Забери меня отсюда

«Крысы!» – вспыхнуло в голове.

Дверь по-прежнему была открыта, но никакие ожившие кошмары не пытались вскарабкаться на порог; сад в сумраке окутывала тишина – ни ветерка, ни вздоха. У самого порога высилась раскидистая плакучая ива, верхушкой достающая до второго этажа. Молодые побеги, точно иглы, пронизывали что-то некрупное, тёмное…

К горлу подкатила тошнота.

Тина захлопнула дверь и один за другим закрыла все замки.

Заходя в ванную, она пообещала себе, что просто умоется и руки ополоснёт – чем попало, хоть противным антибактериальным мылом, но незаметно для себя вытащила из запасников флакон из тяжёлого лилового пластика. Когда-то невообразимо давно, года три назад, его подарила Аманда вместе с крошечной пробиркой духов. Они тоже пахли фиалками – засахаренными, сухими, а ещё медовым ирисом, сандалом, еловой смолой, кислыми чёрными ягодами… Парфюм закончился, пробирка закатилась под мойку и намертво застряла там в щели – хоть разбивай, а масло для ванны с тем же запахом, только чуть ослабленным, ещё плескалось на донышке.

«Я делаю это для себя, – думала Тина, яростно растирая ароматную пену по плечам под струями горячей воды. – Мне нужно взбодриться. День выдался тяжёлый, да…»

Обманывать себя получалось не очень. Но, по крайней мере, она сумела повесить на место синее бархатное платье до колена, замешкавшись всего на полторы минуты, и достать вполне будничную бледно-голубую рубашку и чёрные джинсы. В кухню Тина входила, мысленно приготовившись ко всему…

Кёнвальд, раскинув руки, лежал на столе – босой, в одной тёмно-серой футболке с вылинявшей короной на груди и в джинсах. Толстовка валялась на полу, под стульями. А на нём и вокруг него сидели кошки: Геката, урчащая, точно самолётный мотор, в ногах; кокетливая рыжая Мата Хари поперёк живота; пёстрая Альвильда под мышкой, как огромный шерстяной мяч; маленькая чёрная Норна под боком; снежно-белая пушистая Юки – на левом колене, как ворох бинтов. Королева развалилась на столешнице, осторожно вылизывая Кёнвальду ухо.

– Твои кошки меня пленили. Кажется, они меня любят, – пробормотал он, блаженно щурясь. И добавил, подумав: – Не бойся, я чистый.

– Освободить тебя из плена? – с сомнением поинтересовалась Тина, наблюдая за тем, как Мата Хари втягивает и выпускает когти, оставляя зацепки на футболке.

– Не надо, – откликнулся Кёнвальд и прикрыл глаза. – Я их тоже люблю. Кажется. У нас полная взаимность.

Можно было бы и не суетиться – включить машину и выставить режим «капучино», но отчего-то в присутствии особенного гостя хотелось делать всё правильно. Достать старую ручную мельницу и измельчить зёрна в пыль, растереть в ступке мускатный орех и кардамон, разломить надвое палочку корицы, отрезать четверть стручка ванили – и долго-долго варить кофе на медленном огне, пока аромат не станет умопомрачительным, а пенка не займёт почти третью часть турки.

– Не забудь оливки, – напомнил Кён вполголоса. – И шоколад.

Тине стало смешно.

– Есть ещё пожелания?

– Есть, – усмехнулся он и открыл один глаз. – Но для них пока рано.

Рука дрогнула, и благоуханный кофе плеснул мимо чашки.

– Слушай, тебе когда-нибудь говорили, что ты…

– Говорили. Часто, много, красноречиво.

Пока она методично вырезала квадратики из хлеба под канапе, Кён перебрался в кресло, умудрившись ни одну кошку не потерять по дороге. Королева теперь воротником возлежала у него на плечах, остальной прайд рассредоточился по коленям и подлокотникам. Еле ощутимо пахло фиалками. Но не теми, парфюмерными, из масла, а лесными, горчащими, свежими, и от этого становилось так спокойно и хорошо, словно лихо и впрямь осталось за дверью, беспомощное перед речным волшебством.

