Такова жизнь

Однажды, наблюдая из окна второго этажа своего дома, стоявшего немного выше лагеря, я увидела, что там работают в гимнастерках пленные русские. Они работали вместе и таскали тяжелые доски от пилорамы к дверям барака. Их было пятеро. Я слышала редкие обрывки их фраз. Трое были совсем молодые, четвёртому было лет тридцать пять, а пятый был пожилой мужчина. Он был высок, худощав, абсолютно седой и заросший щетиной. Было хорошо заметно, что молодые оберегали его во время работы. Я часами смотрела на них, меня словно что-то притягивало. В какой-то момент меня охватило волнение. Я совершенно не могла спать. Мне было страшно от беспокойства, и я вся трепетала. Женская интуиция наводила меня на невероятную мысль, что это может быть Фёдор, мой Фёдор. И я твёрдо решила им чем-то помогать. Сейчас Фёдору должно быть сорок девять лет, он был старше меня на пять лет. Я хотела бы ошибиться. Но подозрение моё переросло в убеждённость, которая всё усиливалась.

Однажды я видела, как за штабелем досок у забора молодой солдат поправлял повязку на плече тому, кто мне показался Фёдором. Я рассказала всё о моих мыслях подруге Эльзе. Мы нашли немного бинтов, какой-то раствор для обработки раны и вечером, просунув через щель забора, положили там, где русские всякий раз проходили, идя в свой барак. Передали и коротенькую записку «Что надо?». Должна сказать, что весь этот маленький концлагерь не очень строго охранялся, может быть, потому, что почти все работающие были местные, гражданские поляки. У будки у ворот, которая находилась с другой стороны лагеря, всегда были два немецких охранника, которые проверяли документы, когда проезжали машины. Вечером этих русских запирали в жилой барак на замок, а днём бежать было невозможно. Кругом до самой станции всё просматривалось.

В следующий вечер я нашла за забором грязные бинты, прикрытые щепками, и поняла, что надо постирать. Бинтов было немало, они были сплошь в крови. Так прошло наше первое заочное общение. На следующий день мы решили передать чего-нибудь съестного. А наутро я нашла записку, в которой сказано, что продуктами помогают работающие местные поляки. Нас просили приготовить пять комплектов гражданской одежды и расписание поездов, проходящих на восток. А на востоке немцы отступали и были уже близко. Иногда над нашей деревней летали самолёты, которых раньше не было. Моя подруга Эльза, знавшая всех людей в округе, приготовила всё, что просили русские, и передала мне. Вскоре бинты перестали выкладывать для стирки.

Седьмого сентября, это был сорок четвертый год, я решила поздравить Фёдора с днём рождения. Я подолгу стояла у открытого окна и смотрела, как работают русские, я не сводила с него глаз. Чувства, словно два разорванных электрических провода от прошлого и настоящего, вновь соединились и заискрились с прежней силой. И у меня уже не было сомнения – это был Фёдор. Я написала в записке: «В твой сорокадевятилетний день рождения, Фёдор, я даю согласие стать твоей женой, если твоё сердце свободно. Я тебя помнила и любила всю жизнь». Вечером я прочла записку с просьбой передать больше бумаги и карандаш. Следующее письмо Фёдора было довольно большим:

«Анна, наконец я тебя нашел! Моё сердце свободно, только не свободен я. Но я вижу тебя каждый день, и я счастлив. Я почти сразу узнал твой дорогой силуэт в открытом окне. Ты помогла мне восстановиться. Это самые светлые дни в моей жестокой жизни. Тогда, в восемнадцатом году, я был ранен на Юго-Западном фронте. Затем из госпиталя попал уже на фронт в составе Красной армии. До конца Гражданской войны я воевал на разных фронтах. Закончил её у китайской границы, преследуя семёновские отряды. Потом долгая служба на Дальнем Востоке. В тридцать третьем году я женился, но жена и дочь погибли в поезде в сорок втором под Москвой. В тридцать шестом, после ареста Тухачевского, арестовали и меня по сфабрикованному делу. Прошел лагеря до августа сорок второго. В конце августа переведён в штрафбат и отправлен на фронт западнее Сталинграда. Дважды ранен и в сорок третьем переведен в действующую часть. Реабилитирован. В этот плен я попал тяжело раненным в Сандомирской операции подо Львовом. Хочу с тобой встречи. Боже, неужели у меня будет счастье? Тогда, в мае восемнадцатого года, я приезжал за тобой в Тверь. Твоя тётя сказала, что вы уж месяц как уехали, и вернула письма, которые я тебе писал. Ты только никуда не уезжай. Разобьем гадов, я тебя найду. Ты только никуда не уезжай. Я тебя люблю! Фронт близко. Нас хотят перевезти в Германию. Сегодня вечером к вам зайдёт шофёр, который возит лес. Передайте ему гражданскую одежду. Было бы неплохо добыть хотя бы один пистолет. Если получится это сделать, то в полпервого ночи, после последнего обхода, положите пистолет под щепки на обычное место. Прощай и до встречи. Я верю, если есть Бог, он нам поможет. Обнимаю, твой Фёдор».

