Хмарь над Киевом

У него не было лица.

Там, где у человека должны быть глаза, нос и рот, была лишь гладкая, натянутая кожа, лишенная каких-либо черт. Лишь три вертикальные, кровоточащие щели пересекали этот пустой овал. Две вверху и одна внизу. Из них медленно сочилась густая, темная, как деготь, слизь.

Одной своей когтистой лапой, вооруженной длинными, изогнутыми, похожими на ржавые серпы когтями, оно тащило за ногу тело пьяницы, который, судя по всему, только что вышел из ближайшего кабака и не дошел до дома. Человек был еще жив, он слабо хрипел и дергался.

– Тварь Хмари! – выдохнула Зоряна, и в ее голосе прозвучал ужас чистого знания. – Завеса прорвалась! Оно здесь!

Всеслав не стал ждать команды. Первобытный, яростный рев вырвался из его груди, и он, как разъяренный бык, бросился на существо. Секира со свистом рассекла воздух.

Началась жуткая, сюрреалистическая битва. Тварь отшвырнула пьяницу в сторону, как мешок с тряпьем, и развернулась к Медведю. Ее движения были невероятно быстрыми и точными. Она не отступила – она шагнула навстречу удару. Лезвие секиры Всеслава встретилось с ее когтями. Раздался оглушительный скрежет металла о нечто тверже камня. Искры полетели во все стороны. На отполированной стали секиры Медведя остались глубокие, рваные борозды.

Ратибор выхватил меч и попытался зайти сбоку, целясь в тонкую, как палка, ногу существа. Но оно, не поворачивая туловища, изогнулось в пояснице под невозможным, ломающим кости углом. Его длинная рука, словно хлыст, метнулась к Ратибору. Удар пришелся в плечо. Это было все равно, что получить удар окованной железом дубиной. Боль взорвалась в плечевом суставе, отбросив Ратибора к стене дома. Он с трудом удержался на ногах, чувствуя, как рука начинает неметь.

Этот бой был не похож ни на что, с чем он сталкивался раньше. Они сражались не с воином, не со зверем. Они сражались с самой концепцией неправильности, воплощенной в плоть.

Глава 18: Кровь и Тень

Узкий, грязный переулок превратился в арену для первобытного кошмара. Схватка была не просто жестокой – она была отвратительной, неправильной. Всеслав, забыв о тактике и боли, впал в боевое безумие. Он ревел, как раненый медведь, и его секира превратилась в размытый круг стали. Удар за ударом он обрушивал на тварь, вкладывая в них всю свою чудовищную силу.

Но его противник был порождением иного мира. Тело твари не было плотью и кровью. Оно походило на твердый, упругий, влажный хрящ. Лезвие секиры входило в него, но вязло, не нанося чистых, глубоких ран. Не было фонтанов крови, не было хруста ломаемых костей. Из ран, оставленных топором, лишь сочилась та же густая черная жижа, и они, казалось, не причиняли существу особого вреда, лишь злили его еще больше.

Тварь, в свою очередь, атаковала с дьявольской точностью. Ее длинные, похожие на серпы когти оставляли на рукояти и лезвии секиры Всеслава глубокие царапины, скрежеща и высекая искры. Наконец, она нашла брешь в его яростной обороне. Ее когтистая лапа молниеносно метнулась вперед, проскользнув мимо топора. Пять ржавых лезвий полоснули Всеслава по плечу.

Медведь взревел от боли, и это был уже не боевой клич, а крик агонии. Кожа и мышцы были распороты до самой кости. Но ужас был не в глубине раны. Края пореза мгновенно, на глазах, начали чернеть и опухать, словно в плоть впрыснули яд, который начал пожирать ее изнутри.

– Целься в суставы! Ломай ее! Это не мясо, ее надо ломать! – крикнул Ратибор, поднимаясь на ноги. Его плечо горело огнем, рука плохо слушалась, но он крепче перехватил меч.

Яростный рык Всеслава, искаженный болью, дал понять, что он услышал. Он изменил тактику. Теперь он не рубил, а бил обухом, целясь в тонкие, вытянутые конечности, в места их неестественных изгибов. Раздался сухой, трескучий хруст – и одна из рук твари неестественно вывернулась, безвольно повиснув.

Это дало им мгновение.

Пока Всеслав, шатаясь, из последних сил отвлекал на себя искалеченное, но не менее опасное существо, Ратибор бросился к телу пьяницы. Тот был еще жив, без сознания, из его головы текла кровь, но грудь прерывисто вздымалась. Рядом с ним уже была Зоряна. Она не смотрела на бой. Она понимала – пока Медведь жив, он будет драться. Их задача была в другом. Вместе с Ратибором они оттащили обмякшее тело в сторону, подальше от эпицентра схватки.