В голове крутились десятки вопросов – о камнях и костях города, о Доу, о той первой встрече на мосту, об Уиллоу, об ивах и крысах. Но спросила Тина почему-то совсем иное:

– Слушай, давно хотела узнать… Почему в душе у меня появилась горячая вода? Это какая-то магия?

Кёнвальд двумя пальцами подцепил крошечный бутерброд, подозрительно вглядываясь в зубочистку, которая удерживала сплющенную оливку.

– Вроде того. Я починил нагреватель.

Лампочка вопросительно мигнула. Порыв ветра толкнул яблоневые ветви к окну и выбил по раме нестройную дробь – похоже, затишье подходило к концу.

«Я ослышалась?»

– Ты сделал что?

Кёнвальд был невероятно занят тем, что расставлял в шахматном порядке канапе с оливками и без; Королева ободряюще урчала ему на ухо. Однако до ответа он снизошёл, пусть и через две минуты.

– Там четыре параллельных нагревательных элемента. Были бы последовательные – и ты бы поломку сразу заметила, горячая вода от ледяной отличается разительно, уж поверь. А так они потихоньку перегорали, пока не остался один… – Кён осторожно двинул канапе с оливкой вперёд, делая ход на воображаемой шахматной доске. – Я их заменил, хотя, честно говоря, найти такое старьё – непростая задача.

Тина сделала целых три глотка кофе, пытаясь осмыслить сказанное.

– То есть ты просто взял отвёртку и дальше, ну?..

Невидимый противник, играющий сырными канапе, двинул свою пешку вперёд. Кён смешно нахмурил белёсые брови:

– Именно. Что такого? Это раньше могли сказать, что мужчине благородного рода не подобает осквернять свои руки грязными механизмами. Но сейчас вроде бы нет таких предрассудков.

– Да ничего – Тина откинулась на спинку стула. – Я думала, что фейри не очень хорошо ладят с железом.

– И с рябиной, – рассеянно подтвердил Кёнвальд, обдумывая ход. – Но я не фейри, пусть и провёл много времени среди народа холмов.

В памяти всплыл отчего-то образ Доу, и сердце ёкнуло.

– А кто ты?

Из-под ресниц плеснуло синевой – невинной, чистой, очень-очень древней.

– Я колдун.

– А я думала, что дух реки, – призналась Тина, чувствуя себя донельзя глупо. – Сначала вообще приняла тебя за мстительную утопленницу.

Кёнвальд рассмеялся, закинув руки за голову. Потревоженная Королева вцепилась когтями ему в плечи и настороженно повела ушами.

– Да ну, мои девочки не мстительные, – выдавил он сквозь смех. – Я вас как-нибудь подружу, и, право слово, ты поймёшь, почему мне сейчас так весело. Объяснить не получится, только показать… Кстати, не хочешь прогуляться?

– Познакомишь меня с утопленницами? – Тина невольно напряглась, снова вспомнив о Доу.

«Этот мертвец никак не оставит меня в покое… Хоть бы уже лично появился».

Мысль оказалась неожиданной и напугала до побелевших костяшек.

– Не совсем. К ним тебе рано. – Кён огладил взглядом Тинины судорожно сжатые кулаки и мягко улыбнулся. – Но кое-что ты должна увидеть, чтобы избавиться от беспечности. Вы сегодня столкнулись с противником, с которым просто не могли справиться. Ива-хранительница выкрутилась, конечно, но без моей помощи у неё ничего не вышло бы, и она это прекрасно знает. Потому и злится… очаровательное дитя.

– Ива – Уиллоу Саммерс? – Тина сама не заметила, как осушила чашку, и ощутила настоятельную потребность в ещё одной порции кофе. Сонливость и усталость как рукой сняло. – Ты что, наблюдал за нами?

