на ваш счет кое-какие выводцы, но они, конечно, пока очень и очень предварительные. Хе-хе. Что могут сказать о человеке сухие документы? Ну да это ничего-с. День за днем мы познакомимся с вами получше и решим, какие шаги нужно будет нам предпринять, чтобы вернуть вас в лоно, так сказать, цивилизованного мира. Такой план… А пока вам нужно будет следовать правилам, которые я для вас установил и озвучил.

– Какой кстати у меня определен срок на Эрде? – решился спросить Кутасов. – Из приговора я не очень это понял. Извините, Порфирий Карлович. Я был очень расстроен, ошеломлен и как-то… упустил эту существенную деталь.

– В том-то и дело, сударь вы мой, дорогой Микка Вацлавич, – куратор сплел пальцы на зеленом поле столешницы и перенес вес тела на локти. – В том-то и дело-с! У вас установлено наказание с оговоркой, а это означает именно то, что срок вашего пребывания под моей опекой не определен каким-либо временным промежутком и будет зависеть исключительно от собственных ваших успехов в исправлении. Поэтому будьте готовы к продолжительному нравственному труду над собой. Кропотливому, внимательному, взыскательному. Если на это потребуются годы-с, что ж, – значит, мы с вами, батюшка вы мой, используем их с пользой, а я постараюсь, чтобы вы о них в своей дальнейшей судьбе вспоминали без сожаления.

Кутасов взглянул на массивное, дородное лицо куратора: широкий лоб, большой орлиный нос над чувственным ртом, вытянутые уши, – оно полностью соответствовало его круглым плечам, его мощной и при этом рыхлой фигуре. Весь он напоминал слона, или кутавра… или другое крупное и медлительное животное. Стоило только не забывать, что эти создания лишь выглядят неповоротливыми и потому добродушными. Они могут очень легко раздавить зазевавшуюся козявку – случайно или в гневе. Неужели от этого мясистого библиофила и собирателя бесполезных древностей будет зависеть вся его судьба?

Очевидно, что куратор понял, какие чувства обуревают подопечного и на его лице появилось как будто сочувственное выражение: от крыльев носа к уголкам рта побежали две глубокие морщины.

– Это ужасная планета, ужасный город, – сказал Микка сиплым голосом. – Сплошной неуют и несуразность. Вот вы сказали в прошлый раз, что нельзя и дальше поддаваться чужому негативному влиянию, как там… нужно постепенно научиться абстрагироваться от окружающего зла, выделять, видеть его и не сотрудничать с ним физически и эмоционально, выстраивать свой внутренний мир… а при этом меня уже тут пытались завербовать. Местные. Буквально пару часов назад. Причем, это были откровенные бандиты – и что мне делать? Вы действительно считаете, что Эрда – это лучшее место для исправления?

– Да. Это молодая цивилизация, – вздохнул Порфирий Карлович. – Не столько по фактическому летоисчислению, сколько по своему ментальному развитию. У местного населения повышенный уровень агрессии. Он выражается буквально во всем. Политика, экономика, личные отношения – насквозь пропитаны насилием. Даже искусство, которое, нужно сказать, сударь мой, достигает на Земле удивительных высот, просто небывалых, аналогов которому трудно сыскать во всей галактике, и оно тоже изобилует этим недугом. Вы удивляетесь, как же в этих условиях можно исправиться? А я согласен с решением суда. Да-с. В этом отношении, я настоящий троцкист: если вам нужно научиться ездить верхом, то без лошади в этом деле никак не обойтись. Придется на нее влезть. Так вот… Вам будет тяжело-с, дорогой Микка, не скрою этого, но такова цена преступления. За все нужно платить. Вы на своем опыте убедитесь, какое зло несут необузданные инстинкты. И не дай вам Сириус, не удержаться и снова совершить преступление, этим вы окончательно себя погубите. Но я надеюсь, что это не случится, я этого не допущу!

На лице Порфирия Карловича было написана уверенная решительность. Он утвердительно покивал своим тяжелым подбородком, не забывая ободряюще улыбаться.

– И я не смогу связаться со своими родными? – спросил Микка после приличествующей паузы. – В течение всего неизвестного, неопределенного срока? Мой отец… он не знает, что со мной, куда я пропал. Уже довольно длительное время: с тех пор, как я покинул наш дом. Я, конечно, сам в этом виноват, но он будет думать, что со мной случилось несчастье. И я никак не смогу его проинформировать, успокоить?