И тогда Зоряна вступила в бой. Но ее оружием была не сталь. Она метнулась вперед, обогнув сражающихся, и оказалась сбоку от твари. В ее руке блеснул обсидиановый нож – тот самый, которым она проводила ритуал. Он был не для плоти. Он был для духов и теней.

Она не атаковала, она танцевала. Легкое, неуловимое движение, и она оказалась вплотную к существу. Что-то шепча на своем древнем, гортанном языке – слова силы, слова, что жгут и ранят невидимое, – она нанесла существу глубокий, скользящий порез по боку.

Результат был чудовищным.

Если удары секиры Всеслава причиняли твари лишь неудобство, то прикосновение обсидиана, заряженного волей ведуньи, вызвало агонию. Из раны хлынула не просто черная жижа. Это была густая, вонючая субстанция, которая шипела и пузырилась, попадая на грязную землю, прожигая в ней дымящиеся дыры. Запах гнили и серы ударил в нос.

Тварь не закричала. Она издала пронзительный, беззвучный визг. Ужасающий ментальный вопль, который ударил по их черепам изнутри, вызвав приступ тошноты и головокружения. Это был крик абсолютной боли и ненависти.

Искалеченное, обожженное волей Зоряны, существо больше не хотело драться. Оно хотело сбежать. Оно резко оттолкнулось от земли и прыгнуло назад, в самую густую тень переулка. На одно мгновение его дергающийся, сломанный силуэт замер на фоне тьмы, а потом просто… растворился в ней. Исчез, будто его никогда и не было.

Они остались одни. Посреди лужи шипящей черной слизи. Тяжело дыша, истекая кровью и потом. Всеслав, пошатываясь, прислонился к стене, зажимая свое почерневшее, кровоточащее плечо. Ратибор пытался унять дрожь в раненой руке. У их ног лежал без сознания спасенный ими пьяница.

Они выжили. Они отогнали тварь. Они впервые столкнулись с навьим отродьем лицом к лицу.

И чуть не проиграли. Понимание этого было холоднее и страшнее любой раны.

Глава 19: Шрамы Завесы

В затхлом воздухе их погреба-убежища смешались три запаха: запах крови, запах жженой плоти и едкий запах страха.

Всеслав сидел на перевернутом ящике, обнаженный по пояс. Его огромная, мускулистая фигура, обычно излучающая несокрушимую мощь, сейчас казалась уязвимой. На могучем плече зияла рваная рана – пять глубоких, параллельных борозд, оставленных когтями твари. Но страшной была не сама рана. Страшными были ее края – черные, опухшие, с фиолетовыми прожилками, расходящимися по коже, как корни больного дерева. Плоть вокруг раны была холодной на ощупь и не кровоточила. Она умирала.

Зоряна действовала быстро и безжалостно. Она не стала промывать рану водой или отварами трав. Вместо этого она раскалила на пламени свечи широкий клинок своего ножа докрасна.

– Держи его, Ратибор, – тихо приказала она.

Ратибор положил руки на здоровое плечо и грудь Всеслава, готовясь сдержать его. Но Медведь лишь мотнул головой, его глаза горели лихорадочным, яростным огнем.

– Убери руки. Я не баба.

Зоряна, не колеблясь, прижала раскаленный клинок к чернеющей плоти.

Раздалось оглушительное шипение, и погреб наполнился тошнотворным смрадом горелого мяса. Всеслав не закричал. Он издал низкий, горловой рык, его тело напряглось так, что мускулы превратились в камень, а костяшки пальцев, вцепившихся в край ящика, побелели. По его лицу, покрытому потом, текли слезы – не от боли, а от ярости и бессилия. Зоряна методично, сантиметр за сантиметром, прижигала рану, выжигая из нее черную отраву.

Закончив с прижиганием, она взяла из своего мешочка горсть серой смеси и щедро посыпала ею еще дымящуюся рану. Смесь из толченого серебра, крупной соли и каких-то сухих трав тут же впилась в обожженную плоть, заставляя Всеслава снова заскрипеть зубами.

– Когти были отравлены ядом Нави, – объяснила она, перевязывая плечо чистой тряпицей. Ее голос был ровным, как у лекаря, констатирующего факт. – Обычное лечение, даже самое искусное, превратило бы твою руку в гнилую труху за один день. А потом гниль пошла бы дальше. Мы лишь выжгли скверну. Шрам останется навсегда. Как напоминание.