Он фыркнул и перешагнул оливковой «пешкой» фигуру противника.

– Ещё бы. – Кён повертел канапе с сыром в пальцах и осторожно надкусил. – Разумеется, я кладезь талантов и мастер на все руки, но кое-что у меня получается особенно хорошо – убивать. Возможно, потому что с этого я и начинал… Но на днях вышла осечка.

Его «убивать» прозвучало очень ровно, даже, пожалуй, мягко, однако у Тины руки мурашками покрылись. Отчего-то просто было представить, как бледная музыкальная ладонь насквозь пробивает грудную клетку вместе с доспехом, выворачивая рёбра и лёгкие.

Или обращает живое дерево в высохшее.

Или…

Дальше она думать себе запретила.

– Ты Доу имеешь в виду?

Кёнвальд потерял интерес к оливковым шахматам; взгляд у него потемнел. Кошки, точно почуяв неладное, стекли с коленей и подлокотников, рассредоточившись по кухне. Лишь Королева осталась верна своему новому фавориту, хотя и прекратила мурлыкать.

– Доу, Доу… Тогда я не задумывался о том, как зовут его, омытого кровью, овеянного смертью. У реки он появлялся редко, как чувствовал. Потерял осторожность только однажды, два года назад, и тогда я сумел перехватить его трофей, его обманутую нимфу, и обратить её…

– В тростник? – вспомнила Тина гравюру из энциклопедии мифов.

Кён улыбнулся:

– Чтобы печально играть потом вечерами на тростниковой флейте? Уволь. Нет, в иву, естественно, как и всех этих невезучих девочек. Вместе им веселее. А за этим… как ты сказала, Доу? Издали я за ним следил давно, однако всё никак не мог подловить на горячем. Да и не стремился особенно, если честно, всё откладывал на потом… Наверное, стоило бы взять пример с дракона Сейнт-Джеймса – он гнильё и шелуху из своих владений выметает быстро. Чистюля, невротик и нытик, – усмехнулся вдруг он. – А я гениальный лентяй.

– Самокритично.

– Правды не утаишь, – невозмутимо развёл он руками. – В тот вечер, когда ты отправилась на свидание с Доу, у меня появился шанс разобраться с паразитом раз и навсегда. Но я его упустил. Я был расстроен, сердит на тебя, на себя, я ревновал – словом, не лучшее состояние духа. И когда за помощью в отчаянный момент ты обратилась ко мне, я на радостях просто отмахнулся от Доу, а потом и вовсе о нём забыл. Ошибка.

Тина встала из-за стола и прошла к плите. Хотелось срочно занять чем-то руки, новой порцией кофе или уборкой – неважно. Кёнвальд наблюдал за ней из-под ресниц и молчал, словно выжидая.

– Не знаю, что меня больше удивило, – произнесла она наконец. – То, что ты знал о маньяке, то, что ты так легко признаёшь ошибки, или то, что ты ревновал. Меня. На самом неудачном свидании в истории Лоундейла.

– О, это ты пока о моих свиданиях ничего не знаешь, – развеселился Кён. – И я же сказал – не торопись, успеешь ещё потерять от меня голову.

Руки, кажется, сами по себе действовали – механическая мельница для кофе, ступка для специй, вода из кувшина, спички…

Спички ломались и гореть отказывались.

– У меня и так уже голова кругом, – призналась она. – Сначала ты сказал, что мы рисковали, когда связались с крысами, а потом заговорил о неправильно убитом Доу. Я не понимаю, как всё это связано.

Кёнвальд неожиданно оказался сзади – обнял со спины, отобрал наполовину опустевший коробок и прижался щекой к шее.

– Не крысы, о моё очарование. Тени. Внутри Доу была тень. Вопрос в том, был ли внутри Доу сам Доу – хотя бы поначалу… Пойдём со мной. Я покажу тебе кое-что.