Я стояла у открытого окна, мысленно обнимала Фёдора и плакала от горького счастья. Я ему написала адреса, где меня можно будет найти после войны. Почти целый день не было дома моей подруги Эльзы. Только она могла выполнить просьбу Фёдора. Она уехала в город Скавина к друзьям мужа. Эльза рассказывала, что там целая группа поляков, которые совершают разные диверсии против фашистов. В одной из них муж Эльзы погиб. И она с радостью согласилась выполнить просьбу русских, чтобы хоть как-то отомстить убийцам мужа. Ближе к вечеру Эльза привезла кочан капусты. Сказала: «Здесь» – и вскоре ушла к знакомым в соседнюю деревню.

В назначенное время, хотя почему-то обхода ещё не было, я вынула пистолет из склеенного тестом кочана и завернула в тряпьё. Ночь была светлая, и я вся дрожала. Я осмотрелась, прислушалась и в последний раз передала Фёдору свёрток с его просьбой, читая молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных!» Когда я отошла от забора, из темноты донесся немецкий голос: «Хальт! Что ты здесь делаешь?»

«Нихт ферштее», – ответила я, и застыла на месте. Я знала, что убегать нельзя, так как по убегающим немцы сразу стреляют. Меня увели в домик у проходной. По дороге они громко что-то обсуждали и недвусмысленно хохотали, показывая неприличные жесты. Через десять минут пришел поляк, знавший немецкий. Он был с добрыми глазами, и раньше я его встречала на улицах села. На вопросы немцев я ответила, что страдаю бессонницей и головными болями и часто по вечерам выхожу из дома погулять. Меня быстро отпустили.

Анджей, так звали поляка-переводчика, проводил меня до дома. По дороге он сказал, что завтра или послезавтра производство ящиков переводят в Германию вместе с этими русскими, об этом говорили между собой немцы. Придя домой, я сидела у освещенного луной окна и вслушивалась в то, что происходит в лагере, но ничего не было слышно. Я уже думала, что Фёдору с друзьями не удалось открыть двери барака, как в дверь тихо постучали. Я, не спрашивая, открыла дверь и задохнулась в объятиях Фёдора… Мы проснулись, когда уже начало светать. Я просила, умоляла Федю уходить скорей. Вот-вот люди пойдут на работу. Я хотела, чтобы он как можно дальше смог уйти на восток за железную дорогу.

– Я не пойду на восток, – сказал он, – наши войска скоро будут и в Чехословакии, туда я и пойду по реке Висла, в которой затеряются мои следы.

Я дала ему все продукты, какие были дома. Напоследок он сказал, что не мог не прийти ко мне, и пошутил, что одно свидание в два десятка лет – это слишком мало и он надеется вскоре встретиться вновь и навсегда. Мы разорвали объятия, и он быстро вышел, сказав уже из дверей, чтобы я тоже покинула посёлок. Я молилась. Наутро во всём поселке был переполох. Несколько машин с солдатами прочесывали всю округу и все дома. Потом часов в девять привезли собак, которые привели немцев к моим дверям. Меня арестовали…

…Я был настолько вовлечен в рассказ, что когда объявили о прибытии в город Лодзь, у меня не было ни малейшего желания расставаться с Анной.

Она мне сказала:

– Я еду к моей младшей дочери и внукам.

Тогда я записал номер телефона сервисного центра, где мне предстояло некоторое время работать, и попросил Анну позвонить мне. Я хотел знать продолжение истории, которая меня так захватила.

– Я обязательно об этом напишу книгу, – сказал я, ни на секунду тогда не сомневаясь, что именно так и будет.