– Совершенно исключено-с, – помотал слоновьей головой куратор. – Таково положение наказания, молодой человек: полная изоляция от среды, которая позволила сформироваться недопустимым искажениям личности – значит, они для вас каким-то образом оказались пагубными. Теперь только новые условия, без всякой примеси, где вы увидите, что такое мир, погрязший в откровенной агрессии.

– Но, выходит, система заодно наказывает и моего отца – совершенно невинного человека. Разве это справедливо, Порфирий Карлович? Разве индульгееры могут санкционировать такое? Никогда не поверю в это!

– Ну а кто в этом виноват?! Кутасов! – с упреком воскликнул куратор. – Вот как вас только угораздило? Вы же выросли на прекрасной мирной планете, я специально посмотрел. Экология и равновесие на ней возведено в ранг религии, и средний социальный рейтинг граждан вызывает восхищение. Мягкий климат, отсутствие патогенов. Прекрасное место, чтобы жить полной и содержательной жизнью, создать семью, вырастить детей. Как вы вляпались в такую отвратительную историю, Кутасов?

Микка не отвечал, под тяжестью слов он наклонил голову, но потом быстро поднял ее и отвернул лицо в сторону окна – глаза его увлажнились и он боялся, что слезы не удержатся в них и начнут капать ему на колени… и куратор, конечно, увидит это. Не дождется.

– Надеюсь, вы не решили на меня обидеться, сударь мой? Это было бы не вежливо с вашей стороны и, более того, не умно́… Даже если бы я захотел, – с искренним сожалением продолжал куратор, – если бы я нарушил должностные инструкции и пошел вам навстречу, я все равно не смог бы проинформировать вашего отца. Земля заблокирована от внешнего воздействия. Надо понимать: планета под управлением Гуманитарной миссии, фактически – планета-тюрьма. Уникальная в своем роде, суровая и торжественная… А как у вас со здоровьем? – вдруг спросил слонопотам.

– Не жалуюсь.

– Давно обновляли прошивки суппортов? Климат, как видите, здесь враждебный, воздух и почва загрязнены тяжелыми металлами, радиацией, еще черт знает чем. Люди хорошенько постарались в эпоху индустриализации, да и сейчас мало заботятся об экологической обстановке. Микромир Земли такой же агрессивный, как и прочие его обитатели, здесь периодически случаются эпидемии вирусных и бактериальных заболеваний. Буквально каждый астрономический год. Поэтому обновлениями не манкируйте, не хватало нам еще и эти риски учитывать.

Микка кивнул, он не стал говорить, что у него к медицинским наноботам особый вид аллергии. Может они и функционируют, как положено, обеспечивают поддержание жизнеобеспечения, но это неизвестно – попав в его организм, они один за другим прерывают связь и больше не мониторятся. Это у него еще с детства.

– Как вы, кстати, привыкаете обходиться без ка́нтора?

Кутасов выразительно посмотрел на куратора, но промолчал – он еще спрашивает!

– Ладно. Не унывайте, Микка. Я понимаю, что у вас теперь ощущение дыры в организме. Фатальное… Но вы еще удивитесь, как славно можно обходиться без индивидуального помощника, а дыру вы вскорости заполните своей собственной личностью… Все будет хорошо, дружок мой! Вот увидите. Мы с вами, между прочим, еще подружимся. И здесь тоже, не так уж невыносимо. Про искусство я уже говорил, а про контингент – среди этой агрессии встречаются очень интересные индивидуумы, общение с ними может приносить истинное удовольствие.

Микка вспомнил дружелюбного сисадмина Вадика, узкое личико девушки с кудряшками и кивнул головой, на этот раз вполне искренне.

– Старайтесь завести, как можно больше знакомств. Не пресекайте попыток подружиться с вами, сами идите на контакт: откровенничайте с незнакомцами в транспорте, флиртуйте с девицами и так далее. В этом смысле вы можете даже позволить себе поозорничать. А для этого особенно советую, присмотреться к вредным привычкам, – сказал куратор, откинувшись в кресло.

Вокруг его глаз проявилась паутинка морщин, губы сложились в чувственную улыбку.