Так и не сваренный кофе остался на плите безмолвным напоминанием о незаконченном разговоре, символом заброшенности. Кошки влезли на стол, обнюхивая недоеденные канапе. Яблоня настойчиво колотилась ветками в раму, точно просилась переночевать.

Неожиданно Тина поняла, что уходить никуда не хочет – в темноту, к теням или крысам, к Доу…

«Да пропади оно пропадом!»

– Не бойся, – шепнул Кёнвальд на ухо. – Рядом со мной вообще ничего и никого не бойся, кроме меня самого. И это тебе не понадобится, – добавил он, когда Тина потянулась к кроссовкам.

– Босиком я на свидание ещё не ходила.

– О, на хорошем свидании не только обувь, но и одежда – лишнее, – усмехнулся он – и, шагнув через порог, резко потянул её за руку.

Опомнилась Тина, только когда поравнялась с крышей. Крыльцо, дорожка, ива, от которой несло пылью и звериной кровью, старые вишни – всё осталось далеко внизу. По сторонам ещё мелькали ветви самых высоких яблонь, никогда не знавших, что такое обрезка; за домом белела, как воткнутый в землю костяной гребень, полуразрушенная каменная ограда. Окна у соседей горели мягким уютным светом. Они проплывали, сменяясь одно другим, словно обжитые купе в поезде дальнего следования – мимо вокзала, быстрее и быстрее, а ветер трепал полы рубашки. Сердце рванулось к горлу, как бывает, когда оступаешься на лестнице и нога нащупывает пустоту.

– Я-а-а-а…

– Завизжишь – уроню, – то ли в шутку, то ли всерьёз предупредил Кёнвальд, приобнимая её за талию.

Сердце зачастило; сильнее всего пульс ощущался в том месте над поясом джинсов, где прижималась к коже прохладная ладонь.

– Не буду.

С инстинктивным ужасом Тина совладать так и не сумела – и попросту зажмурилась. Ни головокружение, ни ощущение бесконечного падения не исчезли, но теперь стало чуточку легче их выносить. Мышцы свело до каменного состояния, и только это не давало в ответ обвить Кёнвальда, как лиана, всеми конечностями.

– А ты неплохо держишься, – похвалил он, точно подслушав мысли. – Думал, бросишься ко мне с плачем, прицепишься, как речная пиявка, ещё и зубами в загривок вопьёшься для верности.

– Слишком ст-трашно. П-пошевелиться не могу.

Он расхохотался.

А потом встречный ветер вдруг утих.

– Открой глаза, – попросил Кён и ласково погладил её по волосам, убирая растрепавшиеся пряди со лба.

– Я не…

– Тина Мэйнард, – прошептал он, опаляя дыханием шею, и кончиками пальцев погладил поясницу. – Открой глаза, не разочаровывай меня.

«Трусиха», – мысленно обозвала себя Тина и разомкнула ресницы.

Лоундейл раскинулся внизу, как россыпь драгоценностей в наклонённой чаше. Бархатные склоны холмов, расшитые янтарём сияющих окон, жемчужные нити фонарей вдоль улиц, стадион, мерцающий исполинским опалом… Ветер налетал порывами на парк, обращая его в неведомого зверя, неровно вздыхающего во сне. И город, насколько хватало глаз, пронизывала река; она то распадалась на множество узких серебристых рукавов и нитей, часть которых угасала в болотах и терялась в лесах, а часть разливалась во всю ширь, петляла, изворачивалась, танцевала.

– Я тебе нравлюсь? – усмехнулся Кёнвальд, слегка царапнув ногтями кожу на пояснице.

Тина вздрогнула, рефлекторно прогибаясь в спине.

– Да. – Ответ получился хриплым, точно голос был сорван от крика. – Очень.

– Взаимно, – фыркнул он. – Не удержался, хотя и собирался показать кое-что другое. Обрати внимание: кажется, что река повсюду, но есть места, куда она не дотягивается. И их много. В пределах реки мои силы почти безграничны, но вне её я отнюдь не всемогущ и не всеведущ. И они пользуются этим.