Она тепло улыбнулась и сказала:

– Мы тебе позвоним. – И добавила доверительно: – На перроне тебя будет ждать сюрприз…

Я помог вынести её вещи. У вагона её встречали двое мужчин. Старший – импозантный, лет шестидесяти; другой моложе. Мы с мужчинами обменялись рукопожатиями.

– Это Войцех, муж моей дочери! Они родили мне четырех внучек, представляешь? Я счастлива! А это…

– Боже мой! – воскликнул я. – Да это же Фёдор, только молодой. Точь-в-точь как на фото, что Вы мне показали.

– Да, это мой сын Фёдор Фёдорович! – подтвердила Анна.

Я быстро прикинул:

– День рождения Фёдора старшего 7 августа, бежал он 9 августа, это значит, что Федя родился 9 мая 1945 года!

– Да, только не девятого, а восьмого, – улыбаясь, ответила Анна.

– Да, вот это сюрприз, Анна! У меня день рождения девятого мая, только сорок восьмого года.

– А тебя как звать? – спросила Анна.

– Николай Жуков, – представился я.

Она, улыбаясь, пожала мне руку и, глядя в глаза, сказала:

– Ну, пора прощаться… – И добавила по-польски: – До видзеня!

* * *

…Моё «видзеня» с Анной, увы, не состоялось. Зато состоялось спустя десяток лет, и не в Польше, другое событие, связанное с рассказанной ею историей. Событие столь же невероятное, как и её встреча с Фёдором. Но об этом – в другой части романа, в повествовании о моих приключениях в Аргентине.

Часть вторая. Агент западных спецслужб

Глава 1. Вербовка между делом

Пройдя пару кварталов от Лейпцигерштрассе, где находился офис «Техцентра» московского внешнеторгового объединения, я проследовал через пограничный переход чек-пойнт Чарли между Восточным и Западным Берлином. Уже на выходе на территорию Западного Берлина меня остановили два человека в военной форме. Тот, который был старше по возрасту, за последние полгода участвовал в подобном задержании третий раз.

Проходя через чек-пойнт Чарли, я и раньше как-то напрягался. Мои ощущения усугубляли эти американцы, которые уж слишком тщательно обыскивали, чего не требует, на мой взгляд, процедура пограничного досмотра.

Сегодня они также представились сотрудниками американской службы безопасности и предложили пройти для беседы, указав на довольно длинное одноэтажное строение, стоящее по левую сторону от КПП. Лишних вопросов я не задавал. Эта была зона ответственности США, союзников СССР в войне против гитлеровских войск. Однако теперь мы с ними были по разные стороны нового фронта – «холодной войны».

Капитан был строен, худощав, с мохнатыми ресницами и бровями и говорил на английском басом. Сержант-майор был значительно моложе, голубоглазый, улыбчивый и свободно говорил на немецком. Они предложили мне подождать в помещении, а сами вышли. Я присел на стул у длинного стола и стал листать газеты. Дверь была не заперта, но, естественно, уйти я не мог и покорно ожидал. В соседней комнате были слышны голоса, но из-за надёжной звукоизоляции понять что-либо было невозможно. Я стал смотреть в окно в сторону пограничного перехода. Пеших людей было совсем мало. Люди, проезжавшие на автомобиле, показывали личные документы или пропуска стоявшему под козырьком пропускного пункта военному, и шлагбаум без промедления поднимался. Я подумал, что когда-то на этом месте люди свободно ходили, просто разговаривали, обнимались, целовались. Теперь это зона отчуждения не только соотечественников, но даже и родственников.

Четыре года назад, когда я только начинал работать в Восточном Берлине, меня поселили недалеко от вокзала Берлин-Остбанхоф на 15-м этаже дома прямо напротив издательства «Нойес Дойчланд». Сверху были хорошо видны, как в прошлом, единые системы коммуникаций. Но дороги, улицы, линии электропередач теперь с обеих сторон, словно гигантским ножом, были разрезаны стеной, разделяющей единый город на две части. Концы этих коммуникаций за долгие годы не были убраны. Они, словно живые организмы, тянулись друг к другу, надеясь, что когда-нибудь произойдёт нечто и они вновь образуют полноценный организм.