– Местное население очень общительно и имеет обширные социальные связи. Видимо, это действует, как компенсация агрессии. Завязываются они очень часто при совместном употреблении пищи, а также алкалоидов: курении табака и распития алкогольных напитков. Это не просто освоить сразу, понимаю, и я не буду ни в коем разе настаивать, но вы увидите, что ничего невозможного здесь нет. Тем более что у нас есть фора перед местным контингентом. Я уверен, что мало-помалу вы привыкнете к местным реалиям, втянетесь в коллектив на работе и дело пойдет. Вот. Это все входит в наш с вами план-с. – Порфирий Карлович заворочался в кресле, вставая. – А завтра вечером, молодой человек, жду вас у себя. И все первые дни обязательно вы меня навещаете. Ну а там посмотрим…

Микка сполз с дивана. Они вновь прошли через ярко освещенную залу и по длинному узкому коридору. Открывая Кутасову входную дверь в полутемной прихожей, куратор спросил:

– Как кстати вы избавились от бандитов? Надеюсь, обошлось без насилия? Вы должны быть со мной откровенны, я понимаю, что мы только в начале пути и небольшие эксцессы вполне возможны. Тут главное не это, а настрой…

– Человек, который пытался меня завербовать, довольно много знает, – почему-то вышло, что Микка сказал это с обидой. – Он знает о нас, знает, что я на Эрде в качестве наказания, он даже упомянул Всадников, так что этим его было не пронять.

– Безобразие какое… Ну-с, и что же вы сделали?

– Мне пришлось блефовать.

Порфирий Карлович взглядом требовал продолжения.

– И я назвался эмиссаром Странников.

– Хм… оригинально, молодой человек. Хе-хе. Оригинально, – он нахмурил широкий лоб. – Только не заиграйтесь в эти легенды, вы уже не ребенок. А по поводу сего информированного бандита я подам запрос к местным властям, это недопустимая утечка – они должны будут разобраться… А вы, наконец, разберитесь со своей прической! и со шнурками!.. – последнюю фразу Карлович уже бросил Микке в спину, когда тот спускался по лестнице.

Кутасов перевязал шнурок на ботинке, вышел на улицу и поднял глаза к ночному небу. Низкие облака нависали потолком, неровно и рвано подсвечивались городом. Они расползались над ним фиолетовым сливовым повидлом и сыпали на крыши домов, на асфальт, на листву и на разгоряченное лицо Микки едва ощутимые капельки мороси. Он прикрыл глаза. Квартира куратора была набита вещами, как антикварная лавка. И полна разнообразных запахов. Совершенно понятно – один дровяной камин чего стоил… – но один запах, острый запах озона, не мог пройти мимо внимания Микки: он говорил о том, что у дорогого, искреннего нашего-с Порфирия Карловича где-то функционирует нуль-передатчик. И если добраться до него, то Микка сможет связаться с отцом… или даже, может быть, с дядей Румором. При возможности, при случае, стоило первым делом пошарить в кабинете куратора: где-нибудь за книжными шкафами, за ажурной ширмой – раз уж он теперь для всех такой страшный преступник…

– Пацан, закурить есть?

Кутасов вздохнул и медленно повернул голову. Видимо, он посмотрел на вопрошающего подходящим случаю взглядом: тот махнул рукой, спрятал лицо в поднятый воротник кожанки и побежал по мокрому асфальту дальше и мимо.

3 глава.

Утром трамвай оказался набит как бочка сельдями.

Микка висел на поручне, зацепившись за него одной рукой, зажатый со всех сторон другими пассажирами, и страдал от острого локтя, воткнутого ему аккурат под нижнее ребро. Что делать, ехать здесь от метро всего пять остановок, а пешком не побежишь: кругом лужи, осенняя слякоть – и штаны и обувь будут совершенно загублены, стирай их потом… Микка скосил глаза вниз. Кажется, у него начинает получаться – шнурки, родимые, наконец, с честью выдержали испытание и не развязались; никто не мочалит их долгие концы своими каблучками и каблучищами о металлический пол. Так что не зря он вчера вечером у телевизора упражнялся.

Хотя… борьба с архаичным бытом, или адаптация к нему – это, конечно, самая простая проблема, очевидная. Ведь должны быть несоответствия принципиальные, тектонические, совершенно все покрывающие, и технологический разрыв и социальный. Стоящие в одном ряду с заблокированным личным ассистентом. Даже круче чем ка́нтор: что-нибудь этакое, к чему он должен подготовиться и тем не менее никогда не быть готовым… И разве он не должен был сразу с ним столкнуться?