Фрагмент сияющей мозаики внизу потемнел; окна в чьём-то доме погасли, а хозяева отошли ко сну.

– Тени?

– Или крысы, как ты их назвала, – сосредоточенно кивнул Кёнвальд, и сияние его глаз сделалось электрическим, злым. – Они отнюдь не так глупы, как принято думать. В Лоундейле нет ни воронок, ни трещин, откуда могла бы лезть эта дрянь, но им здесь как мёдом намазано. Если бы река перешла под их власть – земли на много-много дней пути вокруг стали бы отравленными, и тогда… Впрочем, я такого не допущу.

– А откуда вообще взялись тени… крысы?

Земля немного накренилась и стала приближаться – не так быстро, чтобы закружилась голова, но достаточно, чтоб дух захватило.

– Откуда… Точно никто не знает, – откликнулся Кён. – Но я, пожалуй, догадываюсь почему. Мир не терпит пустоты, и если нечто уходит – следом является что-то иное. Фейри бежали от Войны железа, и тридцать лет земля пропитывалась кровью, порохом и ржавчиной. Семена зрели, зрели и вот наконец проросли – на смену жажде чуда пришла просто жажда, ненасытная темнота, сомнение, гниль. Там, где раньше отверзались холмы, открывая путь в зачарованные долины доброго народа, твердь земная стала тонкой, ненадёжной. Она испещрена трещинами, кавернами и воронками – того и гляди лопнет.

Ветви снова замелькали по сторонам, и стали доноситься звуки цивилизации – рёв двигателей на дороге, бормотание телевизора, включённого в гостиной, у открытого окна, меланхолические напевы Нины Симон из радиоприёмника, человеческие голоса.

Всё казалось невыносимо далёким и эфемерным.

– И что будет тогда?

– Не знаю, – задумчиво ответил Кёнвальд. – Но вряд ли что-то хорошее. То, что рождено долгой, изматывающей войной, без чуда, без надежды, даже без победителей, – куда оно склонит мир? Не знаю, – повторил он. – Но туда я определённо не хочу. Мы на месте, к слову.

Тина повела плечом, пытаясь сбросить липкое, удушливое ощущение потери, которое навалилось после рассказа, и огляделась. Дорога, тротуар, качели, мусорные баки, глухая стена без окон, всё знакомое и одновременно неузнаваемое…

«Пекарня Кирков!»

От асфальта тянуло сухим холодком. Внезапно накатило необъяснимое желание – спуститься, прочувствовать рельеф босыми пятками, впитать ощущения кожей. Кён подхватил Тину в самый последний момент и предостерегающе ожёг взглядом:

– Не ступай на землю. Коснёшься – и они нас заметят.

Тина рефлекторно поджала ноги, зависая в воздухе поплавком.

– Кто?

– Увидишь, – пообещал он нехорошим тоном.

Дверь не стала преградой. Тина даже зажмуриться не успела – шагнула сквозь неё, следуя за спутником, словно сквозь дым. Внутри было темно – Кирки и ложились, и вставали рано. На кухне вздыхало в больших холодильниках тесто, от печей веяло предчувствием жара; остатки резких запахов чистящих средств перемешивались с густым духом специй – в основном ванилин и корица, но чувствовались и мускатный орех, и гвоздика, и сухая лимонная цедра, и анис, и ещё что-то едва узнаваемое, тропически-сладкое.

– Славное место, – выдохнул Кён шелестяще. – И такая мразь тут поселилась. А ведь я бы и не заметил, если бы не следил сегодня за тобой, а ты не поссорилась с ними.

Тина вспомнила утреннее сражение у мусорных баков и сглотнула.

– С крысами?