Офицеры, зайдя минут через пятнадцать, попросили для досмотра мои вещи. Я молча передал сумку, фотоаппарат и другие вещи, которые у меня были. Они осмотрели всё очень неспешно, тщательно, обращая внимание даже на швы сумки, разговаривая между собой и задавая мне, казалось бы, ничего не значащие вопросы. Особенно их внимание привлекли толстая четырёхстержневая авторучка и фотоаппарат. Поскольку я не знал за собой никаких грехов, всё происходящее меня немного веселило, и я предложил для досмотра мою обувь. Задержав взгляд на моих туфлях, военные ничего не ответили.

Я посмотрел на часы.

– Опаздываете? – спросил капитан.

– Да, у меня осталось полчаса до назначенного времени. Я стараюсь быть пунктуальным, немцам это нравится.

– И? – спросил сержант.

– Да, мне это не сложно.

– Куда вы направляетесь?

– На текстильную фирму.

– Пожалуйста, назовите конкретно.

– «Герхард Шранк Веберай», – ответил я.

– Что вы там намерены делать? – спросил сержант.

– С представителями фирмы будем обсуждать технические вопросы поставленного оборудования.

– О чём конкретно речь? – опять спросил сержант-майор.

– Решение вопросов согласно контракту. Надеюсь, обойдёмся без конкретностей, если это не допрос, – сказал я.

– У вас в сумке какая-то литература на русском языке, это ведь не техническая документация, что это?

– Это книга Бориса Пастернака, стихи и проза. А это томик Шиллера.

– Шиллера мы знаем, – сказал сержант, – а другая книга – это советская пропаганда?

Они очень внимательно полистали страницы книг.

– Шутите? Пропаганду стихами не пишут. Господин Пастернак – лауреат Нобелевской премии. Его знает вся мировая литературная общественность, и хотя бы потому, что он отказался получать эту премию в Стокгольме. Это крайне редкий случай подобного рода.

– Видите ли, мы не владеем русским языком. Ладно, считайте, что вопроса не было. В сумке у вас есть детали из цветного металла, это не золото?

– Две детали из бронзы, а другие имеют специальное технологическое покрытие материалом, повышающим прочность поверхности, но не золотом.

Капитан что-то сказал на английском и через минуту вышел. Когда мы остались вдвоём, сержант-майор улыбнулся мне, поглядел пристально и после некоторой паузы более уважительным тоном заговорил:

– У нас к вам есть ещё один вопрос, не касающийся дела, по которому вы сейчас направляетесь. Вас всё в жизни устраивает?

– Весёленький вопрос. Всё может устраивать только бабочку, которая живёт, не осмысливая своё положение. Но инстинкты ей подсказывают, что через несколько часов с ней произойдёт новое превращение. У меня ничего нового не предвидится, поэтому живу, довольствуясь тем, что мне подарила судьба.

– Вы ошибаетесь. У любого человека могут произойти изменения, как положительные, так и не очень. Надо только, чтобы человек это понимал и стремился к лучшей жизни.

– На что вы намекаете?

– Вы известный человек и специалист в вашей отрасли. Известны ваша биография и ваша советская фирма, производящая очень интересную продукцию, я не имею в виду ткацкие станки, которые вы поставили Шранку. Все ваши дела, служебные и частного характера, известны вашим конкурентам, да и не только им, как вы понимаете. Мы знаем о вашей дружбе с господином Маллером из Грюневальде, который является родственником Эгона Кренца. Уверен, что вам известно, что Хоннекер, сегодняшний глава государства ГДР, серьёзно болен и Кренц – вероятный его преемник на пост главы Восточной Германии. А ваши частые встречи с господином Маллером говорят о том, что вы, господин Жуков, ищете пути к Эгону Кренцу. Ведь это так?

– Вы слишком высоко оцениваете и необоснованно тенденциозно рассматриваете мои исключительно деловые встречи с гражданами в обеих Германиях. Я вообще политикой не занимаюсь.

– Мои друзья и коллеги обратили на вас внимание ещё во время первой вашей командировки в Нойгерсдорф, где вы жили в отеле «Лихтенбург», знаем и о ваших отношениях с молодой гражданкой ГДР. Я надеюсь, вы хорошо помните это время. Кстати, согласитесь, что в Германии много молодых и красивых представительниц женского пола. Вы совершенно правы в ваших поступках, и это никто не осуждает. Жизнь действительно коротка, и ею надо пользоваться. И запомните мои слова, что не каждый день человеку высказывают признание. Вам есть о чём подумать. Вы ведь ещё не раз будете посещать господина Шранка. И последнее на сегодня: мы не советуем вам информировать ваше руководство о нашем разговоре. Мы знаем вашу советскую систему. Стоит только вам заикнуться о нашем разговоре, так сразу у вас будут серьёзные проблемы и вы, скорее всего, потеряете даже то малое, что имеете сейчас.