Трамвай заверещал механической трелью, еще не успев до конца остановиться, с лязгом распахнул двери. Люди начали протискиваться к выходу. Микка, спохватившись, отцепился от поручня и позволил потоку вынести его на остановку.

Институтское крыльцо в этот раз не было пустынным, по нему быстро поднимался человечий разномастный ручеек. Взбегали по двое, по трое, целыми компаниями, по одному – как Микка. Алюминиевая дверь распахивалась, тонко взвизгивала пружиной в размахе, грозясь громыхнуть обратно со всей тугой силы, но тут ее подхватывала и придерживала новая рука. Народу в институте умещалось немало, помимо своих, «законных», здание было наполнено арендаторами: разными конторами и конторками – все они, конечно, именовались фирмами, а некоторые, даже, – концернами или ассоциациями. Шанхайчик был будь здоров, в целых семь этажей, да еще и непонятный корпус, прилепленный с боку, смахивающий на гимнастический зал. Что там – не ясно. Высокие витринные окна, во всю стену, закрашены белой краской. Видны только очертания фикусов и неаккуратные ряды светильников под потолком. Вроде, какой-то коллекторный машинный зал.

Фирма «Вудсток-Люкс интернешнл» просыпалась. Ничего себе названьице, да? – кучерявое. Понятно что, по мнению учредителей, весьма оригинальное… но «люкс» означало лишь то, что вудстоков в Москве оказалось куда больше чем с маленькую тележку, так что, очевидно, пришлось при регистрации добавлять приставку.

Отдел закупок располагался в двух смежных комнатах. Стол сразу у входа, справа от двери, занимал Борис Ефимович Кваша́, тот отстраненный высокий мужчина в возрасте – он и сегодня держался холодновато, но, по крайней мере, поздоровался за руку, – а всего в их кабинете было пять рабочих мест (как позже выяснилось, одно пустовало), и еще сколько-то, очевидно, имелось в соседней комнате – туда при Микке, поздоровавшись, зашли две девушки. Начальник отдела Каратаев тоже уже был здесь. Он показал, куда можно повесить куртку и сразу же приступил к делу. Принялся объяснять Кутасову, в чем собственно будет состоять его работа.

– Все устроено проще пареной репы, – говорил Каратаев, шевеля ноздреватым носом и время от времени ладонью поправляя прическу у себя на голове, – К нам из отдела продаж, то есть вот от тех дамочек в зале, приходят заявки, и мы их обрабатываем: ищем, где можно и почём купить такой товар; ну, торгуемся, если это возможно, просим оптовую цену и вот здесь, в этой графе проставляем уже нашу цену – продажную. Ищем мы позиции с помощью справочников, – он положил руку на пухлый фолиант «Желтых страниц», – и с помощью интернета. – Слово «интернет» он произнес через две мягких буквы «е». – Понятно, Дмитрий?

– Понятно, Вениамин Николаевич. А как устанавливать нашу цену?

– Ага, – сказал Каратаев. – Вот. Для этого у нас имеется такое понятие: коэффициент. Это значит, на какой процент можно накрутить продажную цену. Ферштеен?

– Например?

– Например, Дмитрий, пришла к тебе заявка на лампочки накаливания, допустим шестьдесятватные. Ты смотришь, почем ты можешь их купить оптом – наверное, по тридцать пять чонов, или около того. То есть товар у нас в этом случае дешевый, а это значит, что можно хорошо цену накрутить – умножаешь на коэффициент один и восемь, или даже два… Только вот, блин, я наверное не очень хороший пример взял: лампочки хотя товар и дешевый, но очень уж ходовой и какая на них адекватная цена должна быть, каждый сморчок знает – в два раза не накрутишь, в глаза будет бросаться. Значит, в данном, конкретном случае применяем коэффициент один и три. Выходит, у тебя продажная цена сорок пять-сорок семь чон, проставляешь ее в заявке. Все. Но это с лампочками. Если же товар в заявке не такой распространенный, можно поиграть с коэффициентом: два, два с половиной, три, в редких случаях, и четыре. Потолка нет, всегда вопрос целесообразности и адекватности. Но вот вниз ограничение есть: самый минимум – это один и два. То есть двадцать процентов.

– Не пойму. И клиенты у девушек по этой цене, что мы проставляем, купят?