Кёнвальд не ответил и увлёк её дальше, на второй этаж, где и располагалась жилая половина. Здесь было светлее. В гостиной работал телевизор, правда, без звука, и по стенам бродили синеватые отсветы – на экране кого-то убивали во тьме, а растрёпанная белобрысая девица отчаянно разевала рот и закатывала глаза. Книги на полке стояли корешками назад, и почему-то от этого становилось жутковато.

За следующей дверью обнаружилась спальня – маленькая, тесная, но очень уютная. Из-за сдвинутой на середину шторы выглядывал уличный фонарь и разливал розоватый свет на половину комнаты; развешанные по стене фотографии в рамках стеклянно бликовали, а лица людей выглядели радикально белыми пятнами, безглазыми, безносыми, с агонически искривлёнными губами. Хозяева дома, мистер и миссис Кирк, лежали на кровати поверх одеяла, в халатах.

На груди у пожилой женщины сидел бледный карлик с болванкой вместо головы и полной ладонью вычерпывал что-то между рёбер.

«Он её жрёт».

Тина захлебнулась вздохом и прижала к губам ладони, но не закрыла глаза и не закричала. Она смотрела – и с каждой секундой замечала всё больше.

Густую тень под боком у мистера Кирка, одновременно похожую на младенца и на шарпея.

Дёргающиеся пальцы миссис Кирк.

Крысиные хвосты, высовывающиеся из-под кровати, из ящиков комода, из разомкнутых губ…

– Тише, тише. – Кёнвальд заставил её отвернуться, обнял. Тина скрючилась и прижалась, словно упала, к нему – к единственному источнику притяжения в мире со сломанной гравитацией. – Всё не так скверно. Они сильные люди, добрые, чуткие – они оправятся. Я просто немного помогу.

Продолжая обнимать её одной рукой, Кён шагнул по воздуху к прикроватной тумбочке и взял кувшин с водой. Взболтал, прислушиваясь, – омерзительный карлик на груди у миссис Кирк ничего не заметил – и опрокинул кувшин.

Хлынула вода – очень, очень много воды, словно в одно мгновение в маленькую спаленку вместилась вся река целиком. Тина беспомощно выдохнула – к потолку взлетели гуртом пузыри, потом инстинктивно рванулась в сторону…

А затем наваждение исчезло.

Комната осталась прежней. Чёрно-белые фотографии на стене, фонарь за окном, деревянная кровать, пожилая супружеская пара в трогательно одинаковых халатах – всё то же самое, но без теней и без крыс.

– Воду все горожане берут у меня, – произнёс Кёнвальд и улыбнулся. – Большое преимущество. Это значит, что у меня есть ключ от любого дома, да и оружие всегда под рукой… Ты испугалась?

Тина прислушалась к себе и честно ответила:

– Меня чуть не стошнило. Нам тоже угрожало что-то подобное?

Он ответил долгим внимательным взглядом, затем произнёс ровным голосом:

– Вам – нет. Особенно тебе. Некоторых нельзя перетянуть на свою сторону, таких они просто убивают. Но, поверь, тебе не понравятся их способы убивать. Мои лучше. Идём, Тина Мэйнард. Больше нам тут нечего делать.

Он галантно проводил её до самого дома, как настоящий джентльмен, не позволив и шагу по земле сделать. Отпустил только на пороге. Дверь так и была распахнута, но поперёк тянулась тоненькая ивовая веточка, а из глубины холла сверкал глазами мэйнардский прайд, а значит, внутрь никакие злодеи не проникли. В голове у Тины всё перемешалось: крысы, камни, о которых он так и не произнёс ни слова, речная вода, тени и янтарный свет окон, ароматы пекарни и город с высоты соколиного полёта.

– Внутри Доу тоже живёт нечто подобное?

– Похоже на то. – Кёнвальд нахохлился, спрятал руки в карманы толстовки, а взгляд за капюшоном и замер, не переступая порога. – И когда я по-простому приложил его головой о валун, оно заполучило его тело полностью. А если Доу был убийцей… Возможно, он впустил это добровольно. Бывают и такие люди.