– Напрасно вы мне это всё говорите. Во-первых, меня всё устраивает в моей жизни. А во-вторых, я бы хотел, чтобы вы этот разговор забыли и не мешали мне исполнять работу. А память у меня дай Бог каждому. Всё хорошее и не очень я помню хорошо. Но в любом случае за время моей работы на территории двух Германий криминала у меня не было. Поэтому слова ваши, похожие на шантаж, пустая трата времени.

– Не волнуйтесь, я не уголовный следователь. Я… как бы это точнее сказать… ваш друг и скорее просто психолог. Цели навредить вам, у меня нет. А по поводу опоздания к главе текстильной фирмы не беспокойтесь. Господин Герхард Шранк доволен вами и не даст вам скучать подолгу в Восточном Берлине. Он планирует ещё закупать у вашей фирмы оборудование, и вам надо рассчитывать на пополнение семейного бюджета западными марками. А вы говорите, что никаких изменений не ожидаете.

– Я могу идти? Верните мне, пожалуйста, мои вещи, – попросил я.

– Да, да, конечно. Кстати, в вашем фотоаппарате нет плёнки, – улыбаясь и глядя на меня, сказал сержант-майор и пододвинул содержимое сумки. – Но в следующий раз прилагайте всё-таки к таможенным документам эскизы на каждый вид деталей, с указанием марки материала. Я знаю, что это не контрабанда. Но у других сотрудников, добросовестно исполняющих свои обязанности, могут возникнуть к вам вопросы, и беседы могут быть гораздо продолжительнее. Сразу за площадью стоянка такси, там всегда стоят свободные машины, – подсказал мне офицер и пожал руку, как старому другу.

– Да, я знаю, – ответил я.

Я был в полном спокойствии, но мне хотелось скорее уйти. С осознанием того, что я уже опоздал, и озабоченный произошедшим разговором, я вышел на улицу. Было о чём подумать.

Значит, приезжающие в гости родственники Фрау Дохен, хозяйки отеля «Лихтенбург», не простые гости и времени зря не теряют. Похоже, что всё это время я был у них под контролем и пристальным вниманием. Прямо как в кино. Такой поворот событий щекотал нервы.

Интересно, имеет ли хоть какое-то отношение к разговору Герхард Шранк? Знает ли он об этом? Сегодняшняя беседа на границе сильно отличалась от предыдущих и завершилась фактически предложением. Только что они от меня хотят? Рассказать это своему шефу, директору «Техцентра» Молову, невозможно. В случае необходимости он обязательно использует это против меня. Как поступить, чтобы избежать неприятностей? Придётся лавировать до последней опасной черты. Только как узнать, что именно эта черта – последняя, за которой может последовать провокация, после которой уже не отмоешься? Ещё не так давно было на слуху дело Буковского. Правда, истинной сути его деятельности не открывали для широких масс. То ли он был шпионом американским, то ли просто неуёмным бесстрашным правозащитником. А несколько месяцев назад одному нашему работнику посольства здесь, в Берлине, якобы за контрабанду антиквариата надели наручники прямо у трапа самолёта. Его сын учился с моей дочерью в одном классе в посольской школе. Пришли за мальчиком прямо во время урока и сопроводили к маме для немедленного сбора и выезда домой.

Я дошёл до стоянки такси за площадью. Таксист, к которому я сел в машину, был очень полный мужчина с высоким голосом. Он был по-доброму настроен и в меру разговорчив. Удивился, что я из Союза, повернулся и ещё раз посмотрел на меня пристально, как бы убеждаясь, что я на самом деле русский. Он рассказал, что на днях был на стадионе, где проходил товарищеский матч между футболистами ФРГ и СССР.

– Советский Союз для нас таинственная и не до конца понятная страна. У вас мало кто бывает из европейцев. Мне всегда хотелось своими глазами увидеть что-нибудь реальное о СССР. На футбол я хожу редко, но как только узнал, что наши играют с русскими, решил пойти. Ваша сборная была какая-то экспериментальная, состояла только из новых игроков. Конечно, русские проиграли 0:4, очень старались выиграть и не контролировали свои эмоции. Было видно, что хотели доказать свою пригодность в сборной, но не хватало профессионализма и общей культуры. Грубили, зло спорили с арбитром и нашими игроками. Было много жёлтых карточек. Наверное, не весь народ у вас такой грубый, – сказал таксист не очень убедительно.