– Что. Это. Было. За херня? – прорычал Всеслав, отрывисто, каждое слово давалось ему с трудом. Он смотрел на свою перевязанную, бесполезную теперь руку с ненавистью.

– Отродье, – ответила Зоряна. Она села напротив, и в ее глазах отражался холодный свет пережитого ужаса. – Существо, рожденное в Хмари. В вечной, бездонной ночи за гранью нашего мира, Яви. Оно не должно быть здесь. Оно не может быть здесь.

Она сделала паузу, подбирая слова, чтобы объяснить необъяснимое.

– Представьте, что наш мир, Явь, и тот мир тьмы, Навь, разделены тонкой Завесой. Она невидима, но она есть. Она соткана из Равновесия. Жизнь и смерть, свет и тьма, тепло и холод. Она держится на тончайших нитях. А духи-хранители, которые живут рядом с нами – лешие в лесах, домовые в домах, полевики в полях, водяные в реках – они не просто обитатели. Они – узелки. Узелки, что скрепляют эти нити, держат Завесу прочной.

Она посмотрела на Ратибора, затем на Всеслава, убеждаясь, что они понимают.

– Каждое ритуальное убийство такого духа, какое мы видели, – это не просто смерть. Это как если бы кто-то взял острый нож и перерезал одну из этих нитей. Один узелок. Сначала появляются маленькие дыры, сквозняки. Мир начинает болеть, гнить по краям. Потом, когда нитей становится все меньше, Завеса истончается и натягивается, как старая кожа на барабане. А потом она начинает рваться. И в эти разрывы, в эти гнилые дыры лезет то, что мы видели сегодня. Они чуют запах смерти и страха, который сочатся из нашего мира, и идут на него, как волки на запах свежей крови.

– И чем больше они убивают, тем слабее Завеса, и тем больше этих тварей будет здесь, – закончил за нее Ратибор. Холодное, математически точное понимание обрушилось на него. Это была цепная реакция, спираль ужаса.

– Да, – подтвердила Зоряна. Ее голос стал тихим и страшным. – Сначала они приходят поодиночке. Прячутся в самых темных углах. Но скоро, когда дыр станет больше, они перестанут прятаться. Они начнут охотиться открыто. На улицах, средь бела дня.

Она подняла на них свои темные глаза.

– И когда это начнется, дружина твоего князя, Ратибор, со всеми их мечами и копьями, будет так же бесполезна, как горстка детей с палками против лесного пожара.

Глава 20: Воля Князя

Ратибор вошел в княжеские палаты, неся с собой холод ночных переулков и запах смерти. Он проигнорировал стражу и вошел без доклада. Он знал – сейчас ему можно.

Ярополк не спал. Он сидел за столом, уставленным кубками и блюдами, к которым он даже не притронулся. Его красивое лицо было серым, а под глазами залегли тени, почти такие же глубокие, как у Зоряны. Князь Киева был напуган.

Ратибор не стал рассказывать ему про тварь из Хмари. Он понимал – для князя, чей мир состоял из политики, войн и дани, рассказ о существе из другого мира прозвучит как бред безумца. Ярополк отмахнется, решит, что его лучший воевода сошел с ума от переутомления, и это будет концом расследования.

Поэтому он говорил на языке, который князь понимал. На языке угроз и власти.

– Они забрали ребенка, – начал Ратибор без предисловий, и его голос в тишине палаты прозвучал как удар погребального колокола. – Вдова-козопаска и ее дворовой мертвы, высушены. Мальчика унесли живым.

Ярополк вздрогнул. Убийство купца – удар по казне. Убийство дружинника – вызов его силе. Но похищение беззащитного ребенка на глазах у всего города – это плевок в его княжеское лицо. Это демонстрация того, что он, Ярополк, не может защитить даже самых слабых.

– Они готовят новый, еще более страшный ритуал, – продолжал Ратибор. – И мальчик нужен им для этого. А след, ведущий к твоему брату, Олегу, – это ложь. Искусная ловушка, чтобы мы вцепились друг другу в глотки, пока они творят свои дела.

Ярополк слушал его с мрачным, непроницаемым лицом. Он встал и прошелся по палате. Паника в городе, которая сжимала его власть, как ледяной обруч. Бессилие его прославленной дружины перед невидимым врагом. А теперь еще и похищение ребенка, которое окончательно подорвет веру народа в своего правителя. Он был зажат в угол. Его мир, такой понятный и предсказуемый, трещал по швам. Ему отчаянно нужно было продемонстрировать силу, но он, как слепой, не знал, куда ее направить. Любой удар мог прийтись по пустоте или, что еще хуже, по нему самому.