Кён повернулся, словно собирался уходить, и Тина, не рассуждая, рефлекторно схватила его за толстовку.

– Погоди… Ты больше ничего не расскажешь?

Он выжидающе замер.

– О чём, например?

К щекам прилил жар.

– О себе.

– Значит, так? – Кёнвальд беззвучно хохотнул и шагнул вверх по ступеням, заставляя Тину отступить к стене. – Вот ведь любопытный котёнок. Ну, ты можешь меня уговорить, – добавил он, понизив голос. А потом мягко перехватил Тинину ладонь, положил к себе на бедро и заставил провести вверх, к животу, потом вниз. – Ты знаешь как, м-м?

Тина замерла на секунду, осознавая происходящее, – и вспыхнула до корней волос. Оттолкнула его, захлопнула дверь, щёлкнула задвижкой, взлетела по лестнице, не чуя ног под собой. Кошки следовали по пятам, то ли рассчитывая на ночной перекус, то ли утешая.

Конечно, Тина покормила их, и слова в укор не сказав из-за растерзанных канапе и разбитой вдребезги чашки на кухне. А затем умылась ледяной водой, забралась под одеяло и уснула как убитая, и никакие крысы и тени её покой не тревожили.

Ей снилось другое.

Дурацкая сцена на крыльце – но продолженная иначе. Вот Тина сама, без принуждения, ведёт ладонью вниз, потом вверх, к животу, и дыхание у Кёнвальда сбивается. Она толкает его к стене, зажимает, как футболист – восторженную фанатку. Задирает нелепую серую футболку с короной до самых ключиц – Кёнвальд вздыхает прерывисто, но не сопротивляется, так ему и надо, паршивцу. Оглаживает ладонями бока, ласкает чуткую бледную кожу, целует шею, прикусывает, оставляя синяки, прижимается крепко-крепко-крепко…

«Да-да-да, – шепчет он, и из-под полусомкнутых ресниц жутковато светится безупречный синий цвет, словно огонь расплёскивается. – Пожалуйста, да, всё, что угодно, только продолжай, только не просыпайся…»

Осознание было резким и болезненным, как пощёчина.

Тина поняла, что спит, и тут же очнулась.

Часы показывали почти ровно полдень. Рыжая Мата Хари понимающе щурилась в изножье кровати и урчала, как маленький мотор. В порыве слабости духа Тина отчаянно пожелала, чтобы сон был просто сном – или, по крайней мере, наваждением, навеянным бесстыжим речным владыкой. Но слишком хорошо она понимала, что и то и другое здесь ни при чём.

«Это всё я».

Глава 9

Информационный шум

Городская библиотека оставалась единственным официальным учреждением в Лоундейле, которое практически не охранялось. Из года в год мэр торжественно обещал поменять в стареньком двухэтажном здании окна, двери и установить сигнализацию, но всякий раз находились дела поважнее, и финансирование незаметно перетекало туда. Пирс хмыкал и вспоминал восточную пословицу: «Читатели не воруют, а воры не читают». И добавлял глубокомысленно: «Значит, нам беспокоиться не о чем».

То ли криминальная общественность Лоундейла не подозревала о существовании библиотеки, то ли и впрямь уважала печатное слово, но до сих пор из хранилища не пропал ни один том.

Ключи от входа хранились у четырёх человек – у трёх сотрудников и у старенькой уборщицы-китаянки. Поговаривали, что пятый был у директора библиотеки – двоюродного племянника мэра. Но в это мало кто верил: за девять лет на более чем почётной должности молодой амбициозный политик даже не появился в библиотеке, предпочитая разъезжать по конференциям, встречам и тренингам; правда, выделять средства на обновление и поддержку фондов он не забывал в отличие от прежнего руководителя, а потому каждую весну, аккурат ко дню рождения, удостаивался поздравления на третьей странице в «Болтушкиных сплетнях» – с благодарностью от подчинённых.