Слушать эти обвинения мне было неприятно, и было только утро, а уже второй раз мне пришлось чувствовать себя приниженным. Что касается футбола, то это, скорей всего, так и было. Живя на окраине Новосибирска, в частном секторе и не только, я часто сталкивался с многочисленными фактами пьянства и, как следствие, с безобразным поведением моих соотечественников.

– Да, вы правы, – согласился я. – И культуры недостаточно, и опыта взаимоотношений на международных матчах, да и понять их можно: выиграть-то хочется. Хотя я мог бы напомнить вам о, мягко говоря, неправильном поведении целого народа сорокалетней давности. Только развивать эту тему сейчас мне бы не хотелось.

– О, да, конечно. Это страшная трагедия. После моего рождения мой отец погиб, так и не увидев меня. Сгорел в танке под Курском. И могилы нет. Гитлер виноват.

Мы замолчали, каждый по-своему. Тема изъезжена вдоль и поперёк. Вскоре подъехали по адресу фирмы. Прощаясь, таксист довольно громко и доброжелательно откликнулся на мою благодарность и протянул мне визитную карточку, предлагая довезти меня назад к границе. Я согласился, и мы договорились о времени.

Глава 2. Рыбы-контролёры, любознательные таксист и проститутки

Хозяин фирмы Герхард Шранк встретил меня приветливо. На этот раз он всё время куда-то торопился, смотрел на часы, говорил быстро, но при этом не забывал улыбаться. Сначала, чего он раньше не делал, он провёл меня по помещениям, где стояли огромные чаны из хромированной стали, в которых плавала осетровая рыба. В одних ёмкостях были мальки, в других подростки. В последней ёмкости были почти метровые красавцы. Я представил эту красоту в жареном виде, с лучком и укропчиком, приправленную сметанкой, и в желудке засосало. Съеденный утром бутерброд моим организмом не запомнился.

– Вода в этих ёмкостях проходит окончательную очистку. В производстве она использовалась при отделке шерстяных тканей. Санитарные службы в Берлине очень придирчивы к качеству воды, которая возвращается в водопроводную систему. Осетровая рыба также очень разборчива при выборе среды обитания. Будь вода некачественной, рыба жить и размножаться в ней не стала бы. Так что рыба здесь в роли санитарных инспекторов. Это лучший тест для властей города. Кроме того, если рассматривать разведение рыбы как самостоятельный бизнес, то могу сказать, что он рентабельней текстильного производства в два раза.

– Тогда почему вы, Герхард, не займётесь исключительно разведением рыбы? – спросил я.

– Первоначально у меня был бизнес текстильный. Это потом уже пришло понимание, что очищенную воду перед возвращением в городскую водную сеть можно как-то использовать. В планах у меня есть цель расширить дело по разведению рыбы, но в городе имеется всем известная проблема с землёй. Однако я оптимист и надеюсь реализовать это. Сейчас очень большой спрос на чистый продукт. Вы, наверное, видели, что в городе всё чаще встречаются магазины с экологически чистыми продуктами. Они значительно дороже, но люди всё больше думают о своём здоровье и покупают их.

Завершив эту экскурсию по вспомогательному производству, мы быстро рассмотрели претензию фирмы по поломке деталей. Вина завода была очевидной, и мы подписали акты передачи. Герхард отметил нашу оперативность и напомнил, что простой оборудования в иной ситуации может обернуться ему санкциями за несвоевременную поставку тканей швейникам. Седеющая короткая борода и пронзительные улыбающиеся глаза делали его интеллигентным и обаятельным. Мне подумалось: как бы он повёл себя, если бы простой станков был причиной убытков предприятия. Не хотелось бы испытывать свою судьбу и этого умного и уравновешенного человека. Перед прощанием он просил поставить в короткий срок несколько видов самых важных деталей, которые он мог бы сам оплатить даже в гарантийный период. Я быстро составил список как дополнение к будущему контракту на поставку станков. Мы расстались как добрые друзья. Я не верил, что он хоть как-то причастен к разговору на границе, хотя ведь знают они о его планах.