Он остановился и посмотрел на Ратибора. Не как князь на слугу, а как отчаявшийся человек на единственную соломинку.

– Ты говоришь, твоих сил не хватает. Что твоя ведунья видит лишь тени, а твой рубака-медведь калечит себя о врага, которого не может убить, – наконец произнес Ярополк, и в его голосе не было гнева, лишь тяжелая, свинцовая усталость. – Ты говоришь, что враг силен, хитер и невидим. Хорошо. Я устал от теней. Я дам тебе оружие, от которого нельзя спрятаться. Оружие, от которого нельзя увернуться.

Он резко подошел к столу, взял кусок чистого пергамента, обмакнул перо в чернильницу и быстро написал несколько слов. Он не читал написанное. Он свернул записку и скрепил ее своей личной, самой важной печатью с изображением пикирующего сокола – знака Рюриковичей.

– Отвезешь это в Овруч, – сказал он, протягивая свиток Ратибору. – Немедленно. Там, в своей родовой крепости, сейчас сидит она. Скачет по лесам и охотится на волков от скуки. Покажи ей мою печать. Она не служит мне. Она смеется над моими приказами. Но она служит моему роду. Моему отцу, Святославу, она была верна как пес. И перед его печатью не устоит. Она не откажет.

– Кто "она"? – спросил Ратибор, принимая еще теплый от воска свиток.

Ярополк усмехнулся. Впервые за долгое время. Но это была нерадостная, злая усмешка.

– О, ты слышал о ней. О ней поют песни и сказывают сказки от ледяных фьордов Новгорода до золотых ворот Царьграда. Ее имя – Злата. Но народ прозвал ее иначе.

Он сделал паузу, смакуя слова, словно выпуская на волю зверя, которого долго держал в клетке.

– Злата Златогривая. Разящая Десница.

Богатырша.

Глава 21: Разящая Десница

Овруч встретил Ратибора неприступной тишиной и запахом холодного камня. Это была земля древлян – суровая, лесистая, не прощающая слабости. Крепость Златы, стоявшая на высоком холме, не имела ничего общего с цветастыми и суетливыми боярскими теремами Киева. Это был военный форпост. Мощная, грубая, функциональная цитадель, построенная не для пиров, а для войны. Высокие бревенчатые стены, смотровые башни, ров.

Во внутреннем дворе не было ни женщин с коромыслами, ни играющих детей. Лишь лязг стали о сталь и хриплые крики. Десятки суровых, шрамированных воинов, чьи лица были обветрены степными ветрами и отмечены шрамами болгарских походов, оттачивали свое смертоносное ремесло. Они не были княжеской дружиной. Это была личная гвардия, верная не титулу, а человеку.

Ратибора провели через этот двор в главную палату – огромное, гулкое помещение с высоким потолком, где единственным украшением были стойки с оружием и вытертые волчьи шкуры на полу. Воздух здесь пах сталью, кожей и дымом.

Посреди палаты, у большого стола, заваленного картами и точильными камнями, стояла она. И она не была похожа на ту женщину, о которой сказители пели песни на пирах. В песнях она была прекрасна, как заря. В реальности она была скорее похожа на грозу.

Злата была высока, почти с Ратибора ростом, и широкоплеча. Ее фигура, обтянутая простой кожаной рубахой и штанами, была лишена женской мягкости. Это было тело воительницы, сильное, закаленное, где каждый мускул был на своем месте. Ее руки, лежавшие на эфесе огромного меча, были созданы не для вышивки или игры на гуслях, а для того, чтобы сжимать оружие и ломать шеи.

Ее длинные, невероятно густые волосы цвета червонного золота – единственное, что соответствовало легендам, – были туго заплетены в одну толстую, тяжелую косу, которая свисала почти до колен. Лицо ее было некрасивым в привычном понимании: резкие, почти грубые черты, широкий волевой подбородок, прямой нос. Но это было лицо, которое невозможно было забыть. А глаза… Пронзительные, умные, цвета лесного мха после дождя, они смотрели на Ратибора не как женщина на мужчину, а как хищник на другого хищника, оценивая, взвешивая.

На поясе у нее висел меч. Не изящная сабля, а огромный, полуторный клинок в простых, потертых кожаных ножнах. Оружие не для парада, а для дела.

Ратибор молча протянул ей свиток с печатью Ярополка.

Она взяла его, сломала печать ногтем – движением сильным и резким – и пробежала глазами по строкам. Когда она дочитала, на ее губах появилась кривая, презрительная усмешка.